 |
Musee des Beaux Arts
|
|
|
|
(Старые Мастера) [90]
По части мук то были знатоки
Людской породы; и всегда наверняка
Они страдальца вычисляли взглядом
В толпе жующих, отворяющих окно, гуляющих по берегу реки;
Вот: пара стариков благоговейно, страстно
Ждет чудо-первенца — и тут же, рядом
Чужие дети на коньках легко и безучастно
Осваивают пруд у ивняка;
И знали они,
Что, чем ужаснее мука, тем меньше ей
Потребно холста, в идеале — угол, среди возни
Своры местных псов, там, где конь предводителя палачей
Подпирает древо невинным задом.
Рассмотрим " Икара" Брейгеля: с какой ленцой все вокруг
Взирает мимо трагедии; пахарь, сжимавший плуг
Мог слышать вскрик и последний всплеск,
Но падению вряд ли придал значенье;
Солнца свет,
Как и положено свету, выбелил ноги, в зеленке вод
Тающие; а на роскошном паруснике народ,
Глянув было, как мальчик упал с небес,
Невозмутимо отбыл по назначенью.
ВСЕ СНАЧАЛА [91]
Нет, не у этой жизни, не у этой, такой бестолковой,
С играми, снами и кровью, струящейся в жилах.
В месте, опасном для новой души, душе новой
Смерти учиться придется у старожилов.
Кто тут ревнует к компании этой отчаянной
С первых минут и до тех, когда ночь нас объемлет?
Ей, обновленной, печаль отрицать бы печалью,
Смерть подменяя собой. От того-то печаль и дремлет.
Незабыванье — не то, что сегодняшнее забвение
Прошлого дня, когда не к койке прикован, а в силе,
Память — это иное рождение
Утра, которому не простили.
СОЧИНИТЕЛЬ [92]
Мы все — переводим, лишь художник вводит
В видимый мир, где зло и любовь.
На жизненной свалке поэт находит
Образы, что причиняют боль.
|
|
|
От Жизни к Искусству идя, кропотливо
Надеясь на нас, что покроем разлад,
Ноты твои — вот хитрое диво,
Песни твои — вот истинный клад.
Пролей свою суть, о, восторг, наводненьем,
Колена склони и хребты заодно
В наш мир тишины, покоренный сомненьем.
Ты одна, ты одна, о, надмирная песнь,
Не в силах сказать, что мы попросту плеснь
И прощенье свое пролить как вино.
ОТРОЧЕСТВО [93]
Пейзаж однажды напомнит ему материнский профиль,
Он вспомнит, как вершины гор росли и грифель
Отточеный, с любовью отметит названия,
Мест знакомых, узнанных, впрочем, заранее.
По зеленым лугам блуждая, он минует заводь.
Глупым дщерям земным он кажется лебедем и занят
Не обманом головы прекрасной наклон, а поклонением,
" Милая" — плачет милый клюв в милую раковину с воодушевлением.
Под тенистым деревом играет летний оркестрик
" Дорогой мальчик, опасно нести добрые вести,
Радостно миру сему, — будь же храбрым, как эти корни. "
Готовый спорить, он улыбается посторонним.
Обживая день, уже на закате, пророк этот к тому же
Странный привет от страны получает, которой защитник не нужен.
Оркестрик ревет, не прощая, " Оказался ты трусом, мой мальчик. "
И великанша подбирается ближе, стеная: " Обманщик, обманщик. "
НАШЕ ПРИСТРАСТИЕ [94]
Песочные часы нашепчут лапе львиной,
По башенным часам в сады приходят сны.
Как снисходительны они, прощая наши вины,
И как неверно, что они всегда верны.
Рев водопадов извергая или грозы,
Звоня в колокола и проявляя прыть,
Ни льва прыжок, ни самомненье розы
Ты, Время, не смогло досель предотвратить.
Для них, видать, в цене одна удача.
Для нас же — выбор слов, им соразмерный звук
И в радость нам безумная задача.
И Время нас за это не осудит.
Ведь мы не предпочли хождение вокруг
|
|
|
Прямой дороге к нашей сути?
ПУСТЬ ЭТИМ, ЛЮБЯЩИМ, БУДУ Я [95]
Что касается звезд, то, встречая мой взгляд,
Шел бы ты к черту, — они говорят,
Но на земле не в порядке ль вещей
Сочувствия ждать от людей и зверей?
Если же здесь никто, никогда
Равною страстью, как эта звезда,
Сгорая, ответить не может, любя.
Пусть этим, любящим, буду я.
Поклонник, каким я являюсь, звезд,
Что видят меня в гробу, во весь рост,
Не скажет, их видя над головой,
Что скучал я ужасно хоть за одной.
Если же им суждено умереть,
Во мрак непроглядный придется смотреть,
Неба пустого величью учась.
Хотя это потребует не один час.
ПЕТИЦИЯ [96]
Не врагу человеков, господин, милостивый, молю с колен
Повели ему непотребные извращения, будь расточителен:
Сниспошли нам власть и свет, и монаршьей руки касанье,
Исцеляющее невыносимый нервный зуд и расставанье
С грудью матери; излечи лжеца тонзилит
И плевы заросшей разрыв, пусть закон запретит
Снова и снова тебя приветствовать горячо
И, постепенно, малодушных стансы исправь, а еще
Тех, кто в психушке, покрой лучами, чтобы взамен,
Замеченные, они изменились, став лучше от перемен.
Огласи каждого целителя, в городе, отделив от толпы,
Или в сельских домах, тех, что в конце тропы;
Сравняй с землей дом мертвых и лучезарно взгляни
На новые стили в архитектуре и сдвиги в сердцах им сродни.
ПЛАЧ НИЩИХ [97]
" О, чтоб двери открыться и — билет с золотым обрезом,
Отобедать с Лордом Елдой и графиней Асматкой и да не остаться тверезым,
Чтоб кувыркаться, чмокаться смачно и ростбиф румянить железом".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
" Чтобы Гарбо и Клеопатра, со мной непутевой, в океане перьем
На живца ловили, играли, балдели в то время, когда с лучом первым
Петух захлебнется криком, как рты наши ихней спермой".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
" Чтоб шею вытянув, среди желтых лиц стоять, на зеленом дерне
На арабскую стать полагаясь, каурых, соловых и черных,
Предвидя места их, не то что с биноклями дурни".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
|
|
|
" Чтоб паперти этой превратиться в палубу и в парус плутовке-холстине
И свиньей за святым с колокольчиком, вслед нежному бризу по сини
К островам прохладным, тенистым, где огромны дыни".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
" Чтоб эти лавки обернулись к тюльпанам на садовом ложе,
Чтоб мне костылем моим дать каждому купцу по роже,
Когда из цветка его лысая голова торчит, подлого этого и того тоже".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
" Чтоб дыра в небесах и чтоб Петр появился и Павел,
Чтоб святой удивлял наглеца — гляди-ка, никак, дирижабль,
Чтоб всем попрошайкам одноногим он и второй ноги не оставил".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
ЭПИТАФИЯ ТИРАНУ [98]
Он совершенства искал; и, понятную для всех,
Он изобрел поэзию; как на ладони
Безрассудство людей было открыто ему, но не
Менее он интересовался делами армии и флота.
Когда он смеялся, почтенных сенаторов разбирал смех
И дети умирали на улицах, когда плакать ему была охота.
ЭПИТАФИЯ ТИРАНУ [99]
Он совершенства искал; и, понятную для всех,
Изобрел поэзию; безрассудства людей
Он знал, как свои пять пальцев, но, сильней
Его интересовали дела армии и флота.
Когда он смеялся — почтенных сенаторов разбирал смех,
И дети умирали на улицах, когда плакать ему была охота.
ПОГРЕБАЛЬНЫЙ БЛЮЗ [100]
Часы останови, пусть телефон молчит,
Дворняга пусть над костью не урчит,
Дробь барабанов приглушили чтоб,
Дай плакальщицам знак, и пусть выносят гроб.
Пусть банты черные повяжут голубям,
Аэроплан кружа пусть накропает нам
Со стоном — Мертв, и, умножая грусть,
Регулировщики в перчатках черных пусть.
Он был мой Запад, Север, Юг, Восток,
Воскресный отдых, будних дней итог.
Мой полдень, полночь, песня, болтовня.
Я думал — навсегда. Ты опроверг меня.
Не нужно звезд, гаси их по одной,
С луной покончи, солнце- с глаз долой!
И, выплеснув моря, смети, как мусор, лес.
|
|
|
Добра теперь не жди, смотря на нас с небес.
ПАДЕНИЕ РИМА [101]
Волны пирс таранят лбом,
В поле брошенный обоз
Ливнем смят, шибает в нос
Из окрестных катакомб.
Тога нынче, что твой фрак,
Фиск гоняет, как клопов,
Неплательщиков долгов
В недрах городских клоак.
Проституткам надоел
В храме тайный ритуал,
И поэтов идеал
Оказался не у дел.
Заторможенный Катон
Славит Древних Истин свод —
Но в ответ бунтует Флот:
" Денег, жрачку и закон"!
Цезаря постель тепла,
Пишет он, как раб-писец,
" Ох, когда ж всему конец"!?
Легким росчерком стила.
И окидывает взором
Стая красноногих птиц
С кучи крапчатых яиц
Зараженный гриппом город.
Ну, а где-то далеко
Мчат олени — коий век —
Золотого мха поверх,
Молча, быстро и легко.
ТАЙНОЕ СТАЛО ЯВНЫМ [102]
Тайное стало явным, как это случалось всегда,
Рассказ восхитительный вызрел, чтоб близкому другу: " О, да! —
В сквере за чашкою чая, ложечкой тонкой звеня —
В омуте черти, милый, и дыма нет без огня".
За трупом в резервуаре, за призраком бледным в петле,
За леди, танцующей в зале, за пьяным беднягой в седле,
За взглядом усталым, за вздохом, мигренью, прошедшей враз
Всегда скрывается нечто, не то, что высмотрит глаз.
Ибо, вдруг, голос высокий запоет с монастырской стены,
Гравюры охотничьи в холле, запах кустов бузины,
Крокетные матчи летом, кашель, пожатье руки,
Всегда существуют секреты, сокрытые эти грехи.
" И этот секрет открылся, как это случалось всегда, " [103]
И этот секрет открылся, как это случалось всегда,
Рассказ восхитительный вызрел, чтоб близкому другу: " О, да! "
В сквере над чашкою чая, ложечкой тонкой звеня:
" В омуте черти, милый, и дыма нет без огня. "
За трупом в резервуаре, за привиденьем в петле,
За леди, танцующей в зале, за всадником хмурым в седле,
За взглядом усталым, за вздохом, мигренью, прошедшей зараз,
Всегда сокрыта история, иная, чем видит глаз.
Ибо, вдруг, голос высокий запоет с монастырской стены,
Гравюры охотничьи в холле, запах кустов бузины.
Крокетные матчи летом, поцелуй и пожатье руки,
Всегда существуют секреты, интимные эти грехи.
КТО ЕСТЬ КТО [104]
Листок бульварный вам все факты принесет:
Как бил его отец, и как он, дом покинув,
Сражался в юности, и то, что, в свой черед,
Великим сделало его, на подвиги подвигнув.
Как он охотился, рыбачил, открывал моря
К вершинам гор карабкался, боясь до тошноты.
Новейшие биографы его твердят не зря:
|
|
|
Любя, он пролил море слез, как, в общем, я и ты.
А та, кто изумляет критиков иных,
По ком он так вздыхал, свой дом не покидала,
В нем хлопоча чуть-чуть, хотя, вполне умело;
Могла еще свистеть и долго в даль глядела,
Копаясь днем в саду, и редко отвечала
На длинные послания его, но не хранила их.
" О, что долину, взгляни, разбудило" [105]
О, что долину, взгляни, разбудило
Будто то грома раскаты, раскаты?
Это солдаты в красных мундирах, милый,
Это идут солдаты.
О, что там так ярко всю даль осветило,
Я вижу ясно, это не просто, не просто?
Отблески солнца на ружьях их, милый,
И легка их поступь.
О, сколько оружья, двум войскам б хватило,
Зачем же им столько, сегодня, сегодня?
Да это ученья обычные, милый,
Или же кара Господня.
О, что намерения их изменило,
Уже миновали селенье, селенье?
Приказ получили иной они, милый,
Ты — почему — на колени?
О, может приказано, чтоб поместили
В больничке; им доктор поможет, поможет.
Но раненых, вроде, не видно там, милый,
Да и коней стреножат.
О, старому пастору власть не простила
За то, что с амвона грозит им, грозит им?
Но церковь они миновали милый,
Не нанеся визита.
О, фермеру с рук до сих пор все сходи
Кто ж им, лукавым, обижен, обижен?
Нет, мимо фермы бегут они, милый
Все ближе и ближе.
О, где ж твои клятвы — вдвоем, до могилы,
Куда ты? Останься со мною, со мною,
Ну что ж, не сбылись обещания, милый,
Мне время — расстаться с тобою.
О, у ворот уже сломан замок
Что ж во дворе псы не лают, не лают?
По полу топот тяжелых сапог.
И их глаза пылают.
БЛЮЗ РИМСКОЙ СТЕНЫ [106]
Над вереском ветер. Сыч воет в лесу.
Вши под туникой и сопли в носу.
Дождь барабанит, дырявя мой шлем,
Я стражи на Стене, но не знаю зачем.
Туман подползает сюда из низин,
Подружка в Тангрее, я сплю один.
Аулус у дверей ее шляется гордо,
Противны манеры, тем более морда.
Пусть рыбе кадит христианин Пизон,
В молитвах его поцелуй невесом.
Кольцо, что дала, я отбросил — не нужно!
Хочу я подружку и плату за службу.
Когда б с одним глазом я был ветеран,
Я бил бы баклуши, плюя в океан.
GARE DU MIDI [107]
Неприметный скорый с юга, суета
на перроне, в толпе лицо, коему собрать
с галунами оркестр мэр не удосужился, но
отвлекает взгляд что-то по поводу рта
с тревогой и жалостью, несмотря на холод,
валит снег. Сжимая руками немудреную кладь,
он выходит стремительно, инфицировать город,
чье ужасное будущее предрешено.
МОНТЕНЬ [108]
Из окна библиотеки мог видеть он
Кроткий пейзаж от грамматики в страхе.
И города, где лепет — принудителен,
И провинции — если заикаешься — кончишь на плахе.
Когда Реакция начнет народ мутить,
Не много же ей возьмет, надменной и бесполой,
Обильную страну вообще оставить голой,
Оружье Плоти дав, чтоб Книгу победить.
Столетью зрелому продлиться не дано,
Когда благоразумной чернью правят бесы.
И сладострастное дитя любовь зачать должно,
Сомненье сделав методом познанья,
Кокоток письма содержаньем мессы
И леность чистым актом покаянья.
БРЮССЕЛЬ ЗИМОЙ [109]
Разматывая струны улиц, куда — бог весть,
минуя фонтан молчащий или замерзший портал,
город от тебя ускользает, он потерял
нечто, утверждавшее — " Я есть. "
Только бездомные знают — есть ли,
местность обычно к скромным добра,
несчастья их собирают вместе
и зима завораживает как Опера.
Ночью окна пылают в богатых домах, так
фермы горят, обращая окрестности в прах,
фраза наполнена смыслом, что твой фургон,
взгляд собеседника опережает твой — кто он?
И за пятьдесят франков купит право чужак
согреть этот бессердечный город в своих руках.
" Хочешь милого увидеть, " [110]
Хочешь милого увидеть,
И не выть в тоске?
Вот он в сумраке с борзыми,
Сокол на руке.
Не подкупишь птиц на ветке
Чтоб молчали. Прочь
Не прогонишь солнце, зыркнув,
Чтоб настала ночь.
Ночь беззвездна для скитальцев,
Ветер зол зимой.
Ты беги, посеяв ужас
Всюду пред собой.
Мчись, пока не станет слышен
Плач извечный волн.
Выпей океан бездонный.
Ох, и горек он.
Там, в обломках корабельных,
Где песок зыбуч,
Отыщи, сносив терпенье,
Золоченый ключ.
Путь тебе к мосту над бездной,
На краю земли.
Купишь стража поцелуем
Проходи. Вдали
Замок высится безлюдный.
Ты успела в срок.
Поднимайся по ступеням,
Отопри замок
Позади сомненья, страхи,
Проходи сквозь зал;
На себя взгляни, сдувая
Пауков с зеркал.
За панелью ножик спрятан
Видишь? Молодец!
Нож воткни себе под сердце.
Лживей нет сердец.
ТЕ, ОДИНОКИЕ, КТО ИХ ВЫШЕ [111]
В шезлонге, в тени, я удобно лежал
И думал под шум, что мой сад издавал,
Разумно природой устроено, знать, —
От птиц и растений дар речи скрывать.
Вдали некрещенный щегол пролетел
И все что он знал, на лету и пропел.
Цветы шелестели, ища, так сказать, пару.
А коль не судьба, самим пароваться в пору.
Из них никто не способен на ложь,
Никто не изведал предсмертную дрожь
И, перед временем зная свой долг,
Ритмом иль рифмой сквитаться не смог.
Так пусть оставят язык тем, одиноким, кто их выше,
Кто дни считает и по точному слову томится. Мы же,
Со смехом и плачем нашим, тоже шума основа:
Слова лишь для тех, кто держит слово.
ДИАСПОРА [112]
Но как он уцелел — понять никто не мог:
Не сами ли они его внушить им умоляли,
Что им не жить без их страны и догм,
Что есть один лишь мир, из коего они его изгнали.
И может ли земля быть местом без границ
Раз Это требует, чтобы любви пределы пали?
Все приняв на себя он ужас стер с их лиц,
Он роль свою сыграл, как замысел велит,
Чтоб те, кто слаб и сир, воистину спаслись.
Пока и места не осталось гнать его в пыли,
Кроме изгнания, куда он был гоним.
И в том завидуя ему, за ним они вошли
В страну зеркал, где горизонт незрим,
Где смертных избивать — всё, что осталось им.
" Что у тебя на уме, мой бездельник, " [113]
Что у тебя на уме, мой бездельник,
Мысли, как перья, топорщат твой лоб:
С кем переспать бы, занять что ли, денег,
Поиск сокровищ иль к сейфу подкоп?
Глянь на меня, мой кролик, мой соня,
Дай волю рукам и, знакомое, всласть,
Исследуй движеньем ленивой ладони,
Помедли у теплого дня на краю.
С ветром восстань, мой змий, мой великий,
Пусть птицы замолкнут и свет станет мглой.
Оживи на мгновенье, пусть ужас, пусть крики,
Вырви мне сердце и мной овладей.
В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ [114]
В ярких плащах, подходящих к предстоящему,
Сошлась на время духовная и мирская власть
Мирить вечность со временем и класть
Камень в основу здания брака. К вящему
Удовольствию продажного человечества в эти дни
В городе, переполненном шпионами, гудящему.
Двери захлопнулись наконец; сообщено, что вердикт готов
И найдены формулировки, основа спасения,
Навсегда и, что истинные отношения
Между Агапе и Эросом определены.
Горожане вывесили флаги в знак примирения,
Мужики танцевали и жарили на улицах быков.
Когда все разошлись, примчались с новостями четыре гонца:
" Враждебные племена движутся у Западных границ,
На Востоке Девой зачатый сын снова идет в мир сей,
Южные порты кишат евреями, не в предверьи ль конца?
В Северных провинциях обмануты люди
Тем, кто заявляет, что десять звезд, а не семь. "
И кто увенчал городского совета гранит
Озлобленным криком стариков, уставших уже совсем:
— Postrernun Sanctus Spirifus effudit?
РАЗДЕЛ [115]
Беспристрастный, по крайней мере, он достиг своей цели,
Страны, которую он был послан разделить, не видя доселе,
Где два фанатичных народа стали врагами.
С разными своими диетами и несовместимыми богами.
" Время, — напутствовали его в Лондоне, — не ждет. После всех раздоров
Слишком поздно для взаимного перемирия или разумных переговоров.
Единственное решение теперь лежит в разделе.
Вице-король думает, как вы увидите из его послания,
Тем лучше будет, чем меньше Вас будут видеть в его компании,
Так что не рассчитывайте на него; как Вы хотели,
Мы дадим вам четырех судей, двух индуистов и двух мусульман,
Для консультаций, но заключительное решение принимать Вам. "
Взаперти, в уединенном поместье, с охраной из доверенных лиц,
Патрулирующих сад, дабы держать подальше наемных убийц,
Он взялся определять судьбу миллионов, наконец, на деле,
Карты, бывшие в его распоряжении, совсем устарели
И перепись населения определенно врала или почти,
Но не было времени их проверить или инспекцию провести
Спорных областей. Жара пугала, как марево вдалеке,
И вспышка дизентерии держала его постоянно на поводке,
Но в семь недель все было сделано, границы определены,
И континет разделен, худо-бедно, на две страны.
На следующий день он отплыл в Англию, где быстро забыл
Это дело, как и подобает хорошему юристу. " Боюсь, — говорил
Он своем клубе, — возвращаться, чтобы кто-нибудь не подстрелил. "
АВГУСТ 1968 [116]
Монстр делает все, на что монстр горазд —
Деянья, немыслимые для нас.
Один лишь ему недоступен трофей —
Косноязычен он в речи своей
О стране покоренной, не снесшей обид,
Средь тех, кто отчаялся или убит.
Монстр шествует важно и смотрит в упор,
Пока его рот несет всякий вздор.
ДВОЕ [117]
Что он сделал такого, за что не мил?
Если хочешь знать — он нас оскорбил:
Ну, да —
Мы сторожим колодцы, мы с оружьем в ладах,
Нам смешно, что мы вызываем страх.
Мы — счастье; но мы и беда.
Ты — город, а мы — часы у ворот,
Мы — стражи, в скале охраняем вход.
Двое.
Слева — стоим и справа — стоим
И неотрывно, поверь, следим.
За тобою.
Право же, лучше не спрашивать нас
Где те, кто смел нарушить приказ.
О них забудь.
Мы были рифом для тех, воронкой в воде,
Горем, ночным кошмаром, где
Не розами — путь.
Оседлай журавля и учи слова моряков,
Когда корабли, полные птиц, с островов
В гавань войдут.
В таверне трави о рыбалке, о ласках чужих жен,
О великих мгновеньях в жизни, которых лишен
Ты, тут.
Местная так говорит молодежь:
" Мы верим ему, где другого найдешь? " —
А мы добры,
От немощной похоти твоей устав;
Пусть не по вкусу тебе, но блюди устав,
Нам все равно — до поры.
Не воображай, что нам невдомек —
То, что сокрыть ты тщательно смог,
Взгляд выдаст вполне:
Ничего не сказав, ничего не свершив,
Не ошибись, будь уверен, я жив —
Не танцевать же мне —
Ты ж упадешь на потеху всем им.
Поверх садовой стены мы следим —
Как там ты.
Небо темно, как позора пятно,
Что-то, как ливень, низвергнется, но
Это не будут цветы.
Поле, как крышка, вспучится, знать,
Все обнажив, что лучше б скрывать.
А потом,
Не говори, что глядеть недосуг,
Лес подойдет, становясь вокруг
Смертельным серпом.
Болт заскрипит и раздастся удар,
И за окном проплывет санитар —
Ный вэн
И появляются спешно, мой друг,
Женщина в темных очках и горбатый хирург,
И с ножницами джентельмен.
Ожидай нас каждый миг,
Так что придержи язык
И — без рук!
Сад мети, сам чистым будь,
Петли смазать не забудь. Помни о нас —
Двух.
ЭПИТАЛАМА [118]
Ты, кто вернулся вечером на узкое свое ложе,
В мыслях печальных имя одно повторять печально, и ты, тоже,
Кого еще никто не касался, и ты, бледный любовник, который рад
Это дом покинуть утром, в поцелуях от макушки до пят,
Вы, юные мальчики, не старше четырнадцати лет,
Начинающие только понимать, что имеет в виду поэт.
Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.
Не школу или завод новый прославить, а по другой причине,
Сегодня мы песнь посвящаем женщине и мужчине.
О, повар, континентальным искусством блесни, наконец,
Празднуя соединение двух любящих сердец.
Слуги, будьте проворны и, незаметны, вы, пажи, тож,
Славя бога, имя которого, изреченное, есть ложь.
Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.
Уже он явил нам ласточек, минувших лилий Сциллу,
Скользящими друг за другом под мостами Англии; применив силу,
Совершил кражу со взломом, найдя желанный пестик —
Освободившись от пыльцы назойливой над сверкающим предместьем.
Он ведет нас вверх по мраморным ступеням, и по его велению
Души и тела сочетаются по красоте и вожделению.
Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.
Но не только это мы воспеваем, а любовь, ту, что свыше:
Пусть кота мурлыканье сегодня станет воплем на покатой крыше,
Пусть сын вернется вечером к маме, в окно глядящей с испугом,
Пусть викарий подталкивает юного хориста в темный угол.
И саду цвести этим вечером, как расцветает он раз в сто лет,
Пусть прислугу-за-все поймают на лестнице, исполняющую минет.
Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.
И пусть хоть на час заключат перемирье враги,
Пусть дядя племянику великодушно оплатит долги,
Пусть нервной хозяйке обед невкусный простится,
Пусть вора отпустит, поверив вранью, полиция.
Пусть избежит порки обычной мальчик, пойманый с сигаретой,
Пусть сегодня блядь даром даст то, за что платят звонкой монетой.
Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.
Пусть срединной стране гарантируют к морю выход,
И полуночник в лаборатории, для всеобщих выгод
Откроет, провода распутав, то, чего не смог до сих пор,
И астматичному клерку приснится ночью, что он боксер.
Пусть бессердечных исполнится эта мечта — страсть за страсть.
О, дай же малодушному ну хоть на час, эту власть!
Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.
СЛОВА [119]
Все возникает со сказанной фразой.
Все абсолютно — все вещи, весь свет.
Это говорящий сомнителен, а язык не солгал ни разу:
Ибо средь слов слов для слов лжи просто нет.
Ее синтаксис быть очевидным обязан,
Смертный не может нарушить запрет
Времена изменять, ублажая разум.
Взять, например, аркадский злосчастный сюжет.
Так в сплетнях проводить ли нам досуг;
Где факты истинны для нас, когда их смысл высок,
Или стихами очаровывая слух?
Не наша ль речь случайная нам объясняет рок,
Как танцем, древние, сходясь в волшебный круг,
Как рьщарь, на скрещении дорог?
АРХЕОЛОГИЯ [120]
Лопата археолога
Углубляется в жилища,
давно оставленные,
извлекая свидетельство
образа жизни,
вряд ли теперь возможный
и про который ему мало есть что сказать,
поскольку слова подтвердить нечем.
Счастливчик!
Знанием можно воспользоваться,
но отгадывать загадки всегда
занимательней, чем познавать.
Известно наверняка, что Человек,
то ли со страха, то ли любя,
всегда хоронил своих мертвецов.
Что разрушило город —
вулкана изверженье,
разбушевавшаяся река
или человечья орда,
жадная до славы и рабов —
видно с первого взгляда
и мы уверены вполне,
что, как только дворцы были возведены,
их правители,
пусть даже пресыщенные женской лаской
и умиротворенные лестью,
сразу начинали изнывать от скуки.
Но должна ли яма для зерна
Означать голодный год?
А отсутстие монет
за какой-то период предполагает
глобальную катастрофy?
Может быть. Может быть.
Фрески и статуи
дают намек на то,
чему поклонялись наши Отцы,
но кто объяснит,
отчего oни краснели
или пожимали плечами?
Поэты донесли до нас их мифы,
но Те-то от кого их взяли?
Вопрос неразрешимый.
А норманны, услышав грохот грома,
ужель серьезно верили они,
что это Тора молот?
Готов здесь я побиться об заклад,
что люди мифом развлекались,
словно сказкой
и подоплека их наивной веры
в том, чтобы найти предлог
для ритуальных действий.
Tолько в обрядах
можем мы отречься от чудачеств
и обрести утраченную цельность.
Не то чтоб всем подобным ритуалам
должны мы равно доверять,
иные омерзительны и вряд ли
одобрил бы Распятый,
скажем, бойню,
чтоб ублажить Его, затеянную нами.
|
|
|
