Глава 19. Цвет революции

Об одном страхе, породившем стандартные мифы о заговоре «темных сил», но объясняющемся вполне реальными экономическими предпосылками  

Воспитанные на советских учебниках школьной истории, мы привыкли рассматривать историю как поступательный процесс смены формаций, а революции – как точки переломов, на которых такая смена происходит. Разумеется, не всегда революции были удачными – случалось, что «старая» формация побеждала (как в 1905 году в России), случалось, что «революционные завоевания не удавалось сберечь» – и наступала «реставрация», как после Великой французской революции. Но, так или иначе, в революции в нашем школьном представлении боролись «старое» и «новое» – мы болели за «новое» и радовались его победам.

Но пришел XX, а потом XXI век, и поток новостей принес нам информацию о десятках стран, в которых революции – не редкость, а практически образ жизни, редкое десятилетие проходит без массовых выступлений, кровопролития, свержения правителей и прихода к власти новых групп. Но, что самое интересное, время в этих странах как будто идет по кругу: в результате очередной революции (переворота, если хотите, но всё же не совсем – перевороты это дело рук узкой группы лиц из элиты, а в этих странах в процесс смены власти вовлечены, что называется, широкие народные массы) к власти приходит очередная группа военных или гражданских, которые начинают управлять страной практически так же, как и предшественники (иногда бывает, что два типа управления, например, военная правая диктатура и лево-популистский режим сменяют друг друга по очереди).

Яркий пример всего одной такой «регрессивной революции» описан в предыдущей главе – это исламская революция в Иране. Часто, очень часто результатом такой череды политических катаклизмов является существенное замедление экономического и социального развития стран, истощение генофонда, а иногда (достаточно часто) даже коллапс государств на очередном цикле. Причем в список этих как будто действительно «проклятых» стран попадают не примитивные автаркии из числа беднейших стран мира: в нем, как правило, страны небогатые, но не нищие, а попадаются даже и те, у которых ВВП на душу населения приближается (правда снизу) к среднемировым значениям. В свое время в этом списке побывали Мексика, Чили, Перу, Индонезия, Аргентина. Завсегдатаями его являются Египет, Тунис, Сирия. В него можно включить даже Украину с ее политическим циклом, вызывающим раз в несколько лет смену правящих элит и сопровождающимся большими или меньшими противостояниями.

Ученые высказывали много различных версий о том, что объединяет эти «нестабильные» страны. Тестировались гипотезы о преобладании молодежи в населении (но во множестве бедных, но стабильных стран молодежь тоже преобладает), о внешнем влиянии (особенно эта гипотеза нравится властям этих стран, а также правительствам стран, власти которых боятся оказаться в таком положении), о природной нестабильности тех или иных типов политического устройства. Но в последнее время, особенно после того, как в 2011 году разразилась «Арабская весна», всё больше исследователей склоняется к достаточно простому выводу: нестабильные страны объединяет сравнительно низкий уровень ВВП на человека в сочетании со сравнительно высокой (но не превышающей 10–15 %) долей рентных доходов в ВВП.

Теория негативного воздействия ренты на политическое поведение исследуется активно. В 2013 году вышла книга Джеффа Д. Колгана Petro-aggression: when oil causes war («Петро-агрессия: когда нефть вызывает войну»). Она анализирует страны, добывающие нефть в объемах, формирующих более 10 % их ВВП, с точки зрения стабильности, агрессивности (частоты военных конфликтов) и вероятности гражданских войн.

Хотя книга подробно исследует общие тенденции и частные случаи (целые разделы посвящены Ирану, Ираку, Ливии, Саудовской Аравии и Венесуэле), а автор использует сложные математические методы, выводы разочаровывают: Колган фактически признает, что невозможно однозначно связать уровень агрессивности государства с наличием существенной доли нефти в ВВП. Режимы в таких петрогосударствах в целом стабильнее, чем в тоталитарных странах без ресурсной базы, но в то же время гражданские войны в них происходят чаще. Скорее всего, делает вывод автор, наличие нефти усиливает агрессию и так агрессивных режимов, в первую очередь пришедших к власти в результате революции.

«Смазанность» выводов неудивительна. Автор смешивает несколько совершенно разных явлений – например, войны с участием петрогосударств не из-за нефти и войны из-за нефти. Он не учитывает ни разницу в экономической базе и уровне развития институтов в разных петрогосударствах, ни долю нефти в ВВП. Не удается также автору отдельно учесть «внешнее влияние» на петрогосударства, в частности, действия США и других развитых государств «по установлению демократии»: такие военные действия не связаны с поведением самих петрогосударств. В расчет не берется «время жизни» петрогосударства.

Более разумно взглянуть на процессы жизни «недорентных», то есть обладающих значительной, но не зашкаливающей рентой государств, с точки зрения систем распределения ренты. Государства с существенной долей ренты в экономике отличаются прежде всего значительными дополнительными доходами, не связанными с трудом больших масс населения, и потому легко консолидируемыми в руках элиты или тоталитарной власти. Эта возможность консолидации, естественно, привлекает в политику тех, кто стремится к обогащению, и параллельно позволяет власти «стерилизовать» политический ландшафт, ликвидировав независимые потоки капитала. Это ведет к резкому росту вероятности формирования автократических или автаркических режимов, которые укрепляются за счет консолидации денежных потоков и экономических ресурсов, но и приводит к росту вероятности внутриэлитного конфликта за контроль рентных ресурсов. Исключение, как видно из практики, составляют страны, в которых демократические институты развились и укрепились задолго до формирования рентной экономики. Таким странам (к ним относятся, в частности, Норвегия, Канада, Австралия и пр. ) не угрожает тоталитаризация: развитые институты гражданского общества нейтрализуют возможные попытки консолидации капитала.

В рентных государствах власти и/или контролирующие элиты располагают дополнительными ресурсами разного объема в зависимости от того, какова доля ренты и каков подушевой ВВП в стране. Эти дополнительные ресурсы используются властью (элитой) в своих интересах, в первую очередь для укрепления власти. В таком государстве оппозиционные элиты и население всегда стоят перед выбором – бороться за смену власти или согласиться с имеющейся. При этом выгоды и риски того и другого постоянно сравниваются. Как показывает практика, чем выше доля ренты и сам ВВП на человека, тем одновременно больше возможностей у власти «покупать» силовые структуры и коррумпировать оппозицию, и выше риски населения и оппозиции: в условиях относительно высокого ВВП на человека и большой ренты население может слишком много потерять от нестабильности, которая создается в процессе смены власти.

Именно поэтому страны, где очень высока доля ренты (Саудовская Аравия, Азербайджан после конца 1990-х годов, Кувейт, Россия до 2014 года и пр. ), так стабильны. С другой стороны, страны, уровень ренты в которых ниже и сам ВВП меньше, испытывают постоянный стресс: властям не хватает средств на «умиротворение» народа и оппозиции, силовые структуры, не получая достаточного финансирования, стремятся играть в свою игру, а соблазн побороться за контроль над рентой уже достаточно велик. Если нарисовать график, на котором по абсциссе отложен ВВП на душу населения, а по ординате – доля ренты в ВВП, выделится прямоугольник – с долей ренты от 5–6 % до 12–13 % и подушевым ВВП от нуля до примерно $12 тыс., где компактно расположено два десятка стран. Их постоянно сотрясают «оранжевые» и другие революции, перевороты, волнения. Что объединяет Тунис, Египет, Сирию и Украину? Только то, что при подушевом ВВП от $3 тыс. до $6 тыс. они имели на момент начала революций долю ренты в ВВП в пределах 8–12 %[587][588]. Россия сегодня опасно приближается к этому прямоугольнику с ее $8, 5 тыс. подушевого ВВП и 14 % ренты [589].

Похоже, что важное значение имеет также изменение доли ренты и ВВП во времени. Страны, у которых ВВП и доля ренты в нем растут, выглядят существенно более стабильными, чем страны, у которых они падают. Это неудивительно: субъективное ощущение доходов и рисков всегда сравнительно по характеру, и в процессе падения ренты и ВВП и оппозиция, и население значительно быстрее приходят к выводу, что им «нечего терять». Неудивительно также, что страны, в которых доля ренты падает, а сам ВВП растет, являются значительно более стабильными: рост в этой ситуации свидетельствует о нересурсном развитии, которое отвлекает значительные силы и энергию как населения, так и оппозиции.