 |
Контрастивный анализ. Политические тексты. Художественные тексты
|
|
|
|
Контрастивный анализ
текстов художественной литературы и средств массовой информации
В. З. Демьянков (Москва)
1. Задача контрастивного анализа
Контрастивный анализ – одна из разновидностей сопоставительного метода. Главная задача контрастивиста – найти, в чем два сопоставляемых предмета различны. То есть, контрастивист исходит из презумпции различия сопоставляемых предметов.
Любое сопоставление служит какой-нибудь прагматической цели. Например, мы сравниваем «свое» с чужим, чтобы с гордостью или с горечью убедиться в том, что «наше» лучше или хуже чужого, чтобы узнать, в чем нам еще предстоит дорасти до других – или, наоборот, утвердиться в самоуважении.
Предмет контрастивного лингвистического исследования средств массовой информации – сопоставление языковых систем и речевых стратегий, используемых в различных культурах, и «вычисление» возможных эффектов от использования этих средств в конкретных обстоятельствах массового воздействия.
В центре внимания этой дисциплины находится понятие «успешная коммуникация средствами массовой информации» в конкретном культурном контексте. Анализируемый материал охватывает практически все ярусы языковой системы, а также риторические приемы.
2. Риторические средства СМИ
В отличие от «индивидуальной» риторики, риторические средства СМИ нацелены не на отдельного индивида, а на множество общающихся индивидов.
Начнем с межиндивидного взаимодействия. Известно, что с помощью одного и того же текста разные говорящие – или, как сегодня принято выражаться, «коммуниканты», в различных обстоятельствах могут достичь совершенно различной реакции массового адресата.
|
|
|
Контрастивная риторика исходит из того, что различные интерпретативные культуры – то есть, «национальные технологии» интерпретации речи – опираются на различные же наборы стратегий, с помощью которых выясняются намерения говорящих. В частности, принцип «Положись на своего собеседника» по-разному реализуется в различных обстоятельствах и в различных интерпретативных культурах.
Например, когда в России кого-либо зовут в гости, то требуется повторить приглашение как минимум еще раз. В противном случае это не приглашение, а команда или – еще чаще – эквивалент мечтательного и сослагательного: «Ах, если бы Вы как-нибудь зашли к нам». Поэтому межкультурный шок возникает, когда на фразу «Приходите к нам как-нибудь в выходные» по-русски же после первого же приглашения Вы услышите: «Спасибо. Вам удобно в эту субботу в 11 часов? ». И наоборот, для немецкой семьи бывает странным, если после первого приглашения российская дружественная семья не появится на пороге в назначенное время: только очень закаленные западной цивилизацией россияне отваживаются на визит без дополнительного звонка со стороны приглашающих. То, что для россиянине – дальний прицел к принятию приглашения, для немца – окончательная договоренность о визите.
Однако совокупный эффект этого воздействия не является простой суммой эффектов, вызываемых в каждом индивиде. Одной из задач контрастивной политологической риторики поэтому является выяснение того, каким законам подчиняются указанные взаимодействия в различных культурах. Так, известно, что один и тот же политический деятель, вызывая всеобщее восхищение массового адресата в своей стране, может вызывать абсолютно противоположную реакцию в чужой аудитории. И наоборот, иногда политик более популярен за рубежом, чем в родной стране: резонанс от «чужих», непривычных или даже экзотичных средств воздействия иногда бывает сильнее, чем от общепринятых, рутинных средств воздействия на «родную» массовую аудиторию.
|
|
|
3. Контрастивная прагматика и оптимизация текстов СМИ
Выше приводились примеры, чтó можно исследовать в рамках так называемой контрастивной прагматики – то есть, контрастивного анализа двух разных культурах. А вот задач – «для чего» этот предмет исследовать – очень много: чтобы повысить эффективность своих СМИ, используя чужой опыт, чтобы научиться адекватно оценивать «чужие» сообщения СМИ, чтобы научиться эффективно обращаться к чужой аудитории. Такая задача может быть охарактеризована как оптимизация СМИ.
Однако далеко не все в языке СМИ поддается такой «оптимизации»: контрастивный анализ языков выявляет, среди прочего, и такие свойства разных национальных языков, которые не подвергаются корректировке вовсе или которые очень трудно изменить, не жертвуя существующими грамматическими нормами.
Одинпример – сообщение о смерти какого-либо известного деятеля. Так, по-немецки употребляют предложение со статичным выражением ist tot «мертв», если смерть ожидалась и произошла как бы «в плановом» порядке, и в драматическом ключе – в перфекте ist getö tet worden или ist gestorben, если событие подается в драматизирующем ключе. По-русски же приемлема только «драматизирующая» конструкция скончался, умер и т. п., а статичная в СМИ не употребляется вовсе и очень редко – вообще в литературном языке. Предложение Актер такой-то мертв в качестве газетного заголовка по-русски не годится, а по-немецки – вполне нормально.
Другой пример – употребление личных местоимений в разных языках. Известно, что по-русски разные авторы с различной степенью частотности употребляют местоимение первого лица единственного числа. Даже тогда, когда по-английски или по-немецки никаких вариантов нет, по-русски мы умудряемся – из соображений «личной скромности» – опустить местоимение я или заменить его на что-нибудь еще, скажем, на мы или подать сообщение в безличном ключе вообще. Вспомним ельцинские «Сегодня подписал указ», в котором опущено злополучное местоимение. По-немецки или по-английски без соответствующего местоимения практически не обойдешься, а по-русски в ход пускают иногда неожиданные языковые средства.
|
|
|
Посмотрим, как личные местоимения я и мы употребляются в политических сочинениях В. И. Ленина, И. В. Сталина, Л. Д. Троцкого и др. на русском языке и в произведениях литераторов того же времени.
Статистическое рассмотрение полных корпусов текстов этих авторов дает следующую картину.
|
|
Политические тексты |
Художественные тексты | |||||||
| Ле-нин | Буха-рин | Сталин | Троц-кий | Рыков | Л. Тол-стой | А. Бе-лый | М. Го-рький | Чехов | |
| 1 ед. | |||||||||
| Им. я | |||||||||
| В. /Р. меня | |||||||||
| Дат. мне | |||||||||
| Тв. 1 мной | |||||||||
| Тв. 2 мною | |||||||||
| Посессив. мой, моя… | |||||||||
| 2 ед. | |||||||||
| Им. ты | |||||||||
| В. /Р. тебя | |||||||||
| Дам. тебе | |||||||||
| Тв. 1 тобой | |||||||||
| Тв. 2 тобою | |||||||||
| Посессив. твой, твоя | |||||||||
| 1 мн. | |||||||||
| Им. мы | |||||||||
| В. /Р. нас | |||||||||
| Д. нам | |||||||||
| Тв. нами | |||||||||
| Посессив наш, наша | |||||||||
| 2 мн. | |||||||||
| Им. вы | |||||||||
| В. /Р. вас | |||||||||
| Дат. вам | |||||||||
| Тв. вами | |||||||||
| Посессив ваш, ваша | |||||||||
| Всего | |||||||||
Ленин, Бухарин, Сталин, Троцкий и Рыков используют местоимение мы значительно чаще, чем местоимение я (во всех формах). По убыванию частотности употребления местоимения я: на каждое я приходится:
у Троцкого 1. 7 ( 31. 69 ) мы > у Сталина 2. 3 мы > Рыкова и Ленина 2. 7 мы ( 24. 77 ) > у Бухарина 4. 8 мы ( 15. 84 ).
Избегая употребления я в политических текстах, прибегают к разным приемам: например, просто опускают местоимение или – особенно часто у молодого Ленина – заменяют я на оборот типа пишущий эти строки. Например: Таким образом, русский социал-демократ, даже если он принадлежит (как пишущий эти строки) к решительным противникам охраны (Проект программы нашей партии, 1899). Даже в зрелом возрасте: Но сначала надо подчеркнуть, что пишущему эти строки с самого начала войны приходилось многократно указывать на разрыв Каутского с марксизмом (Пролетарская революция и ренегат Каутский, 1918).
За пределами языка СМИ, в художественной литературе того же времени я употребляется почти неизменно значительно чаще, чем мы: то есть, литераторы – преимущественно я-писатели (предпочтительно употреблявшие я). По убыванию частотности употребления местоимения я имеем:
А. П. Чехов употреблял я чаще, чем мы в 9 раз ( 56. 45 ) > Максим Горький в 7. 7 раз ( 58. 75 ) > Лев Толстой в 5 раз ( 60. 30 ) > Андрей Белый в 1. 11 раз ( 44. 63 ).
То есть, Чехов – наибольший индивидуалист, Белый – наибольший коллективист.
А теперь посмотрим, чему соответствует мы в текстах политиков. Среди этих предложений огромное количество является «корпоративными» высказываниями с местоимением мы: тогда один человек говорит как бы от имени всей партии, какой-либо «авангардной» части народа или от имени всего народа. На разных этапах политической истории одной партии функции и семантика корпоративных высказываний варьируются. Анализ полного корпуса показывает, достижению каких стратегических целей способствуют указанные языковые средства.
|
|
|
А именно, в политической карьере большевистских ораторов можно выделить по меньшей мере три стадии: до, во время и после прихода к власти. Троцкий, Хрущев и Горбачев пережили все три стадии, Ленин и Сталин – только первые две, поскольку политическая их смерть произошла в результате биологической смерти, а не политического переворота или добровольного отхода от дел.
Оказалось, что Ленин и Троцкий в начале своей журналистской карьеры употребляют мы зачастую примерно так же, как в научной литературе: это академическое мы скромности, связанное с избеганием я.
Итак (приводя по одному примеру на каждый тип словоупотребления):
А. До прихода к власти
I. Мы = автор
В № 40 " Социал-Демократа" мы сообщили, что конференция заграничных секций нашей партии постановила отложить вопрос (Ленин, О лозунге Соединенные Штаты Европы, 1915)
II. Мы = большевики, социалисты и т. п.
И мы, социалисты, разоблачаем это лицемерие, срываем фальшивые вывески (Ленин, Партийная организация и партийная литература, 1905).
Б. После прихода к власти: в одном и том же тексте могут быть несколько различных употреблений мы
|
|
|
III. Мы = руководство страны
Мы знаем, что миллионы щупальцев этой мелко-буржуазной гидры охватывают то здесь, то там отдельные прослойки рабочих, что спекуляция вместо государственной монополии врывается во все поры нашей общественно-экономической жизни. (Ленин, О продовольственном налоге: Значение новой политики и ее условия, 21 апреля 1921 г. )
IV. Мы = пролетариат
Но Бухарин впал в ошибку, ибо не вдумался в конкретное своеобразие данного момента в России, момента как раз исключительного, когда мы, пролетариат России, впереди любой Англии и любой Германии по нашему политическому строю (Ленин, О продовольственном налоге (Значение новой политики и ее условия, 21 апреля 1921 г. )
V. Мы = Россия
У нас, вместо полнейшего преобладания рабочих, пролетариев в населении и высокой организованности их, фактором победы явилась поддержка пролетариев беднейшим и быстро разоренным крестьянством. У нас, наконец, нет ни высокой культурности, ни привычки к компромиссам. (Ленин, О продовольственном налоге: Значение новой политики и ее условия, 21 апреля 1921 г. )
Очень похожи классы употребления у Троцкого, Бухарина и др. Употребление у Сталина отличается практическим отсутствием «академического» мы, более частым (хотя и не в такой степени, как у Троцкого) употреблением я. А референция мы (то, к каким людям это местоимение относится) зависит от того, кто является адресатом Сталина: очень часто – руководство страны, часто – вся страна.
Когда доктор спрашивает у больного Ну, как мы себя чувствуем, он имеет в виду не себя, а исключительно больного. В политике приближение к подобному употреблению было бы, если бы иностранный политик спросил, скажем, у Путина: Ну, очень надо нам в ВТО, имея в виду Россию, а не свою собственную страну. Наблюдения показывают, что такое «докторское» мы не характерно для политического текста.
Заключение
Итак, по употребительности личных местоимений можно хотя бы предварительно установить, к какому жанру относится текст.
Текст СМИ по-русски имеет тенденцию к употреблению мы. К вековой мудрости политиков относятся следующие стратегии употребления и интерпретации мы в тексте:
В начале существования небольшого коллектива политических единомышленников мы скорее всего означает эту группу «продвинутых» политиков. Тогда по этому мы легче увидеть достоинства взглядов такого коллектива – на фоне взглядов тех, кто в эту группу не входит – «вы» и «они». Поведение и тексты этих «мы» должны как-то выделять их из остальной массы, отличать от политических конкурентов. Тогда главный адресат этой печатной продукции – массы – должны постепенно прийти к мысли: «Они – те, кто называет себя мы, – выдающиеся ребята, им надо дать шанс порулить, они готовы служить нашим интересам, решать наши проблемы». Именно на этой стадии вполне допустимо «эксклюзивное» мы, исключающее из сферы этого местоимения непосредственного адресата. То есть, мы = не включая тебя и вас.
После прихода к власти «продвинутого» коллектива, мы начинает включать не только членов исходной небольшой группы, но и всех, кто участвует в руководстве, т. е. даже членов правящей коалиции из другого политического лагеря.
После упрочения позиций этого расширенного коллектива реализуется мечта политика включить в референцию мы все население своей страны. Сталин и Брежнев пользовались таким приемом значительно чаще, чем их предшественники. Как и Хрущев. Диссиденты же усматривают иронический смысл в предложениях, приписываемых Хрущеву и Брежневу и построенных по модели «Мы будем жить при коммунизме»: они, мы-правители, но не мы, не народ.
Итак, мы видим, что к нескольким задачам, решаемым с помощью контрастивного анализа, относится и прогноз того, как долго рассчитывает данный политик пробыть у власти. Если он слишком долго задержался на «эксклюзивном» мы (исключающем собеседников из состава референции), значит, он запрограммирован на роль постоянного оппонента. А широковещательное мы свидетельствует либо о том, что он твердо чувствует себя у руля власти, либо о его (подсознательной) надежде получить рано или поздно широкое влияние в стране.
Таким образом, на основе контрастивного исследования можно построить методики экспресс-анализа для настоящего, прошлого и будущего того или иного политика. Конечно, при условии, что этот политик создал достаточно большой объем текстов. Одной лишь маленькой баночки образца из-под детского питания – как для поликлиники – недостаточно. Требуется солидный горшок политической продукции.
Однако чем же все-таки объяснимо бегство от я в русских текстах СМИ? Среди указанных случаев выделяются два класса: контексты, в которых имелось бы мы и в тексте на немецком, английском, французском и т. п. языках, с одной стороны, и тексты, которые в переводе на английский язык содержали бы я вместо мы.
Второй случай связан со стратегическим употреблением мы. Это своеобразные «евроверсалии» употребления мы: то есть, закономерности, общие для всех или подавляющего большинства европейских культур. А вот избегание я за пределами этих случаев представляет собой особенность русской политической культуры.
[1] Впервые он был использован в докторской диссертации Т. Г. Добросклонской «Теория и методы медиалингвистики», Москва, МГУ, 2000
[2] John Corner “The Scope of Media Linguistics”, BAAL Newsletter, 1998
[3] Чудинов А. П. Политическая лингвистика. – М.: Флинта-Наука, 2006
[4] См., в частности, следующие работы: Шмелёв Д. Н. »Русский язык в его функциональных разновидностях», М., 1977, Бернштейн С. И. «Язык радио», М., Наука, 1977, Костомаров В. Г. »Русский язык на газетной полосе» М., МГУ, 1971, «Языковой вкус эпохи» М., 1994, Васильева А. Н. «Газетно-публицистический стиль речи» М., Русский язык, 1982, Рождественский Ю. В. «Теория риторики» М, Добросвет, 1997, Солганик Г. Я. «Лексика газеты: функциональный аспект»М., Высшая школа, 1981, Трескова С. И. «Социолингвисти
ческие проблемы массовой коммуникации» М., Наук, 1989, Лысакова И. П. «Тип газеты и стиль публикации» С-П., СПУ, 1989, Кривенко Б. В. «Язык массовой коммуникации: лексико-семиотический аспект» Воронеж, ВГУ, 1993.
[5] См., в частности, следующие работы: Fowler R. “Language in the News: Discourse and Ideology in the Press” London, Routledge, 1991, Fairclough N. “Language and Power”, London, Longman, 1989, Bell A. “The Language of News Media” Oxford, Blackwell, 1991, Теун ван Дейк «Язык. Познание. Коммуникация» М., Прогресс, 1989, Montgomery M. “Introduction to Language and Society” OUP, 1992.
[6] Термин «медиатекст» впервые употреблён в работе Т. Г. Добросклонской «Вопросы изучения медиатекстов», М., МГУ, 2000.
[7] Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990, с. 507
[8] Bell A. “Approaches to Media Discourse”, London, Blackwell, 1996, p. 3
[9] Советский энциклопедический словарь. М., 1990, с. 436
[10] Термин buzz-topic впервые использован в книге Т. Г. Добросклонской «Вопросы изучения медиатекстов» М., МГУ, 2000.
[11] Лингвистический энциклопедический словарь, М., 1990, стр. 507
[12] Подробнее о концепции метасообщения см. в кандидатской диссертации Луканиной М. В. «Реализация метасообщения в газетно-публицистическом тексте», М., МГУ, 2001
[13] См. подробнее в книге Теуна ван Дейка «Язык. Познание. Коммуникация» – М., Прогресс, 1989
[14] См,, например, книгу С. И. Сметаниной «Медиатекст в системе культуры», С-П., 2002
[15] Исследование осуществлено при поддержке гранта РГНФ №08-04-00165a.
[16] См., напр., работы Т. Г. Добросклонской, Л. А. Васильевой; С. И. Сметаниной, Т. С. Дроняевой, О. В. Зернецкой, Н. Н. Панченко и др.
[17] См., напр.: [Дроняева 2003, 2004]; [Добросклонская 2005: 75–122]; [Сметанина 1999]; [Клушина 2008: 171–180] и др.
[18] См., напр.: [Москальская 1981: 13]; [Гончарова, Шишкина 2005: 73, 90]; [Абрамов 1999: 155-157] и др.
[19] Подробнее о параметрах новостного дискурса см. в [Негрышев2009: 25–26].
[20] См. подробнее: [Негрышев2006].
[21] См., напр., работы Абельсона Р. П., Олкера Х. Р. и др. в сборнике [Язык и моделирование социального взаимодействия 1987], а также: [Минский 1979].
[22] По: [Гетманова 1994: 24].
[23] По: [Каменская 1990: 67].
[24] Ср. описание информационного подстиля языка СМИ в: [Дроняева 2003].
[25] См. об этом, в частности: [Дроняева 2003: 304].
[26] См.: [Дроняева 2003: 295 и далее].
[27] По: [Негрышев 2006: 102].
[28] Ср. другие обозначения схожих явлений: монтаж текстотипов, или интертекстуальное использование типов текста [Чернявская 2006: 63-66]; развлекательная формула новостного печатного текста [Potter2001: 91, цит. по Чичерина2008: 119]; беллетризированное изложение факта или конструирование из конкретного события «своего» сюжета как разновидность игрового «декорирования» новостного дискурса [Сметанина 1999: 43].
[29] Ср. также по словарю В. И. Даля: Ласковый теленок двух маток сосет; Ласковы телятки сосут по две матки.
[30] Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам.
[31] Краткое изложение ее основных положений можно найти в [Кондрашова 2006].
[32] Теория риторических структур, созданная в 80-е годы ХХ в. У. Манном и С. Томпсон [Mann, Thompson 1987], успешно применяют в исследованиях по дискурс-анализу не только зарубежные, но и российские лингвисты (см. работы группы исследователей под руководством А. А. Кибрика и В. И. Подлесской, обощенные в монографии [Рассказы 2009]..
[33] Трактовка пресуппозиции как разновидности анафорических элементов обоснована в [Van der Sandt 1992].
[34] В SDRT нет столь разветвленной таксономии РО, как в Теории риторических структур Манна и Томпсон. Так, отношение Контраста в SDRT покрывает несколько отношений ТРС, в частности РО Сопоставления, Антитезы, Уступки. Последние разграничиваются на базе тонких различий в подразумеваемых коммуникативных интенциях, не оказывающих влияния на истинность членов данного отношения, на временную последовательность соответствующих им событий и тому подобные аспекты пропозиционального содержания клауз, и потому не существенных для SDRT.
[35] Опубликована в газете «МегаКлуб» выпуска № 1(74) 2005.
[36] В этом экспертном исследовании подробно разбирается только его фрагмент. 7 –. 12; краткими комментариями снабжены также. 2, . 3, 14 и. 15.
[37] Фразеологичность конструкции определяется тем, что ее значение как целого идиоматично, не выводится из значения ее частей по общему правилу. Предикация P вне данной конструкции значит только ‘Не существует / мало таких х для которых верно, что х делает P в количестве большем или равном q’ = ‘Для всех / большинства х верно, что х делает P в количестве меньшем, чем q’ (см. анализ конструкций типа Мешок не весит 3 кг = Мешок весит меньше 3 кг в Апресян 1974, 81-82. Апресян 1995, 68-69). При этом не предполагается, что количество q само по себе большое (= больше нормы). В смысл второй предикации — сколько (сделано) у нас — идея большого количества тоже не входит. В операции соединения P и Q — релятивизации — эта идея также не заложена (ср. Сделайте столько, сколько можете — не обязательно много). Следовательно, значение большого количества присуще конструкции только как целому и именно оно делает ее идиоматичной.
[38] Доступ к власти общественных организаций позволяет общественности более эффективно защищать свои интересы, и потому обепечение такого доступа является частью деятельности по социальной защите граждан.
[39] Вridging – это вывод о том, что два объекта или события, вошедшие в текст, связаны определенным образом, не выраженным в тексте эксплицитно. Такое отношение является частью содержания текста в том смысле, что без этой информации отсутствие связи между предложениями сделает текст несвязным или трудным для понимания [Clark 1977]
[40] Лингвистам-экспертам очень часто приходится устанавливать и доказывать наличие такого рода соотношения в спорных текстах.
[41] Speech Act Related Goal – цель, конвенционально ассоциируемая с определенным типом высказываний.
[42] Question-Elaboration
[43] Defeasible Consequence – РО, определяемое в терминах модальной условной связки >, где А > В означает ‘если А, то, как правило, В’.
[44] тот факт, что говорящий считает необходимым привлечь представителей местной власти и, в частности, главу района Стрельченко, к ответственности, не исключая и возможности уголовной ответственности, позволяет сделать вывод о том, что глава района – преступник (что представляет собой крайне негативную оценку личности Стрельченко).
[45] Ср. примеры (1) и (2). В (1) предложения связаны при помощи Result (не отмеченное астериском – содержательное РО), тогда как в (2) имеет место Result* (метаязыковое РО) – содержание первого предложения приводит к реализации РА косвенной просьбы:
(1) Машина сломалась. И я опоздал.
(2) Машина сломалась. Ты можешь мне помочь?
[46] Дискурсивные слова русского языка: опыт контекстно-семантического описания. М.: Метатекст, 1998: 47
[47] См., например, одну из многих посвященных этой теме работ [Cлово и образ 1964].
[48] Подр. См. [Солганик 2007].
[49] Рассказы А. П. Чехова цитируются по изданию: Чехов А. П. Собр. соч. в 12 томах, т. 8. М., 1956.
[50] Достаточно раскрыть томик А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, И. А. Бунина – вообще любого писателя, чтобы в этом убедиться. Меняется манера, характер использования, структура, но такой тип рассказчика очень распространен.
|
|
|
