 |
Из клона в клон переходя, там движется народ...
|
|
|
|
В свое время я написал книгу «Homo-не -Sapiens» (т. е. «Человек-не-Разумный») „ где есть раздел, который называется «Множественная личность». Там я рассказываю о том, что нас нет, а вместо нас функционируют так называемые роли. Мы никогда не бываем целостными, мы всегда подстраиваемся под те отношения, в которых оказываемся.
Со своими родителями мы ведем себя так, как ребенок должен вести себя по отношению к родителям. Это роль «ребенка». Со своими детьми мы «родители» (это тоже роль), с друзьями — «друзья», с супругами — «супруги», с начальником — «подчиненные», с подчиненными — «начальники».
Короче говоря, мы постоянно множимся, клонируемся. И все эти клоны — мы, но ни один из них не является нами на 100%. Это всегда какие-то проценты от нас — десять, двадцать, пять. В сущности, все это естественно. Однако печально, потому что как-то глупо — жить частями. И обидно, потому что нас нет целиком.
В этой упомянутой книге я рассказал о том, как эти роли могут стать способами манипуляции другими людьми. А в другой книге — «С неврозом по жизни» — я целый раздел уделил «невротическим стилям жизни» — это когда такие роли становятся средством, если так можно выразиться, самоманипуляции (когда мы манипулируем с помощью такой роли самими собой).
О чем же сейчас пойдет речь? О том, кто стоит за всеми этими ролями. Нас никто и никогда не учил быть самими собой, причем по очень простой причине: никто не знает, как это сделать. Никто не знает, как научить человека быть самим собой — он всегда особенный и тайна за семью печатями. Да и положа руку на сердце, никто в этом обучении (кроме нас самих, разумеется) не заинтересован. Обществу мы нужны стандартными, а не индивидуальными, — так проще, так мы укладываемся в «единую тарифную сетку». Нас можно научить быть «ребенком» своих родителей, а также «родителем», «мужем», «женой».
|
|
|
Нас можно научить быть «учеником» в отношении учителей. Нас можно научить быть «врачом», «пациентом»... Для каждой из этих ролей придуманы свои инструкции, кодексы, нормативы, тактико-технические данные и руководства по эксплуатации. Наш репертуар огромен: в нас есть роли «пассажира» трамвая, «покупателя» в магазине, роль «жильца», роль «специалиста», роль «дилетанта» и еще бог знает какие роли.
Вы встречаетесь со своими родителями в отчем доме и ощущаете себя «ребенком». Вы говорите: «Да, мама, конечно, мама», «Хорошо папа, как ты скажешь». Потом вы приходите в свой дом, а у вас там свой балбес шестнадцати лет. И вы говорите ему: «Пойди туда!», «Сделай то!», «Сколько можно тебе повторять!» А он в ответ: «Да, мама, конечно, папа» и т. д. Меняется антураж, суть остается та же самая.
Точно так же вы приходите на работу, вы начальник или подчиненный, вы встречаетесь со своими одноклассниками или однокурсниками. Если преуспели в жизни больше, вы или расточаете благополучие, или изыскиваете возможность помочь старым приятелям. Если они (кто-то из них) преуспели больше вашего, вы или заискиваете, или делаете вид, что вам на все наплевать. Наконец, вы оказываетесь в своем садоводстве. Если ' вы председатель тамошнего совета, то распоряжаетесь, если нет — просите. Тут вы ходили пафос -но, как надутый тюфяк, распираемый от собственной значимости, — вы «начальник»; а тут — на цыпочках: «Извините, можно вас побеспокоить?» — вы «проситель».
Всему этому нас можно научить и всему этому нас учат. Но научить нас быть самими собой невозможно. И в тот момент, когда мы понимаем это, все становится на свои места, все оказывается просто и понятно. Мы не будем самими собой до тех пор, пока сами не научимся, пока сами себя не сделаем.
|
|
|
Некоторые из нас, впрочем, хорошо понимают, что каждая из таких социальных ролей — чистой воды спектакль: «Весь мир театр, люди в нем — актеры». Но достаточно ли этого понимания, чтобы быть самим собой? Судя по всему — нет, поскольку такое понимание никчемности своих социальных ролей приводит к отработке ролей другого рода.
Просмотрите, для примера, роль «обиженного» — это целая пьеса. Роль «оскорбленного» или «униженного» — это настоящая драма! Роль «сердитого» или «сообщающего о собственном негодовании» — это телевизионный спектакль. А еще есть роли «непонятого», «отвергнутого», «обманутого», «огорченного», «виноватого», «стыдящегося», «испуганного», «зависимого», даже «свободного» («А мне все нипочем!»), а иногда, вы не поверите, «счастливого» («Жизнь удалась!»)
У нас десятки, сотни, тысячи таких ролей — первого, второго и третьего плана. Мы отыгрываем их, даже не замечая. Из-за них мы лишены целостности, а следовательно, не можем быть сами собой. Из-за них наши отношения с другими людьми превращаются в спектакль, а потому мы хронически страдаем от чувства одиночества. Из-за них даже наши чувства оказываются бутафорными, от них тянет нафталином! И, наконец, главное — наши поступки часто диктуются нашими ролями, а часто делаются в угоду нашим ролям. А мы-то сами где? Для себя-то, для настоящих? мы хоть что-то делаем?!.
Мы раздроблены, мы потерялись за своими ролями. Мы даже не чувствуем, что играем, не понимаем, что на самом деле наши роли играют нас, а не мы их. Нас много, мы, каждый из нас — армада клонов. Но где мы настоящие?! Очевидно, что сколь бы нам ни нравилась та или иная наша собственная роль, — это только роль, а не мы сами.
А вас я попрошу... остаться!
Мы отыгрываем те роли, которые усвоили у своих родителей и прочих родственников, воспитателей и учителей, а есть еще кино, литература. Со всего этого мы снимаем кальку, мы тренируемся и репетируем. В наших интонациях слышны интонации наших родителей, а жестах — их жесты. В наших мыслях — мысли наших учителей, иногда — сверстников, иногда — умных книжек. В наших чувствах — переживания актеров, страдания поэтов. Мы всегда находим, за кем бы подсмотреть, чтобы «правильно» себя повести в той или иной ситуации.
|
|
|
Свою ли жизнь мы проживаем во всех этих случаях? Вот я сейчас раздражаюсь, я раздражен. Но я ли это? Или. же я просто знаю, привык, усвоил, что в ситуации, когда кто-то ведет себя так-то, следует раздражаться, положено, предписано раздражаться? И если задуматься об этом вданный конкретный момент, то окажется, что я- то, лично я и не так уж сильно раздражен, как это, быть может, выглядит со стороны или как это у меня получается показывать.
Но человек, на которого я раздражаюсь, не знает, что у меня внутри. Он видит то, что он видит. Ему непонятно, что мое раздражение — это просто привычная реакция, которая, если разобраться, к нему непосредственно никакого отношения не имеет. Следовательно, раздражаясь, мы поступаем в угоду своей привычке, своей роли «раздраженного», но не себе и не тому, кто, как нам кажется, вынудил нас раздражаться.
Мы должны были бы бояться своих ролей, а не того, что мы «плохо» играем (мы же боимся именно этого). Бороться со своей ролью, искать свою естественность, чтобы проживать свою, а не чужую жизнь, чтобы если и делать ошибки — то свои, а не чужие. Иначе не будет ответственности, а наши роли будут играть нами.
Все это, как мне кажется, прекрасно понимал наш замечательный ученый Иван Петрович Павлов. Он вообще был весьма темпераментным человеком и мог устроить настоящую взбучку сотруднику, сорвавшему эксперимент. Он выходил из себя даже в тех случаях, когда кто-то из служащих его лаборатории просто неправильно употреблял какой-то научный термин. Однажды, не выдержав подобных оскорблений от академика, один из его аспирантов подал заявление об увольнении. Иван Петрович отреагировал замечательным образом: «Мое оскорбившее вас поведение есть не более чем привычка, а потому не может рассматриваться как достаточный повод к увольнению из лаборатории».
И в этом поступке великого ученого — все показательно. Конечно, его раздражение не делает ему чести. Однако он понимал, что раздражение — это только роль «раздраженного», привычка раздражаться. С другой стороны, он понимал, сколь пагубно принимать подобные привычки всерьез, делать на основании таких казусов (а это казус — несмотря на его типичность!) какие-либо выводы. Павлов словно бы говорил своему аспиранту: «Батенька, вы должны думать не о том, что видите, но о том, что вам, лично вам нужно видеть. И странно, если вы воспринимаете мое раздражение, но не замечаете его наигранности, не видите, что академик желает вам добра, хотя он и с прибабахом!»
|
|
|
Иными словами, фраза, обращенная им к ученику, означала буквально следующее: «Да, я поступил дурно. Мне не следовало раздражаться. Простите же меня великодушно! Я понимаю, что мое раздражение — только привычка, и вы должны понять.
Если же вы не поймете этого, а войдете в роль оскорбленного, то сделаете глупость: вы, во-первых, обидитесь на старика, который отнюдь не желал вам зла, а во-вторых, уволитесь из лаборатории и потеряете возможность с этим стариком работать! Задумайтесь, вам действительно это нужно?»
Этот случай наглядно демонстрирует нам шутку под названием «несоразмерность». Наши реакции, как правило, несоразмерны нашему фактическому внутреннему состоянию, нашему действительному отношению к человеку. Так проявляет себя наше служение нашим же ролям и доказывает то, что наша роль — это вовсе не мы сами. Но до тех пор пока мы находимся в своей роли, мы делаем то, что требует от нас эта роль, а вовсе не то, что нам самим нужно. Результат может быть плачевным.
Если бы Павлов не был Павловым, он бы не смог подобным образом объясниться со своим аспирантом. Каким был бы итог этой стычки? Аспирант, вероятно, уволился бы, что, как мне представляется, повлекло бы за собой серьезные последствия для его будущности (в лабораторию к И. П. Павлову, как и в Большой театр, приглашали лишь однажды). А сам И. П. Павлов остался бы без помощника. Последнее, возможно, и не так страшно. Но если от тебя в какой-то момент разбегутся все сотрудники, то будь ты хоть семи пядей во лбу, участь твоя незавидна.
Впрочем, вернемся к феномену «несоразмерности». Кажется, что это лишь недостаток, не более того. Ну раздражается человек сильнее, чем он раздражается в действительности. Ну изображает он, что любит больше, чем он любит на самом деле. Что в этом страшного? Вот что: наше поведение не соответствует нашему внутреннему состоянию. И это никуда не годится!
Какими же в действительности должны быть наши чувства? Решить этот вопрос, как ни странно, можно только с помощью разума и здравого рассуждения. В противном случае мы скатимся обратно к своим привычкам. И тогда две дороги: или все начинать с самого начала — определять, кто здесь кто, где я, а где моя роль; или — вовсе позабыть об этой затее и жить так, как мы привыкли жить. Но, так или иначе, давайте попытаемся понять: что мы делаем и зачем мы делаем?
|
|
|
А теперь танцуем парами!
Остается обсудить то единственное, без чего нашу внутреннюю расщепленность понять невозможно. Все свои роли мы отыгрываем в парах, а пара актера — это даже не его партнер по игре, а зритель.
Сейчас, во взрослом состоянии, наше поведение в присутствии других лиц (по крайней мере, нашего обычного окружения) несильно отличается от нашего же поведения в их отсутствие. Когда мы были детьми, наше поведение при взрослых и в отсутствие взрослых было, мягко говоря, разным. Прошли годы, мы выросли и настолько вошли в свои роли, что не выпадаем из них уже почти
никогда. Некий зритель всегда присутствует при нас, в нас, в нашей голове — постоянно и неотступно, по умолчанию.
Театральный просмотр шекспировского «Отелло»... Каждый раз главный герой в назначенный момент задает один и тот же вопрос и делает одно и то же действие — «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — а потом душит несчастную. И все это продолжается уже больше четырех веков кряду. В этом есть что-то абсурдное, вы не находите? Мы сидим в зале и заранее знаем, чем дело кончится. Более того, мы совершенно уверены в том, что после убийства Дездемоны занавес опустится, а потом она выйдет из кулис — живая и невредимая, будет кланяться и принимать цветы от поклонников и, если сейчас она «заслуженная» артистка республики, то еще после пяти-шести таких «удушений» она станет «народной».
Из драмы драма превратилась в профанацию драмы. И все это чем-то напоминает мне отношения внутри обычной семейной пары и разгорающиеся в ней каждый вечер конфликты. Супруг знает, что во время этой сцены его жена не задохнется и не умрет. Более того, он даже не хочет ее убивать! Но будет ее «душить»: «Это моя роль! Я должен отыграть ее до конца! Я — мавр!» И кажется, что он делает это только потому, что его манит сцена, что в нем говорит никакая не ненависть, а невостребованное актерское мастерство: надо выдать спектакль на-гора — душа просит!
А что жена? У нее тоже пьеса. И не хочется ей ударять по столу кулаком — больно; и не хочется бить тарелку об пол — жалко! Но роль того требует! Как же без разбитой тарелки-то? Без шваркнутой в сторону тряпки? Без брошенного телевизионного пульта, выдернутого «с мясом» телефона?.. А в голове: «Как жалко-то пульт! Он ведь вдребезги разлетится...» Но нет, собираемся с духом: «Играть надо до конца! Настоящие артисты даже умирают на сцене!» А зрители уже в зале, партнеры выкрикивают свои реплики, и потому пьеса продолжается несмотря ни на что!..
Поразительное желание играть и доигрывать до конца! Вы не находите это удивительным? Дело в том, что продолжения банкета, играть до конца требует сама наша роль. Молодая женщина последние несколько лет тренировала в себе роль «несогласной дочери». Но в глубине души она любит свою мать, и вот, соскучившись, она идет ее поискать (все происходит в обычной квартире), видит, как ее мама занимается своими делами на кухне и думает: «Ой, как мило она сидит!» Заходит и вдруг с ее уст слетает: «Ну что ты тут расселась!» Само собой! А внутри тем временем характерное смешение чувств: с одной стороны, любовь к матери, желание быть с ней рядом, оберегать ее; с другой — гордо возвышается роль «несогласной дочери»! Роль любит побеждать.
То, что мы потерялись за своими ролями, это, мне кажется, вполне очевидно. Но мы еще и других таким образом потеряли! Играя роль, мы сами оказываемся в обстоятельствах определенного спектакля, и другого человека вытягиваем на соответствующую авансцену. Впрочем, другие люди, в свою очередь, поступают с нами точно так же.
Когда я играю роль, другие люди также вынуждены играть. Когда играют они — я должен к ним подстраиваться. В любом случае все мы перестаем быть настоящими. Мы не общаемся друг с другом, между нами нет контакта, нет искренности, мы лишь имитируем общение. Впрочем, иногда мы даже умудряемся имитировать искренность, причем так правдоподобно, что даже сами себе верим.
|
|
|
