Глава VIII обучение и верховая езда

Ксенофонт рекомендует афинскому всаднику, который не разводит собственных лошадей, покупать невыезженного жеребенка. Если же он купил выезженную лошадь, то нужно удостовериться, что у нее еще есть молочные зубы[282]. (Древние судили о возрасте лошади по выпадению ее молочных резцов; после того как они сменялись коренными в возрасте примерно четырех с половиной лет, уже не было возможности определить ее возраст[283]. ) Настоящую объездку поручали профессионалам, хотя сперва жеребенка выезживали и приучали к узде дома[284]. «Жеребята учатся повиноваться своим объездчикам, когда их поощряют за послушание и наказывают за строптивость — до тех пор, пока они не начинают вести себя так, как того хочет объездчик»[285]. «Необходимо позаботиться о том, чтобы жеребенок, когда его отправляют к объездчику, был кротким, ручным и с приязнью относился к человеку. Этого легче всего достичь в домашних условиях, если конюх сумеет повести дело так, чтобы голод, жажда и раздражение, причиняемое насекомыми, преследовали жеребенка, когда он один, а сытость и спокойствие ему обеспечивали люди. Тогда жеребенок не только будет любить человека, но и тосковать по нему»[286]. Молодого коня следует спокойно вводить в толпу, знакомя его с разного рода зрелищами и звуками, которые могли бы испугать его, и показать ему, что в них нет ничего страшного.

О методах объездчиков или о том, как впервые объезжали молодую лошадь, подробных сведений нет, но хорошо известная история об Александре Великом и Букефале[287] наводит на мысль, что на приученного к поводу жеребенка просто садились и скакали, при необходимости доводя его до изнеможения, не заарканивая его предварительно и не прибегая к каким-либо иным предосторожностям; конечно, все это могло быть, если сам всадник обладал достаточными навыками.

Затем молодую лошадь приучали к верховой езде и удилам, но с ее природными способностями — шла ли речь о движении по пересеченной местности или о смотре — еще не развитыми. Ее дальнейшая тренировка зависела от владельца. В третьей главе трактата о верховой езде Ксенофонт описывает, каким испытаниям покупателю следует подвергнуть уже выезженную лошадь. Он должен видеть, насколько охотно она берет удила, как принимает к себе на спину седока, уходит ли от других лошадей, прибегает ли к тем лошадям, на которых ездили прежде, чем сели на нее, или же спешит домой. На ней надо было ездить и восьмеркой, и по кругу, сначала в одну сторону, затем в другую, дабы удостовериться, что у нее не односторонне развитый рот, и попробовать скакать галопом. Необходимо было испытать ее природные способности к прыжкам и движению по пересеченной местности, хотя следовало делать скидку на ее неопытность. Не следовало отказываться от лошади только потому, что она не слишком хорошо выполнила требуемое с первого раза. А ее характер следовало тщательно изучить, чтобы увидеть, что она достаточно смела и свободна от пороков.

Ксенофонт предполагает, что знатный землевладелец живет в городе и уделяет много внимания общественным и политическим делам. В его поместье трудятся рабы под надзором тщательно подобранных надсмотрщиков, а господин совершает прогулки из своего городского дома, чтобы контролировать работу. Таким образом, искусство верховой езды и земледелие оказываются полезны друг для друга и служат государству. «Если хочешь защищать свое отечество на коне, земледелие дает возможности содержать коня; если хочешь служить пешим — земля делает тело крепким. Земля возбуждает в человеке также желание предаваться трудам охоты, давая легкую возможность кормить собак и питая зверей. Получая пользу от земледелия, и лошади и собаки, в свою очередь, приносят пользу усадьбе: лошадь рано утром везет хозяина смотреть за работой и доставлять ему возможность поздно вечером уезжать, а собаки не дают диким животным уничтожать нивы и скот и оберегают уединенную усадьбу»[288]. Ксенофонт не говорит здесь об охоте верхом. Возможно, в IV в. до н. э. дикие животные, или, по крайней мере, кабаны, олени и другая дичь, редко приходили на обрабатываемые равнины, где была возможна верховая езда. Охотники могли совершать поездки верхом к границам равнины, вооружившись охотничьими копьями и большими щитами, если они выходили на кабана или оленя[289], но настоящая охота, на склонах гор, в скалистой, поросшей кустарником местности, могла быть лишь пешей. В трактате Ксенофонта об охоте ее участники пеши, с собаками, сетями и копьями. Зайцы и дикий кабан были традиционной добычей. Конечно, так как всадник «должен быстро ездить по всякой местности, хорошо держаться на коне и уметь действовать оружием, сидя верхом, то там, где есть удобные места для охоты, ему следует упражняться в верховой езде во время охоты»[290]. Но эти слова Ксенофонта предполагают, что подходящие условия для верховой охоты встречались нечасто[291].

На чернофигурных вазах VI в. до н. э. изображались всадники с дротиками, иногда сопровождаемые пешими спутниками и собаками, нападающими на кабана, оленя или лань. Короткие хитоны на всадниках греческие, и нет причин предполагать, что перед нами иноземцы. Эти охотничьи сцены украшали большие вазы последней четверти VI в. до н. э. [292]; в V в. до н. э. такие сцены уже не встречаются. Весьма заманчиво выглядит гипотеза о том, что установление афинской демократии после 510 г. до н. э. ознаменовало конец этой, по существу аристократической, забавы. Но на самом деле знать подавил прежний тиранический режим, а новая система превратилась в настоящую демократию далеко не сразу. Поэтому вероятнее другое объяснение: интенсифицирующееся сельское хозяйство, стимулированное реформами VI в. до н. э., постепенно оттесняло диких животных к холмам, куда не могли следовать всадники. К тому же все больше почв на равнинах отводилось под виноград, фиговые деревья и особенно оливы, и пространства для верховой езды оставалось все меньше.

Во время своего азиатского похода в 401 г. до н. э. и позже Ксенофонт видел «парадизы» персидской знати — огромные огороженные парки, где содержались дикие животные для охоты. Но такая забава не давала настоящего удовлетворения. Мальчик Кир в романе Ксенофонта, узнав, что дед не смог доставить ему большого количества зверей, хотя и прилагал для этого немало усилий, просил отпустить его поохотиться на открытой местности. Астиаг отправил с внуком дядю, чтобы тот присматривал за ним и предупреждал об опасностях, связанных с дикими животными и неровной местностью. Но как только Кир увидел, как выпрыгнул олень, он забыл все наставления и начал преследование. «Конь, споткнувшись обо что-то, упал на колени, и Кир едва не перелетел через него. Все же Кир удержался, и конь его встал. Спустившись в долину, Кир поразил оленя дротиком... Подоспевшие воины стали укорять юношу, говоря, что он подвергался большой опасности... Но тут донесся до его слуха крик охотников... Увидев мчавшегося кабана, он поскакал ему навстречу. Напрягшись до предела, Кир точно поразил его в голову между глаз и убил. Тут уже дядя, увидевший, какому риску тот себя подвергает, стал бранить его». Но в конце концов Кир получил разрешение и далее участвовать в охоте, так как он убил животных для своего деда. Впрочем, он не показал последнему окровавленные дротики, а положил их в укромное место[293].

Персы охотились и на лисиц — на гемме классического периода показан знатный перс на крепком коне с украшенным фестонами чепраком, пронзающий лису на полном скаку трезубцем. Александр Великий во время азиатского похода также забавлялся охотой на птиц и лис[294].

Там, где охота была невозможна, молодые люди были в состоянии развлечься и поддерживать себя в форме, устраивая потешные стычки затупленным оружием[295]. Ксенофонт советует им во время поездки в поместья максимально использовать возможности для обучения лошадей и собственной тренировки. Они должны были не просто ехать по дороге, но для обретения практики скакать по открытой местности, поскольку им нужно было служить в кавалерии. (Пожилым же людям рекомендовалось проявлять осторожность. Феофраст смеется над одним стариком, который любил подражать молодым и занял лошадь, чтобы доехать до своей фермы; пытаясь продемонстрировать искусство верховой езды, он по дороге свалился и разбил себе голову[296]. )

Исхомах, образец идеального мужчины у Ксенофонта, относился к своей тренировке серьезно. Он вставал в такое время, когда мог застать тех, кого хотел повидать, вместе с тем, если случалось какое дело в городе, его поездка по данному поводу была одновременно и утренней прогулкой. При отсутствии дел конюх подводил лошадь, и он ехал в поместье — лучшее упражнение, чем прогулка на поле для тренировок. Дав указания о выполнении работ, Исхомах садился верхом и скакал, имитируя, насколько возможно, условия настоящей службы, не избегая ни неровностей, ни препятствий и стараясь, чтобы при этом не пострадала лошадь. Затем конюх давал лошади соломы и вел ее домой, взяв из поместья то, что могло понадобиться в городе, а господин шел домой пешком, чередуя ходьбу с бегом, чтобы успеть принять ванну и съесть умеренный завтрак, прежде чем посвятить вторую половину дня общественным делам и многочисленным тяжбам, которые обременяли человека его положения[297].

Необходимость постоянной практики подобного рода подчеркивается снова и снова. «Возможно, командиру будет не слишком приятно часто вызывать своих людей в мирное время, но ему следует предупредить их, чтобы они тренировались, и посоветовать им, когда они отправляются к своим усадьбам или куда-либо еще, съезжать с дорог и мчаться во весь опор по любой местности. Это куда полезнее бесконечных смотров, да и не так обременительно. Но в то же время нужно сказать им, что он будет вызывать их время от времени и сам поведет по разной местности. Не всегда следует проводить в одном и том же месте и тренировки для смотров»[298].

Таким образом, цель Ксенофонта состоит в том, чтобы подготовить лошадь, которая будет хорошо скакать по пересеченной местности, прекрасного скакуна для охоты и боя. Но до того как начать тренировать животное для таких целей, лошадь следовало осторожно учить на скаковом круге без препятствий. Это делалось за городскими стенами, где сохранились ровные песчаные пространства, пригодные для тренировки в верховой езде. Сократ спрашивает своего молодого друга, которого только что выбрали кавалерийским командиром, попытается ли он выманить врага во время войны на песок, где привыкли скакать его люди, или он станет сражаться там, где будет враг[299]. Существование крытых школ верховой езды, какие использовались в римской кавалерии, предполагается на том основании, что на вазах можно встретить изображения лошадей, тренирующихся за красивыми дорическими колоннами[300]. Но я думаю, что это колонны соседних храмов, подобно храму Геракла рядом с гимнасием и площадкой для верховой езды в Киносарге. Я не верю в существование в древних Афинах какого-либо специального оборудования; существовало лишь ровное пространство, где можно было увидеть лошадей, всадников и случайных зрителей.

Молодого коня выводили на ровное пространство и садились на него. Всадник сидел не как на стуле, но расставив ноги. Человек, скакавший без седла, не мог иметь такую же посадку, как средневековый рыцарь, у которого были длинные стремена и седло с высокой передней и задней лукой и который скакал, держа ноги вертикально и прямо. Бедрами следовало охватывать спину лошади, а не держать их горизонтально; нижняя часть ноги должна была висеть легко[301]. Лошадь нужно приучить стоять, когда на нее только что сели, в то время как всадник приводил в порядок одежду и копье; когда она трогалась с места, то ей следовало идти шагом, поскольку в таком случае животное меньше возбуждалось. После шага лошадь могла перейти как на рысь, так и на галоп (от которого легкий галоп неотличим; Ксенофонт распознает только эти три вида обычной верховой езды). При галопе «лучше начинать с левой ноги — это лучший способ поднять коня в галоп. Когда он, идя на рысях, поднимает (переднюю) ногу, его надо послать в галоп. Ведь поскольку конь собирается поднять левую ногу, то именно с нее он поднимется в галоп. И когда он начинает поворачивать влево, разрешите ему в этот момент бежать резво и споро. Ибо для лошади естественно, поворачивая вправо, начинать движение с правой ноги, а влево — с левой»[302].

Говоря, что лошадь лучше вести с левой ноги, Ксенофонт, возможно, отчасти следует моде. Шнайдер и Делебек в связи с этим отрывком отмечают, что в современной Европе до самого недавнего времени господствовала противоположная методика. Но вооруженный всадник управлял поводьями только левой рукой, и поэтому ему было легче поворачивать налево. (В этой связи, как заметил Германн, повороты на греческих скачках были левосторонними[303]. ) И вес копья в правой руке заставлял бы вооруженного всадника нести правую сторону своего тела немного впереди левой: в самом деле, Ксенофонт рекомендует ему поступать подобным образом при метании дротика[304]. Это легче сделать, когда лошадь ведется с левой ноги, так как вся левая сторона тела тогда немного впереди правой.

Переход от рыси по методу Ксенофонта требует точного расчета времени. Помочь лошади нужно тогда, когда ее вес на правой диагонали (правая передняя нога и левая задняя), а левая диагональ поднята. Винмален пишет: «Если, например, мы хотим, чтобы лошадь из рыси поднялась в легкий галоп с правой передней ноги, то нам следует подать ей помощь точно в тот момент, когда правая диагональ находится в воздухе; первый темп нашего легкого галопа начнется тогда, когда левая задняя нога животного коснется земли. Если, с другой стороны, мы подадим посыл, когда левая диагональ находится в воздухе, лошади придется ждать шаг или ее старт будет неуклюжим»[305]. Хотя Винмален дает тот же самый совет, что и Ксенофонт, но он делает это в силу иных соображений, имея возможность проанализировать легкий галоп с помощью замедленной фотосъемки. Благодаря ей становится ясно, что первый темп легкого галопа начинается с правой задней ноги при ведущей левой передней.

Ксенофонт не дает никаких наставлений о том, как менять ведущую ногу, и, видимо, он не делал этого.

Дальнейшая работа на скаковом круге включала в себя движение по восьмерке («оковы»), круги на одну сторону, начиная внезапно с места в галоп и останавливаясь на как можно более коротком участке. Всадник должен останавливать лошадь на поворотах и побуждать ее разгоняться, когда голова будет держаться прямо, что ему придется делать во время преследования или бегства в боевых условиях. В завершение всадник должен был спешиваться внутри школы для верховой езды, чтобы лошадь могла отдохнуть там же, где она трудилась[306].

Когда конь был уже достаточно обучен на скаковом круге, но не прежде, его можно было выводить из школы и ездить за ее пределами. Никто, видимо, не думал об обучении лошади прыжкам через искусственные препятствия, и у древних, судя по всему, не было соревнований такого рода. Ксенофонт не рекомендует их, хотя и советует проводить состязания в других конных упражнениях для укрепления духа[307]. Это упущение кажется довольно странным, поскольку древние зрители в значительной степени походили на современных: «Многие считают, что на конных ристалищах приятнее всего наблюдать за крушением колесниц»[308]. Ксенофонт описывает скачки во время импровизированных игр, которые Десять тысяч устроили по случаю выхода к Черному морю через Курдистан и Армению — превосходное зрелище, поскольку там было много соревнующихся и внушительные состязания, за которыми наблюдали и женщины из лагеря.

После борьбы и бега, проводившихся на склоне холма, по решению спартанца, распорядителя игр, «состоялись также конные ристалища. Коням предстояло бежать вниз по крутому склону, развернуться у моря и возвратиться к алтарю. При спуске многие скатывались вниз, а на подъеме кони из-за большой крутизны с трудом могли идти шагом. При этом было много крика, смеха, поощрительных возгласов»[309]. Насколько я знаю, это соревнование было единственным такого рода. Конечно, здесь нельзя говорить о дороге с препятствиями, расположенными на определенном удалении друг от друга.

Я не могу привести ни одного древнего изображения прыгающей лошади. Вероятно, подобное упражнение не производило сильного впечатления и не практиковалось в школах верховой езды.

Таким образом, цель Ксенофонта состояла не в подготовке прыгуна для представлений или лошадь для скачек с препятствиями, а такого коня, который будет благополучно нести своего хозяина. Лошадь не должна обходить препятствия, поскольку быстрота необходима в военном деле, но безопасность гораздо важнее внешнего блеска. У древних греков не было ни седел, ни стремян, и коню приходилось бы очень несладко, если бы ее рот случайно дергали древними «грубыми» удилами. Поэтому Ксенофонт рекомендует, «держаться за гриву, чтобы лошадь не страдала от неудобной местности и узды, перепрыгивая через ров или взбираясь на крутизну»[310]. Этот совет часто подвергают критике современные комментаторы, возможно, без должных оснований; верно, что всадник, держась за гриву, теряет контакт со ртом лошади, однако Ксенофонт не пытается установить этот контакт любой ценой и не хочет, чтобы лошадь хватала удила или чтобы всадник постоянно натягивал поводья. Всадник не должен был «висеть на гриве», чтобы уберечь себя от падения.

Кроме того, комплекция греческой лошади не соответствовала комплекции настоящего прыгуна. Крепкое тело и «двойной хребет», о которых говорит Ксенофонт, вызывают в воображении современного читателя скорее перевозящего грузы коба, чем лошадь для охоты. При этом и «шея у нее должна быть не как у кабана — вниз, не как у петуха, прямо до темени и узкая в изгибе... Таким образом, шея окажется перед всадником, а глаза будут смотреть прямо перед ногами. Лошадь с такой наружностью, даже и очень норовистая, выкажет меньше упрямства, потому что его проявляют лошади не сгибающие, но растягивающие шею»[311].

С такой осанкой обычно и изображали лошадей в греческом искусстве. Горло вертикально продолжает линию груди или даже выгибается, а грива поднимается из загривка прямо перед всадником. Лошадь, у которой шея находится в таком положении, должна сильно сгибать верхние позвонки и наклонять вниз голову, иначе ее глаза будут обращены к небу вместо того, чтобы смотреть вперед.

Как указывает ниже Ксенофонт[312], такая постановка головы и шеи характерна для жеребцов, любящих покрасоваться, особенно перед кобылами. Афинский всадник должен был выбирать молодую лошадь, способную к этому, и научить ее вести себя таким образом и тогда, когда она несет всадника. Это касалось не только головы, поскольку лошадь необходимо было научить сосредотачивать под собою заднюю часть тела. Никому не приходило в голову заставить лошадь принять неестественную позу при помощи механических средств[313]. Однако не каждый обладал мастерством и терпением Ксенофонта. «Коли лошадь хорошо выращена, — говорит Поллукс, — то даже если уронить удила, она будет скакать галопом, держа голову прямо. Но попробуйте-ка заставить плохую лошадь с помощью одних удил принять хорошую осанку! »[314] Немезиан и Тимофей говорят, что ливийские лошади держат головы низко, поскольку не носят уздечек. Из этого можно сделать вывод: многие другие лошади, видимо, держали головы высоко потому, что их вынуждали делать так из-за неудобных удил. И действительно, судя по изображениям, многих греческих лошадей или «перегибали», прижимая им подбородки к груди, или делали так, что они «вскидывали носы». Древний способ надевания упряжи, когда хомут давит на дыхательное горло, вынуждал колесничных лошадей держать высоко свои головы. Возможно, именно поэтому древние считали, что верховая лошадь должна выглядеть таким образом.

«Лошадь с таким типом сложения будет менее всего способна понести», но она также не сможет легко прыгать. Однако в Греции, где местность не была огорожена в английском значении этого слова (и не огорожена по сей день), смелый прыгун не требовался. Возделанные равнины, на которых действовали конница и тяжелая пехота, изрезаны оврагами и речками, естественными и искусственными, обычно сухими — по крайней мере в то время года, на которое приходились военные кампании в древности. Разница между «дорогой» и «речкой» подчас оказывалась довольно условной; то и дело приходилось преодолевать канавы или широкие овраги. Оппиан рассказывает о прыжках через них[315], но когда овраг оказывался слишком большим, то обычно искали удобное место, чтобы пробраться на один берег и подняться на другой.

«Между ними (т. е. Филопеменом и Маханидом. — Прим. пер. ) был большой глубокий ров, и они разъезжали по разные стороны его друг против друга; один желая переправиться и убежать, другой — помешать этому. Впечатление было такое, будто не полководцы сражаются, а ловкий охотник Филопемен сошелся со зверем, вынужденным обороняться. Тут конь тирана, сильный и горячий, с обоих боков окровавленный шпорами, отважился перескочить ров; выдвинув грудь вперед, он изо всех сил старался упереться передними ногами в противоположный край рва. В это время Симмий и Полиен, которые постоянно находились при Филопемене в сражениях и прикрывали его щитами, одновременно подлетели к этому месту с копьями, направленными на Маханида. Но Филопемен успел раньше их броситься ему навстречу. Видя, что лошадь Маханида поднятой головой заслоняет его тело, он заставил своего коня немного податься в сторону и, стиснув в руке копье, сильным ударом сбил Маханида с лошади»[316].

Овчарни и другие подобные места ограждались небольшими, сложенными без раствора стенками или изгородями из терновых кустов. Хороший всадник не стал бы избегать ни их[317], ни террасы на границах холмов, где рос виноград или фруктовые деревья. Всадник должен был уметь запрыгивать и спрыгивать с них, а также «перелезать» через стены[318]. (Ксенофонт в действительности не говорит, что он должен «прыгать» на них, но вряд ли верно использовать в качестве аргумента то, что, возможно, является лишь изящным словесным оборотом. ) Впрочем, овраги были наиболее существенным препятствием.

В восьмой главе трактата Ксенофонта об обучении лошадей описывается отработка прыжков. Сначала коня нужно вести маленькими прыжками за повод (если необходимо, то кто-то должен стоять сзади с палкой), сесть на него и затем поставить перед ним постепенно усложняющиеся препятствие. Не следует злоупотреблять шпорами, чтобы принудить животное к прыжку, так же как и заставить его подобрать мышцы крупа и прыгнуть с двух ног. Мы опять убеждаемся в том, что Ксенофонт не имеет в виду большие прыжки, как в стипль-чезе.

В девятой главе Ксенофонт завершает свои соображения об обычной верховой езде советом, как обращаться с очень горячей или очень ленивой лошадью. Но последний случай, очевидно, не очень интересовал его.