 |
Глава VIII
|
|
|
|
20 июля, как обычно, я отправился на прогулку по Кампо дей Морти. Закурил трубку, остановился и, как принято в этой стране, заказал чашечку кофе. И тут ко мне подходит турок лет пятидесяти и начинает говорить по-французски. Оказывается, он уже много недель постоянно следит за мной и только позавчера узнал от гражданина Руфена, секретаря посольства Франции в Константинополе, что я поляк. Именно поэтому он не побоялся подойти ко мне и дать кое-какие полезные советы.
Человек признался, что по происхождению он француз. В двадцатилетнем возрасте стал вероотступником. Его турецкое имя – Ибрагим. Судя по умению вести разговор, он много путешествовал и получил неплохое образование. Во время предпоследней войны попал в плен к русским. Но счастье ему улыбнулось: он и еще трое турок вырвались из плена и дошли до Варшавы, где их по-человечески встретили и бескорыстно во всем помогли. А Ибрагиму, владеющему французским языком, было оказано столько уважения и доброжелательности, что он до сих пор забыть не может свое пребывание в Польше. Он рассказал мне о польском короле, о его братьях, о некоторых высокопоставленных государственных деятелях, с которыми был знаком. Я услышал много верных и точных суждений о деловых и личных качествах этих людей. Он восторженно вспоминал дам, которым был представлен, и даже похвастался, что повсюду его называли красавцем-турком. Ибрагим утверждал, что ему предлагали остаться на постоянное жительство в Польше, однако обстоятельства, которые он не пожелал раскрывать, вынудили его уехать на приемную родину. Здесь он стал достаточно влиятельным человеком, разбогател и занял прочное положение, породнившись с семьей предыдущего великого визиря.
|
|
|
Ибрагим не скрывал, что чувство благодарности за то, как его приняли в Варшаве, породило в нем интерес к польскому народу, и он всегда был в курсе всех событий в Польше.
Мой новый знакомый догадывался, что мое пребывание в Константинополе так или иначе связано с Польшей и ее нынешними трудностями. Он старался убедить меня, что, несмотря на все уважение, которое оказывалось представителю Французской республики, посол России имел значительно больший авторитет в Константинополе. По мнению Ибрагима, российский дипломат был действительно умным и мудрым человеком, который не жалел денег на расширение круга приверженцев России в Турции. А Вернинак делал упор на триумфальные победы французских войск и на свой надменный деспотический тон в общении с турецкими министрами, совершенно не думая о щедрых дарах на приобретение новых друзей Франции.
Ибрагим уверял меня, что единственным человеком, кто испытывал к французам добрые искренние чувства, является великий государь. Если же в министерстве и найдется несколько чиновников, выдающих себя за сторонников французской государственный системы, то это подхалимы. Из страха либо лести они только притворяются, что разделяют чувства своего хозяина, и получают выгоды, поддерживая интерес правителя к нововведениям во Франции. В целом же, по мнению моего собеседника, туркам не нравились эти новшества, хотя его соотечественники любили французов и ненавидели русских. Причиной тому было следующее: русские причинили туркам много горя, а во французах они надеялись увидеть своих друзей и союзников, которые их защитят и пойдут войной на Россию.
«В нашей стране, однако, – заявил Ибрагим, – от народа ничего не зависит. Все решает правительство. И хорошо еще, что на его решения могут оказывать воздействие либо страх, либо золото».
Рассказал он мне и о Декорше, предшественнике Вернинака. Французский дипломат любил надевать длинную шубу, феску и мог часами просиживать в кафе, подробно излагая потрясающие, почти сказочные новости о достижениях французов. Декорш так высоко превозносил Францию, так страстно говорил о ненависти французов к русским и об их теплом отношении к туркам, что свободных мест не было не только в кафе, но и в ближайших лавочках. Люди ловили каждое его слово и видели в нем нового пророка. Однако пока народ восторгался речами Декорша, в Париже уже решался вопрос о его отзыве из Константинополя.
|
|
|
«Я часто встречался с Декоршем, – добавил Ибрагим, – и мне было интересно наблюдать, как его воспринимали окружающие. Хотя на мне турецкий фрак, сердце у меня французское, и я от всей души желаю добра этой стране».
С Вернинаком Ибрагим тоже был знаком, но виделся с ним редко, так как находил в нем много высокомерия, тщеславия и умственной лени. По мнению моего собеседника, Вернинаку не удалось достичь успехов в Константинополе, потому что он лишен таланта общения с людьми, не умеет нравиться им, и в особенности из-за того, что никогда не делал никаких подарков от имени своего правительства.
Приближалась ночь, и мы расстались. Ибрагим пообещал вернуться к нашему разговору и порою передавать мне необходимые сведения, когда мы случайно встретимся в этом же месте. Приходить ко мне домой было небезопасно, так как это могло вызвать подозрения у представителей некоторых иностранных держав.
Перед самым уходом Ибрагим предупредил меня, что молодой грек Дмитрий, которого я взял к себе на службу, является шпионом. Каждый день, утром и вечером Дмитрий посещает русскую миссию и докладывает о моих делах, о людях, с которыми я встречаюсь, о получаемых и отправляемых мною письмах. Более того, по наблюдениям Ибрагима, еще несколько греков ходят за мной по пятам и шпионят, как только я появляюсь на улицах Пера. В довершение всего Ибрагим попросил принять во внимание, что посол России прекрасно осведомлен обо всем, что делается в канцелярии Вернинака, в том числе и о моих визитах к нему[64].
30 июля я сообщил депутации о приезде в Константинополь гражданина Эмиля Годена. Он прибыл из Бухареста в сопровождении поляка по фамилии Дениско. При Декорше Эмиль Годен был первым секретарем посольства в Константинополе. После отъезда главы миссии являлся временным поверенным в делах, а когда руководство посольством взял на себя Вернинак, Годен был назначен посланником в Валахии и Молдове, где проявил себя как настоящий республиканец и искренний друг поляков[65].
|
|
|
Я проинформировал парижских соотечественников, что Вернинак получил неподтвержденные сведения о вступлении русских в Галицию. Не вызывало сомнений, однако, что после ряда поражений персидской армии от российских войск правительство Персии обратилось с просьбой о помощи к Оттоманской Порте в соответствии с договором между обоими государствами. Двадцатитысячная турецкая армия вышла из Адрианополя и направилась в сторону Филиппополя. Правда, не совсем ясно было, насколько далеко она продвинулась.
Я известил депутацию, что несколько дней назад Вернинак предложил вместе с ним пересечь канал и побывать в Азии. Он обещал организовать обед с хорошо известным мне человеком, который знает немало интересных подробностей о положении дел на моей родине.
Я был очень удивлен, когда увидел перед собой господина де Ла Тюрби, которого частенько видел в Петербурге в 1793 году. В ту пору он был министром сардинского короля. На этой должности он находился семь лет, хорошо знал Россию, и мы как завороженные слушали повествование бывшего министра.
Он подробно рассказал, как в Петербурге восприняли польское восстание 1794 года. Одни симпатизировали восставшим. Другие занервничали и забеспокоились. А больше всего толков велось вокруг просчетов и ошибок руководителей восстания и причин его поражения.
Де Ла Тюрби уточнил, что с польскими пленными, находящимися в Петербурге, обращаются хорошо, но основная часть захваченных в плен поляков сослана в Сибирь. Тюрьма, в которой сидит Костюшко, – это вполне удобное жилище. Там он может читать, рисовать, работать за токарным станком. У Игнация Потоцкого тоже приличные условия. Окна его квартиры выходят на улицу, откуда прохожие могут видеть узника. Зубов, как всегда, на коне. Его секретарь Альтести, попавший в немилость, на некоторое время был отстранен от дел, но сейчас вновь в фаворе.
|
|
|
Численность русской армии в Польше, со слов господина де Ла Тюрби, достигла ста восьмидесяти тысяч человек. Войска растянулись в линию от Либавы до границы с Турцией. Сорокатысячной армией командовал князь Репнин, шестидесятитысячной – Румянцев и восьмидесятитысячной – Суворов, который отвечал за охрану южных границ России. Впрочем, господин де Ла Тюрби был склонен считать эти цифры завышенными, и в войсках Суворова, по его мнению, было не более шестидесяти тысяч бойцов, с которыми командующий проводил бесконечные учения и маневры. Теперь, после предательства Швеции, именно эти войска могли реально угрожать Турции.
Господин де Ла Тюрби только что проехал всю Польшу, десять дней пробыл в Витебске в Белой Руси и на все лады восхвалял энтузиазм, силу и патриотизм поляков, которые потерпели поражение только в силу неблагоприятно сложившихся обстоятельств. Один за другим он приводил факты, когда поляки не скрывали своей ненависти к русским, в том числе и в провинциях, которые мы потеряли после первого раздела Польши в 1773 году.
Рассказ де Ла Тюрби так поразил Вернинака, что он не только написал отчет об этой встрече французскому правительству, но и подготовил проект, согласно которому поляки могли переходить к активным действиям, как только они соберутся в достаточном количестве в Валахии и Молдове. Вернинак прислал мне этот проект. Он был очень похож на план, ранее представленный польской депутацией в Париже. Правда теперь, когда стало ясно, что Стокгольм и Петербург пошли на сближение, возникло много сомнений, что турки приступят к активным военным действиям. Вполне вероятно, что такую активность могли стимулировать маневры польских военных на турецких границах либо присутствие французского флота в районе Архипелага.
Завершая свой отчет депутации, я указал, что турецкое министерство чинило много препятствий для вступления в должность Стеммати в качестве консула Франции в Валахии. Главной причиной здесь было греческое происхождение кандидата. В конце концов, веские доводы и даже угрозы главы французской миссии в Константинополе сделали свое дело, и турецкое ведомство уступило.
8 августа представители Галиции Рымкевич и Яблоновский получили письма от своих доверителей с претензиями за непростительное бездействие, когда само время и обстановка требовали конкретных дел. В письмах также содержались упреки за молчание представителей, которое в Галиции никто не мог понять и объяснить.
|
|
|
Подобные упреки приходили и в мой адрес из Дрездена и Венеции. Кое-кто даже пытался обвинять нас за упадок духа и равнодушие в рядах наших соотечественников в Польше.
Для того, чтобы поднять настроение моих сограждан и донести до них всю правду, я принял решение направить полковника Яблоновского[66] в Галицию с поручением довести до сведения жителей, поддерживающих краковский акт конфедерации, всю информацию о моей работе в Константинополе. Затем Яблоновский должен был поехать в Варшаву и, если позволят обстоятельства, встретиться с нашими общими друзьями и подробно рассказать им, чем мы занимаемся в Константинополе. После этого Яблоновскому предстояла поездка в Париж, где он должен был поделиться сведениями об обстановке в Галиции и Польше. По моей просьбе Яблоновский увез с собой корреспонденцию для депутации в Париже, а также мои письма Барсу, Выбицкому, Прозору и другим. В этих письмах я убеждал всех в необходимости восстановления единства и согласия соотечественников в Париже.
10 августа пришлось отложить отъезд Яблоновского до прибытия курьера с новостями из Парижа, которых я уже довольно давно не получал.
Перед моим приездом в Константинополь Вернинак использовал поляка Дениско с той же целью, с которой Яблоновский теперь собирался ехать в Галицию и Польшу. Вместе с Эмилем Годеном Дениско недавно вернулся из Бухареста, так и не выполнив поставленной перед ним задачи. Вернинак рекомендовал мне сразу же отправить его и недавно прибывших польских офицеров в Бухарест. Содержать их было дороговато, а главное, что их нахождение в Константинополе доставляло определенные неудобства турецкому министерству. Непросто было мне добиться, чтобы Дениско и Жодкевич остались здесь на моем содержании.
В тот же день, 10 августа, более двухсот французов, проживающих в Константинополе, собрались во дворе резиденции Вернинака, чтобы отметить национальный праздник. Был роскошный обед. Все радовались, веселились. Звучали заздравные тосты, в том числе и за благополучие Польши. После отъезда Декорша такое я слышал впервые. Все французские гости с восторгом отзывались о моей родине.
12 августа получил письмо от гражданина Ксаверия Дамбровского из Бухареста. Он сообщал, что прибыл в этот город, имея указание и инструкции польской депутации о работе в качестве представителя в Валахии и Молдове. Поскольку на этот счет у меня не было никакой информации, я ограничился довольно сдержанным ответом.
В тот же день, гуляя по Кампо дей Морти, встретил турка Ибрагима. После нашего первого свидания я виделся с ним много раз, но ничего интересного от него не услышал. Теперь же он со всей уверенностью заявил, что все попытки Вернинака воздействовать на турецкое правительство, чтобы оно утвердило назначение Стеммати консулом в Бухаресте, бесполезны, так как имеется давний указ султана, который не позволяет иностранным правительствам использовать греков в таком качестве. По секрету Ибрагим рассказал, что со дня на день в турецком министерстве произойдут большие перемены, и Россия значительно усилит свое влияние на руководство Турции. Он добавил, что Россия подкупила фаворита матери султана, который выступает против войны с русскими, борется со всеми нововведениями и имеет огромный вес в правительстве.
17 августа в отчете для депутации я сообщил, что французские офицеры, отправленные Вернинаком для несения службы в персидской армии, доберутся до театра военных действий через двадцать дней. Четыре недели им понадобилось на то, чтобы прибыть в Багдад, и еще семнадцать дней, чтобы добраться до населенного пункта, откуда они отправили свое первое донесение. Их прекрасно встретили на границе, затем по ходу движения оказывали радушный прием и снабжали всем необходимым. Французов заверили, что их тепло примет сам Мехмед-хан, возглавивший трехсотпятидесятитысячную армию для борьбы с Россией.
Я написал также, что около двадцати дней между Вернинаком и турецким министерством царило взаимное непонимание. Все инициативы и предложения французского представителя в турецком ведомстве услышаны не были. Вернинак не только выразил свое недовольство, но и дал понять, что будет вынужден покинуть Константинополь, если и впредь его заявления от имени Французской республики останутся без внимания.
Не на шутку встревоженный великий визирь прислал к Вернинаку своего зятя, который заверил, что его тесть всегда был и остается преданным интересам Франции. И если все же турецкое министерство несвоевременно реагировало на обращения Вернинака и в своих ответах давало слишком расплывчатые формулировки, то виной тому – один-единственный человек, который очень скоро лишится своей должности и будет заменен. Доверенное лицо великого визиря также сообщило, что отношения между Россией и Турцией испортились до такой степени, что осталось лишь формально объявить войну.
Я присутствовал при этой беседе, и Вернинак попросил меня о ее содержании доложить в Париж. Поразмыслив, он усомнился, что Турция начнет войну до конца нынешнего года, так как войска, дислоцированные на азиатской территории, уже получили приказ о возвращении в расположение своих частей. А вот весной будущего года война станет неизбежной. И, как обычно, Вернинак посоветовал полякам не терять терпения и стойкости, беречь силы и т. д. и т. п.
Свой подробный отчет я дополнил новостью, полученной в самый последний момент: отстранены от своих должностей министр иностранных дел и главный драгоман Оттоманской Порты. Место первого занял Аскир-эфенди, служивший когда-то послом в Петербурге, а второго – князь Ипсиланти, сын бывшего господаря Валахии.
20 августа встретился с турком Ибрагимом, к которому я стал относиться с большим доверием после предсказанных им перемен в министерстве. Он охарактеризовал нового министра как чиновника, лишенного всяких способностей, а Ипсиланти – как умного и очень образованного человека. И тот и другой симпатизируют России. Ибрагим вновь посетовал на то, что руководство Франции прислало сюда такого ленивого и пассивного дипломата как Вернинак, который палец о палец не ударил, чтобы хоть как-то помешать росту авторитета и влияния посла России среди членов правительства.
Мой собеседник уточнил, что уволенных в отставку министра и князя Мурузи ждет ссылка. Последнего должны были сослать на остров Кипр, но большие деньги помогли ему получить разрешение на проживание на острове Хиос. Его брата, господаря Валахии, тоже лишили должности и поставили на его место князя Ипсиланти, отца нового драгомана. По всей видимости, грозит отставка и господарю Молдовы Каллимаки, которого должен сменить князь Суза.
По информации Ибрагима, великий визирь не удержится на своем посту, и на смену ему скорее всего придет Хаки-паша, командовавший войсками, которые воевали с мятежниками в Румелии. Ссылаясь на надежные источники, Ибрагим утверждал также, что бывший великий визирь Юсуф-паша, прославившийся своими военными подвигами, отозван из армии и уже едет в Константинополь, где ему предложат если не пост великого визиря, то, по крайней мере, должность крупного военачальника.
|
|
|
