 |
Вопросы языкознания. Внутренние дела
|
|
|
|
Вопросы языкознания
Но идея о сильных организациях со стороны не нравится шефу. Из его недомолвок я понимаю, что он хочет делать свое, своими силами и доводить это свое до результата. Происходит утомительный разговор, и в который раз выясняется, что мы разговариваем на разных языках, слабо понимая друг друга. Плюс тема тонкая: работа не идет, поэтому в беседе чувствуется привкус взаимной обиды. Шеф считает, что мне просто лень хорошо думать. Он отчасти прав, но главное – я устал изучать по кусочкам весь океан прикладной математики без видимого результата. Я со своей стороны полагаю, что Грачик Нерсесович неверно ставит задачу анализа состояния пациента в барокамере известными способами. Кислород под давлением всегда и сильно влияет на перечисленные им характеристики больного в сторону улучшения, так сказать, цифр, и ранние признаки ухудшения просто не будут видны на фоне якобы положительных сдвигов.
Надо искать что‑ то другое, и пусть мне объяснят возможные механизмы этого чего‑ то. Я тоже прав, но не учитываю, что шеф – клиницист, а не физиолог, мои беспомощные идеи из барофизиологии ему смешны, а выдумывать новое в этой области – не его специальность.
Доводы уже прошли по два витка, и я уже сказал: «Вы меня не слышите», а шеф ответил колючим комплиментом: «Будете набирать свою команду, не берите гениев». В конце концов мы сходимся на том, что я буду решать математические вопросы с людьми, которых мне укажет шеф, а он за это будет просить у академика аспиранта‑ физиолога потолковее. Аспирант будет разъяснять, чего я хочу на самом деле, заодно писать диссертацию по нашим данным, а также, как я догадываюсь, пополнит команду шефа – будущую лабораторию.
|
|
|
…Да, государи мои, биофизики живут не чета нам. Современнейшее здание отделано снаружи ярко‑ желтым, а каждый этаж внутри своего цвета. Этот – оливковый. Тихие коридоры с упрятанными в потолок светильниками. На полах бобрик, натурально, оливковый. Покой и белые халаты, цветные здесь не в моде.
«Потери времени для тебя неизбежны. Кабы ты шел в потоке, как в академических институтах: все вокруг делают диссертации по аналогичным проблемам, а методики отработаны, это при твоей цепкости заняло бы пару лет. А так может и на пять растянуться. И, главное, качество будет ниже, хотя материал у тебя самостоятельный и, наверное, новый».
(Иван Петрович в гостях у Никиты Николаевича )
Кругом кондиционеры. Очень хороша аппаратура, особенно мини‑ ЭВМ и магнитофон для кардио‑ и энцефалограмм. На работе, однако, не надрываются, по холлам перекуривают и толкуют о хоккее. И двор завален сугробами, чай, сами разгребать не желают.
А вот заведующий, это да! Кандидат физико‑ математических и доктор биологических. Низенький, обтекаемый, отрицает сходство с артистом Калягиным, подчеркивая длинными усами сходство с моржом. Шея борца и хватка борцовская. Мои подготовленные фразы выслушивает чутко, и я вижу, что понимает сразу. Ни разу не перебил, а я говорил минут двадцать. Потом задал вопрос, который я не понял, точнее, понял неправильно: для меня распознавание образов – это различение с помощью программ круга и квадрата, я что‑ то в этом роде в «Науке и жизни» читал. Тогда он переспрашивает так, что мне понятно, но теперь я не знаю, что ответить. Таких вопросов мне задает три. Третий я понимаю с первого раза, из чего следует, что доктор биологических наук дообучился применительно ко мне. После этого без перерыва и предупреждения сообщает, что, если я отвечу на эти три вопроса или объясню, почему я считаю возможным на них не отвечать, он примет соответствующую статью в их сборник. Тема не вполне подходит, но некоторые пути решения могут заинтересовать возможного читателя. Затем дает исчерпывающий ответ на один мой вопрос и перечисляет источники, где я должен искать ответ на второй. Да, разумеется, доктор биологических наук готов и далее отвечать на возникающие у меня вопросы. Да, его тоже кое‑ что интересует. Не могу ли я уточнить методику расчета минимального и максимального числа экспертов в группе? Впрочем, пусть я лучше сообщу библиографию. Я любезно записываю заглавие и автора, он любезно дает мне визитную карточку, пометив на ней время звонков по телефону, мы любезно расстаемся.
|
|
|
Я прохожу оливковым коридором, нажимаю в сияющем голубом лифте зеленую кнопку, в белейшем вестибюле сдаю пропуск вахтеру и думаю, читая солидные объявления о семинарах, симпозиумах и путевках: «Шеф прав, работать здесь мы бы не смогли. По крайней мере, я не готов к работе в таком стиле». А еще я думаю, что моржеобразный доктор понял меня быстро, а я только уловил смысл его вопросов да о направлении интересов догадался, и все потому, что у нас разный математический уровень. Точнее – язык разных уровней: у меня – втузовского учебника да брошюр общества «Знание», а у него – монографий и Корновского справочника. И мой язык должен был его раздражать не менее, чем меня – размытость врачебной терминологии. А вот не раздражал – он сразу заговорил по‑ моему. Следовательно, шеф опять прав, необходимо осваивать язык большой математики. Но, быть может, собеседник попросту был значительно умнее меня?
Доктор …ских наук Николаев. Заметки на полях.
Работа не дает результата, и автор нервничает. Но почему он не отделяет одно от другого: подавленное настроение от унизительного состояния, – академическая обстановка ослепляет, ученые степени ошеломляют, все кажутся лучше Ивана Петровича и умнее его. Такое состояние ошибочно, нельзя проводить самостоятельное исследование и не верить в свои возможности, свой талант, если угодно.
Внутренние дела
Петр Яковлевич просто так пришел, у себя сменившись, Михаил Иванович принял у Людмилы Васильевны дежурство и сейчас пойдет смотреть больных, а пока рассказывает.
|
|
|
– Обширный разрез, тампон с антисептиком, выздоровление, – и так случай за случаем. А мы консервативно тянем до крайности, сверхантибиотики выбиваем, а результаты – вот они – Иванов…
– Ну, ты не забывай, какой тогда был больной, здоровый был больной. Если тогда тяжелый дотягивал до стола, – при одном столе на всю губернию, – он по конституции и анамнезу должен был быть здоровяком из здоровяков. А нынешние, погляди, по три сопутствующих заболевания, аллергии, чувствительность к пенициллиновой группе повышена. Потому и собираем импортные антибиотики по всей округе, и еще наскребем ли на полноценный курс…
– Это я каждый день от тещи слышу, что раньше сахар был слаще. По‑ твоему, и больной был здоровее. Вообще‑ то возможен такой вариант, микрофлора обозлилась, потому что антибиотики в ней учинили искусственный отбор. Да нет, резистентность к антибиотикам и патогенность разные вещи – оттого, что стафилококк какой‑ нибудь стал устойчивее к пенициллину, он не начал превращать чирей в трофическую язву.
– Как это разные вещи, когда сейчас кишечная палочка бывает патогенной.
– Только потому, что остальные подавлены антибиотиками, а организм ослаблен. А главное, хирурги тянут, ждут, что мы остановим процесс, а чего ждать – резать надо.
– И хирургов тоже можно понять. Класть на стол такого больного без жизненных показаний. Тебе несладко, когда больной в палате гибнет, а у них он под руками…
– А когда будут жизненные показания, он наверняка не выдержит операции. Ты в нейрореанимации работаешь вместе с хирургами, а у нас – пойди их дозовись. Свой своя не познаша. Операцию тоже можно считать реанимационным мероприятием, значит, непременно и безотлагательно, а не после трехдневных уговоров, когда шансы из малых станут нулевыми.
Суть спора мне ясна. Утомленный после дежурства Петр Яковлевич вяло защищает хирургов, полный сил Михаил Иванович атакует их за пассивность – только что прочел монографию пятидесятилетней давности по гнойной хирургии и распространяет опыт.
|
|
|
– И притом я не считаю, как ты, что хирурги стали хуже и не делают потому, что не могут. Не об оснащенности говорю, это само собой лучше, о технике вмешательства. Нынешний средний хирург на уровне первых того времени. Хотя… Пирогов удалял камень из мочевого пузыря за сорок секунд.
– Погоди, Миша, ты же никому слова сказать не даешь. Техника, разумеется, улучшилась, но характеры у человеков меняются куда медленнее. И ты условия не забудь. Пирогов – военный хирург. Ты сегодняшних ругаешь, а вспомни Анну Львовну, она всю войну, не разгибаясь, оперировала. И представляла другой тип хирургов: никаких посторонних разговоров. Вошла, поглядела – и «на стол» либо «не возьму».
– Да, – мечтательно вздыхает Миша, – это тебе не Арнольд: «Совсем хорошо, кормить, сажать, через три дня ходить». У больного разлитой перитонит, а Арик анекдоты для спокойствия рассказывает. И ведь мозги есть, и руки – переупрямишь его, отлично оперирует. А насчет Пирогова ты, кажется, путаешь, демонстрация с извлечением камня была до Севастопольской обороны, такие скорости были нужны для операций без обезболивания. Можно в библиотеке проверить.
Тут не выдерживает Людмила Васильевна. Минут пять она объясняет, что не след все валить на хирургов, потому что мы ведем крайне тяжелых больных, риск гибели которых на операции или сразу после особенно велик. Анестезиологическое прошлое позволяет Людмиле Васильевне авторитетно напомнить, что таких больных еще попробуй без осложнений вывести из наркоза.
Вспомните у Ремарка: «Спросят, когда ранили, скажи – два часа назад, а то не станут оперировать». А вы хотите, чтобы Арнольд взял перитонит десятидневной давности, да еще на третью операцию. Для наших больных специальные хирурги нужны – реанимационные – или башибузуки вроде шефа в молодости.
Миша опять мечтательно вздыхает и вслух вспоминает, как на третий день работы отделения больной остановил дыхание, и трубка не пошла, и как шеф схватил скальпель, которым карандаши точили, чтобы разукрашивать карты сеансов по его требованию, одним махом рассек горло, швырнул скальпель в угол, и, не успел скальпель долететь, трубка уже сидела в трахее. И как потом шеф боевым слоном прошел по отделению, требуя реанимационного стола со стерильным набором для трахеостомии.
– Он нас всех чуть не поубивал, а больной вылез, и не было никакого нагноения, рана отлично зажила.
– Отделение‑ то было новое, без микрофлоры. Думаешь, роддома для красоты устраивают ремонты раз в год, а то и в полгода? Для стерильности!
|
|
|
Врачи полагают, что для хирургических больных внутрибольничные инфекции опаснее внешних.
– А ты думаешь, в раньшее время не было внутрибольничной? Сколько хочешь. Ее тряпкой с лизолем не уберешь.
– Нет, конечно, дело в больных. Не было неврозов, курили и то меньше.
– Не помню насчет неврозов, а целые деревни болели сифилисом. Вересаева почитай.
Так они, наверное, до вечера будут по кругу ходить. А разговор интересный.
– Врачи, скажите, пожалуйста. Вот у вас впечатление – ситуация с гнойными ранами стала острее. Так? Дозвольте вместе с вами опыт произвести.
– Эксперимент на живых врачах? Ладно, инженер. Серые подопытные кролики готовы, валяйте.
– Валяю. Пусть вы собрали сто историй болезней гнойных ран нынешнего года и сто – тысяча девятисотого, максимально возможно подобравши одинаковых больных: пол, возраст, характер раны, срок поступления. Ну, короче, все. Какая разница в эффективности лечения? Скажем для точности – в сроках излечения. Людмила Васильевна… Да погодите, Михаил Иванович, не в трамвае – место‑ то даме уступите.
– Думаю, одинаково, или у нас лучше.
– Согласен с Людмилой Васильевной, даже сейчас наверняка лучше.
– При прочих равных условиях, равные, а может, и впрямь сейчас лучше, – неохотно соглашается Михаил Иванович и великодушно добавляет: – Хитрый инженер прав, наши оценки совпали, значит, и спорить не стоило, а метод создавать контрольные группы историй болезни давно известен. Мы по‑ базарному трясли воздух: не истину выясняли, а жаловались на трудности и тяготы, что уставом не рекомендуется. Инженер нас уел, коллеги.
И я рад. Не тому, что доказал, эка невидаль, а тому, как быстро поняли задачу тренированные эксперты, как легко отделили мнение от впечатления. Все же мы находим точки контакта, находим.
|
|
|
