Глава II породы лошадей

Хотя в Греции в доисторический период коней использовали как для верховой, так и для колесничной езды, тем не менее до VII в. до н. э. вторая была гораздо важнее первой. В это время влияние Востока начинает ощущаться в жизни греков буквально во всем, и поэтому вполне можно предполагать его и в использовании лошадей, тем более что в Сирии и Месопотамии конница уже в целом заменила колесницы. По мнению научной школы, которую возглавлял ныне покойный профессор Риджвей[44], именно выведение новой, улучшенной породы лошадей сделало возможной верховую езду. И хотя эта теория больше не находит сторонников, поскольку было показано, что кони Бронзового века могли носить и носили всадников, тем не менее дополнительное изучение свидетельств, большинство из которых собрал сам Риджвей, способно иметь самостоятельную ценность.

В V в. до н. э. греческая лошадь, судя по изображениям и литературным описаниям[45], была небольшим животным, по-видимому, редко достигавшим 15 ладоней[46] с красивой головой и ногами, высокой постановкой головы и довольно тяжелым туловищем. В то же время у варваров сигиннов, живших за Дунаем, была порода пони «с совершенно косматым телом, волосами длиной в пять пальцев, маленьких и с плоским носом, не способных нести седока, но очень быстрых, когда их запрягали в колесницы»[47]. На современный взгляд лошадь классической Греции выглядит так, словно была помесью между грубыми пони (от которых, возможно, берет начало ее не слишком изящное сложение) и чем-то напоминающим современных арабских скакунов, родством с которыми объясняются красивые очертания ее головы, ног и хорошо лежащего хвоста. Одно обстоятельство наводит на мысль, что греческая порода изменилась между героическим и историческим периодами в результате скрещивания[48]. Гомеровские лошади обычно именуются xanthos — цвет светлых или, возможно, каштановых человеческих волос, у лошадей, видимо, гнедая масть, хотя Риджвей, чтобы подкрепить свою теорию, обычно переводит это как «желто-коричневый». У лошадей лучшего происхождения и более высокого качества обычно были другие окрасы. У фракийского царя Реса были белые кони, а грек Диомед захватил у троянца Энея красно-каштанового (phoinix) скакуна с белой звездой во лбу, в котором текла божественная кровь, дар Зевса, отца богов и людей.

Напротив, лошади периода классической литературы, похоже, имели не более постоянный цвет, чем современные чистокровные лошади. Юные расточители тратили целые состояния на скаковых лошадей «цвета скворца»; молодых гнедых кобыл можно было встретить в военных лагерях; полководцы и их дамы сердца разъезжали на сикионских серых лошадях; женские имена Меланиппа и Ксантиппа говорят о том, что вороные и гнедые кони были предметом восхищения в аристократических кругах; наконец, мы можем сказать о замечательной красно-каштановой лошади, принадлежавшей Сею, которая приносила несчастья всем своим хозяевам[49]. Цвет белых и пегих скакунов на вазовой живописи VII в. до н. э. и позднее не так заметен, поскольку художник геометрического периода в живописи, вероятно, не мог изображать белых лошадей, даже если и хотел это сделать.

Однако прилагательное xanthos не единственное, которое Гомер использует в отношении обычных лошадей. Длинногривые кони Ахилла, рожденные от союза Западного ветра и Гарпии Подарги («быстроногой»), были названы Ксанф и Балий («Балий», возможно, означает «в яблоках»)[50]. Поэтому не исключено, что нам не следует проводить резкое различие между «обычной» каштановой или серой лошадью и «божественной» гнедой.

Гомер упоминает и других божественных коней, произошедших от Северного ветра и смертных кобыл, пасущихся на заливных лугах возле Трои[51]. Однако ни на одной из божественных лошадей не ездили верхом, хотя они и могли скакать по морю, не замочив ног, или через нивы, не потоптав верхушек колосьев. Однажды Одиссей и Диомед скакали верхом на белых лошадях Реса, но, как уже было отмечено, лишь по той причине, что обстоятельства не позволяли запрячь их в колесницу. Короче говоря, в эпосе нет свидетельств о существовании породы верховых лошадей лучшего качества. И, как было отмечено в предыдущей главе, археологические свидетельства показывают, что уже в период Бронзового века лошади Греции были способны нести всадника и имели по крайней мере некоторые из черт лошадей классического периода.

Но если в «ориентализирующий» период, и это весьма вероятно, греческие лошади были скрещены с другими породами, что, возможно, повлияло на различные окрасы лошадей классического периода, то нужно ответить на вопрос, о каких породах может идти речь. Выше было замечено, что на современный взгляд лошади классической Греции кажутся помесью между арабскими скакунами и какими-то грубыми пони, хотя в древности Аравия не экспортировала лошадей[52]. Цари Ассирии неоднократно устраивали походы на Мидию, и кавалерийские кони составляли важную часть их добычи. Они также организовывали военные экспедиции на юг, вдоль арабской границы, но здесь, хотя они и уводили верблюдов, лошадей не обнаружено. На барельефе из дворца Ашшурбанапала изображены арабы. Они сидят на верблюдах (одногорбых дромадерах), спасаясь от ассирийцев, которые преследуют их верхом на конях[53].

Два столетия спустя Геродот составил описание армии, которую персидский царь Ксеркс вел на Грецию в 480 г. до н. э. Этот описание, где численность Ксерксова войска определяется примерно в 5 млн человек, конечно, не является точным отчетом об экспедиционных силах, но, возможно, было основано на официальных документах о мобилизационных источниках всей персидской империи. Подробно перечислены народы, поставлявшие конницу, а об арабах говорится, что «все ехали на верблюдах, по быстроте не уступающих коням»[54].

О лошадях Персидской империи превосходное представление дают вырезанные из камня печати и рельефы, прежде всего рельефы из дворца в Персеполе, на которых изображены народы мира, приносящих дань Великому царю. Собственные скакуны царя — возможно, знаменитой нисейской породы — были небольшого роста, но крепкие и, по-видимому, очень сильные, с массивными головами и характерными римскими носами. Большой размер персидских лошадей, особенно если их сравнивать с греческими, был предметом гордости самих персов и вызывал восхищение всего мира, однако кажется, что внимание привлекали их вес и массивность, а не рост[55]. У сагартийцев, согдийцев и других центральноазиатских племен были в целом подобные кони, но меньше, легче и с более длинной спиной. (По-видимому, в жилах их всех течет кровь лошади Пржевальского. Возможно, их скрестили сами мидийцы и персы или скифы, конные степные кочевники, которые вместе с другими племенами прорвались в VII в. до н. э. в северозападную Азию и сыграли роль в разрушении Ниневии в 612 г. до н. э. Спустя поколение они сами уже были разбиты мидийцами, но их лошади, вероятно, перемешались с лошадьми завоевателей[56]. Особенно удивляет разница между ассирийскими и персидскими скакунами, сохранившаяся и через два с половиной столетия, хотя оба народа получали племенных жеребцов из Мидии. )

Другие азиаты показаны с парой красивых пони, запряженных в колесницу. Головы животных грубее, чем головы на египетских рельефах семью или восемью веками раньше, да и выглядят они явно меньше. Индийцы представлены с симпатичными мулами. Среди покоренных народов можно увидеть и арабов, хотя та группа, которая, кажется, их изображает, ведет одногорбых верблюдов, а не лошадей[57].

Это свидетельство, конечно, касается северных племен, находившихся в прямом контакте с Ассирией и Персией. Однако караванные пути, по которым царица Савская прибыла с края земли, чтобы убедиться в мудрости царя Соломона, связывали Счастливую Аравию с севером. После того как Персидская империя была завоевана Александром Великим (336—323 гг. до н. э. ), греки смогли вести прямую морскую торговлю с Востоком через Красное море и Персидский залив, и в этой торговле Южная Аравия, родина пряностей, играла важную роль. К началу новой эры греки благодаря непосредственным наблюдениям хорошо знали аравийское побережье и, разумеется, были осведомлены о товарах, служивших предметом коммерции, по крайней мере об экспортных. Соответствующие данные приводит географ Страбон[58], писавший во времена римского императора Августа. Он упоминает скот, верблюдов, оленей и диких ослов (hemionoi, или полуослов — это же слово использовалось и для обозначения мулов) и других животных, как диких, так и домашних, обнаруженных в Аравии. При этом Страбон постоянно подчеркивает, что лошади, мулы и свиньи там неизвестны. Его сведения на сей счет, по-видимому, являются устаревшими, поскольку существует известное количество арабских изображений животных и всадников, причем некоторые из них относятся ко времени Страбона, хотя, вероятно, ни одно из них нельзя датировать эпохой Александра[59].

Данное свидетельство наводит на мысль, что жители Аравии использовали коней с начала новой эры, но арабские лошади не слишком ценились в остальном мире, и другие народы не стремились приобретать их. Это подтверждается тем, что арабские лошади не упомянуты в последующих каталогах знаменитых пород, составленных античными авторами[60]. В этих сборниках прослеживается развитие пород тяжелых боевых скакунов, особенно в азиатских провинциях Римской империи. Их материал доказывает, что греческие породы легких лошадей, использовавшихся теперь уже только для скачек и смотров, постепенно ухудшались, правда, еще в течение веков эти лошади, по крайней мере внешне, были похожи на своих предков классического периода. Тяжелого боевого коня с маленькой красивой головой, массивной шеей, сильным и крепким туловищем и красивыми, стройными ногами прекрасно демонстрирует конная статуя императора Марка Аврелия (161—180 гг. н. э. ) в Риме. Однако данный тип уже отличается от легкой и изящной скаковой лошади IV в. до н. э. Это отличие ясно видно на бронзовой статуе скаковой лошади и наездника в натуральную величину, найденной на мысе Артемисий (восточное побережье Греции). Фигуру всадника, в которой мастерски передано энергичное движение, можно датировать первой половиной II в. до н. э. Однако его лошадь, прекрасно ухоженная, но легкая почти до худобы, совершенно не похожа на других лошадей того времени. Поэтому некоторые ученые предположили, что данная часть статуи была сделана на три века раньше и снята с памятника классического периода, чтобы стать частью скульптурного изображения какого-либо призера эллинистического периода. Я же разделяю мнение тех, кто считает, что лошадь и всадник были сделаны одновременно и что это животное является прямым потомком греческих лошадей V в. до н. э., в то время как кони, изображенные на большинстве памятников того периода, явно несут на себе признаки примеси азиатских пород[61].

Продолжим обзор литературных свидетельств. Граттий, младший современник Страбона, начинает с греческих лошадей, фессалийских и аргивских. Они были крупного размера, высоко вскидывали ноги, из них выходили превосходные скаковые лошади, но при всех своих достоинствах эти кони не обладали качествами, необходимыми для использования на войне и охоте. О лошадях из Сиены (Верхний Египет) известно мало. Парфянский скакун, превосходно показывавший себя на родных равнинах, очень скоро сбивал копыта в скалистой Италии. Он был очень горяч и неплохо поддавался дрессировке, но указанный его недостаток сводил на нет названные качества. Испанские лошади были знамениты, однако их не решались использовать в битвах, поскольку их грубыми ртами едва можно править даже при помощи удил с железными шипами. И наоборот, назамоны из Северной Африки правят своими лошадьми легким прутиком. Так от рассказа о лошадях Фракии, Сицилии, Эпира и Македонии поэт, по-видимому, приближается к главной части повествования — родной Италии, правда, тут его книга обрывается, а конец утрачен.

Африканец Немезиан два с половиной века спустя упоминает лошадей Греции; затем он описывает замечательную внешность широкоспинных каппадокийских скакунов, когда они бьют копытом о землю. Представители знаменитой породы, которая обитает за крутыми вершинами Кальпе (т. е. испанской породы), могут скакать большие расстояния по полям и не менее красивы, чем греческие лошади. Кони этой породы храпят, ржут и грызут удила, когда бьют копытами землю. Лучший из всех — мавретанский конь, которого смуглый мазак тренирует в пустыне, чтобы он постоянно выполнял тяжелую работу. Не следует презирать данное животное за то, что оно держит голову низко и его грива покрывает плечи. Это происходит от того, что конь не носит уздечки и им легко управлять слабыми ударами веточки, которая учит его «трогаться с места, поворачиваться и бежать прямо». На обширных пространствах равнин он постепенно обгонит всех своих противников.

Поэт Оппиан в III в. н. э. перечислил в книге об охоте тирренских, сицилийских, критских, мазикских, ахейских, каппадокийских, мавретанских, скифских, магнесийских, эпейских, ионийских, армянских, ливийских, фракийских и эрембийских коней. Он дает описание идеальной лошади для охоты, которое очень похоже на описание Ксенофонтом наилучшей боевой лошади и, вероятно, основывается на нем, добавляя: «Таковы тирренские, армянские, ахейские и знаменитые каппадокийские кони, которые пасутся неподалеку от Тавра». Он также замечает, что сицилийские скакуны быстры, парфянские еще быстрее, самые же быстрые из всех иберийские, правда, им недостает выносливости. На длинных дистанциях лучше всех мавретанские лошади в яблоках; после идут похожие на них ливийские из Кирены, которые, однако, крупнее.

Оппиан добавляет удивительную историю о крапчатой породе, называемой оринкс, очевидно, помеченной подобно современной аппалузе, говоря, что пятна произошли от клеймения жеребят раскаленным железом.

Апсирт и Гиерокл, авторы трудов по ветеринарии, которые занимали посты на императорской службе — первый при Константине Великом, последний, возможно, столетие спустя, — приводят сходные списки[62]. Гиерокл просто замечает, что лечение больной лошади не зависит от ее породы, будь она аркадская, киренская, иберийская, каппадокийская или, коли на то пошло, фессалийская или мавретанская, или той породы, которой так гордится персидский царь, нисейской. Апсирт более конкретен: парфянские лошади крупные, красивые и горячие, с удивительно хорошими ногами (что расходится с наблюдением Граттия); мидийские (т. е. нисейские) большего размера; в армянских или каппадокийских течет персидская кровь, но они довольно тяжелы и неповоротливы; испанские — крупны, симметрично сложены, несут высоко свои красивые головы, однако у них нехорошие крупы. Это выносливые дорожные лошади, хотя они плохие бегуны и не способны переносить побуждение, смирные при рождении, но непослушные после того, как их объездят. Говоря о конях Греции, автор отмечает их размеры, красивые головы, высокую осанку и живость, правда, говорит, что у них плохие крупы. Самые лучшие — это фессалийские лошади; эпирские часто с норовом. Фракийские состоят из всех возможных недостатков (на Фракию постоянно обрушивались вторжения, и хорошая порода была, несомненно, истреблена). Лошадей Кирены особенно ценят за выносливость. У истрийских и сарматских особые достоинства; у аргивских хорошие ноги, плохие крупы, прекрасные головы и хорошо скрытые под шкурой хребты.

Если эти различные породы расположить географически, то окажется, что лошадей, которые были лучше всего известны римлянам в III—IV в. н. э., можно разделить на следующие группы.

Крупная порода, предками которой среди прочих были большие лошади, изображенные на рельефах Перспеполя, пришла с территорий, граничащих на востоке с Персидской империей; сасанидские цари, властвовавшие над теми краями, добились независимости от парфянских правителей в 224 г. н. э., хотя лошади на сасанидских памятниках[63] не имеют таких ярко выраженных римских носов. В Армении и Каппадокии порода была не такого качества, как в Мидии, хотя Риджвей отмечает, что Страбон хвалил армянские пастбища, которые, по его словам, вскормили нисейских лошадей Великого царя[64]. Однако Ксенофонт, писавший на четыре века раньше, еще до того как Персидскую империю поделили между собой македоняне и парфяне, говорит, что армянские лошади хотя и похожи на мидийских, но меньше по размерам и более горячи[65].

Для лошадей самой Греции, среди которых отмечаются ахейская, эпейская (из Элиды), критская, ионийская (возможно, из Западной Малой Азии), аркадская, эпирская, аргивская и фессалийская породы, характерны красивая голова и гордая осанка, хотя при этом у них плохие крупы и они недостаточно выносливы. Мы можем признать в них потомков классической породы, испорченной веками разведения лошадей для смотров и спринтерских забегов на равнине.

Качества италийских и сицилийских лошадей описаны не слишком подробно, но, возможно, они не очень отличаются от лошадей Греции.

Испания, по-видимому, дала два различных вида лошадей, каждый из которых может быть прослежен еще в классический период. Писатели эпохи ранней Римской империи рассказывают, как кобылы Лузитании забеременели от Западного ветра и дали потомство, известное своей быстротой, хотя никогда не живущее больше трех лет[66]. От этой породы произойдут иберийские кони, упоминаемые у Оппиана, которые оставляют позади себя всех остальных лошадей, однако являются недостаточно выносливыми. У верховых дорожных лошадей Апсирта также были предшественники в период поздней Республики и ранней Империи, когда верховые испанские лошади ценились юристами и людьми других профессий[67]. Дикие лошади, как будет видно позже, существовали в Испании даже во II в. н. э.

Лошади Северной Африки, похоже, сохранили больше первобытных качеств, чем европейские. И Оппиан, и Апсирт хвалят их за выносливость. Несмотря на то что иберийские скакуны считались более быстрыми, все же в Риме для скачек особенно охотно приобретались африканские[68]. Крупнейшие из них, киренские, кажется, имели достоинства коней Греции без присущих им недостатков.

О лошадях северных провинций, постоянно опустошаемых варварскими вторжениями, мы слышим очень мало. На границах по нижнему Дунаю и землях, лежащих за ним, водились фракийские лошади — низкорослые, уродливые, с низкими плечами, плоскими ногами, шеями как у овец, плохие ходоки, еще худшие бегуны. И хотя истрийские или сарматские кони, очевидно, были в своем роде полезны, они явно не отвечали классическим стандартам красоты.

Начиная с IV в. н. э. и позже гунны близко познакомили римлян с центральноазиатским пони, происшедшим от лошади Пржевальского. Аммиан Марцеллин говорит, что они выносливы, но безобразны на вид; их всадники едва когда-либо спешиваются и даже нужду справляют, сидя на лошадях боком, как женщины. Вегеций говорит, что у этих лошадей очень искривленные (с римскими носами) головы, глаза навыкате, узкие ноздри, широкий рот, сильная и негибкая шея, свисающая до колен грива, крупные ребра, изогнутая спина, густой хвост, берцовые кости большой величины, небольшие бабки, широкие копыта, худая поясница, все тело костлявое, без жира на заду или мышц на спине, оно скорее длинное, чем высокое, живот вытянутый, кости огромные. Изрядная худоба этих лошадей многим нравилась, и даже в их уродливости была своя красота. Вегеций добавляет, что они спокойны, восприимчивы и хорошо переносят раны[69].

С этим типом можно сравнить пони скифов, с которыми греки Северного Причерноморья веками находились в контакте. Но раскопки в Пазырыке показывают, что лучшая разновидность данного животного достигла Центральной Азии уже в IV в. до н. э., хотя большинство коней, найденных там, было породы лошадей Пржевальского[70] (возможно, скрещенные).

Мы пропустили свидетельства о лошадях Галлии, прежде таких знаменитых. О них, однако, сообщает хирург-ветеринар Теомнест. Он рассказывает, что в феврале 313 г. н. э. ему пришлось сопровождать императора Лициния при переходе через Альпы. Лициний ехал на свою свадьбу и, сгорая от нетерпения, пренебрег дурной погодой. На его отряд внезапно обрушилась снежная буря, во время которой многие воины замерзли насмерть да так и были вывезены своими лошадьми, сидя прямо и сжимая оружие в руках, губы же их были оттопырены. Когда окоченевали и лошади, они оставались стоять на тропинках. Восьмилетняя галльская лошадь самого Теомнеста начала замерзать также, «что очень сильно огорчило меня, поскольку больше ничего не было у человека, кроме красивой и норовистой лошади». Однако они вовремя пробились в город, где благодаря чрезвычайной доброте хозяина, принесшего ему много дров и всего, в чем он нуждался, Теомнест смог спасти жизнь животного[71]. Кони Галлии, кажется, были легкой породы, сходные с теми (и, возможно, ими представленные), что обнаружены теперь в Камарге (хотя нельзя сбрасывать со счетов и вероятность того, что в результате вторжений сарацинов местные скакуны могли скреститься с лошадьми североафриканских и арабских пород). Профессор Эварт изучил останки трех различных типов лошадей, найденных в Ньюстеде неподалеку от Мелроуза — римского форта, в котором во II в. н. э. располагалась галльская кавалерия. Это «кони, достигавшие 14 ладоней в высоту, с такими же красивыми головами и конечностями, как у современных арабских лошадей», «чистокровные пони не более 13 ладоней в холке» и «пони с широкими лбами и крупными костями лесного типа или типа robustus»[72]. Последние, служившие, возможно, в качестве грузовых животных, «вероятно, происходили из Германии и относились к тем “плохим и уродливым” местным германским породам, о которых рассказывал Цезарь». Не исключено, что при изучении этих лошадей Эварт находился под сильным влиянием теории Риждвея о ливийском происхождении легкой лошади. Тем не менее он замечает, что «зубы и кости конечностей из плейстоценовых отложений во Франции и Англии указывают на существование породы с красивой головой, высотой от 12 до 13 ладоней, с конечностями стройными, как у лошадей арабских пустынь... », и они могут, по-моему, быть предками коней классической Галлии. Будучи легкой породой, они перестали представлять интерес, когда кавалерийское вооружение стало заметно тяжелее, что могло послужить причиной их не упоминания в списках лошадей позднеантичных авторов — специалистов по ветеринарии.

Самое раннее из дошедших до нас описаний арабских скакунов принадлежит Тимофею из Газы (предположительно VI в. н. э. ), автору труда о четвероногих животных у индусов, арабов, египтян и ливийцев[73]. Он говорит, что арабские лошади, «живущие вблизи гор индийской земли», хорошего размера, обычно рыже-гнедой окраски, высоко держат шеи, у их морд правильные пропорции; головы они держат близко к лицам седоков, высокомерные и норовистые, необычайно гордые, очень умные, быстрые, с гибкими конечностями, скачущие во весь опор, скорее прыгающие, а не бегущие галопом. У них небольшие бока и худощавые туловища, спины «пустые» (т. е. спина, покрытая плотью, а мышцы на каждой стороне гребня спины так хорошо развиты, что позвоночник кажется как будто притопленным между ними; на такой лошади, конечно, сидеть гораздо удобнее, чем на той, у которой выступают позвонки; в античности такая «двойная спина» необычайно ценилась: «At duplex agitur per limbos spina», — говорит Вергилий об идеальной лошади[74]). Арабская лошадь неутомима в знойную погоду, ее шкура красива, пища проста, осанка благородна. Она без труда преодолевает препятствия.

Тимофей описывает также и других лошадей, но гораздо короче[75]. Его рассказ в целом согласуется с рассказами более ранних авторов. Армянские лошади значительных размеров, живые, с широкими спинами, хребет утопает в плоти, профиль морды иногда искривленный (т. е. с римским носом), иногда как у быка. Каппадокийская порода, похоже, является гибридом между армянской и фригийской, а также и далматская — редкая порода, но превосходного качества, красивая и сочетающая послушание и храбрость. Лидийские лошади большие и красивые, с длинными головами и широкими спинами, с добрыми глазами и темными радужными оболочками глаз, у них красивые шкуры и густые хвосты, однако они непослушны и драчливы; трудно переносят плохую погоду; у них отличные рты (? дословно «их челюсти мягки»); они превосходны и в тяжелой кавалерии, и как тягловые животные (в V и IV вв. до н. э. западная Малая Азия давала хороших коней более массивного сложения, чем кони классической Греции; об этом свидетельствуют колесничная лошадь Мавсола и более ранний рельеф из Ксанфа). Мидийские скакуны — средних размеров, у них маленькие уши, а головы непохожи на лошадиные, они храбры, но в жару им трудно дышать и они быстро устают. Для коней нисейской породы, как отмечает Тимофей, характерны огромный рост и ноги, которые буквально сотрясают землю.

Продолжая рассказ о лошадях Европы, Тимофей говорит, что фессалийских скакунов отличают значительные размеры, но они худы, к тому же на их спинах заметно проступают позвонки, за исключением одной породы, называемой кентаврами, чей хребет достаточно скрыт под шкурой, чтобы обеспечить относительно удобную посадку. Луканские лошади из Италии жалки, с маленьким телом, уродливы по окрасу, низкорослы, однако отлично работают в упряжке. Сицилийские кони во многом на них похожи. Одрисские несколько лучше фракийских, они крупных размеров, однако тяжело приручаются; галльские — хорошие работники, горячего норова; иберийские — небольшие, легкие и, очевидно, произошли от диких лошадей, они хорошие бегуны, но бесполезны как ходоки.

Крупнее всех этих лошадей превосходные сарматские скакуны с севера. У лошадей Гиркании глаза навыкате, они пугливы, но ждут седока, если тот упал. Это хорошие боевые кони, и вскормлены они на сене, а не на зерне.

Говоря о лошадях Африки, Тимофей упоминает ливийскую породу, представители которой невелики и уродливы на первый взгляд, но это неплохие бегуны. На них садятся без узды, и поэтому они высоко несут головы. Мавританские лошади без дрожи встречают копья и звук трубы, очень быстры и так послушны, что ими можно править просто прутиком; хорошо переносят голод и жажду. Баркейские (киренские) примечательны длиной своих боков.

Какая-то часть данных Тимофея, возможно, является анахронизмом и взята из других книг, однако следующие факты кажутся довольно точными.

Накануне исламских вторжений арабы вывели превосходную породу легких лошадей, предков современных арабских скакунов, намного превосходящую по качествам все прочие. Эту породу вывели в Аравии в течение предшествующих семи или восьми столетий, до которых лошадь была там неизвестна.

В то же время легкие породы классической Европы дегенерировали, и их представители выглядели теперь довольно вульгарно. В суровых условиях Северной Африки более сильная порода выжила. Большинство западных провинций подверглось вторжениям варваров, в результате чего местные лошади испытали на себе сильное влияние центральноазиатских пород. Но лучшие времена тяжелой кавалерии, предшественницы средневековых рыцарей и современницы Круглого стола короля Артура, пока не пришли.

В восточных провинциях и в Персидской империи все еще продолжали разводить хороших тяжелых лошадей для кавалерии. Однако катафрактам не хватало мобильности, которой обладала арабская легкая конница, и, начав с нею сражение, они не могли сойтись врукопашную и разбить ее. Гиббон отмечает, что при дележе добычи после битвы при Ярмуке «равная доля полагалась воину и его коню, а благородным скакунам арабской породы полагалась двойная»[76].

Указание Тимофея на то, что дикие лошади сохранились в Испании до сравнительно позднего периода, судя по более ранним свидетельствам, представляется достоверным, хотя и нет полной уверенности в том, что эти животные были действительно дикими и не являлись потомками лошадей, убежавших от хозяев. Надпись II в. н. э. сообщает, что Туллий Максим, префект легиона, расквартированного в Испании, охотился на диких коней и сам садился на лошадь иберийской породы. Страбон также отмечает, что это дикие кони, и четко различает кельтиберских и иберийских скакунов. Удивляет его утверждение, основанное на свидетельстве Посейдония, что иберийские кони похожи на парфянских. Однако отрывок из Вегеция (ок. 400 г. н. э. ) позволяет предположить, что это сходство, возможно, заключалось в их манере двигаться: «Как считается, благодаря парфянам появилось следующее нововведение. У них есть обычай приучать лошадей к плавной поступи, доставляющей удовольствие всадникам. Они не отягощают ноги коней тяжелыми поножами, чтобы научить их усиленным движениям, но тренируют специальных лошадей, обычно именуемых trepidarii, а по-военному tottonarii, резвости и плавности в движениях, так что они были похожи на испанских верховых лошадей (asturcones). На сухой ровной поверхности между рядами заполненных туров размечается скаковой круг, пятьдесят шагов в длину и пять шагов в ширину, наподобие стадиона. Его делают еще более неудобным при помощи борозд, которые служат препятствиями при состязаниях лошадей на скорость. В таком месте лошадь часто тренируют. Сначала она не может не задевать борозд ногами, как передними, так и задними, и иногда падает или спотыкается так сильно, что кажется, будто она упала. Позже, наученная тяжким опытом, она поднимает ноги выше и плавно несет своего седока, сгибая суставы в коленях и щетках. Кроме того, она учится делать очень короткие шаги, чтобы ставить ноги между бороздами, ибо если она попытается перескочить через них, то ударится о гребни земли между ними. При очень коротких шагах лошадь несет седока более удобно для него и при этом являет собой прекрасное зрелище».

Из этого отрывка становится ясно, что испанские и парфянские верховые лошади бежали не иноходью (передвигая одновременно обе ноги с одной и той же стороны), как это часто предполагается, а очень быстрой рысью при коротком шаге, что все еще можно увидеть у лошадей азиатской Турции. Всадник ощущает при этом удивительную плавность — правда, я не знаю, как этому учат турецких лошадей. Вегеций не раз отмечает, что у персов самые лучшие седельные лошади (очевидно, имея в виду этих рысаков), хотя для войны наиболее подходящими являются сильные и выносливые лошади гуннов, а после них — лошади бургундов и других германских племен[77].

Элиан и Арриан, жившие в правление Адриана, подтверждают это свидетельство. Элиан указывает, что выше других Ксенофонт ставил коней Эпидавра, но сам с наибольшей симпатией отзывается о замечательных ливийских кобылах, быстрейших из всех лошадей, которым едва ли знакома усталость. Будучи сами легкого сложения, они подходят для легких всадников. Когда эти кони уставали, то их хозяева не ухаживали за ними и не чистили, не приводили в порядок их копыта, не расчесывали и не заплетали им гривы, не мыли их, а просто спешивались и отпускали попастись[78]. Арриан отмечает, что Ксенофонт не знал о кельтских скаковых лошадях или лошадях Скифии и Ливии. Он описывает охоту на оленей на скифских и иллирийских конях, к которым во время соревнований на короткие дистанции с лошадьми из Сицилии, Фессалии или Пелопоннеса можно относиться с небрежением. Однако даже после того, как крупные, быстрые, яркие скакуны вымотаются, скифские и иллирийские еще долго продолжают бежать, пока добыча не будет настигнута и пока охотник не застрелит или не заарканит ее к своему удовольствию. Кроме того, Ксенофонт говорил, что даже у Кира, сына царя Персии, не было лошадей, которые могли бы догнать диких ослов. Однако ливийцы охотились на диких ослов на своих конях, отличавшихся необычайной понятливостью. Восьмилетние мальчики скакали на них без седла, правя ими с помощью прутика, в то время как грекам требовались для этого удила и уздечки[79].

У императора Адриана, друга и повелителя Арриана, был любимый конь для охоты по имени Борисфен. В дошедшей до нашего времени надписи на могильной плите, под которой похоронен скакун, говорится о храбрости, которую он выказывал, когда ему приходилось встречаться с паннонскими вепрями. И само его имя[80], и то, что его называют аланским, предполагает, что это был конь скифской породы, из тех областей к северу от Черного моря, где аланы и другие кочевые племена постоянно нападали на границы империи[81]. Сам Арриан, будучи наместником Каппадокии, в 134 г. н. э. отражал нападение орды аланов, которая прорвалась через Кавказ в Малую Азию. И диспозиция одной из битв этой кампании, и его рассказ о приморских районах Черного моря дошли до наших дней.

Следует отметить, что на римских памятниках мы обычно видим лошадей более грубого и тяжелого сложения, чем афинские кони на изображениях VI и V вв. до н. э. Небольших скифских и ливийских лошадок ценили как охотников, а не боевых скакунов.

Свидетельства о большом размере греческих лошадей на первый взгляд кажутся удивительными, но они подтверждаются описанием лошади Сея, приведенным выше. Последняя относилась к аргивской породе, родоначальниками которой считались мифические фракийские кобылицы, похищенные Гераклом. Это животное, по рассказам, отличалось необычными размерами, высокой постановкой головы, рыже-гнедого окраса, с роскошной струящейся роскошной гривой — словом, средоточие всевозможных достоинств. Она вошла в поговорку, если речь идет о невезучих владельцах какого-либо скакуна — последним ее хозяином был Марк Антоний. В конце концов, размер — вещь относительная, и для древних греческие лошади в сравнении с другими породами этого времени, возможно, казались большими, а для нас — маленькими. Знаменитые нисейские кони выглядели бы карликами по сравнению с нашими скакунами клайдсдейльской породы.

Даже в IV в. до н. э. недостаток выносливости был проблемой. Поэтому Ксенофонт рекомендовал, чтобы всадники, демонстрировавшие своих лошадей перед афинским Советом 500, проезжали бы вдвое больше, а кто не мог — признавались бы негодными[82]. И для доставки посланий на большие расстояния специально обученных бегунов предпочитали всадникам на лошадях.

В последнее время история необычайно выносливых и послушных лошадей Северной Африки была прослежена по грубым изображениям, нацарапанным на скалах Сахары. Эти свидетельства были недавно собраны и проанализированы Лотом[83], отчету которого я следую. Относительная датировка этих рисунков может быть установлена лишь на основании особенностей стиля. Точную хронологию установить гораздо труднее, поскольку стиль изображений (независимо от того, нарисованы они на скале или нацарапаны) груб, и их редко можно напрямую связать с поддающимися датировке объектами. Но Лот отмечает, что самые ранние рисунки, на которых мы видим легкие двухколесные колесницы, запряженные двумя лошадьми с каждой стороны одного дышла, иногда с третьей пристяжной лошадью, бегущей впереди них, имеют параллели в искусстве микенской Греции. В частности, сходен условный метод изображения галопа: лошади показаны в «летящем галопе», где все четыре ноги вытянуты, в то время как в Египте и позднее на Среднем Востоке и в архаической Греции коней обычно изображали становящимися на дыбы[84]. Спиральные рисунки, ассоциируемые с колесницами, напоминают схожие спиральные рисунки из шахтных гробниц. Это свидетельство дает основания связать описанные колесницы с наступлением «народов моря» и ливийцев на Египет в конце XIII в. до н. э. Несомненно, стиль этих рисунков довольно груб и детали, которые позволили бы связать «народы моря» с Микенской Грецией, по-видимому, просто не отображены на них. Речь идет об идентификации акайваша, народа, упоминаемого в египетских надписях, с ахейцами — отождествление, против которого, как указывал профессор Пейдж, имеются серьезные возражения[85]. Впрочем, были они ахейцами или нет, но «народы моря», по крайней мере, находились в контакте с Эгеидой. И есть дополнительные свидетельства (правда, не очень надежные), что лошадь появилась в Ливии в позднем Бронзовом веке. Когда фараон Сахура из пятой египетской династии (ок. 2475 до н. э., т. е. задолго до того, как лошадь стала известна в самом Египте) напал на Ливию, то в качестве добычи его воины захватили огромное количество голов скота — ослов, козлов и овец. Однако Рамсес III приблизительно в 1175 г. до н. э. возвращался из похода в те края с лошадьми —

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: