 |
ВТОРАЯ ЧАСТЬ 6 страница
|
|
|
|
После бурного вечернего веселья город наконец‑ то угомонился, и над ним установилась тревожная тишина, нарушаемая лишь сиренами полицейских машин и выкриками какого‑ нибудь заплутавшего пьяницы. Часы показывали утро, но на улице было темно – еще не растворилась особая нью‑ йоркская темнота, пронизанная яркими цветами назойливых неоновых реклам.
Майкл не спал – ждал звонка из больницы Белвью и недоумевал, почему операция длится так долго. Возможно, она уже закончилась, но никто не знает, выживет Амброзетти или нет.
Майкл не мог понять, почему Амброзетти так глупо попался, будучи убежденным, что детектив всегда отвечает за свои дела и его за здорово живешь нельзя провести. Теперь ругал себя за то, что отдал ему кассету. Ничего не попишешь: кассета исчезла, безвозвратно утрачена, а вместе с ней и информация. С тем, что осталось в голове, идти некуда. Станут ли его слушать, кто поверит, какие у него доказательства? Даже Гейл, и та отнеслась к его словам с недоверием, а что говорить о других? Как он заметил, ее не особенно интересовали махинации Фонтаны, единственное, что хотелось знать – зачем он так рисковал, проникнув на «Дикого Кота». Вероятно, подумала, что он специально ищет смерти и лезет на рожон.
Майклу оставалось только надеяться, что Амброзетти все‑ таки выкарабкается, и вместе они смогут еще выправить ситуацию. Он не допускал мысли, что все потеряно.
Майкл то и дело посматривал на телефонный аппарат и неизбежно натыкался взглядом на фотографию Вильяма Айвза, которого успел невзлюбить. Смерть подстерегла его в горах, в один прекрасный день Гейл рассказала эту печальную историю, решив, что Майкл готов ее выслушать и понять.
|
|
|
Они находились на середине склона, когда на гору обрушился ужасный снегопад – случилось это в Тетонских горах в северно‑ западной части Вайоминга.
Гейл с шестнадцати лет увлекалась альпинизмом и ко времени замужества излазила все горы штатов Вайоминг и Колорадо. Она увлекла горами многих друзей и, выйдя замуж, стала настаивать на том, чтобы муж ходил с ней в горы.
Сначала Вильям отказывался, боясь высоты, но в конце концов поддался на уговоры. Начали с небольших склонов, где Вильяма не подстерегали опасности – он показал себя способным учеником, и Гейл взяла его в Тетонские горы. Ничего не предвещало беды, пока не налетел ураган. Это был запоздалый весенний шторм, но достаточно сильный. Полуослепленные ветром и снегом, они потеряли друг друга: Гейл звала его, но даже если бы он был где‑ то рядом, то вряд ли услышал бы ее из‑ за воя ветра. Но его уже не было.
Как выяснилось, он не удержался на склоне и упал вниз.
Даже когда ураган прекратился, она не могла найти его и спустилась вниз за помощью. Спасательная команда на вертолете обнаружила его полузасыпанным глыбами снега, всего искалеченного и мертвого. К этому времени они были женаты два года. С тех пор Гейл больше в горы не ходила.
Майкл сомневался, что фотография Вильяма стоит у изголовья кровати потому, что его очень сильно любили. Скорее всего это объяснялось проще – угрызениями совести. Он надеялся, что в один прекрасный день фотография исчезнет.
Зазвонил телефон. Гейл зашевелилась, что‑ то пробормотала и перевернулась на другой бок. Трубку снял Майкл.
– Можно поговорить с доктором Айвз? Это Джил Фоли.
Майкл потряс Гейл за плечо. Застонав, она взяла трубку.
Она внимательно слушала, Майкл неотрывно наблюдал за выражением ее лица, опасаясь худшего. Положив трубку, Гейл улыбнулась еще сонной улыбкой:
– Им пришлось чертовски долго выковыривать пули и влить в него пять пинт донорской крови, – сказала она, – но, по всему видно, твой дружок еще погуляет на этом свете.
|
|
|
Глава 27
На следующее утро Майкл собрался навестить Амброзетти, не питая особых надежд что‑ то узнать из его злоключений, однако считая необходимым заглянуть к нему, выразить сожаления, приободрить и предложить помощь.
Хотя у Гейл был выходной, она настояла, чтобы сопровождать Майкла, резонно заметив, что врачи вряд ли допустят к Амброзетти посетителей сразу после операции.
– Опять наденешь белый халат и сможешь относительно свободно разгуливать по больнице.
Они договорились встретиться у кафе, расположенного на другой стороне улицы от больницы Белвью.
Как и предполагала Гейл, никто в больнице их не остановил – белый халат сослужил добрую службу и на этот раз.
Сначала он подумал, что зашел не в ту палату. Пациент, занимавший койку ближе к двери, никак не напоминал Амброзетти – худой, бледный как смерть мужчина, из груди которого то и дело вырывался болезненный кашель. За непроницаемой шторой, разделявшей палату на две части, звучали голоса: там лежал другой пациент. Только через несколько секунд Майкл понял, что голоса раздаются из работающего телевизора. Он обогнул штору и убедился, что все‑ таки попал туда, куда надо.
Тело Амброзетти врачи спеленали дюжиной трубок и катетеров, грудь стянули бинтами, однако рана все еще кровоточила, глаза не мигая смотрели в потолок, но вряд ли он что‑ нибудь видел. Похоже, он находился в состоянии транса, поэтому появление Майкла не произвело на него никакого впечатления. На экране телевизора участники состязания зачарованно смотрели на буквы, которые открывала на табло Ванна Уайт, облаченная в облегающее ее великолепную фигуру платье с огромным вырезом на спине.
– Я кручу, – сказал один из участников передачи.
Оказывается, «Колесо удачи» транслируется и по утрам, но неужели Нику в его положении это может быть интересным?
– Ник! – тихо позвал он. Никакого ответа. – Ник! – позвал он немного громче. – Это я, Майкл Фридлэндер.
Он когда‑ то слыхал, что у человека, получившего одно или несколько огнестрельных ранений, может быть повреждена память.
|
|
|
Опять никакого ответа.
Майкл подошел к кровати:
– Ник! Посмотри на меня!
Амброзетти никак не отреагировал и на этот раз.
Майкл взял его руку, пощупал пульс – его не было, или может быть, Майкл его не чувствовал.
– В слове есть буква «П», – тем временем сообщила участникам передачи ее ведущая. Раздались аплодисменты, она сказала что‑ то еще, но слова ее потонули в надрывном кашле, раздавшемся из‑ за шторы.
Майкл попытался прощупать пульс еще раз. Пульса не было, теперь он знал это. Он выскочил из палаты и, увидев в дальнем конце коридора сестру, ринулся к ней.
– Сестра! Сестра! Срочно нужна помощь! Палата 607 – Ник Амброзетти.
Сестра поспешила к нему с исказившимся от испуга лицом. Не говоря ни слова, бросилась мимо Майкла в палату 607. Через несколько секунд она оттуда выскочила, явно обеспокоенная.
Меньше чем через минуту в палате 607 собрались врачи. Сквозь полупрозрачную занавеску Майкл видел, как они сгрудились вокруг кровати Амброзетти. Словно китайский театр теней, подумал он. Врачи работали в полной тишине, каждый знал, что должен делать, и слов не требовалось. Майклу доводилось присутствовать при реанимации и раньше, поэтому он представлял, что происходит за занавесками: вкололи адреналин, массажируют сердце. Если эти меры не помогут, попробуют оживить его ударом электрического тока мощностью четыреста ватт.
Как Майкл ни вслушивался, не мог разобрать, о чем изредка переговаривались врачи, зато слышал каждое слово из телепрограммы «Колесо удачи».
– Я беру телевизор «Тошиба» за одну тысячу долларов… и кондиционер «Бонэйр» за триста долларов.
– Кто‑ нибудь, выключите этот телевизор!
– Всем отойти, – услышал Майкл и понял: им не удалось запустить сердце ни вручную, ни при помощи адреналина. Оставалось испытать действие электрического тока. Майкл поежился, когда под Амброзетти заскрипели пружины. Он посмотрел на соседа Ника по палате – тот лежал отрешенно, сосредоточенно рассматривая собственные ладони, видимо, пытаясь угадать дальнейшую судьбу.
– Попробуем еще раз. Всем отойти!
|
|
|
– Я бы хотел потратить свои последние триста долларов на пылесос «Панасоник».
Опять заскрипели пружины кровати.
Вдруг стало тихо, и один из врачей сказал:
– Все. Сделали все, что могли…
* * *
Они сидели в том самом унылом кафе напротив больницы Белвью у здания Бюро судмедэкспертизы, с которым у Майкла связаны самые неприятные воспоминания. Именно здесь он встретился с матерью, сразу после смерти Алана. Впрочем, здесь же ему удалось убедить Гейл помочь ему. Итак, это место каким‑ то странным образом играло очень важную роль в его жизни.
– Черт побери! Почему твоя подружка сказала, что он поправится? – Майкл не замечал, что кричит, люди кругом стали оборачиваться на них.
Гейл нахмурилась:
– Не надо на меня орать, Майкл. Я передала то, что мне сказали. Джил говорила с Филом Кинцером, оперировавшим Амброзетти. Извлечено две пули, но в кишечнике остался осколок – врачи решили, что он и с ним проживет до старости. Как утверждал доктор Кинцер, повреждений жизненно важных органов не обнаружено. Случилось что‑ то из ряда вон выходящее, если Амброзетти приказал долго жить.
Майкл все еще не верил, что его детектив мертв, эта смерть не укладывалась у него в голове. Он был до того потрясен увиденным в больнице, что не заметил, как обжег язык горячим кофе.
– Что? Что случилось?
– На этот вопрос существует не меньше сотни ответов, Майкл. Ты же учился на медицинском факультете и должен это знать. Может быть, им все‑ таки не удалось остановить кровотечение полностью, а, возможно, кровотечение возобновилось ночью. Какая теперь разница? Он мертв. Мне жаль, что так случилось, Майкл, но теперь ничего не изменишь.
– Они убили его! – он сказал это, и сразу безоговорочно поверил в собственные слова. – Это же Ясно как день!
Гейл снова нахмурила брови и с сожалением посмотрела на своего взлохмаченного визави. Майкл знал, о чем она подумала. О том, что этот параноик потерял ощущение реальности и видит заговор там, где его нет и в помине. Навязчивая идея!
– Послушай, Гейл. Они почувствовали, что запахло жареным. Когда узнали, что он может выжить, решили покончить с ним прямо в больнице. Такую возможность можно допустить?
– Допускаю, – нехотя согласилась Гейл, – но и это ты никогда не докажешь.
Майкл подумал и согласился с ней. И все же стоит попробовать что‑ нибудь раскопать.
– Как, ты говоришь, зовут доктора? Может быть, я смогу что‑ нибудь из него вытянуть.
– Фил Кинцер. Это он оперировал Амброзетти.
– Я вижу, что от моей новой затеи ты ничего хорошего не ждешь?
Гейл устала, на нее навалилась апатия. Как же он может утомить, подумала она.
|
|
|
– Если откровенно, ничего хорошего из твоей затеи не выйдет. Они не дураки и постарались как следует замести следы.
– Ты ведь знаешь, кто поможет им в этом, кто спрячет концы в воду.
Конечно, она знала, но говорить ей не хотелось.
– Давай пари! Они сделают так, чтобы вскрытие проводил доктор Магнус. Без его помощи замести следы им вряд ли удастся.
– Ты хочешь, чтобы я напросилась к нему в ассистенты? – Гейл разозлилась.
– Да, я хочу этого. Ты единственная из тех, кого я знаю, кто вхож к Магнусу.
– Ничего не получится. Магнус не позволит мне присутствовать на вскрытии, если дело нечисто. Ты ведь это отлично знаешь!
– Но попытаться ведь стоит, Гейл! Нам нужны неопровержимые доказательства того, что Магнус заведомо фальсифицирует результаты вскрытий. Пусть это будет мой брат, Амброзетти или Кэсси Эпштейн. Нам нужно доказать, что он сделал это хотя бы один раз.
– О, Майкл! – воскликнула Гейл с сожалением. – Ты хватаешься за соломинку, тебе не кажется? Я могу стоять рядом с Магнусом при вскрытии и все‑ таки не заметить, что он делает не так, как надо. Он гораздо умнее, чем ты думаешь! Как можно доказать, что Амброзетти умер не от полученных им огнестрельных ран?
Майкл сознавал, что она права, но отказаться от своей затеи уже не мог.
– Я сейчас же пойду и поговорю с Кинцером, – он встал из‑ за стола. – Потом расскажу тебе обо всем.
– Не сходи с ума, Майкл! Разве Магнус стоит твоего риска?
Майкл повернулся и посмотрел на нее долгим испытующим взглядом.
– А если бы убили твоего брата, Гейл?
Он знал, что сделал ей больно, увидев, как она вспыхнула и в глазах блеснул гнев. Он все‑ таки ушел, не оглядываясь, хотя слышал, что она сказала что‑ то ему вслед. Ему хотелось сделать ей больно, всем больно, включая себя самого.
Только оказавшись на улице, он понял, что Гейл очень хорошо знала, как чувствуешь себя, потеряв близкого человека. Разве не она потеряла мужа?
Он хотел было вернуться и попросить у нее прощения, но понадеялся, что она кинется ему вдогонку. Она так и не появилась, и Майкл, послав всех и вся к чертовой матери, решил помириться с ней позже.
* * *
Фил Кинцер вышел из операционной радостно возбужденным, будто несколько часов, проведенных им со скальпелем в руке, возымели на него больший тонизирующий эффект, чем купание в бассейне.
– Итак, вы друг Гейл, – сказал он, многозначительно взглянув на Майкла.
– Человек, которого вы оперировали прошлой ночью, тоже был моим другом.
– Прошлой ночью я оперировал пятерых человек. Двоих граждан и троих НКД.
– НКД?
– Недочеловеческие куски дерьма, – без тени юмора расшифровал Кинцер. – Здесь их у нас предостаточно.
«Интересно, под какую категорию подпадает Амброзетти? » – подумал Майкл, но спрашивать об этом не стал.
– Как зовут твоего парня?
– Ник Амброзетти.
– Ага, помню. Огнестрельные раны. Мы отправили его в палату. Так, и что он?
Майкл только сейчас понял, что никто не удосужился сообщить Филу Кинцеру, что сталось с его пациентом.
– Умер. Сегодня утром.
Кинцер поджал губы:
– Умер? Как, черт побери, это случилось?
– Не знаю. Мне ведь сообщили, что операция прошла успешно.
– Так оно и было, черт бы их всех побрал! – возмутился он. – Кто его лечащий врач?
– Я думал, что вы.
– Нет, не я. Я только вынул из него пули. Как только его вывезли из операционной, он перестал быть моим пациентом. Я узнаю, кого назначили его лечащим врачом. Сейчас же позвоню. Подождите меня здесь.
Кинцер вернулся через пару минут:
– Вы правы, ваш друг действительно сыграл в ящик.
– Вы узнали, отчего он умер?
– У тех, кто лечил его, закончилось время дежурства. Никого нет.
– А что записано в его больничной карточке?
– Сейчас получить ее никак невозможно. Лучше всего спросить о причине смерти Амброзетти его лечащего врача. Уж он‑ то знает, что произошло!
– Вы узнали его имя?
– Узнал. Он из другой больницы. Может быть, он был личным врачом вашего друга?
Кинцер достал ручку, черкнул несколько слов на бланке рецепта и передал его Майклу.
– Его зовут Эд Шэннон. Это имя вам что‑ нибудь говорит?
Глава 28
– Наверное, ты думаешь, что собственность поделят пополам? По справедливости так оно и должно быть! Но дудки! Она захапает все! Что за дерьмовая жизнь! Что за дерьмовая страна! – Томми Кристофер смотрел на бармена пьяными глазами, ища у него сочувствия.
Бармен, чье имя Томми забыл, пожал плечами:
– Развод – всегда дело убыточное. Доход имеют только адвокаты.
Томми заказал еще одну рюмку бурбона с колой. Он уже давно потерял им счет, но это не имело значения. Самое главное, что в этом салуне, название которого тоже вылетело у него из головы, ему наливали. Во все другие бары Гринич Вилидж он был уже не вхож, успев накуролесить в каждом. Он напивался допьяна, шумел, задирался, в общем, вел себя совершенно невыносимо. Только здешний бармен пока его терпел, потому что Томми давал ему щедрые чаевые.
Все в Вилидже знали Томми Кристофера. А это самое главное. Все они слыхали его песню: «Как только ты уйдешь, мне станет хорошо. До свидания, бэби, и прощай». Это была мелодичная, незабойная песенка, текст которой, как ему казалось, получился лиричным и проникновенным. Было время, когда нельзя было включить «Топ‑ 40»[9], чтобы не услышать «До свидания и прощай». Ее исполняли Мерв Гриффин и Джонни Карсон.
Томми стал знаменитым. Ни одна из его песен, написанных позже, не могла сравниться с этой по популярности. Он никак не мог понять, почему ему не удавалось сделать еще один хит, но даже сейчас, двадцать лет спустя, люди помнили «До свидания и прощай».
На гребне мимолетного успеха он нажил кучу денег, квартиру на Манхэттене, дом в Малибу, двух жен и троих дочерей. Когда он уладит свои семейные дела, он попробует себя на каком‑ нибудь новом поприще. Но сейчас он пил. Впрочем, пил он с конца шестидесятых. Пагубное пристрастие отразилось на его внешности. Он стал толстым, черты его лица расплылись, и Томми начал подумывать, не отпустить ли ему бороду.
Он не видел этой женщины, пока она не оседлала стул рядом с ним. Когда он повернулся, чтобы рассмотреть ее, она улыбнулась, и это показалось ему интересным.
У нее были черные цыганские глаза, длинные, блестящие, черные волосы и великолепное тело, едва прикрытое черным платьем, достаточно скромным спереди и оставлявшим открытыми всю спину и половину того, что находится ниже. Чертовски забавно!
– Я Томми Кристофер, – сказал он, не сомневаясь, что она слышала о нем. Но его постигло разочарование – имя его прозвучало для нее пустым звуком.
– Привет, Томми. Меня зовут Дана Форест. – Она говорила с едва заметным европейским акцентом, что показалось Кристоферу очень милым.
Она протянула руку, и он наклонился, чтобы поцеловать ее.
– У тебя прекрасная улыбка, детка. Позволь мне тебя угостить.
– Белое вино, пожалуйста.
Он принялся рассказывать ей о своих бракоразводных проблемах. Ни о чем другом он говорить не мог.
– Как тебе нравится? Я содержал эту женщину в течение девяти лет, а теперь она возымела право на мой дом и половину дохода от моей издательской компании. К тому же дети остаются с ней. То, что она делает, – преступление.
Дана слушала его молча, время от времени одаривая сочувствующей улыбкой.
– Похоже, что у тебя водятся деньжата, – сказала она наконец.
– Еще как водятся. У меня их куры не клюют. Ты слыхала песенку «До свидания и прощай»? – он попытался напеть сухим дребезжащим голосом собственное сочинение двадцатилетней давности: «Когда я проснулся на следующее утро, я понял, что такой ночи, какая была у нас с тобой, больше уже не будет».
Он взглянул на нее вопросительно – не может быть, чтобы она не слыхала этой мелодии.
Дана только улыбнулась ему:
– Мне жаль, но в мое время таких песен не пели.
– Дерьмовая жизнь! Неужели я кажусь тебе стариком? Для тебя я, наверное, древний динозавр. Не бойся сказать правду.
Она протянула руку и коснулась его запястья.
– Никакой ты не динозавр, Томми. Мне очень интересно. Расскажи еще что‑ нибудь.
Томми Кристофер не заставил себя упрашивать и принялся рассказывать ей про все тот же развод, не забывая время от времени заказывать спиртное. Для себя и для нее. Как видно, она любила выпить и чем больше пила, тем больше очаровывала Томми Кристофера. На ее лице появился румянец, глаза блестели. О Господи, как она хороша! – думал Томми. Так или иначе, сегодня он должен залезть к ней в трусы!
Наконец он догадался спросить ее, чем она зарабатывает на жизнь.
– Ты модель? Ты выглядишь как модель.
– Можешь считать меня в некотором смысле моделью, Томми, – такой уклончивый ответ разозлил Кристофера.
– Я задал тебе вопрос. Отвечай, чем ты занимаешься в этой жизни?
– Ну хорошо, Томми. Да, я нечто вроде модели. Сейчас я – актриса, и не надо на меня наскакивать!
– Ладно, ладно. Я тебе верю. Как модель, ты достаточно презентабельна. Знаешь, у меня много друзей: фотографов, продюсеров, режиссеров. Если хочешь…
– Может быть. Послушай, Томми, почему бы нам не выбраться отсюда?
– Конечно, конечно. Сколько можно тут торчать? Я знаю одно местечко…
Если говорить по правде, кроме своей квартиры, вести ее Томми Кристоферу было некуда, отовсюду его могли выгнать взашей. Но он совсем не был уверен в том, что ему хочется вести ее к себе домой.
– А если я предложу тебе одно местечко? – спросила она.
– Ну… Почему бы нет? Конечно. Это далеко?
– Пошли, сам увидишь.
Она подарила ему улыбку, от которой Томми совсем растаял.
В пьяном угаре он не замечал, как быстро пролетело время. Сейчас уже было два часа ночи. Не то чтобы его волновало время. Его‑ то у него было предостаточно!
Они поймали такси в западной части Гринич Вилиджа. Пока они ехали, он не оставлял попыток сунуть свой нос между ее грудей и залезть под платье. Она шутливо шлепала его по рукам и повторяла:
– Ну, Томми, не надо…
Они вышли из такси и пошли пешком. Это показалось Томми, как он ни был пьян, несколько необычным. Почему она отпустила такси так далеко от своего дома? Но он тут же упокоил себя тем, что люди могут позволить себе некоторые странности.
Он остановился, обхватил ее за талию и поцеловал в губы. Но вместо бесконечного блаженства, которое он ожидал увидеть на ее лице, в ее глазах появилось замешательство, будто ей было совершенно непонятно, почему он это сделал.
– Пошли, – сказала она, отстраняясь от Томми. – Уже недалеко.
Они шли к реке. Томми учуял ее запах еще до того, как увидел узкую полоску воды. Улица, застроенная кирпичными многоквартирными домами, была пугающе безлюдна.
Они подошли к зданию, вид которого ясно говорил о его более чем преклонном возрасте: красные кирпичи успели за долгие годы покоричневеть и кое‑ где выкрошились, стены были измалеваны всевозможными, в том числе непотребными, надписями. Здание находилось рядом с эстакадой, видимо, соединявшей когда‑ то цеха какой‑ то фабрики, а сейчас пришедшей в крайне ветхое состояние.
Томми был знаком с несколькими моделями. Все они жили в дорогих квартирах в Верхнем Ист‑ Сайде. Не может быть, чтобы такая женщина, как Дана, обитала в такой развалюхе, да еще в этом районе города. Хотя, возможно, квартплату частично вносит муниципалитет, и все становится понятным. Зачем платить лишнее?
– Нам придется подняться по лестнице, – сказала она, когда они вошли в подъезд. – Лифта нет.
Томми увидел облупившиеся стены, раскрытые почтовые ящики с выцарапанными именами жильцов и заплеванный, грязный пол.
Дана жила на пятом этаже. Им пришлось долго подниматься по крутой лестнице, и подъем этот показался Томми Кристоферу настоящей пыткой. В его‑ то состоянии да еще такие физические нагрузки! Если бы дом был выше на пару этажей, домовладельца обязали бы установить лифт, а так приходится топать ножками!
На каждом этаже было только по две двери. Дана жила слева.
– Что за странный запах? – насторожился вдруг Томми. Запах показался ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, что может так пахнуть.
– Наверное, кто‑ то варит какую‑ нибудь гадость, – предположила Дана, не проявляя особого интереса. Конечно, она привыкла к подобным запахам и просто не обращает на них внимания, подумал Томми Кристофер.
Когда она отперла дверь, запах усилился, и Томми понял, что несло именно из этой квартиры. Он обратил внимание на белые стены и белые потолки комнаты. Даже окна были завешены белой плотной материей так, что не было возможности выглянуть на улицу. Никогда Томми еще не видел такой скудной меблировки: пара стульев, пустой стол и кушетка, на которой был отпечаток индивидуальности. Это была явно антикварная вещь. Обитая ярко‑ красным гобеленом, она резко контрастировала с девственной белизной стен. Ничего, что говорило бы о личности хозяйки квартиры, Томми не высмотрел.
– Чувствуй себя как дома, – сказала она и улыбнулась ему все той же призывной улыбкой.
Томми недоуменно огляделся вокруг. Нет, это не то место, где можно почувствовать себя как дома! Все‑ таки он расположился на кушетке и начал наливать в стаканы кока‑ колу. Она безразлично наблюдала за его действиями, и по выражению ее лица нельзя было сказать, о чем она думала.
Потом она села рядом с ним, платье задралось, обнажив ее бедра, и Томми, скрипнув зубами, едва сдержался, чтобы их не облапать. Он протянул ей стакан с кока‑ колой.
– Нет, спасибо, Томми. Пей сам.
Она смотрела на него так, будто видела его насквозь, будто ее внутреннему взору были доступны те закоулки его натуры, которые он предпочел бы скрыть от посторонних. Томми смущенно отвел глаза.
– Знаешь, Томми, а ведь ты глубоко несчастный человек.
Он не поверил своим зонам. Что за ерунду несет эта женщина?
– Напротив, я счастливейший из живущих. Что взбрело тебе в голову?
Она загадочно улыбнулась:
– Я пойду в спальню и переоденусь. Ты не возражаешь?
Он был сбит с толку резкой сменой темы разговора.
– Конечно, конечно. Но прежде скажи мне, почему ты считаешь меня несчастным?
– О, забудь, что я сказала. Это не имеет значения.
– Что ты, черт подери, имеешь в виду?
Томми уже не был уверен в том, что ему хочется оставаться наедине с этой сумасшедшей, но он еще не расстался с намерением залезть к ней в трусы.
– Томми, забудь об этих словах. Может быть, мы поговорим об этом позже, – зашуршав шелком, она встала с кушетки и выскользнула из комнаты.
Когда через десять минут она все еще не вернулась, Томми Кристофер забеспокоился, почему она переодевается так долго. Он выглянул в узкий коридор, который вел в ее спальню, и увидел две двери, одну справа, а другую в конце коридора. Обе были закрыты.
Вдруг квартира наполнилась звуками музыки. Томми не смог определить, откуда она звучала, потому что звучала она отовсюду. Такой музыки он в своей жизни никогда не слышал. Он даже не мог назвать инструменты, на которых она исполнялась. Скорее всего, это были расстроенные гитары. Томми определил, что музыка могла быть или японской, или авангардным джазом. Как бы то ни было, она звучала для него какофонией, и он поспешил закрыть уши ладонями. Однако это ему не помогло.
– Сделай немного тише! – заорал он, не надеясь, что его услышат.
Не получив ответа, он двинулся по коридору, ступая по чему‑ то липкому. Он пошарил по стене в поисках выключателя, нашел его и включил свет. На полу была разлита какая‑ то густая жидкость бледно‑ желтого цвета, похожая на жир. На стене он увидел схему, изображавшую человека со всеми анатомическими подробностями. Несколько стрелок указывали на определенные зоны: они стояли на затылке, за ушами, под лопатками, на запястьях, в паху и в других местах. Сначала Томми подумал было, что схема эта удобна и предназначена для студентов‑ медиков или художников, но в таком случае и те, и другие должны быть китайцами, потому что все надписи на схеме были сделаны иероглифами.
Он рассматривал схему, стараясь не слушать сводившие его с ума звуки музыки, когда Дана подкралась к нему сзади и закрыла его глаза руками.
– Не открывай глаз. Хорошо, Томми?
Томми сделал так, как его просили.
– Ты хочешь узнать новые ощущения? – продолжала она и, не дав ему возможности ответить, поцеловала его сначала в мочку левого уха, а потом в затылок. От новых ощущений Томми пришел в восторг, но тут она сжала его запястья, и руки его пронзила резкая боль. Он задохнулся и согнулся пополам.
– Не открывай глаз, Томми. Делай так, как я говорю.
– Но мне же больно! – эта женщина оказалась действительно сумасшедшей. Однако и силы у нее предостаточно. Он пожалел о том, что его организм был ослаблен после продолжительного запоя. Еще ни одна женщина не обращалась с ним так бесцеремонно.
Она прижалась к его спине, и Томми почувствовал, как ее коленка начала тереться об его ногу. Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у него эрекцию.
– Давай… – начал он.
– Что не так, Томми? Стой спокойно, ты не знаешь, что я умею еще. Если я надавлю вот на это место, – она дотронулась до его виска, – ты умрешь.
– Это уже не смешно, Дана! Оставь свои штучки для кого‑ нибудь другого!
– Что тебе не понравилось, Томми? – зашептала она ему на ухо.
Он высвободился из ее объятий, решив тут же повалить ее на пол и получить то, зачем он сюда явился.
Но она что‑ то еще сделала. Перед ним как будто сверкнула молния. Он не понял, что произошло, но почувствовал странную легкость, дыхание его пресеклось, в глазах потемнело. Странные ощущения, совершенно ему незнакомые.
– Что ты, сука, со мной творишь? – пробормотал он заплетающимся языком.
Она отпустила его, Томми качнулся назад, потом вперед и только тут почувствовал боль. Много боли. Он попытался увидеть Дану, но это оказалось делом трудным. Перед его глазами плясали белые пятна. Когда наконец она все‑ таки попала в его поле зрения, он понял, что с глазами его что‑ то произошло. Иначе почему он видит мужчину там, где должна стоять женщина? Он начал медленно оседать на липкую, бледно‑ желтую жидкость, призывно блестевшую на полу.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
|
|
|
