П. Бурдьё
В зависимости от степени автономии поля по отношению к внешним детерминантам доля социального произвола, заключенного в системе допущений, конституирующих верование, свойственное тому или иному полю, возрастает. Это означает, что в абстрактном пространстве теории всякое научное поле – как поле социальных наук или математики сегодня, так и поле алхимии или математической астрономии во времена Коперника – может быть размещено в промежутке между двумя границами, представленными, с одной стороны, религиозным полем (или полем литературного производства), в котором официальная истина есть ни что иное, как легитимное навязывание культурного произвола (т. е. произвольное и нераспознаваемое как таковое), выражающего специфический интерес доминирующих – внутри поля и вне его – и, с другой стороны, научным полем, откуда исключается всякий элемент социального произвола (или немыслимого), и где социальные механизмы с необходимостью навязывают универсальные нормы мышления. Таким образом, встает вопрос о степени социального произвола верования, производимого функционированием поля и являющегося условием его функционирования, или – что одно и то же – вопрос о степени автономии поля (относительно, прежде всего, социального заказа доминирующего класса) и социальных условий – внутренних и внешних – этой автономии. В основании всех различий между научными полями, способными производить и удовлетворять чисто научный интерес и таким образом поддерживать непрерывный диалектический процесс, и полями производства научного дискурса, в которых коллективная работа имеет единственной целью и функцией сохранение поля идентичного ему самому, производя как вовне, так и внутри, верование в независимую ценность задач и объектов, которые оно производит, лежит отношение зависимости под видимостью независимости от внешних заказов. Доксософы, мнимые ученые и ученые видимостей могут легитимировать и отлучение, которое они осуществляют путем произвольного формирования эзотерического знания, недоступного профанам, и полномочия, которых они требуют, монополизируя некоторые практики или рассуждения по их поводу, лишь путем навязывания верования в то, что их ложная наука совершенно независима от социальных заказов, которые они так хорошо выполняют только потому, что во всеуслышание заявляют о своем отказе их обслуживать.
От Хайдеггера, рассуждающего о «массах» и «элитах» на глубоко эвфемизированном языке «аутентичного» и «неаутентичного», до американских политологов, воспроизводящих официальное видение социального мира в полу-абстракциях дескриптивно нормативного дискурса – всегда ученый жаргон (в противоположность научному языку) определяется одной и той же стратегией ложного разрыва. Если научный язык ставит кавычки для обозначения того, как отмечает Башляр, что слова обыденного языка или прежнего научного языка, который он сохраняет, полностью переопределяются и приобретают свой смысл только в новой теоретической системе, ученый язык употребляет кавычки или неологизмы лишь для того, чтобы символически продемонстрировать фиктивную дистанцию и разрыв относительно общепринятого смысла: на самом деле, не обладая никакой реальной автономией, он может выполнять свою идеологическую задачу только лишь в том случае, если будет оставаться достаточно прозрачным для того, чтобы продолжать ссылаться на опыт и обыденное выражение, которое он отрицает.
Это совершенно очевидно вытекает из реакции, которую вызвала книга Томаса Куна «Структура научных революций», содержащая добротный экспериментальный материал для эмпирического анализа идеологий науки и их связи с позицией авторов в научном поле. Действительно, эта книга, в отношении которой так и остается неясным, описывает или предписывает она логику научного изменения (пример такого скрытого предписания: существование парадигмы является признаком научной зрелости), приглашала своих читателей искать в ней ответы на вопрос о хорошей или плохой науке. Те, кого на языке сообщества называют «радикалами», находили в книге приглашение к «революции» против «парадигмы» или оправдание либерального плюрализма world-views, поскольку обе точки зрения безусловно соответствуют различным позициям в поле. Те же, кто является держателями установленного порядка, вычитывали в книге приглашение к тому, чтобы изъять социологию на «до-парадигматической» стадии, навязав ей унифицированную форму верований, ценностей и методов, символизируемых знаменитой триадой Парсонса и Лазерфельда, примирившихся на Мертоне. Чрезмерная увлеченность количественными методами, формализацией и этической нейтральностью, презрение к «философии» и отказ от методических устремлений в пользу мелочной эмпирической верификации и убогой концептуализации, операционально называемой «теорией среднего уровня» – таковы черты, приобретенные, благодаря безнадежно откровенному превращению «существующего» в «должное» и оправдываемые необходимостью участвовать в укреплении «ценностей сообщества», как условии «прорыва».
«Радикальная» идеология, слегка завуалированно выражающая интересы доминирующих в научном поле, стремится трактовать всякую революцию против установленного научного порядка как научную таким образом, что достаточно исключить какую-нибудь «инновацию» из официальной науки, чтобы можно было счесть ее научно революционной, избегая вопроса о социальных условиях, благодаря которым революция против установленного научного порядка является также научной революцией, а не простой ересью, имеющей целью изменение установившегося соотношения сил в поле, не затрагивая оснований, на которых зиждется его функционирование. Что касается доминирующих, склонных считать, что тот научный порядок, в который вложены все их инвестиции (в духе экономики и психоанализа) и прибыли от которых они в состоянии присвоить, является реализовавшимся «должно быть», то они вполне логично ориентированы на спонтанную философию науки, которая находит свое выражение в позитивистской традиции, этой форме либерального оптимизма, согласно которой наука прогрессирует благодаря внутренней силе истинной идеи и что самые «сильные» являются по определению также и самыми «компетентными». Достаточно подумать о прежних состояниях поля наук о природе или о современном этапе поля социальных наук, чтобы обнаружить идеологическую функцию социодицеи этой философии науки, которая, представляя идеал реализованным, снимает вопрос о социальных условиях его реализации. Соглашаясь с тем, что сама социология науки функционирует в соответствии с законами функционирования любого научного поля, которые устанавливает научная социология науки, социология науки вовсе не обрекает себя на релятивизм. Действительно, научная социология науки (и научная социология, которую она также делает возможной) может сложиться только при условии ясного понимания того, что различным позициям в научном поле сопутствуют представления о науке, идеологические стратегии, загримированные под эпистемологические точки зрения, с помощью которых занимающие определенную позицию стремятся оправдать свою собственную позицию и стратегии, которые они применяют для ее поддержания или улучшения, а также одновременно дискредитировать сторонников противоположной позиции и их стратегии. Каждый социолог является хорошим социологом своих конкурентов, поскольку социология знания или науки является лишь наиболее безупречной формой стратегий дисквалификации противника и остается таковой до тех пор, пока она определяет в качестве объекта своих противников и их стратегии, а не систему стратегий в целом, т. е. поле позиций, которое их порождает. Трудность социологии науки состоит в том, что социолог имеет свои цели в игре, которую он берется описывать (будь то, во-первых, научность социологии или, во-вторых, научность формы социологии, которую он применяет), а также в том, что он может объективировать эти цели и соответствующие стратегии лишь при условии, что в качестве объекта он берет не только стратегии своих научных противников, но и игру как таковую, которая движет также и его собственными стратегиями, подспудно грозя взять верх над его социологией и его социологией социологии. Бурдье П. Поле науки //bourdieu. name/content/burde-pole-nauki
Вопросы для самоконтроля: 1. Что собой представляет поле «доксы»? Как связаны «габитус» и «докса»? 2. Какие факторы влияют на автономность научного поля? В системе каких отношений может быть позиционировано научное поле? 3. Что автор понимает под научным жаргоном и почему последний связывается с «ложным разрывом»? 4. Как социальные науки могут способствовать «легитимации установленного порядка» и «укреплению арсенала символических инструментов доминирования»? 5. Что собой представляет борьба за научный авторитет? 6. Почему идея нейтральности науки является фиктивной? 7. Что автор понимает под «риторикой научности»? В чем ее предназначение? Проанализируйте ее основные интеллектуальные стратегии: видимость эффекта накопления, приемы закрытия, непризнания и т. п. 8. Почему автор позитивистскую философию науки характеризует как форму «либерального оптимизма»? 9. Проинтерпретируйте тезис автора, что «научная социология науки» может сложится лишь при условии ясного понимания того, что разным позициям в научном поле сопутствуют идеологические стратегии, скрывающиеся под той или иной эпистемологической точкой зрения.
Воспользуйтесь поиском по сайту: ![]() ©2015 - 2025 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|