Возвращение долгов

Соловей присел на корточки, протянув руки к костру и долгим взглядом смотрел в огонь. Небо начинало сереть. Подошла Любава с двумя кружками дымящегося травяного отвара:

 - Что-то засиделись вы, - ласково улыбнулась она, - Вон, светает уже.

Соловей улыбнулся и обнял жену:

 - Я тут как раз собираюсь рассказать Или, как мы с тобой познакомились.

 - Думаешь – пора? – Любава нежно прижалась к щеке Соловья.

 - Думаю – да, - кивнул Пуд.

Любава обернулась к Или и посмотрела ему прямо в глаза:

 - Я – готка, Или.

 - Что?! – Или аж подскочил.

 - Не ожидал? – рассмеялась Любава.

 - Мы смотрели на вздымающиеся к небу языки пламени погребального костра князя Словена, - начал Соловей свой рассказ, - Мы стояли все вместе – русы, словены, ромулы. Мы стояли молча – слова были не нужны. Наши сердца желали князю: «Счастливого пути». Мы знали – Словен больше не вернётся. Душа князя уходила на Соль, чтобы ждать нас там. Мы знали, что человеком Словен больше не родится – только Звездой[96], потом, когда дождётся нас всех. Если конечно, ему не придётся родиться вновь. Но мы хотели верить, что настолько суровые времена уже не настанут.

Мы смотрели, как догорают последние угли погребального костра, а потом двинулись в обратный путь. Многие оставались здесь. Почти все уйгуры и половина булгаров остались здесь, в землях готов, чтобы основать Австрию, Венгрию, Румынию, Болгарию. Часть русов остались здесь, чтобы основать своё государство на западе. Они так и назвали его – Потомки Русов – Прусия. А мы шли, от селения к селению, чтобы вернуть Долг Правды, Долг Справедливости. Мы входили в селение. На центральной площади собирались люди, и мы просили назвать – какие рода здесь живут. Тогда, каждый воин доставал из-под рубахи связку родовых вышивок, срезанных с рубах убитых им готов. И произносил имена убитых им воинов из тех родов, которые жили в этом селении. Случалось, что род погибшего был ещё достаточно большим и сильным – тогда они отказывались от Долга Справедливости. Но случалось, что у погибшего оставалось лишь несколько родичей – тогда готы требовали Справедливости. Тогда мы брали на себя заботу о родичах погибшего. Рус мог остаться в роду убитого им гота, чтобы собой заменить погибшего. А мог взять жену убитого им воина. Себе в жёны и увезти его детей и близких родичей с собой в Руссколань.

Я помню этот день, как сейчас, - Соловей взглянул на Любаву, - был жаркий день. Со многими боевыми друзьями мы успели проститься. Они остались, чтобы продолжить жизнь в земле готов. А наша процессия превращалась в целый караван с поскрипывающими телегами, шумящими ребятишками, молчаливыми, по большей части, женщинами, подслеповато глядящими с телег стариками (отцами, а то и дедами павших воинов), блеющими козлятами и повизгивающими поросятами. В полдень мы вошли в селение. И тут я услышал – род Бисмарка. Я вспомнил бой. Что-то необъяснимо честное было в том бою. Кмети выходили на кметей. Вои – на воев. На меня шёл витязь. Он шёл целенаправленно, прямо на меня. Высокий, белобрысый, с длинными прямыми волосами. Широкий и кряжистый, как дуб, он поигрывал тяжёлым полутора-хватным мечом, словно соломинкой. Моя сабля рассекла ему грудь. В последний миг, он словно что-то понял, и я различил едва слышный шёпот его губ: «Сохрани».

Я сделал шаг вперёд. На ладонь легла вышивка. И я зачитал:

 - Ганс Бисмарк, Тюрк из ветви Вульфов, из народа Готов, четвёртая ветвь рода Бисмарка, путь воина, посвящение – Видязь.

Я увидел, как из собравшейся толпы вышла молодая девушка:

 - Я – Либхен Бисмарк, - произнёс её звонкий голос. Народ расступился, давая ей побольше места, - Последняя из четвёртой ветви рода бисмарка, - голос девушки дрогнул, она, словно сглотнула подступивший к горлу комок, - Второй, третьей и пятой ветви рода Бисмарка больше нет – их унесла война. Первая ветвь рода Бисмарка живёт в Берлине. Но я... не хочу в Берлин, - голос девушки, наконец обрёл твёрдость, - Я – Либхен Бисмарк – Последняя из четвёртой ветви рода бисмарка... Требую Справедливости.

Народ затих. Все смотрели на неё. Я сделал ещё шаг вперёд, опустился на одно колено и произнёс формулу:

 - Я, Саид ибн Ибрагим, Соловей Пуд – пришёл вернуть Долг Справедливости.

 - Я смотрела на него, - вступила в разговор Любава, - Смуглолиций воин – русский, явно не рус по крови – перс или араб – я не вглядывалась в его вышивку, я смотрела ему в лицо. Я понимала, что этот человек теперь станет моей судьбой. «Может и к лучшему, что он не рус», - подумалось тогда мне - будь он русом, это постоянно напоминало бы мне о трёх братоубийственных войнах. Войнах для которых нет и не могло быть причины. Войнах, которые отняли у меня семью, унесли с собой почти весь наш род, кроме первой ветви, которая жила в Берлине и с которой я редко общалась. Войнах, которые убили моего мужа. У нас даже не успели родиться дети. Меня больше ничего не держало. Готская земля – наша земля – буквально пахла кровью. Мне хотелось уехать. Руссколань? Пусть будет Руссколань. Я трижды произнесла формулу: «Я, Либхен Бисмарк, требую Справедливости». Я подошла к нему и вложила руку в его ладонь. Ладонь, которая сжимала тот самый клинок, который пронзил моего мужа. Он поднялся с колена и посмотрел мне в лицо.

 - Скажи, - тихонько спросила я, - ты смог вернуть его в Землю?

 - Да, - кивнул он. Я слышала его незнакомый голос. Я привыкала к его голосу.

 - Скажи, он сможет родиться вновь?

 - Да, - в его голосе звучала уверенность. Я верила ему. Я чувствовала, что он говорит правду. Какое-то необъяснимое спокойствие легло в мою душу. Теперь всё было решено. И пусть оно будет. Я обняла его. Наверное, люди ждали от меня слёз. Но слёз не было. Я верила ему. Я знала – он всё сделал так, как надо. «Счастливого перерождения, любимый», - прошептала я Гансу: «Спасибо тебе, за Ганса», - проговорила я этому чужому смуглолицему воину, который становился моей судьбой.

Соловей улыбнулся, прижал Любаву к себе покрепче, нежно поцеловал:

 - Вот уж не думал я, - рассмеялся Соловей, - Обрести свою любимую таким странным способом – увезя её с собой по Закону Справедливости. По Справедливости, я обязан был заботиться о ней и о всех её родных, если бы они были. По Справедливости, она получала все права моей законной жены. Но Закон не запрещал мне взять себе ещё жену. Закон позволял, но возвращаясь в руссколань и обнимая Любаву, я вдруг понял, что не хочу этого. Для меня до сих пор, как музыка души, эти её слова: «Я, Либхен Бисмарк, требую Справедливости». Представляешь, чужой дядька, смуглый, страшный, наверное для готки. Если бы она не сказала тогда этих слов – где бы я искал её потом? Вот так, иногда пара слов возвращают человеку его счастье, которое он, идя по своему пути и не смея отвлекаться на поиски своего собственного счастья, уже и не чаял обрести.

 - Светает уже, - напомнила Любава, ласково глядя на Соловья.

 - Действительно, пора спать, Или, а то утром не проснёмся.

Или посмотрел им вслед, удаляющимся в избушку Соловья. Потом растянулся возле костра и закутался в своё походное одеяло.

 - А какая она? Моя любимая? – подумал засыпая Или.