 |
Эпилог. . Памяти Зигмунда фрейда
|
|
|
|
Эпилог.
Из Археологии, по крайней мере,
одну мораль извлечь нам предстоит.
А именно, что все
Учебники безбожно лгут.
То, что Историей они зовут,
той, что негоже нам гордиться,
была сотворена такой, какая есть,
преступником, живущим в нас извечно.
И лишь Добро — вне времени и тела.
ПАМЯТИ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА
(умер в Сентябре 1939 г. ) [121]
Когда о многих нам скорбеть придется,
Когда и горе стало достояньем
Эпохи нынешней, отдав на поруганье
Сознанья нашего и боли нашей слабость,
О ком нам говорить? Ведь каждый день, как дань,
Средь нас навечно отбирает лучших,
Добро творивших, знавших всю тщету
Трудов своих и все ж вносящих лепту.
Таким был этот врач. И в восемьдесят лет
Желал о нашей жизни думать он, чей хаос
Угрозами или же просто лестью
Зачатки будущего подчинить стремится.
Но в сем отказано ему: уже не видел он
Последнюю, привычную картину —
Проблемы, ставшие у гроба, как родня
Смущенная, не приняв нашей смерти.
Те самые стояли, в коих он
Был сведущ столь — неврозы, сновиденья
И тени, ждущие войти в блестящий круг,
Чтобы привлечь ученого вниманье,
Разочарованно рассеялись тотчас,
Когда он удалился от трудов,
Чтоб в землю лондонскую лечь —
Еврей великий, умерший в изгнаньи.
Лишь Ненависть возликовaла, полагая
Расширить практику, да подлые ее клиенты,
Кто исцелить себя надеются убийством
И пеплом покрывaют сад цветущий.
Они еще живут, но в мире измененном
Тем, кто без ложных сожалений обернулся
И в прошлое взглянул, все помня, будто старец
И откровенен был, подобно детям.
Он не был даже мудр, он просто предложил,
|
|
|
Чтоб Прошлое читалось в Настоящем
И, как урок поэзии споткнется
В конце концов на строчке, где, однажды,
Возникли обвинения и, вдруг,
Ты понимаешь, кем оно судимо
И как прекрасна жизнь была тогда,
Как и ничтожна. Лучше бы смиренно,
Как с другом, с Будущим вступить в переговоры
Без ложного набора сожалений,
Без маски добродетели и без
Смущения перед знакомым жестом.
Не удивительно, что древние культуры
В открытом им прорыве в подсознанье
Падение князей предугадали
И крах их прибыльных упадка сил симптомов.
Что преуспей он — почему бы нет — общественная жизнь
И вовсе станет невозможной; Государства
Обрушится огромный монолит
И мстители пред ним объединятся.
Его стращали Богом, но, как Данте,
Он шел своим путем среди заблудших душ
В тот смрадный ров, где те, кто был унижен
Отверженных ведут существованье.
Он объяснил нам Зло: что не деянья
Должны быть наказуемы — безверье,
Самоограничения капризы
И вожделение позорное тиранов.
И если нечто от диктаторских замашек
И строгости отеческой сквозило
В его лице и оборотах речи,
То это был лишь способ защитится
Того, кто жил среди врагов так долго,
Кто ошибался и порою был абсурден.
Теперь уже он даже и не личность —
Для нас теперь он целый мир воззрений,
В котором жизни мы различные ведем:
Подобен он погоде — чуть поможет
Иль воспрепятствует, но стало гордецу
Чуть тяжелей гордится и тирана
Почти никто всерьез не принимает.
В тени его спокойно мы растем
И он растет пока, уставший, в даже
И самом дальнем, самом жалком графстве,
Вновь не почувствует в скелете измененье.
И обездоленный ребенок в государстве
Своем игрушечном, где изгнана свобода,
Как в улье, где и мед — лишь ужас и тревога,
В надежде уцелеть им будет успокоен.
Они еще лежат в траве забвенья —
|
|
|
Нами давно забытые предметы —
Но, освещеные его отважным блеском,
Вернулись к нам и стали вновь бесценны —
Те игры, что для взрослых неуместны,
Те звуки, что и слышать неприлично
И рожи те, что корчим мы украдкой.
Но он желал для нас и более того,
Чтоб две неравных наших половины,
Разъединенные из лучших побуждений,
Опять в Oдно навек объединились
И большей той из них — там, где гнездится разум
Отдать права над меньшей, но лишь только
Для диспутов бесплодных; передать
Всю красоту чувств материнских сыну.
Но более всего он помнить завещал,
Что ночь достойна всяческих восторгов
Не потому, что нам внушает трепет
Но потому, что ждет от нас любви.
Ибо ее прелестные созданья
На нас печальные бросают взоры
И молят в Будущее взять с собой, тоскуя,
Изгнаников, и это в нашей власти.
Чтоб и они могли возликовать,
Служа, как он, на благо просвещенья,
И претерпев, как все, кто ему служит;
Как он стерпел наш выкрик вслед: — " Иуда! "
Смолк голос разума. Над дорогим усопшим
Скорбит Страстей, им объясненных, братство,
Печален Эрос — городов строитель,
И плачет анархистка Афродита.
ПОД ЗНАКОМ СИРИУСА [122]
Да, Фортунат, жаркая ныне пора наступила:
Вереск в предгорьях полег,
Сжался в путешную, вовсе постяшную струйку;
Раньше игривый поток;
Копья ржавеют у легиона, с их капитана льет пот,
Пусто в извилинах под
Шляпою школяра,
Вздор прорицает Сивилла,
Вмазав прилично с утра.
И сам ты, с расстройством желудка, в кровати
Проводишь, несчастный, весь день
Счета неоплачены, эпос обещанный
Так и не начат — мигрень.
Ты тоже страдалец, кто вечно твердит,
Что разве потоп его удивит.
Или же ветр с Утешителя крыл
Сброд грязный вознесший,
Темницы открыв.
Ты говоришь, что всю ночь тебе снилась утра ярчайшая синь,
Шиповник расцветший, когда
Трех мудрых Марий безмятежно приносят
Из кости слоновой суда.
Влекут их дельфин и морские коньки
К ленивому устью реки.
Ах, колокол — эхом громам канонад
В честь Них, посетивших
Греховный сей град.
Ведь так естественно надеяться и быть благочестивым
И верить, что в конце нас ожидает свет,
|
|
|
Но прежде помни, Фортунат,
Священных Книг завет —
Плоду гнилому сорвану быть.
Надежда смысла лишена,
Если прервалась тишина
В сей миг, а город спит,
Когда восставшая волна
Над городом висит.
На что же будешь ты похож, когда рванет гробниц базальт
И явит чародея гроб,
И страж его — мегалопод
Вслед за тобой тип-топ?
И что ответишь ты, когда рой нимф взлетит, крича,
Из пересохшего ручья,
И из развершихся небес
Твой Пантократор прогремит: " Кто и зачем ты здесь"?
Ибо, когда воскресших пустит в пляс
Под яблоней хорал,
Там также будут, Фортунат,
Те, кто не рисковал.
Те, кто у копей солевых копаются в тени,
Кому бессмысленные дни
В жару иль в дней конце
Предстали в тошных мыслях их,
В оливковом венце.
СУББОТА [123]
Проснувшись в День Седьмой Творенья,
Они обнюхали с опаской все окрест:
И привередливые ноздри их — признали,
Что этот тип, кто с ними был, исчез.
И травоядные, и хищники, и черви
Искали на земле и под землей —
Но ни следа его присутствия, лишь дыры,
Да берега, покрытые смолой.
Руины, груды металлического хлама,
Вот, что оставил — этот — за собой,
Рожденный, чтобы сделать промежутком,
Ненужным для Творенья, День Шестой.
Ну что ж, ему не свойственен был запах,
Как существу, чье дело — выживать.
Но — ни ума, ни такта, ни величья,
Как у рожденных в Первые — те — Пять.
И, в соответствии с естественным развитием,
Его Бесстыдство приказало долго жить.
И День Седьмой шел, как тому и должно,
Как если б Времени не прерывалась нить.
Красиво, счастливо, с бесцельным совершенством…
Ружья раздался треск
И расколол Аркадию на части,
Шабаш субботний прекратив.
Ужель не знали, для кого их сотворили?
Вернулся этот тип,
Богоподобнее, чем мыслили они,
И кровожаднее, чем память сохранила.
" В метре от носа почти что, смотри, " [124]
В метре от носа почти что, смотри,
Моей Персоны границы, внутри
Пространство, где воздуха целина —
|
|
|
Личная собственность, вся сполна,
Прохожий, но разве что в мыслях альков,
Тогда я по братски делиться готов,
Границ не нарушить нагло врагу:
Я безоружен, но плюнуть могу.
МУЗЫКА ХО [125]
Любимая наложница императора
К евнуху ходит стучать,
Войска от границ отступают,
Сдавая за пядью пядь.
Вазы расколоты, женщины мрут,
Оракулы врут в унисон.
Мы пальцы сосем. Представленье —
С душком и вгоняет в сон.
Но — Перевоплощенья Акт,
И — тема Хо! — звучит,
Вот, из машины явлен бог,
Неказистый на вид.
Он роль бормочет, извратив
Один иль два стиха,
Велит всех пленных отпустить
И опустить врага.
ПЕСНЯ ТРИНКУЛО [126]
Купца, солдата, короля
Промерзший клоун грел.
Что им, витавшим в облаках,
До наших бренных дел.
Сюда, в немыслимую глушь,
Снов быстролетных шквал,
Подняв, занес меня; норд-ост
Колпак, к тому ж, украл.
Мне в ясный день видны внизу
Поля и кровли крыш,
И голос слышен вдалеке:
Мой Тринкуло-малыш!
Лежит там мой надежный мир —
Коснуться хоть бы раз.
Вся жизнь моя, любовь моя —
Набор случайных фраз.
Деревья сотрясает страх,
Согнав слов стаю с них
Туда, где сотрясает смех
Богатых и святых.
Подобий жуткий хоровод
Завел свою игру.
И, шутке собственной смеясь,
Как те, кто мал, умру.
ПЕСНЯ КАПИТАНА И БОЦМАНА [127]
Таверна Джона, Джо притон —
Мы пили чистый джин.
Кто с Маргарет ушел наверх,
А кто, увы, с Катрин.
Разбившись по парам, как с мышкою кот,
Играли бездомные ночь напролет.
Там Нэлл — подружка моряков
И, с глазами коровьими, Мэг
Раскрыли мне объятья, но
Я не ищу ночлег.
Мне клетка эта не под стать —
Хандрить и старость коротать.
Рыдают соловьи в садах,
Где матери наши — нагие.
Сердца, разбитые нами давно,
Сердца разбивают другие.
Слезы везде. В море дна не видать.
Пусть за борт текут. А мы будем спать.
АЛОНСО К ФЕРДИНАДУ [128]
Мой сын, когда под толп галдеж
На трон торжественно взойдешь,
Не упускай из виду воды, ибо
Скипетры тонущие видят там рыбы,
Безразличные к символам сим; нет —
Ты представь корону, лежащую в иле
Со статусом дивана разбитого или
Искореженной статуи; во дни
Когда залпы салютов и стяги — везде,
Помни, бездны ни тебе не завидуют, ни
Королевству твоему призрачному, где
Монарх всего лишь предмет.
Не ожидай помощи от тех, кому дана
Власть принца вразумлять иль ссылаться на
Бич, держа официальную речь,
На открытии памятника Прогрессу, сиречь
Дитя ведя — в руке лилий пучок? Бред!
В их королевских зверинцах живут,
|
|
|
Замалчиваемые тактично, акулы и спрут,
И все происходит по сверенным часам
Пока те заведены, но не боле,
Потом остается океанская гладь, там
Нет по подписке концертов, да пустое поле,
Где нечего есть в обед.
Только и скажет в душе твоей мгла
То, что не смеют сказать зеркала,
Чего бояться больше — моря, где
Тиран тонет, мантией спутан, воде
Вдова кажет невинную спину, когда
Кричит он, захлебываясь, или края земли,
Где император в рубище стоит, вдали,
Замечает нечто, ковыляющее к нему, пока
Наглецы, глумясь, читают его дневник,
Нечто, шлепающее издалека
С нечеловеческой скоростью; у снов, у них
Учись тому, в чем нужда.
И все же надейся, пусть страхом чреват
Истины Путь, как над бездной канат,
Ибо принц в безопасности, пока он
Верит в то самое, чем был смущен,
Слева в ухо поют сирены о водах и
О ночи, где спит иная держава,
Где смертные пребывают в мире, справа
Ифрит предлагает прекрасный исход
Туда, где мысли чисты, как ни быть, если
Там нет никаких запретов. Вот
Так принцы многие и исчезли,
И нечестивые короли.
Подозревай, коль пройдешь сей искус,
Ясное утро, когда ты и в ус
Даже не дуешь, ты всеми любим,
Стелется низко над гаванью дым,
Голуби заняли место ворон
На куполах, триумфальных арках,
И кавалеры за дамами в парках
Следуют чинно и здешний бедлам
Домом надежным кажется им —
Милым созданьям и славным мужам —
Помни, в отчаянии рушился Рим
Истабана, Вавилон.
Как места тут мало, и шанс как здесь мал
Примеры подать, явить идеал
Меж зыбкою гладью соленой воды
И скучным песком, где сотрутся следы,
Того, чей удел — отвращенье,
Того, кто веселым отправился в путь
От — вольному воля, до — уж как нибудь.
Но помни, в конце успешного дня,
Когда головой ты к подушке приник,
Что в шаге одном ото льда и огня
Твой праведный город лежит, и для них
Время его — мгновенье.
Если ж престол потеряешь, ступай
Вслед за отцом твоим в дальний тот край,
Где мысль обвиняет и страсть кажет нос,
Славь обжигающий ноги утес,
За очищение страждущей плоти,
Будь благодарен прибоя волне,
Гордыню смывающей в море, вполне
Можешь довериться проводнику —
Вихрю, когда ты с собой не в ладах,
Путь он укажет тебе к роднику
И к острову в море, где тело и дух
Способны парить на свободе.
И, сидя на палубе, это письмо
Пишу я тебе, с тоской наблюдая,
Как резвых дельфинов плещется стая,
Прочти его, мой Фердинанд,
Когда покинет земную юдоль
Алонсо, твой отец, и некогда король
Неаполя, теперь зовущий Смерть, ликуя,
В надежде обрести покой в душе
И новую любовь, и, слыша звуки мессы,
Он видит статую, готовую уже
Простить мечты несбыточные нам.
СФИНКС [129]
Да был увечным он изваян! Разве не
Предстал уже таким он древней рати,
И с мордой скорбной обезьяны? Как некстати
Сей Призрак в завоеванной стране.
Звезды измученной, непокоренной, лев,
Не знающий любви, ничто его не учит
И, Время презирая, зад могучий
Америке визгливой кажет он во мгле
И очевидцам. Обвиняет морда
И не прощает ничего, особенно когда
Успешны те, кто подбоченясь гордо,
Ответы получить к нему пришли сюда:
Нет, на — " Любовь ко мне, надеюсь — всенародна? "
Раб забавляет льва. " Страдать всегда мне? " Да.
ФЕРДИНАНД [130]
Плоть, уникальность, красоту и пылкие признанья
Сопровождает поцелуй в Миранды ипостась,
И одиночество мое, пока меж нами связь,
О, милая, иная навсегда, храни мое деянье,
Мгновенья удобряя; ведь я призван
Смешaть с твоим внезапный мой восторг,
Два трепета в один, как бы один зарок,
Предвосхищая все — здесь, там, и ныне, присно.
Что не касание твое, твой образ, твой секрет
Отвергну, улыбаясь; разве дрожи,
Моей мольбы не хватит нам, о, нет,
Иная нежность молится здесь тоже,
Но тот, кто одинок, с ней совладать не сможет,
В Уместном Времени и Верном Месте. Свет!
МИРАНДA [131]
Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом,
Как знает добрый Государь отверженных своих,
У моря синего всегда высок зеленый холм.
Подпрыгнул Черный Человек в чащобе, за кустом,
Стал на ноги, махнул рукой и сгинул в тот же миг.
Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом.
Вот Ведьма плавится, крича, под солнечным лучем,
Яд иссушает тело, как полдневный жар — родник.
У моря синего всегда высок зеленый холм.
На перекрестке осенил меня Старик перстом,
И слезы счастья бороздят его иссохший лик.
Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом.
Меня, целуя, он будил и не жалел о том,
В лучах сияли паруса, глаза и сердолик.
У моря синего всегда высок зеленый холм.
МАКАО [132]
Европы католической сорняк
Расцвел здесь, корни в грунт вплетая,
И пестрыми домишками тесня,
Отроги желтые беспечного Китая.
Святые — в стиле рококо — и, выше, лик Господень
Сулит солидный куш за гробом игрокам.
С борделем в двух шагах, свидетельствует храм,
Что вера снисходительна к природе.
Не нужен страх тебе, терпимости столица,
Перед грехом неискупимым, словно ад,
Крушащий души и могучие державы.
Когда пробьют часы, невинные забавы
Неведенье младенца защитят,
И ничего плохого не случится.
БЛЮЗ БЕЖЕНЦЕВ [133]
Живут в этом городе тысячи душ,
Кому — особняк, а кто — будто уж.
И нет для нас места, милый, и нет для нас места.
Другая страна была отдана нам,
Взгляни-ка на глобус — она еще там.
Но нет нам пути обратно, милый, но нет нам пути обратно.
Вон, тисы на сельском погосте растут,
И те, по весне, обновляют листву.
На что паспорта не способны, милый, на что паспорта не способны.
И консул изрек, не подняв головы:
" Коль нет паспортов, все равно, что мертвы".
Но мы еще живы, милый, мы еще живы.
Пошел в комитет, а там вежливый клерк
Сказал: " После дождика, может, в четверг…".
А куда ж нам сегодня, милый, а куда ж нам сегодня?
На митинг забрел — глас толпы был таков:
" Их пустишь, так сами уйдем без штанов".
Это о нас, ведь, с тобою, милый, это о нас, ведь, с тобою.
Гром слышался с неба и пела там медь,
То Гитлера голос был: " Смерть, всем им смерть! "
И это про нас то, милый, и это про нас то.
Я пуделя видел в жилетке зимой,
Я видел как кошку впустили домой.
Вот так бы немецких евреев, милый, вот так бы немецких евреев.
Хожу я к причалу, — не считаны дни, —
Там плещутся рыбы, свободны они.
Всего-то в трех метрах, милый, всего-то в трех метрах.
Вороны слетались в заснеженный парк,
Живут без политиков, карр, себе, карр…
Потому что они не люди, милый, потому что они не люди.
Приснился мне дом, и в нем тьма этажей,
Там тысяча окон, там тыща дверей.
Но где же там наша, милый, но где же там наша?
Стоял на равнине, сияла звезда,
И тыщи солдат — туда и сюда…
Это по нашу душу, милый, это по нашу душу.
МУЗЫКА ХО [134]
Наложница императора
Евнуху ходит стучать,
Войска на границах копья
Оборотили вспять.
Вазы разбиты, женщины мрут,
Оракулы врут в унисон.
Мы палец сосем. Представленье —
С душком и вгоняет в сон.
Но — Перевоплощенья Акт,
И — тема Хо! — звучит,
Вот, из машины явлен бог,
Неряшливый на вид.
Он роль бормочет, извратив
Один иль два стиха,
Велит всех пленных отпустить,
И опустить врага.
ДИАСПОРА [135]
Как он их пережил — понять никто не мог:
Ведь умоляли же его, чтоб доказал —
Что им не жить без их страны и догм?
И мир, откуда изгнан он, был несравнимо мал,
И как земле быть местом без границ,
Раз Это требует изгнать любви менял.
Приняв страх на себя, он ужас стер с их лиц,
Он роль свою сыграл, как замысел велит,
Чтоб те, кто сир и наг, воистину спаслись.
Пока и места не осталось гнать его в пыли,
В Народ изгнания, куда он был гоним.
И в том завидуя ему, но с ним они вошли
В страну зеркал, где горизонт не зрим,
Где смертных избивать, все что осталось им.
ПЕТИЦИЯ [136]
Сир! Не враг человеков, взываю с колен
Повели извращения нам, будь расточителен:
Ниспошли нам свет и касанье монарших перстов,
Исцеляющее нервный зуд, отпусти на простор
От груди отлученных, исцели лжеца тонзиллит
И комплекс вросшей плевы; пусть закон запретит
Снова и снова тебя приветствовать горячо,
И малодушных исправь шаг за шагом; еще
Тех, кто во мраке, покрой лучами, чтобы взамен,
Замеченные, они изменились, став лучше от перемен.
Огласи каждого целителя в городе, отделив от толпы,
Или в сельских домах, тех, что в конце тропы;
Сравняй с землей дом мертвых и лучезарно взгляни
На новые стили зданий и сдвиги в сердцах им сродни.
АЛОНСО — ФЕРДИНАНДУ [137]
Мой сын, когда под толп галдеж
На трон торжественно взойдешь,
Не упускай из виду воды, ибо
Скипетры тонущие видят там рыбы,
Безразличные к символам сим; нет —
Вообрази корону, лежащую в иле
Со статусом дивана разбитого или
Искореженной статуи; во дни
Когда залпы салютов и стяги — везде,
Помни, бездны ни тебе не завидуют, ни
Королевству твоему призрачному, где
Монарх всего лишь предмет.
Не ожидай помощи от тех, кому дана
Власть принца вразумлять иль ссылаться на
Бич, держа официальную речь,
На открытии памятника Прогрессу, сиречь
Дитя ведя — в руке лилий пучок? Бред!
В их королевских зверинцах живут,
Замалчиваемые тактично, акулы и спрут,
И все происходит по сверенным часам,
Пока те заведены, но не боле,
Потом остается океанская гладь, там
Нет по подписке концертов, да пустое поле,
Где нечего есть в обед.
Только и скажет в душе твоей мгла
То, что не смеют сказать зеркала,
Чего бояться больше — моря, где
Тиран тонет, мантией спутан, воде
Вдова кажет невинную спину, когда
Кричит он, захлебываясь, или края земли,
Где император в рубище стоит, вдали,
Замечает нечто, ковыляющее к нему, пока
Наглецы, глумясь, читают его дневник,
Нечто, шлепающее издалека
С нечеловеческой скоростью; у снов, у них
Учись тому, в чем нужда.
И все же надейся, пусть страхом чреват
Истины Путь, как над бездной канат,
Ибо принц в безопасности, пока он
Верит в то самое, чем был смущен,
Слева в ухо поют сирены о водах и
О ночи, где спит иная держава,
Где смертные пребывают в мире, справа
Ифрит предлагает прекрасный исход
Туда, где мысли чисты, как ни быть, если
Там нет никаких запретов. Вот
Так принцы многие и исчезли,
И нечестивые короли.
Подозревай, коль пройдешь сей искус,
Ясное утро, когда ты и в ус
Даже не дуешь, ты всеми любим,
Стелется низко над гаванью дым,
Голуби заняли место ворон
На куполах, триумфальных арках,
И кавалеры за дамами в парках
Следуют чинно и здешний бедлам
Домом надежным кажется им —
Милым созданьям и славным мужам —
Помни, в отчаянии рушился Рим
Эктабана, Вавилон.
Как места тут мало, и шанс как здесь мал
Примеры подать, явить идеал
Меж зыбкою гладью соленой воды
И скучным песком, где сотрутся следы,
Того, чей удел — отвращенье,
Того, кто веселым отправился в путь
От — вольному воля, до — уж как- нибудь.
Но помни, в конце успешного дня,
Когда головой ты к подушке приник,
Что в шаге одном ото льда и огня
Твой праведный город лежит, и для них
Время его — мгновенье.
Если ж престол потеряешь, ступай
Вслед за отцом твоим в дальний тот край,
Где мысль обвиняет и страсть кажет нос,
Славь обжигающий ноги утес,
За очищение страждущей плоти,
Будь благодарен прибоя волне,
Гордыню смывающей в море, вполне
Можешь довериться проводнику —
Вихрю, когда ты с собой не в ладах,
Путь он укажет тебе к роднику
И к острову в море, где тело и дух
Способны парить на свободе.
И, сидя на палубе, это письмо
Пишу я тебе, с тоской наблюдая,
Как резвых дельфинов плещется стая,
Прочти его, мой Фердинанд,
Когда покинет земную юдоль
Алонсо, твой отец, и некогда король
Неаполя, теперь зовущий Смерть, ликуя,
В надежде обрести покой в душе
И новую любовь, и, слыша звуки мессы,
Он видит статую, готовую уже
Простить мечты несбыточные нам.
|
|
|
