Огюст Конт и революция 1848 года

Случай с Огюстом Контом самый простой. Он с самого на­чала радовался разрушению представительных и либеральных институтов, которые, по его мнению, были связаны с деятель­ностью критического и анархиствующего метафизического ра­зума, а также со своеобразной эволюцией Великобритании.

Конт в своих юношеских работах сравнивает развитие по­литической ситуации во Франции и в Англии. В Англии, думал он, аристократия сливалась с буржуазией и даже с простым народом, чтобы постепенно уменьшить влияние и власть мо­нархии. Политическая эволюция Франции была совершенно иной. Здесь, наоборот, монархия сливалась с коммунами и с буржуазией, чтобы уменьшить влияние и власть аристократии.

Парламентский режим в Англии, по мнению Конта, не представлял собой ничего иного, кроме формы господства аристократии. Английский парламент был институтом, с по­мощью которого аристократия правила в Англии, так же как она правила в Венеции.

Следовательно, парламентаризм, по Конту, не политиче­ский институт универсального предназначения, а простая слу­чайность английской истории. Требовать введения во Франции представительных институтов, импортированных с другого бе­рега Ла-Манша, — значит совершать грубую историческую ошибку, поскольку здесь отсутствуют важнейшие условия для парламентаризма. Кроме того, это значит допускать и полити­ческую ошибку, чреватую пагубными последствиями, — а именно желать совместить парламент и монархию, — посколь­ку именно монархия, как высшее проявление прежнего режи­ма, была врагом Французской революции,

Словом, сочетание монархии и парламента, идеал Учреди­тельного собрания, представляется Конту невозможным, ибо зиждется на двух принципиальных ошибках, из которых одна касается характера представительных институтов вообще, а вторая — истории Франции. Сверх того Конт склоняется к

[276]

идее централизации, которая ему кажется закономерной для истории Франции. В этом отношении он заходит столь далеко, что считает различение законов и декретов напрасным ухищ­рением легистов-метафизиков.

В соответствии с такой интерпретацией истории он, стало быть, испытывает удовлетворение в связи с упразднением французского парламента в пользу того, что он называет вре­менной диктатурой, и приветствует действия Наполеона III, решительно покончившего с тем, что Маркс назовет парламен­тским кретинизмом ¹.

Фрагмент из «Курса позитивной философии» характеризует политическую и историческую точку зрения Конта на этот счет:

«Исходя из нашей исторической теории, в силу предшеству­ющего полного сосредоточения различных элементов прежне­го режима вокруг королевской власти, ясно, что основное уси­лие Французской революции, направленное на то, чтобы уйти безвозвратно от античной организации, должно было непре­менно принести к непосредственной борьбе народа с королев­ской властью, перевесом которой с конца второй современной фазы отличалась лишь такая система. Однако, хотя политиче­ское предназначение этой предварительной эпохи в действи­тельности оказалось вовсе не постепенной подготовкой устра­нения королевской власти (о чем вначале не могли помыслить и самые отважные новаторы), примечательно, что конституцион­ная метафизика страстно желала в то время, наоборот, нера­сторжимого союза монархического принципа с властью наро­да, как и подобного союза католического государственного уст­ройства с духовной эмансипацией. Поэтому непоследователь­ные спекуляции не заслуживали бы сегодня никакого философского внимания, если бы в них не следовало видеть первое непосредственное обнаружение общего заблуждения, которое еще, к сожалению, способствует полному сокрытию истинного характера современной реорганизации, сводя такое фундаментальное возрождение к тщетному всеобъемлющему подражанию переходному государственному устройству, свой­ственному Англии.

Такова в самом деле была политическая утопия главных вождей Учредительного собрания, и они, несомненно, добива­лись ее непосредственного осуществления; равным образом она несла в себе тогда радикальное противоречие с отличи­тельными тенденциями французского общества.

Таким образом, именно здесь естественное место непос­редственного применения нашей исторической теории, помо­гающей быстро оценить эту опасную иллюзию. Хотя сама по себе она была слишком примитивной, чтобы требовать какого-то специального анализа, серьезность ее последствий обязы-

[277]

вает меня сообщить читателям основы исследования, которое они смогут, впрочем, без труда спонтанно продолжить в русле объяснений, типичных для двух предыдущих глав.

Отсутствие какой бы то ни было здравой политической фи­лософии облегчает понимание того, какое эмпирическое ме­роприятие естественным образом предопределило это заблуж­дение, которое, конечно, не могло не стать в высшей степени неизбежным, поскольку оно смогло полностью прельстить ум даже великого Монтескье» (Cours de philosophie positive, t. VI, p. 190²).

Этот отрывок поднимает несколько важных вопросов: вер­но ли, что тогдашние условия во Франции исключали сохране­ние монархии? Прав ли Конт, полагая, что институт, связанный с определенной системой мышления, не может выжить в ус­ловиях иной системы мышления?

Конечно, позитивист прав, считая, что французская монар­хия была традиционно связана с католической интеллектуаль­ной и общественной системой, с феодальной и теологической системой, но либерал ответил бы, что созвучный определенной системе мышления институт может, трансформируясь, уцелеть и исполнять свои функции и в иной исторической системе.

Прав ли Конт, сводя институты британского образца к свое­образию правительства переходного периода? Прав ли он, рассматривая представительные институты как нерасторжимо связанные с господством торговой аристократии?

Руководствуясь этой общей теорией, наш выпускник Поли­технической школы без огорчения полагал, будто светский диктатор положит конец тщетному подражанию английским институтам и мнимому господству болтливых метафизиков из парламента. В «Системе позитивной политики» он выразил удовлетворение по этому поводу и дошел даже до того, что написал во введении ко второму тому письмо к русскому ца­рю, где выразил надежду, что сего диктатора (которого он на­звал эмпириком) можно обучить позитивной философии и та­ким образом решительно способствовать фундаментальной ре­организации европейского общества.

Обращение к царю вызвало некоторое волнение среди по­зитивистов. И в третьем томе тон Конта несколько изменился по причине временного заблуждения, которому поддался свет­ский диктатор (я хочу сказать — в связи с Крымской войной, ответственность за которую Конт, похоже, возложил на Россию). В самом деле, эпоха великих войн в историческом плане завершилась, и Конт поздравил светского диктатора Франции с тем, что тот с достоинством положил конец временному за­блуждению светского диктатора России.

[278]

Такой способ рассмотрения парламентских институтов — если я отважусь пользоваться языком Конта — объясняется исключительно особым характером великого учителя позити­визма. Эта враждебность по отношению к парламентским инс­титутам, принимаемым за метафизические или британские, жива еще и сегодня³. Заметим, впрочем, что Конт не желал полного устранения представительства, но ему казалось доста­точным, чтобы Собрание созывалось раз в три года для утверждения бюджета.

Исторические и политические суждения, по-моему, выте­кают из основной общесоциологической позиции. Ведь социо­логия в том виде, как ее представлял себе Конт и как ее к то­му же применял Дюркгейм, главными считала социальные, а не политические феномены — даже подчиняла вторые первым, что могло привести к умалению роли политического ре­жима в пользу основной, социальной реальности. Дюркгейм разделял равнодушие, не свободное от агрессивности или пре­зрения, в отношении парламентских институтов, свойственное творцу термина «социология». Увлеченный социальной пробле­матикой, вопросами морали и преобразования профессиональ­ных организаций, он взирал на то, что происходит в парламен­те, как на нечто второстепенное, если не смехотворное,