Мертвые души: денационализация элит

В 1805 году сэр Вальтер Скотт опубликовал хрестоматийные строки:

Где тот мертвец из мертвецов,
Чей разум глух для нежных слов:
«Вот милый край, страна родная! »?
В чьем сердце не забрезжит свет,
Кто не вздохнет мечте в ответ,
Вновь после странствий долгих лет
На почву родины вступая? ^[28]

Один из ответов, которые можно дать на эти вопросы, будет таким: число мертвых душ среди американской деловой, политической, интеллектуальной и академической элиты невелико, но постоянно увеличивается. Обладая, как писал Скотт, «титулами, властью и презренным металлом», эти представители элиты мало-помалу утрачивают связь с американским обществом. Возвращаясь в Америку «с чужбины», они уже не демонстрируют искренней и глубокой привязанности к «родной земле». Их отношение резко контрастирует с патриотизмом и националистической самоидентификацией большинства американских граждан, причем не только «евроамериканцев». Как заметил один американец мексиканского происхождения: «Хорошо навестить родину матери, но это не моя страна; мой дом здесь. Возвращаясь сюда, я всегда говорю: «Слава Богу за Америку»⁴⁴⁰. В сегодняшних США пропасть между широкими массами, благодарящими Бога за Америку, и мертвыми (или умирающими) душами элиты неуклонно расширяется. После 11 сентября 2001 года показалось, что края этой пропасти начали сходиться, но – впечатление оказалось обманчивым. Убедительная поступь экономической глобализации и отсутствие новых террористических атак схожего масштаба заставляют усомниться в том, что процесс денационализации элит можно остановить.

Глобализация означает: а) существенное увеличение международных контактов как между отдельными людьми, так и между компаниями, правительствами, неправительственными и прочими организациями; б) рост размеров и масштабов деятельности транснациональных корпораций, действующих на международных финансово-экономических рынках; в) возрастание числа международных организаций, договоров и соглашений. Эти тенденции по-разному сказываются как на социальных группах, так и на отдельных странах. Вовлеченность в процесс глобализации конкретных социальных групп практически всегда определяется их социально-экономическим статусом. Элита демонстрирует более выраженные транснациональные устремления, нежели представители других групп. Что касается непосредственно США, американская элита, правительственные агентства, компании и другие организации связаны с процессом глобализации значительно теснее, чем аналогичные структуры в других странах. Поэтому вполне естественно, что их приверженность национальной идентичности и национальным интересам относительно мала.

Современный мировой тренд напоминает тот, который сложился в Соединенных Штатах после Гражданской войны. По мере осуществления индустриализации предприниматели все чаще убеждались, что уже не могут вести дела, ограничиваясь рамками одного города или одного штата. (Как мы видели, американским бизнесменам пришлось выходить на национальный уровень, чтобы получить необходимый капитал, рабочие руки и рынки сбыта. ) Бизнес требовал географической, организационной и, до известной степени, профессиональной мобильности, умения строить дело и вести его на уровне страны. Развитие национальных корпораций и других организаций стимулировало формирование национальных точек зрения, национальных интересов и национального могущества. Общегосударственные законы постепенно брали верх над законами штатов. Национальное сознание и национальная идентичность вытесняли локальные и региональные лояльности.

Транснационализм развивался по схожей схеме, однако имеются два существенных отличия. Мощный националистический тренд сфокусирован на укреплении американской нации. Современные же транснациональные тренды разрозненны, «легковесны» и зачастую противоречат друг другу. Кроме того, торжество национализма над субнациональными идентичностями было достигнуто за счет внешних врагов, присутствие которых укрепляло единство нации, национальную идентичность и национальные институты, прежде всего институт президентства. Врагом же транснационализма является национализм, популярность которого в массах замедляет транснационализацию.

Транснациональные идеи делятся на три категории: универсалистские, экономические и моралистские; а как и люди, которые эти идеи исповедуют, – соответственно, на универсалистов, экономистов и моралистов. Универсалистский подход представляет собой доведенный практически до абсурда американский национализм и изоляционизм. По мнению универсалистов, Америка уникальна не потому, что американцы – особый народ, а потому, что в США сложилась «универсальная нация». Это мировая нация, которую регулярно пополняют представители приезжающих в США народов и культур и которая распространяет по всему миру американскую культуру и американские ценности. Различия между остальным миром и Америкой постепенно стираются – благодаря нынешнему статусу Америки как единственной сверхдержавы. Экономический подход, как следует из его названия, опирается на экономику: он трактует глобализацию как некую трансцендентную силу, сокрушающую национальные границы, объединяющую национальные экономику и единое мировое хозяйство и стремительно сокращающую сферу деятельности национальных правительств. Этот подход доминирует среди руководителей высшего и среднего звена транснациональных корпораций и неправительственных организаций международного уровня, а также среди профессионалов, в первую очередь с техническим образованием, которые сегодня в дефиците и поэтому могут строить карьеру, переезжая из страны в страну. Моралистический подход основывается на уничижении патриотизма и национализма как «эмоций дурного тона» и на утверждении, что международные законы, институты, договоры и нормы являются этически приоритетными по сравнению с законами, институтами и нормами национальных государств. Приверженность человечеству в целом, тем самым, ставится выше приверженности конкретной нации. Этот взгляд получает поддержку в интеллектуальных, академических и журналистских кругах. Экономический транснационализм коренится в буржуазной идеологии, а транснационализм моралистский – в воззрениях тех, кого принято называть «интеллигенцией».

В 1953 году глава компании «Дженерал моторс», кандидатура которого предлагалась на пост министра обороны, заявил: «Что хорошо для «Дженерал моторс», то хорошо для Америки». Его нещадно раскритиковали за то, что на первое место в своей фразе он поставил компанию, а не страну. Тем не менее и этот человек, и его критики продемонстрировали убежденность в том, что интересы бизнеса и национальные интересы во многом совпадают. Сегодня, впрочем, транснациональные корпорации рассматривают собственные интересы отдельно от национальных интересов Америки. Чем шире поле деятельности компаний, основанных в США и имеющих американские штаб-квартиры, тем менее американскими эти компании становятся. Как следует из ответов представителей ряда транснациональных компаний Ральфу Нейдеру (подробнее см. в начале книги), эти компании отвергают патриотизм и позиционируют себя как наднациональные сущности. Их отношение к национальным интересам заставляет вспомнить хозяина железной дороги Эри Джея Гулда и его ответ на вопрос, республиканец он или демократ: «В республиканском штате я республиканец, в демократическом штате я демократ, а в независимом штате – независимый; но всегда и везде я за Эри». Американские по «происхождению» корпорации, действующие на международных рынках, нанимают рабочую силу и даже руководящий состав вне зависимости от национальной принадлежности человека. На 2000 год по крайней мере семь американских корпораций имели во главе неамериканца: это «Алкоа», «Бектон», «Дикинсон», «Кока-Кола», «Форд», «Филип Моррис» и «Проктер энд Гэмбл». ЦРУ, как заметил один из представителей Управления в 1999 году, больше не может полагаться на содействие американских корпораций, поскольку те позиционируют себя как наднациональные и не желают помогать правительству США⁴⁴¹.

Национализм опровергает постулат Карла Маркса о единстве интернационального пролетариата. Глобализация же подтверждает замечание Адама Смита о том, что «владелец земли по необходимости является гражданином того государства, в котором он владеет землей… а владелец пая является гражданином мира, совсем не обязательно связанным с какой-либо конкретной страной»⁴⁴². Слова Смита, сказанные в 1776 году, как нельзя лучше отражают образ мышления современных бизнесменов. Проанализировав интервью менеджеров двадцати трех американских транснациональных корпораций и некоммерческих организаций, Джеймс Дэвисон Хантер и Джошуа Йейтс пришли к следующему выводу: «Эти элиты определенно космополитичны: они перемещаются по всему миру, и весь мир служит ареной их действий. Они действительно воспринимают себя как «граждан мира». Снова и снова мы слышим, как они называют себя гражданами мира, у которых случайно оказались в карманах американские паспорта, и все реже и реже можно услышать упоминания об американских гражданах, работающих в международной организации. Они обладают всеми теми качествами, каких ожидают от космополитов: это городские люди, отлично образованные, универсалисты в своих воззрениях на политику и на этнические лояльности». Вместе с «глобалистической элитой» других стран американские космополиты находятся в «социокультурном пузыре», стенки которого отделяют их от национальных культур, и общаются друг с другом посредством «гуманитарно-технологического английского» – или, как выразились Хантер и Йейтс, «глобального языка».

Глобалисты рассматривают весь мир как единую экономическую сущность. Дом для них – не национальное общество, а глобальный рынок. Как замечают Хантер и Йейтс: «Все эти глобалистические организации, не только транснациональные корпорации, действуют в мире, в котором существуют «расширяющиеся рынки», «конкурентные преимущества», «эффективность», «соотношение стоимости и эффективности», «максимизация прибыли и минимизация затрат», «рыночные ниши», «прибыльность» и «практический результат». Свою сосредоточенность на экономике они оправдывают тем, что должны удовлетворять потребности потребителей по всему миру. Таково их кредо. «Глобализация, – говорит консультант Дэниел Мидленд, – передала власть от национальных правительств мировому потребителю». Иными словами, когда глобальный рынок заменяет собой национальное общество, гражданин конкретного государства превращается в глобального потребителя⁴⁴³.

«Экономические транснационалисты» – ядро зарождающегося глобального суперкласса. «Чем дольше продолжаются споры о последствиях глобализации, тем очевиднее становится по меньшей мере одно из них, – говорится в отчете Совета глобальной экономической политики. – Преимущества интегрированной мировой экономики породили новую, глобальную элиту. Этих людей, которых называют «давосскими мальчиками», «золотыми воротничками» и «космократами», объединяют новые концепции глобальной связанности. К этому классу принадлежат ученые, работники международных организаций, сотрудники и менеджеры транснациональных компаний, бизнесмены, успешно осваивающие сферу высоких технологий…» В 2000 году «золотых воротничков» насчитывалось около 20 миллионов человек, 40 процентов из которых были американцами; к 2010 году, как ожидается, эта новая элита удвоит свою численность⁴⁴⁴. В США представители этой элиты составляют менее 4 процентов от общего населения страны; они не нуждаются в национальной идентичности и воспринимают федеральное правительство как реликт прошлого, чья единственная задача – содействовать упрочению глобальной экономики. В ближайшие годы, по предсказанию менеджера одной корпорации, «единственными людьми, которых еще будут заботить государственные границы, останутся политики»⁴⁴⁵.

Вовлеченность в деятельность транснациональных институтов и сетей не только «производит» человека в члены новой элиты, но и является критической для обретения элитного статуса на национальном уровне. Тот, чьи лояльности, приверженности и идентичности остаются сугубо национальными, с меньшей вероятностью поднимется «вверх» в бизнесе, науке, массмедиа, чем тот, кто преодолел эти ограничения. Если абстрагироваться от политики, можно сделать следующий вывод: тот, кто остается дома, отстает от остальных. Как замечает профессор социологии Мануэль Кастельс: «Элиты космополитичны, а люди локальны»⁴⁴⁶. Возможность примкнуть к транснациональному кругу имеется лишь у небольшого числа людей в промышленно развитых странах и лишь у горстки людей в странах развивающихся.

Глобализация мышления транснациональной экономической элиты ведет к отмиранию у ее представителей чувства принадлежности к национальному сообществу. Социологический опрос начала 1980-х годов показал, что «чем выше доход и образование людей, тем более условны приверженности… От этих людей скорее, чем от бедных и необразованных, можно услышать, что они покинули бы свою страну, если им пообещают удвоение доходов»⁴⁴⁷. В начале 1990-х годов будущий министр труда Роберт Рейч высказал схожую мысль: «Американцы с наиболее высокими доходами отдаляются от остальных. Это отделение принимает множество форм, однако коренится оно в общей экономической реальности. Группа американцев больше не зависит, как было когда-то, от экономических действий соотечественников. Они связаны с глобальными сетями и корпорациями, которым и продают свой труд, будь то труд инженера, юриста, менеджера, консультанта, финансиста, исследователя, топ-менеджера или любой другой». В 2001 году профессор Алан Вулф заметил: «Вызов национальному гражданству, брошенный мультикультурализмом, представляется ничтожным рядом с возникновением действительно наднациональных корпораций, которые ставят практические результаты выше любви к родине». По словам Джона Миклтвейта и Адриана Вулриджа, «космократы все сильнее отдаляются от общества. Они учатся в зарубежных университетах, работают за границей, на организации, действующие в мировых масштабах. Они создают мир в мире, их объединяют мириады невидимых нитей глобальной экономики, но от своих соотечественников они зачастую словно отгораживаются стеной… Эти люди скорее потратят время на разговоры с руководством в других странах – по телефону или по электронной почте, – чем на обсуждение с соседями насущных потребностей квартала, в котором они живут»⁴⁴⁸.

В 1927 году, когда классовая война в Европе достигла своего апогея, Жюльен Бенда в замечательном полемическом сочинении «La Trahison des Clercs»^[29] язвительно высмеял интеллектуалов, променявших незаинтересованность, абстрагированность художника от действительности на патриотические страсти и националистический угар. Trahison современных интеллектуалов имеет обратный вектор. Они отвергают лояльность к своей стране и своим соотечественникам и отстаивают интересы человечества в целом. Эта тенденция характерна для академического сообщества 1990-х годов. Профессор Марта Нуссбаум из Университета Чикаго определяет патриотическую гордость как «морально опасную эмоцию», доказывает этическое превосходство космополитизма над патриотизмом и предлагает, чтобы люди отныне «приносили присягу мировому человеческому содружеству». Профессор Эми Гутманн из Принстона утверждает, что американским студентам «просто стыдно узнавать: прежде всего они, оказывается, граждане Соединенных Штатов». По мнению профессора Гутманн, американцам следует идентифицировать себя не с США и не с каким-либо другим суверенным государством, а с «демократическим гуманизмом». Профессор Ричард Сеннетт из Нью-Йоркского университета отвергает «порок общенациональной идентичности» и называет эрозию национального суверенитета «принципиально позитивным явлением». Профессор Джордж Липсиц из Калифорнийского университета (Сан-Диего) полагает, что «в ближайшие годы в патриотизме начнут искать прибежища мерзавцы всех сортов и мастей». Профессор Сесилия О’Лири из Американского университета считает, что проявлять патриотизм означает позиционировать себя как милитариста, «ястреба» и белого мужчину-англосакса. Профессор Бетти Джин Крейг из Университета Джорджии нападает на патриотизм за его «тесные связи с воинской доблестью». Профессор Питер Спиро из Университета Хофстра с одобрением замечает, что «в международном контексте использовать слово «мы» становится все затруднительнее. В прошлом люди пользовались этим словом, дабы выразить свою соотнесенность с национальным государством, но сегодня упомянутая соотнесенность уже далеко не обязательно определяет интересы и даже лояльности конкретного человека на международном уровне»⁴⁴⁹.

Моралисты полностью отрицают или, в лучшем случае, весьма скептически относятся к понятию национального суверенитета. В прошлом эта концепция, восходящая к Вестфальскому мирному договору, регулярно подтверждалась в теории и не менее регулярно нарушалась на практике. Моралисты считают, что она и должна нарушаться. Они согласны с Генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном, который заявил, что национальный суверенитет должен уступить место «суверенитету личности», чтобы международное сообщество могло предотвращать действия национальных правительств, нарушающие права граждан. Данный принцип позволяет ООН осуществлять военное и иное вмешательство в дела независимых государств – что, вообще-то, запрещено уставом Организации Объединенных Наций. Если придерживаться более общих формулировок, моралисты выступают за приоритет международных законов, международных соглашений и решений над национальными, за укрепление влияния международных институтов в ущерб институтам национальным. Юристы из числа моралистов выдвинули теорию «обычного международного права», согласно которой нормы и практики, имеющие широкое применение, являются приоритетными по сравнению с национальными законами.

Ключевым моментом в практической реализации этого принципа в Америке стало решение, принятое в 1980 году апелляционным судом второй инстанции относительно статута 1789 года о защите американских послов. В деле «Филартига против Пенья-Иралы» (630 F. 2d 876) суд постановил, что парагвайские граждане, проживающие в США, могут подавать в американские суды иски против парагвайских официальных лиц, которых обвиняли в убийстве парагвайца на территории Парагвая. В результате этого решения в суды США потоком хлынули аналогичные иски. Во всех этих случаях, как и при рассмотрении иска против генерала Пиночета испанским судом, суды одной страны нарушали собственную территориальную юрисдикцию и утверждали свое право вставать на защиту гражданских свобод иностранцев в их собственной стране⁴⁵⁰.

Юристы транснационалистов утверждают, что прецедент обычного международного права является приоритетным по отношению к федеральным законам и законам штатов. Поскольку обычное международное право не закреплено соответствующими соглашениями и договорами, оно, по сути, представляет собой волюнтаризм чистейшей воды; как заметил профессор Корнелльского университета Джереми Рабкин, «в чем эксперт убедит, с тем судья и согласится». Именно по этой причине данное право все чаще будет применяться для рассмотрения случаев, испокон века считавшихся внутренними делами того или иного государства. Если в обычном международном праве существует норма, запрещающая расовую дискриминацию, почему бы не появиться норме, запрещающей дискриминацию сексуальную? Юристы моралистов настаивают на приведении американского законодательства в соответствие с международными стандартами и одобряют деятельность американских и иностранных судов, защищающих гражданские права американцев, исходя из международных, а не из принятых в США норм⁴⁵¹. Моралисты полагают, что США должны поддерживать создание таких организаций, как Международный трибунал, Международный суд, Генеральная ассамблея ООН, и подчиняться их решениям. Международное сообщество, по их мнению, нравственно превосходит сообщество национальное.

Преобладание антипатриотических настроений среди либеральных интеллектуалов заставило даже некоторых из них обратиться с предостережением к коллегам об опасности подобных воззрений не столько для Америки как таковой, сколько для американского либерализма. Большинство американцев, писал ведущий либеральный философ профессор Ричард Рорти, гордятся своей страной, «но в колледжах и университетах, в академических заведениях, ставших прибежищами леворадикальных взглядов, нередко можно встретить тех, кто является исключением из правила». Эти «новые левые» сделали немало полезного «для женщин, афроамериканцев, гомосексуалистов и лесбиянок… Однако проблема состоит в том, что левизна непатриотична. Она отвергает идею национальной идентичности и чувство гордости за свою страну. Если левые хотят добиться признания, им придется согласиться с тем, что общенациональная идентичность абсолютно необходима для гражданского общества». Иными словами, без патриотизма «новым левым» в Америке ничего не добиться. Профессор Роберт Белла из Калифорнийского университета (Беркли) замечает: «То, что либералы не смогли найти способов воззвать к американскому патриотизму, – событие, по моему мнению, в основе своей прискорбное, а тактически – и вовсе катастрофическое… Так или иначе, стремясь к политическим переменам в Америке, мы должны опираться на традицию»⁴⁵². То есть, перефразируя Беллу, либералы должны использовать патриотизм как средство для достижения либеральных целей.

Ученые, высказывающие антинационалистические взгляды, составляют значительную часть тех, кто в 1980-х и 1990-х годах выпускал статью за статьей и книгу за книгой, рассуждая о нормативных «за» и «против» национализма и национального государства. Выступления в защиту патриотизма и национальной идентичности были крайне редки. К концепции национального государства начали с подозрением относиться и те, кто связан с практической политикой. В 1992 году Строуб Тэлботт, тогда журналист «Тайм», с одобрением отозвался о будущем, в котором «привычные нам нации отомрут и все государства признают над собой единую власть». Несколько месяцев спустя Тэлботт очутился во главе государственного учреждения, призванного проводить внешнюю политику той самой страны, которая, как он полагал, должна скоро «отмереть»⁴⁵³. В администрации Клинтона такие случаи и такое отношение к патриотизму не были редкостью. В результате у администрации возникли существенные сложности с военными, для которых верность Америке как национальному государству всегда стояла на первом месте. А вот для транснационалов из американской политической и экономической элиты 1990-х годов национализм был злом, национальная идентичность – подозрительным явлением, национальные интересы – противозаконными, а патриотизм – вчерашним днем.

Но американский народ относился к этим вопросам совершенно по-другому.