О революционерах и Крупской

ЮриЙ Калинин

Навстречу

Утренней

Заре

Воспоминания о детстве

Ростов-на-Дону

201 7

 

 

ББК

К

 

Автор выражает признательность Белоусовой О.В.,           Гонкову В.А., Калининой Н.Н., Шляхтову Н.А. за помощь в подготовке и издании настоящей книги.

 

 

В книге воспоминаний художника, писателя, участника Великой Отечественной войны Юрия Алексеевича Калинина о детских годах, проведённых в 1934-1941 гг. в детдоме, который находился в бывшей усадьбе графов Уваровых "Поречье" в Можайском районе Подмосковья, автором представлены подлинные свидетельства времени - события и факты, быт и нравы советского детдома довоенных лет, а также даётся целостный взгляд на историко-социальные и нравственные аспекты жизни.

 

© Юрий Калинин, 2017 г.

«Навстречу утренней заре»

Об авторе

Юрий Алексеевич Калинин родился 5 апреля 1929 г. в Сталинской (ныне – Донецкой) области. Из семьи реп­рессированных казаков. С малых лет воспитывался в детских домах, в том числе в Детском городке им. В.И. Ленина (бывшая усадьба графов Уваровых «Поречье» в Московской области).

Участвовал в Великой Отечественной войне в составе дейст­вующей армии будучи воспитанником – сыном полка 47-й гвардей­ской и 270-й стрелковой Демидовской Краснознамённой дивизии. Воевал в центральных и южных регионах России, участвовал в освобождении Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии. Был тяжело ранен. Награждён орденами Славы, Отечественной войны и медалями. В послевоенное время трудился на рудниках и шахтах Урала, Воркуты, Тулы.

В 1956 г. женился. Имеет троих сыновей. В 1968 г. вернулся на родину, в Донбасс. С тех пор шахтёр­ский город Гуково Ростовской области стал родным. Много сил здесь отдано военно-патриотическому воспитанию молодёжи и школьников, ветеранскому движению, пропаганде спорта. В знак признания заслуг перед городом решением город­ской думы в 2005 г. Ю.А. Калинину присвоено звание «Почётный гражданин города Гуково».

С 1990 г. активно участвует в возрождении традиций Донского казачества. Имеет чин войскового старшины Союза Казачьих Войск России и Зарубежья. Награждён орденом «За Веру, Дон и Отечество», медалями «Защитнику Отечества», «За возрождение Донского казачества» и другими казачьими нагрудными знаками.

С 2006 г. проживает в Москве.

Ю.А. Калинин – самобытный художник, известный на Дону и в Москве персональными выставками картин. Участник и дипломант Все­российских фестивалей народного творчества. Его живопись не­сёт яркий авторский колорит. Пейзажная лирика пробуждает в зрителе радость от духовного соприкосновения с воспеваемой красотой родной природы. Картины Юрия Алексеевича украшают музеи и галереи России и зарубежья, многие частные коллекции.

Литературное творчество – неотъемлемая часть жизни Ю.А. Калинина. Он автор восьми книг и многих публикаций в коллективных сборниках и альманахах. Член Союза писателей России (2013 г.), Союза писателей Дона (2002 г.). Лауреат Южно-Российского литературно-художест­венного конкурса «Великий вёшенец», награждён дипломом и национальной золотой медалью М.А. Шолохова. Международным Союзом славянских журналистов награждён дипломом и медалью «Верные сыны России». В 2008 г. Ю.А. Калинину за произведе­ния военно-патриотической направленности присуждена лите­ратурная премия Валентина Пикуля. За общественную деятельность в 2009 г. награждён медалью Московского Комитета мира. В 2013 г. награждён Золотой Есенинской медалью Московской областной организации Союза писателей России.

Состоит в Московской региональной организации воспитанников Армии и Флота – участников Великой Отечественной войны, активно участвует в общественных мероприятиях, вносит вклад в дело патриотического воспитания детей и молодёжи. Является членом Донской Зимовой станицы в Москве, входит в Совет стариков.

Яркая общественная и широкая творческая деятельность остаётся важной составляющей образа жизни Ю.А. Калинина – человека талантливого, жизнелюбивого и душевно щедрого.

 
Вступление в тему

 

Сиротство – всегда полынная горечь. Какими бы условиями жизни его не подслащали. «И всё же, всё же…», как писал один советский поэт, правда, по другому поводу. Я расскажу в этой книге о своём сиротском детстве, но главное в этом словосочетании будет слово детство, а не сиротство. Так я вижу мою жизнь в детском доме, ставшем и домашнем очагом, и школой. Школой, определившей всю мою последующую судьбу.

До Великой Отечественной войны в Подмосковье существовал Детский городок имени В.И. Ленина, организованный в бывшей усадьбе графов Уваровых Поречье для проживания детей, оставшихся без родительского тепла.

История этого детского учреждения и типична, и уникальна.

Типична для 1920-х – 30-х годов, когда Советская власть не только провозглашала заботу о детстве, но и на деле успешно решала эту задачу, воспитывая при этом подлинных патриотов.

В наследство от первой мировой и гражданской войн государству досталось более семи миллионов беспризорных детей. При невероятных трудностях была создана государственная система детских домов различного профиля, в которых нашли приют миллионы ребятишек - от грудничкового до юношеского возрастов. В исторически короткое время с массовой беспризорностью было покончено.

В конце 1920-х годов в СССР началось ускоренное социалистическое строительство. Как показала история, этот курс партии и правительства хоть и был предельно жёстким, но оказался верным, предопределившим все победы и успехи Советского Союза в ХХ 8веке. Темпы развития на глазах меняли жизненный уклад миллионов людей. Но преобразования не были, да и не могли быть безболезненными. Любое новое дело идёт через определённое сопротивление, хотим мы этого или нет. Индустриализация, коллективизация, урбанизация, политическая борьба неизбежно вовлекали в круговерть кипящей и бурлящей жизни огромные пласты народа. Форсированное создание колхозов по живому резало крепкого мелкотоварного производителя, то есть кулака. И многие сопротивлялись. Те, кто были позлее да посильнее, резали скот, ломали технику, прятали и уничтожали зерно. В ответ работал государственный репрессивный аппарат. А тут и природа подкачала. Как известно, в 1932-33 гг. сильнейшая засуха накрыла весь юг нашей страны (кстати, не только СССР, но и ряд других стран). Всё это привело к страшному голоду, гибели и разрушению многих семей на Украине, Дону, Нижнем Поволжье, в калмыцких и казахских степях.

Так пришла новая волна беспризорщины, конечно, меньшая, чем в начале двадцатых.

Детей погибших или осуждённых родителей, а также тех, кого родители были не в силах прокормить – брошенных, подкинутых, – короче, всех, оставшихся без надзора, также, как и после гражданской войны, государство собирало в приюты под началом народного комиссариата образования и распределяло в детские учреждения: ясли, дома, приёмники, городки, колонии. Содержались дети на полном государственном обеспечении, их обучали, а главное – воспитывали и давали «путёвку в жизнь». Хочу подчеркнуть, что из тех детских домов вышло много замечательных людей – героев труда и войны, учёных, деятелей культуры и искусства, уважаемых руководителей.

А вот уникальность Детского городка им. В.И. Ленина в том, что был он создан в уникальном историческом месте – в бывшей усадьбе Поречье Уваровых – одном из крупнейших культурно-художественных центров России XIX века, который имел когда-то всеевропейскую известность. Усадьба получила своё название от расположенного вблизи села Поречье. Село раскинулось на берегах речки Иночь, левого притока Москвы-реки. Ныне – это Можайский район Подмосковья.

По письменным источникам Поречье известно с конца XVI века. Село в разные годы являлось вотчиной бояр Протопоповых, Татищевых, князя Б.И. Прозоровского, царицы Екатерины I, фельдмаршала графа Б.Х. Миниха, графов Разумовских. А после женитьбы в 1811 году Сергея Семёновича Уварова на Екатерине Алексеевне Разумовской село становится имением графов Уваровых.

С.С. Уваров являлся одним из организаторов знаменитого общества «Арзамас», был президентом Академии наук, министром народного просвещения, создателем и первым руководителем Российской Археологической комиссии. Его сын Алексей Сергеевич Уваров также был известным государственным деятелем, историком, создателем Московского Археологического общества, одним из основателей Исторического музея.   

Жена А.С. Уварова Прасковья Сергеевна, в девичестве княжна Щербатова, тоже весьма яркая и разносторонняя личность, неутомимый подвижник – помощница мужа в его многогранной деятельности. Не случайно после смерти графа она была избрана председателем Археологического общества России.

Её и Алексея Сергеевича сын – Фёдор Алексеевич Уваров был членом Государственного совета, успешным предпринимателем. Он создал крупнейшее в Российской империи предприятие по промышленному садоводству и семеноводству. Одно из трёх отделений садоводства – Центральное – находилось в усадьбе Поречье и обслуживало в начале ХХ века всю северную и часть центральной России.

При Уваровых усадьба Поречье приобретала свой знаменитый облик.

В 1837 году по проекту известного архитектора Доминико Жилярди здесь был сооружён величественный, в классическом стиле, дворец с двумя флигелями и другими усадебными постройками. Дворец или, как его называли тогда, «Порецкий музеум», благодаря подвижнической деятельности графов Сергея Семёновича и Алексея Сергеевича Уваровых и собранным ими уникальным достопримечательностям (в том числе уникальным античным), стал истинной «обителью науки и искусства». В 1840-х годах С.С. Уваров организовал в Поречье «Академические беседы», своеобразные научные конференции, на которые приглашал известнейших людей своего времени.

Поречье Уваровых в XIX веке видело историков Н.М. Карамзина, И.И. Забелина, М.П. Погодина, поэтов В.А. Жуковского, А.К. Толстого, архитектора А.П. Брюллова, академиков и профессоров, художников, министров, великих князей.

Во второй половине XIX века «Порецкий музеум» стали именовать «Русским музеем», так как здесь А.С. Уваров собрал редчайшие экспонаты русской истории, которые впоследствии составили основу Исторического музея в Москве.

Уваровы превратили окрестности Поречья в уникальный ботанический сад, с парками, оранжереей, розарием из 15 тысяч растений разных сортов, со зверинцем. Интересно, что главным порецким садовником был профессор ботаники Оксфордского университета.

В 1917 году, после Февральской революции, часть ценностей, хранившихся в Порецком дворце была расхищена. П.С. Уварова, опасаясь гибели экспонатов, перевезла часть исторических материалов в Москву. Уже после Октябрьской революции, весной 1918 года, основные сокровища Уваровых усилиями известных учёных и Советской власти также были перевезены в столицу.

Сами Уваровы к 1920 году эмигрировали, усадьба была национализирована и передана в ведение Наркомпроса.

В последующие годы в усадьбе пытались создать музей, Дом русских учёных; существовал (в восточном флигеле) сыроварный завод; в 1927 году переселенцы из Белоруссии организовывали колхоз «Белоруссия». В том же году строения усадьбы были отданы под колонию для бывших беспризорных.

А немногим позже здесь был открыт Красный детский городок им. В.И. Ленина.

Куратором Детского городка стала сама Надежда Константиновна Крупская – вдова Владимира Ильича Ленина, заместитель наркома просвещения РСФСР.

Мне представляется, что вышеописанные обстоятельства важны для восприятия моих записок. Ведь это та духовная оставляющая, что навек связала неразделимо в моём сознании старую Россию, царскую, и новую, СССР, как единое родное пространство – отечество – в разных временных пластах. Воинствующее безбожие, желание переделать всё, «до последней пуговицы в одежде», в 1930-е постепенно уходили из советской идеологии, оставляя от диктатуры революции революционную романтику да героику гражданской войны. Что вкупе с культурно-историческим наследием тысячелетней России и формировало советский патриотизм. А нас, детдомовцев – интернационалистами и советскими патриотами.

Детский городок им. В.И. Ленина фактически перестал существовать в сентябре 1941 года, когда нас, его воспитанников, спасая от наступавших немецко-фашистских войск, эвакуировали в глубокий тыл.

Судьбы детдомовцев сложились по-разному. Выжившие в военное лихолетье всю последующую жизнь берегли в своём сердце память о порецком детстве, неоднократно посещали места, ставшие навек родными.

Наши встречи в Поречье прекратились в конце 1980-х. А к концу 90-х – и переписка. Время неумолимо…

Очень сожалею, что поздно собрал свои воспоминания воедино. Многое ушло безвозвратно. В том числе многие имена, даты, большая переписка с моими названными братьями и сёстрами, с директором детгородка Ильёй Кирилловичем Мееровичем. Поиски архива нашего детдома ни в Можайске, ни в Москве, не увенчались успехом. Хочется надеяться, что всё же где-то архив сохранился.

Сейчас идёт другая эпоха, жизнь стала другой. Что ж, не зря сказано мудрым: всё течёт, всё меняется. Может быть, я последний свидетель той детдомовской жизни. Надеюсь, что мои записки будут интересны, и хочу, чтобы и после меня через много-много лет, когда ХХ век станет для потомков ледяной глыбой, остался в памяти народной маленький кристалл моего живого свидетельства о великом, порой жестоком, непростом – прославленном и хулимом – но всё же героическом времени:  о периоде 1930-х годов моей любимой Родины – Советского Союза.

Моим названным братьям и сёстрам и их потомкам посвящаю я свои записки о Детском городке им. В.И. Ленина.

 

P.S. Знаю, что существуют воспоминания и других воспитанников и сотрудников нашего детдома. Мечтаю, что когда-то все они будут объединены, и под книжной обложкой вновь соберутся озорные и тихие, шумные и вдумчивые, смелые и осторожные, но никак не равнодушные юные граждане Страны Советов.

Чтобы навсегда остаться в памяти потомков в едином братском строю.

Апрель 2017 г.

«Спасибо товарищу Сталину

за наше счастливое детство!»

                Из передовой статьи «Счастливые дети

          сталинской эпохи» в газете «Правда»

                               от 23 сентября 1937 года

На пути к Поречью

Рождён я был на Донбассе, в посёлке Константиновка Сталинской области 5 апреля 1929 года вторым ребёнком. Мой брат Сергей на два года старше меня. Семейное счастье моих родителей, казака Алексея Ивановича Калинина, красного командира в гражданскую войну, и его супруги Евдокии Фаддеевны, не было долгим. Мало того, что вскоре после рождения второго ребенка Авдотья (так её называли) стала убогой: однажды она жёстко упала с лошади, сильно повредила спину. У неё начал расти горб, из-за болезни работать и вести хозяйство становилось всё тяжелее. К тому же в начале 1930-х годов семья попала в немилость властей, Алексей был репрессирован. Ни повод, ни причина этого доподлинно мне неизвестны. С тех пор его следы затерялись для меня навсегда.

Подворье быстро пришло в упадок, и мать от бескормицы подалась с двумя детьми куда глаза глядят. Поскитавшись по окрестностям и не найдя приюта – повсюду наступал голод – Авдотья, обходя милицейские кордоны, подалась в центральную Россию. Говорила, что едет к родственникам в Москву: в столице-то было посытнее. Да и прожить и затеряться среди большого города куда легче.

Скитания убогой с малыми детьми - пяти и трёх годков от роду – были тяжёлыми. Харчи быстро кончились, гроши тоже, одёжка поистрепалась. Приходилось побираться, просить подаяния, голодать. Недалеко от Москвы Авдотья сильно простудилась. Она бредила, теряла сознание. На железнодорожной станции Раменское её с высокой температурой сняли с поезда и надолго отправили в больницу. Ребятишек же отправили в приют, что находился неподалёку, на станции Малаховка.

Старшего вскоре по возрасту отправили в детдом, который был в подмосковном городе Пушкино, а меня пока оставили здесь, в Малаховском детском городке. Одна из дач городка называлась «Муравейник» – для сирот самого младшего возраста. Под крышей деревянного здания дореволюционной постройки, среди таких же, как и я, несчастных мальцов, и началась моя сиротская жизнь.

Беззащитность, отсутствие материнского крыла в таком возрасте для любого вполне могли бы стать смертельно губительными. Если бы не забота – пусть со шлепками и другими недостатками – приютских нянечек. Они мыли, одевали, кормили, в общем – выхаживали. Низкий им мой поклон. Да ещё если бы не моя жажда жизни. Если бы не моя природная хватка, отчаянность и смекалка, доставшиеся от предков, людей сильных, упорных в труде и принявших достойно – я уверен в этом! – все вызовы судьбы.

…Подмосковная станция Малаховка и её окрестности помнятся мне хорошо. Закрою глаза и вижу среди разросшихся кустов большой дом с резными наличниками, в котором мы жили; утопающие в зелени улочки с дощатыми кое-где тротуарами; окружённые вековыми соснами да берёзами рубленые избы и обшитые тёсом дома с палисадниками. И знаменитое когда-то Малаховское озеро, где собирались на свои сходки уркаганы со всех просторов страны, а мы, приютские, всегда там были завсегдатаями. По мелочам «шестерили», «учились жизни» у разномастных воров.

Воры – а это слово тогда трактовалось широко – прошедшие каторгу да тюрьмы, имели некий романтический ореол. Кто за «правду» сидел, кто за «рыжьё» – мы их не различали по малолетству своему. Те воры воспринимались нами примерно так же, как и известный Робин Гуд: с восхищением лихой жизнью отчаянных молодцев-разбойников, которые отбирали лишнее у богатеев, что несомненно казалось справедливым. В то время в уголовной среде за соблюдением «воровского закона», то есть определённых правил, через которые нельзя было переступить безнаказанно, строго следили и жестоко карали, правила эти считались незыблемыми. Среди тех неписанных «законов» – не обижать малышей. Этот «закон» давал нам не только право находиться среди урок на сходках, но от них же перепадало и покушать - «пошамать», а то и из одежды что-либо. В общем, воры подкармливали шпанят, не скупились, угощали нас колбасой, конфетами, печёной картохой. И не гнали от костров, где звучали под гармошки и гитары горестные каторжанские да разудалые уркаганские песни. Нас за такие отлучки из «Муравейника» конечно наказывали, и крепко!

…Помню деревянное, крашеное в зелёный и охристый цвета здание железнодорожного вокзала, разные закоулки, где скрывался от легавых – постовых милиционеров, которые постоянно отлавливали нас, приютских. Большие деревянные скамейки и покрытый толстыми досками станционный перрон, а также высокие дощатые станционные платформы по обеим сторонам железнодорожных путей, под которыми мы, пацанята, часто прятались. И не просто прятались, а «обогащались». Дело в том, что между досками были большие щели, и всё, что роняли спешащие на поезд пассажиры, сквозь эти щели проваливалось. А мы внизу собирали в траве всё ценное. Зачастую это были копейки, и мы на них тут же, на станции, покупали конфеты. Бывало, что я зараз до двух рублей мелочью собирал. А это были большие деньги. На 80 копеек можно было купить килограмм конфет. Купишь большой кулёк, пронесёшь в группу и кидаешь конфеты вверх горстями: «На шарап!» На всех, значит, кому что достанется. Вот радости-то было. «Богатством» я всегда щедро делился. Впрочем, как и другие – так было принято по тому же «воровскому закону».

А ведь кормили приютских скудно, однообразно. В это время мы почти голодали, хлеба давали по 400 граммов в сутки – да и то не каждому это доставалось. Многие сбегали, чтобы добыть пропитание, ну и, конечно, сбегали из любопытства. Некоторым удавалось, обхитрив воспитателей и милиционеров, забираться в вагоны и кататься по железной дороге.

 Особенно интересно было попасть в Москву. В столице было много приезжих, ведь город бурно развивался, возводились невиданные доселе дома, строилось метро, крупные предприятия. Уже в возрасте трёх-четырёх лет я часто убегал из приюта и умудрялся добираться до Москвы. Мне было интересно всё. Но маленьких детдомовцев сразу было видно по казенной одёжке. И не дай бог попасться на глаза постовому, тут же заграбастает и сдаст в ближайший «околоток».

В раннем возрасте я узнал, что такое Даниловка – детский приёмник-распределитель для сирот, беглых детдомовцев, беспризорников, детей репрессированных. Распределитель находился в строениях бывшего Свято-Данилова монастыря. Отловленных беглых детдомовцев свозили за белую монастырскую стену. Нам представлялось – как в тюрьму. Такие тут были жёсткие порядки. Беглецов мыли, стригли наголо и выдавали казённую рубаху, штанишки и, что особенно памятно, парусиновые белые ботинки на толстой деревянной подошве. Не знаю, может специально такие выдавали, чтобы издалека слышался гулкий стук шагов по деревянному или каменному полу? Когда нас водили в столовую, шум от стука обувки стоял невообразимый. Помню, там работала толстая женщина, её все называли «Мать». Она была и сердитая, и добрая – кому как довелось с ней встретиться. Ещё там работал дядя Женя однорукий. Позже он приезжал к нам в детдом в Поречье.

В Даниловке нас распределяли по приютам. Если сознавался откуда сбежал, то отправляли назад, а если упорно молчал – то куда попало. Меня возвращали в «Муравейник», свой детдом всё же был лучше, чем какая-нибудь колония. Несмотря на то, что и здесь был не курорт. Помню, как-то директорша Ольга Юрьевна, «воспитывая» меня, чтобы не сбегал на озеро, и не своевольничал, пробила мне голову связкой ключей. Шрам до сих пор остался… Потом я долго лежал в больнице в Раменском.

Году в 1933-м по возрасту меня перевели в другой детдом, но я сбежал – не понравилось, поймали – и снова отправили в какое-то учреждение. Запомнился хороший детдом в городе Пушкино – большой белый дворец. Но и отсюда жажда свободы, непослушание и неприятие несправедливых режимных установок увели меня в путешествие по лесам, по железной дороге. Сколько интересного я видел, катаясь на поездах, выглядывая из «собачьего ящика»! Так называлась открытая металлическая полка под дном пассажирского вагона, между колёсными парами – все беспризорники помнят такие путешествия.  

 

Первые впечатления

Точную дату поступления в Детский городок им. Ленина я не помню. Вероятно, это произошло году в 1934-м или 1935-м. Но, как здесь оказался, помню хорошо.

Как-то из Даниловского распределителя меня и ещё нескольких таких же беглецов в сопровождении сотрудника милиции привезли на Белорусско-Балтийский вокзал и посадили в поезд. А по пути я сбежал и какое-то время, может, неделю или больше, скитался по окрестностям. Но всё же на станции Уваровка напоролся на «сердобольных» граждан, которые сдали меня, куда следует. Врать не получилось, назвался как помнил себя. И очень удивился, что легавый аж подпрыгнул от радости, услышав мою фамилию.

– Нашли мы тебя всё же! А ведь почти отчаялись. Вот в детдоме-то обрадуются!

Оказалось, что меня из Москвы везли как раз в Уваровку, но не довезли, и в местном отделении милиции это знали и даже объявили в розыск как сбежавшего шкета. А я где только не побывал, товарняки увозили меня за дасятки километров, но, видно, от судьбы не убежишь.

Через несколько часов мы уже ехали на подводе и вскоре оказались в селе Поречье, в бывшей графской усадьбе, где и находился мой новый дом.

Почему отправили сюда – я пока не знал, но воспринял его так же, как и прежние приюты – настороженно и даже враждебно.

Вид мой был жалкий: в рваной одежонке, тут и там синяки, ссадины, весь искусан собаками, вшами. Смотрел на всех исподлобья – ну истинно волчонок.

Первое дело в детдоме – осмотр и санобработка: меня стали приводить в порядок. Няня, женщина уже в годах, по манерам – крестьянка, хотела раздеть меня и вымыть под душем, чтобы после поместить в карантинную палату. Но я стал сопротивляться, пытался кусать ей руки и царапаться. А получив хорошие шлепки по мягкому месту, так заверещал на весь стационар, что у нянечки заложило уши. На крик явилась медсестра. Вдвоём они, конечно, справились с пятилетним дикарём, сняли грязную одёжку, но всё же укусов не избежали. Кое-как ручной машинкой остригли грязные волосы, потом обмыли всего под душем.

– И где его такого бойкого отыскали! Другие-то в его годы посмирнее будут. – Ворчали женщины в стареньких белых халатах, обтирая небольшим вафельным полотенцем худенькое тельце, на котором не было живого места. Ведь я скитался где попало, выживал в жёсткой уличной борьбе за кусок хлеба, да что там хлеба, за картофельные очистки, если не удавалось ничего украсть. Некоторые болячки мои слабо сочились кровью. Медсестра с няней сделали мне какой-то укол, и, как положено, препроводили в карантинную палату, где я, потирая горящие от шлепков ягодицы, вскоре безмятежно заснул.

…К вечеру проснулся. Лежу на матрасе, который покрыт простынёй, есть подушка, одеяло с покрывалом. Кругом тишина. В темноте огляделся.

Тут подошла ночная няня, всё та же, включила свет:

– Ну, что, волчонок, проснулся?

Я молчал, силясь понять, что же будет дальше, и как себя вести. Соображал, что если вчера (или сегодня?) я тётенек кусал, царапал, то теперь они меня наверняка будут бить. Как это всегда бывало.

И только няня протянула ко мне руку, как я хватил её зубками за палец.

– Господи! – вскрикнула она. – Только погладить по голове хотела ведь! – и тут же исчезла.

«Наверно, позовёт надзирателя» – подумал я. Едва успел воспользоваться уборной и юркнуть под одеяло, как вошла дежурная и строго сказала:

– Ишь ты каков! Коль будешь нас кусать, мы тя кормить не будем. Вообще. Понял? – и я получил подзатыльник.

Я смотрел на неё исподлобья и чувствовал сильный голод. Но сглотнул слюну, натянул одеяло на голову и, ожидая ударов, закрыл голову руками. Но удары не последовали. Дежурная продолжала что-то говорить, но уже без зла, помягче. Много она потратила разных слов, успокаивая непослушного мальца.

– Мне надо тя одеть, Юрик. – Почти ласково сказала дежурная. Она произнесла моё имя – это было чудно, непривычно: – И тогда получишь ужин: кашу с хлебом да сыр с чаем. Хочешь есть-то, небось? Только, чур, не кусайси. Усёк?

Я всё молчал, не зная, как повести себя.

Дежурная услышала под одеялом всхлипы. Она тихонько приподняла край одеяла:

– Ну, чё ты разревелси. Тебе ж ухи не крутят, не лупят. Ну, давай, подымайси. Може, сам соберёшься?

Я с опаской надел новое казенное бельё: майку и трусики. Пришла няня с перевязанным пальцем и принесла ужин. Запах еды достиг моего носа, и я перестал всхлипывать. Быстро схватил ложку и тарелку с пшённой кашей, да так, что тётеньки не успели и рта раскрыть – и ну давай тащить кашу в рот, ложку за ложкой.

Глядя на жадно глотающего пищу мальца, няня всё же решилась и погладила меня по стриженой голове, приговаривая:

– Глянь, как проголодался-то. Ой, скоко у его на башке укусов. Да тощенький какой, одне кости! Вот живи тута да не бегай по лесам, как зверь. У нас-то получше будет, а?

– Угу. – безропотно соглашался я, отхлёбывая из фарфоровой кружки горячий чай и быстро доедая бутерброд.

– Вон как шустрó! – вздохнули женщины. – Ну, поспи ещё. Наутро, глядишь, отправят тя в группу для младшеньких.

Так обнадёживающе началась моя жизнь в новом детском доме, который назывался Красный детский городок имени Владимира Ильича Ленина.

Знакомство с детгородком

Занимал городок, как я вскоре узнал, большую часть территории бывшей усадьбы Поречье графов Уваровых, до революции очень важных и богатых помещиков. Высокий о трех этажах красивый дворец с двумя двухэтажными флигелями слева и справа, много других построек – всё это расположено на большой площади среди диковинных деревьев, кустов и цветов. Место было очень интересное для моего любознательного ума и требовало досконального изучения.

Многое, что я здесь вскоре узнал и увидел со временем, навсегда стало близким сердцу. Это и сам главный дом – дворец с колоннами, чудными на мой детский взгляд скульптурами и большим застеклённым куполом над крышей, и западный флигель, где располагались мальчишечьи спальни, и оранжерея с удивительными, никогда ранее невиданными растениями, и речка Иночь с поросшими лесом берегами.

Я узнал, что на территории детдома есть крупное хозяйство, где трудятся местные порецкие мужики, а воспитанники постарше им помогают; что в главном доме имеется кухня, столовая, библиотека, школа рабочей молодежи. И много ещё всего интересного узнавалось от детдомовцев и от воспитателей, особенно которые из местных. Например, про скульптуры в древнегреческом стиле, которые находились на южной стороне главного дома, кентавров - людей с конскими туловищами, кариатид – полуголых женщин: одна, с палитрой в руке – богиня искусства, другая с папирусом – богиня науки. А дворец наш до революции прозывался «храмом искусства и науки». И про африканские пальмы с бамбуками, и про необычные, в виде чугунных ваз, печные трубы, и про пони – маленьких лошадок, катавших барских детей.

Профессиональных воспитателей здесь не хватало, а мы – вольные да дикие, отнюдь не были благодарными слушателями, тем более прилежными воспитанниками. Всё мне было любопытно, однако, я с моим бродяжьим опытом да зорким глазом оценил обстановку коротко: «Не зевай!». Обстановка в детском городке в то время была жестокой и слабоуправляемой.

 

Контингент

Детдомовцы были разновозрастные, от пяти до пятнадцати лет. Состав их менялся: кто-то вырастал и уходил в большую жизнь, кто-то по разным причинам выбывал в другие места, даже в колонии для малолетних. А в детдом набирали новых сирот, больше всего – малышей от шести до десяти лет. Воспитанники были распределены в группы по возрасту. Младшие группы – от пяти до семи лет, средние – от восьми до двенадцати лет, старшие группы – от тринадцати лет. Всего мальчишек и девчонок 500-600 человек, в основном младших и средних групп.

Многие до Уваровского детгородка, наскитавшись по городам и весям, по другим детдомам, приёмникам и колониям с болью и кровью впитали жестокий закон выживания. Здесь были и мелкие воришки, и попрошайки, и шустрилы-мошенники, и просто шпана, да и прочие отчаянные, неподдающиеся никакому воспитанию «тёмные личности». Недоедание, неверие ни во что, озлобленность, невежество – многие были просто неграмотными – всё это, к сожалению, составляло окружающую реальность. Были и тихие, возможно, из каких-то интеллигентных семей. Но и они быстро учились огрызаться. Иначе было невозможно выжить.

Сотрудники детгородка того периода слабо влияли на формирование среды, кто-то боялся дерзости детдомовцев, кто-то наоборот, вёл себя крайне несдержанно, воздействуя на контингент для наведения порядка, так сказать, физически. Был такой воспитатель Фатым, татарин, всегда ходил в сапогах, за голенищем носил плётку. Ох и доставалось от него этой плёткой многим. Позже его уволили. Другие воспитатели— уходили сами, не выдерживали, а тем, кто оставался, никак не удавалось из этой разномастной ребятни создать коллектив. А точнее сказать, этим и не занимались. Руководства влиятельного не было, сотрудники с обязанностями справлялись кое-как. Хорошо хоть, что вообще кормили да не могли запрещать самим детдомовцам искать пропитание – лазить по крестьянским садам и огородам, ловить в речке раков да рыбу, собирать в лесу птичьи яйца, ягоды да грибы.

 

Огольцы

Огольцы – ребята в возрасте до 10-12 лет – бывшие бродяжки, воришки-жульманы, составляли бедовый костяк детского городка. Они делились на группы, кучковались, собирали пацанву под свой «воровской закон». Время было голодное, а воришки «находили жратву», по «воровскому закону» делили её между собой. Не подчинялись сотрудникам, бузили. За этот уклад, понятный им, огольцы держались крепко, а любому другому порядку всячески сопротивлялись.

Хитрые, юркие и отчаянные, они выживали как умели, часто на уровне инстинктов. Огольцы зачастую враждовали и между собой, что, естественно, приводило к дракам, увечьям, а то и к убийствам. У детей жажда жизни порой выше их возможностей. Мы знали, что надо бороться и приспосабливаться к любым условиям, и не важно, какие они, эти условия, посильные или непосильные. Кто выдерживал окружающую жестокость, несмотря ни на что – тот и доживал до взрослых лет. Девчонки ничем не отличались от мальчишек. Также дрались, защищая свои жизни, кто постарше – заступались за малышек и защищали себя. Но они, как правило, в огольцах не ходили, у них были свои, девчачьи интересы. А мы их поначалу и не замечали, у нас была более «серьёзная житуха».

Огольцы имели своё вооружение: ножи, финки, свинчатки, рогатки, которые стреляли не только камушками, но и чугỳнками от битых котлов и осколками от фарфоровой посуды; луки со стрелами с жестяными наконечниками. Но главное оружие – поджигалки и самопалы. Поджигалки или пугачи – это сплющенная с одного конца медная или латунная трубка с отверстием для бойка – обрубка гвоздя. В трубку забивали накрошенную серу от спичек, утрамбовывали, забивали пыж – бумагу или что придётся, и били камушком по гвоздю. Поджигалки – вещь почти безобидная. Не то что самопалы. Хоть по конструкции – почти то же самое, только медные или стальные трубки большего диаметра и толще стенки, да заряд боевой. Это – свинец, рубленные гвозди, которые при хорошем выстреле могли пробить доску-тридцатку. Были случаи, когда трубки от непомерно большого заряда разрывались и отрывали пальцы у стрелка. Самопалы совершенствовали, приспосабливали упором к ручке из сука, соединяли по два-три ствола. И уже не просто поджигали, чиркая спичечным коробком о привязанные к трубке спички, а стреляли, как из пистолета, взводя боёк с помощью тугой резинки. И, если надо, не церемонились, стреляли в обидчика, не задумываясь о последствиях. Такова была, например, одна из «дневных казней» – формы наказания или отмщения за нанесенную обиду. А сколько было таких – страшно вспомнить. Скидки не было никому – ни взрослым, ни детям. Многие получали травмы. Не всем удавалось выдержать такую жизнь. Не редкостью были побеги.

Не было только жалоб, ябед у нас практически не водилось – это строго каралось. И теми, и другими!

 

Активисты

Руководство детгородка привлекало к управлению детдомом ребят из числа старших воспитанников – от 12-15 лет. Как говорится, клин – клином. Самые дисциплинированные и сознательные, имевшие авторитет среди сверстников, а также приближённые к руководству хитрецы-подхалимы (не без этого) помогали воспитателям справляться с непослушными и задиристыми детдомовцами, противостояли хулиганству, воровству, грабежу и прочим безобразиям. Помощников воспитателей из числа старших называли активистами.

У активистов задача одна: защитить всеми правдами и неправдами тихих малышей от отчаянных огольцов с воровскими повадками и помогать воспитателям поддерживать режимный порядок. Это удавалось с большим трудом, не без нервов и синяков. Активисты с ребятнёй – особенно с огольцами – так же, как и воспитатели, не церемонились: били и по делу, и без дела. За серьёзную провинность, такую как побег, избивали и помещали голого в изолятор, отлёживаться, залечивать синяки. Суток на трое. Активист Мишка Отряхин, к примеру, бил медленно, приговаривая: «Я с тебя шкуру сдеру. Будешь знать, как убегать!» Но какой-никакой порядок всё же держали. Что ж, так было заведено. Право сильного было определяющим. Другие методы воспитания управляющи

12345Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: