Глава 6. МИР И ПРАВДА

Картина издевательства над пленными рыцарями, которых вели подле их коней босыми по снегу, появилась в Житии князя Александра и более поздних источниках. Она отсутствует в современной событиям новгородской летописи и Рифмованной хронике. А главное – противоречит благородной традиции взаимоотношений князя с рыцарями и самой логике политических событий.

У тевтонского ландмейстера, который столь храбро повёл своих бойцов в «напуск» на рать Александра (когда рыцари Юрьевского епископа остались позади и утекли из боя), Орда стояла на пороге Фатерлянда в тот время, как его сюзерен император разгромил и фактически уморил его духовного владыку папу. У страшного для немцев «короля Александра» за спиной уже лежали развалины, каждый меч был на счету, мир с лучшим по военной организации рыцарским войском Европы напрашивался. Стоявший рядом с ним под знаменем с владимирским золотым львом князь Андрей Ярославич всей жизнью доказал, что не способен склониться перед Ордой и готов насмерть биться с ней и её ставленниками (хотя бы и братом). Решиться на примирение с храбрыми рыцарями было нетрудно.

Максимум требований, которые перед битвой мог выставить крестоносец в интересах объединения оружия против общего врага, был отказ Новгорода от претензий на юрьевские земли, отвод войск «короля» от границы и возвращение всех пленных. Мог ли князь их принять? – Великий Новгород их на самом деле принял! После битвы епископы Риги и Юрьева прислали в республику посольство с извинениями за вторжение и предложением помириться на существовавших до 1240 г. границах, обоюдно вернув пленных. Высокие стороны заключили мир, о юрьевской дани князю речи не было.

«В том же году, – продолжает Новгородская летопись рассказ о Ледовом побоище, – прислали немцы с поклоном: «в отсутствие князя что мы заняли Водь, Лугу, Псков, Лотыглу мечем, того мы всего отступаем, а что мы взяли мужей ваших, теми разменяемся: мы ваших отпустим, а вы наших пустите», и заложников псковских отпустили (детей бояр, выданных Твердилой), и умирились»[cxxv].

Неясно, участвовал ли Александр Невский в подписании этого мира. В 1243 г., когда Ярослав вынужден был приехать в ставку Бату хана, он уже замещал отца во Владимире. В любом случае уступка юрьевской дани была крупным шагом Руси к союзу с Западом перед лицом общего смертельного врага.

Однако союзу Руси с католиками не суждено было сложиться. Крестоносцы из соседних западных стран не оставляли надежд поживиться на Руси. В свою очередь преславная победа Александра Невского над рыцарями отозвалась вспышкой войны славян с крестоносцами. В том же 1242 г. поморский князь Святополк (зять Даниила Галицкого) в союзе с литовцами Миндовга вошел в Пруссию и порубил выживших после Лигница рыцарей у Рейзенского озера. Всеобщее восстание пруссов поставило тевтонов на край гибели. В 1244 г. волынские войска взяли у поляков Люблин, год спустя – могучее венгеро-польское войско погибло под Ярославом от меча Даниила Галицкого, который лично сорвал вражеский стяг. Геройские подвиги были совершены в сражениях христиан между собой, римский папа тщетно взывал к Александру и Даниилу о союзе против татар; он не сложился, западная половина Руси погибла в этой борьбе, восточная, направляемая Александром, на 200 лет осталась под игом Орды…

Немцев Александр склонил своим оружием к правде, но что было делась с Псковом: городом, пострадавшим от немцев, но жители которого всё-таки в массе своей изменили Руси и православию?! Псков не без трепета ждал возвращения победоносного князя из похода. В Псковской Первой летописи, где записи за 1240-е гг. сделаны позже событий, сказано, что Александр Невский, проведя связанных рыцарей «босыми по льду», обратился к восторженно встретившим его гражданам с укоризненной речью, предостерегая их от того, чтобы стать «второй Жидовой»[cxxvi].

Житие святого князя несколько проясняет эту сцену:

«И когда приблизился князь к городу Пскову, то игумены и священники, и весь народ встретили его перед городом с крестами, воздавая хвалу Богу и прославляя господина князя Александра, поюще ему песнь: «Ты, Господи, помог кроткому Давиду победить иноплеменников и верному князю нашему оружием веры освободить город Псков от иноязычников рукою Александровой».

И сказал Александр: «О, невежественные псковичи! Если забудете это до правнуков Александровых, то уподобитесь иудеям, которых питал Господь в пустыне манною небесною и перепелами печеными, но забыли всё это они и Бога своего, избавившего их от плена египетского».

Псковичи выслушали упрёки князя, но что именно они не должны были забыть? Свою измену и немецкую оккупацию? Славную победу Александра, освободившего их из-под власти врага? Как вообще князь надеялся удержать в составе Руси город, десятилетиями бунтовавший и против призываемых править князей, и против Господина Великого Новгорода?

Замечательный историк В. Т. Пашуто считает, что не по годам мудрый князь после победы на Чудском озере дал Пскову новый свод законов – Правду, по которой город затем жил века. Нелепо пересказывать его яркое описание этого события, вобравшее множество деталей псковской жизни того времени: прочтите сами.

 

Историк В. Т. Пашуто о Псковской Правде князя Александра

«... Позади славная победа. Но Александр понимал – это война не последняя. Жизнь показала, что крепостных стен и княжеских засад недостаточно. С двухлетним хо­зяйничаньем немецких фогтов во Пскове было поконче­но. Самое удобное время упрочить тут княжую власть, чтобы свои люди и в господе и в суде могли предотвра­тить повторение боярских измен. Лучший к тому повод – упорядочить в виде «Правды» местное, дотоле разроз­ненное судопроизводство, разумеется, не упустив своего. < …>

Александр, используя нормы «Русской Правды», опре­делил в Псковской земле объем и доход княжеского суда с разбора всех уголовных дел – от мелкого хищения сена с верхушки стога до вооруженного разбоя.

Создавая свой закон, Александр заседал с псковским боярским советом близ княжого двора на сенях в местном Детинце, по псковски кроме (кремле, укреплении). Пос­ле этого приезда Александра псковичи тут стали соби­рать вечевые сходки. Кром стоял на высоком крутом холме у слияния рек Псковы и Великой.

... Псков был Александру дорог. За долгие годы князь привык к нему.

Псков – город необычный. В сравнении с Суздаль­ским краем это, конечно, захолустье. Тысяч десять горо­жан живут на военную ногу. Простой люд ютится в бре­венчатых срубах. Погода здесь не балует – и крыши для тепла засыпаны землей. Свет проникает через окна-щели с деревянными задвижками, а дым очага уходит через дыру в крыше. Усадьбы знати – зимние и лет­ние (гридницы), двухэтажные терема – соединены кры­тыми переходами. Всё отделано замысловатой резьбой – растения, птицы, звери, люди – затейливо раскрашены, словно для того, чтобы скрасить суровую природу и жест­кий пограничный быт крепости, окруженной стихией языческих народов и стоящей лицом к лицу с опасным врагом.

Церквей здесь каменных, вместе с Троицким собо­ром, четыре. Они словно вывезены из Новгорода. Храмы смотрят на реку Великую, близ которой и знать живет, и духовенство. А посад – в Среднем городе у дороги меж­ду кромом и Торговищем. Он насквозь мирской, полу­языческий. В глубине Детинца, где происходит посажение князей, сгрудились клети, амбары, житницы – весь припас горожан, купцов и воинов. Неподалеку от собора, на крепостной стене, висит колокол, которым созванивали вече. Тут же стоят сани – предмет гордости пско­вичей. Они принадлежали киевской великой княгине Оль­ге. Она ввела здесь первые законы, а он, Александр, лишь продолжал дело прабабки.

Он дорожил поддержкой городов. Что можно сделать без их оружия, без стали, железа, брони, копий и стрел? Немецкие фогты по своему обычаю лишили псковских купцов и ремесленников всяких прав. Александр же, на­против, восстановил «старину» и включил в свою грамо­ту статью о судебных правах их объединений – братщин. «А объединение (купцов, ремесленников) совместно пирующих может судить, как судьи».

Псковичи настаивали на ограничении княжеской тор­говли вином. Трезвость богоугодна, а потому «княжеские люди пусть по дворам корчем (кабаков) не держат ни в самом Пскове, ни в пригороде, и хмельной напиток не продают ни ведром, ни ковшом, ни бочкою». Решение по­нятное: человек «пьянством прибытки теряет, князем землю пусту творит» и сам гибнет, ибо пьянство «смысл отъемлет, смысл погашает, смыслу пагуба».

Возникали тут и курьезные вопросы. Например: «Ес­ли кто-либо с кем обменяется чем-нибудь или купит что-нибудь спьяна, а когда проспятся, один из участни­ков сделки будет недоволен? » Александр решил: «Ино им разменится, а в том целованиа нет, ни присужати» – иными словами, «им следует разменяться тем, чем ранее обменялись, а к присяге их по суду не следует приво­дить». Решение князя на стороне собственника.

Городской быт знал и другие происшествия: «Если кто-либо вырвет у другого клок бороды и это подтвердит свидетель» – как судить? Александр решил: «Пусть свидетель принесет присягу и идет на поединок с оскор­бителем; если свидетель одолеет своего противника на поединке, то за повреждение бороды и за избиение сле­дует присудить вознаграждение»; «свидетель в таких де­лах должен быть только один». Должно быть, не один свидетель чесал в затылке, прежде чем свидетельствовать в таком деле.

От грамоты Александра псковичи потом вели свою «добрую старину», воплощенную в их основном законе – «Псковской судной грамоте», принятой «всем Псковом на вече» в 1462 году. Они придавали ей такое же большое значение, как новгородцы «Грамотам Ярослава». Не зря в заголовке «Псковской судной грамоты» на первом месте стоит имя Александра и сказано, что она «выписана из великого князя Александра грамоты». Словом, как тоге и хотел автор «Жития», Александр и при правнуках сво­их не был забыт псковичами.

Теперь Псков неприступен, с княжеским наместни­ком, войском, судом да с двумя, как и в Новгороде, ли­ниями обороны. На 300 километров вдоль Великой и Наровы с юга на север и на 100 километров в ширину про­тянулась Псковская земля с ее крепостями Изборском, Островом, Опочкой, Воронаем. Земля отныне пригранич­ная на столетия. Немцы под боком... »[cxxvii].

 

Псковская Судная грамота – довольно обширный[cxxviii] и чрезвычайно содержательный документ[cxxix]. Историки не устают спорить, какая часть её законодательных установлений восходит к Грамоте великого князя Александра, и даже какой именно имелся в виду Александр.

Изначально было выдвинуто разумное предположение, что «великим князем Александром» псковичи называют Александра Невского, гордясь его законодательной грамотой так же, как новгородцы – грамотой Ярослава Мудрого, утвердившего права Господина Великого Новгорода в XI в. Но впоследствии учёные, которым тоже хотелось сказать что-нибудь своё, предположили, что упоминаемый Александр – это Александр Михайлович, изгнанный с тверского великокняжеского «стола» и с 1325 по 1338 г. дважды (с перерывом в полтора года) княживший в Пскове. Правда, Александр Михайлович не мог законно титуловаться «великим князем» в Пскове, – но ведь и Александр Ярославич в те годы, когда занимался законодательством псковичей, великим князем ещё не был!

Я полагаю, не стоит сомневаться в том, что псковичи помнили Александра Ярославича именно как великого князя, авторитетом которого были с середины XIII в. надёжно защищены их права. В пользу Александра Невского говорит и тот факт, что в 1395 г. московский святитель Киприан, митрополит Киевский и всея Руси (1374–1406), упомянул в своём послании псковичам о «грамоте князя великого Александрове», несомненно, имея в виду Александра Ярославича. В Пскове больше не было великих князей с именем Александр, а уж титуловать так Александра Тверского – соперника милой его сердцу Москвы в борьбе за объединение Руси, Киприан никак не мог. А то, что столетие спустя (в 1474/75 г. ) великий князь Московский Иван III, потребовав на просмотр псковские пошлинные грамоты, нашел их грамотами «не самых князей великих»[cxxx], говорит только о естественном прирастании псковского законодательства новыми установлениями после Александра Невского, которые не удовлетворили государя.

Несомненны и некоторые идеи Судной грамоты, восходящие к трудам Александра Невского, установившего свою Правду в Псковской земле после десятилетий раздиравших её измен и внутренней борьбы. Александр укрепи роль князя как обязательного третейского судьи в спорах граждан между собой – а они и в более поздние времена составляли основную часть судебных дел Пскова. Но мудрый князь не стал отнимать у Пскова его свобод. Главное отличие Псковской Судной грамоты от «Русской правды» состояло в том, что во Пскове князь судит-рядит «не единолично, а во главе судебной коллегии, в состав которой входят посадник и сотские»[cxxxi] – выборные представители граждан.

Псковское народное собрание – вече – и его избранники остаются основой власти, но даже они не могут «погубить» человека «без исправы», ни на суде, ни на самом вече. В небольшам. 10-тысячном Пскове, в отличие от аристократического Новгорода, в вече обычно принимали участие все наличные мужчины: и «середние», и «молодые», «мелкие люди», даже самая «препростая чадь»[cxxxii]. Александр Невский хорошо знал, как далеко бывает буйное вече от правды, и потому уложил: «на вече суда не судят».

Основой правого суда должен быть закон, одинаковый и равный для всех. Но как этого добиться, если сами судьи связаны со сторонами родственными и дружескими узами, взаимными услугами, а то и просто мздой? – Этот вопрос, не вполне решённый в наших судах доселе, Александр Невский решал тремя путями. Во-первых, участием в судебной коллегии князя, не столь заинтересованного в местных делах. Во-вторых – опорой на письменный закон: «судить им… взирая в Правду». Наконец, ответственностью присяжных судей перед Богом.

«Посадник, – гласила Псковская судная грамота, – при возведении на свою должность должен присягнуть в том, что судить ему справедливо, по присяге, не корыстоваться городскими деньгами, не мстить никому по вражде своим судом, не сговариваться на суде, дружа по родству, не губить правого, не жаловать виноватого, а без разбора никого не осуждать».

«Князь и посадник, – установил Александр Невский, – не должны производить суда на вече; судить им у князя в палатах, справляясь с законом, согласно присяге. Если же они не будут судить по закону, то да будет им Бог судьёй на втором пришествии Христа. А тайных поборов не брать ни князю, ни посаднику. Если кому-либо из княжеских слуг будет назначено ехать в пригород (зависимый от Пскова город. – А. Б. ) в качестве наместника, то он должен присягнуть в том, что будет желать Пскову добра, а судит пусть справедливо, по присяге».

Памятовал Александр Невский и о том, как новгородское боярство при нём свергало посадника и иных чиновников республики, чтобы решать споры в свою пользу. Легко понять, откуда в псковской судной грамоте появился закон: «Посадник, оставивший свою должность, обязан сам закончить разбор [начатых им] судебных и других дел, а его преемнику не пересматривать вынесенных им судебных решений», – чтобы менять посадника в свою пользу было не повадно.

Позаботилась Судная грамота и об ограничении возможностей вносить изменения в закон. На это имело право только общее народное собрание: «Если в этом сборнике псковского права обнаружится отсутствие какой-либо статьи, то посадники должны доложить об этом на вече Псковского государства и затем внести эту норму. Если же какая-то статья закона покажется нежелательной [вечу] Псковского государства, то она может быть исключена из сборника»[cxxxiii].

В отличие от многих средневековых законов, Грамота князя Александра Пскову призывала к осторожности в вынесении наказаний и даже к милосердию. Так, «вора, совершившего кражу в Кроме (псковском кремле. – А. Б. ), конокрада, изменника и поджигателя» следовало «лишать жизни». Но уже «если будет совершена кража на посаде, то дважды помиловать (т, е. не лишать жизни) виновного, а, доказав преступление, наказать сообразно со степенью вины; уличив же в третий раз, предать его смертной казни, подобно вору, совершившему кражу в Кроме».

Ненавистные князю Александру «переветники», т. е. изменники, а также, по мнению историка В. О. Ключевского, устроители мятежей, заговорщики, также подлежали смертной казни по суду, на состязательном процессе и с учётом всех улик, как поджигатели и неисправимые воры (некоторые учёные добавляют в этот список и злых волхователей). Сам Александр Невский, однако, был к изменникам не столь суров, и, памятуя о спасении своей души, иногда их миловал.

18 мая 1243 г., сообщает новгородский летописец, во псковском Ивановском монастыре случилось знамение: «от иконы святого Спаса над гробом княгини Ярослава Владимировича, которую убил её пасынок в Медвежьей голове, шло миро из иконы 12 дней». Две «скляницы» этого мира псковичи привезли в Новгород на благословение, а две оставили себе. Граждане двух городов восставили тогда человеколюбие Господа вседержителя, «яко призираешь на нас, убогих, своею многою милостию»[cxxxiv].

Это знамение напомнило Александру Невскому о трагической судьбе семьи псковского изменника, князя Ярослава Владимировича. Сын изгнанного из Пскова князя Владимира Мстиславича, дяди Ростиславы, матушки Александра, бежал к немцам в Ригу, и многие годы наводил врагов на Русь. У немцев Ярослава Владимировича принимали хорошо, тем более что матерью его была племянница Рижского епископа Альберта – реального главы крестоносцев в Ливонии.

В 1233 г. Ярослав со своими единомышленниками из Новгорода и немцами захватил Изборск, но псковичи отняли у них город обратно. В 1241 г. Ярослав опять захватил Изборск, а затем и Псков с немцами, среди которых, после смерти епископа Альберта, уже не пользовался большим почётом. Использовав, крестоносцы просто вышвырнули его, передав управление Псковом в руки своих фогтов.

Измену родине Ярослав Владимирович усугубил изменой жене. Княгиня Ефросиния, дочь полоцкого князя Рогволда Борисовича, тётка св. князя Довмонта и родственница жены самого Александра Невского, была брошена непутёвым князем Ярославом. Узнав, что он женился (по католическому обряду! ) на девице из Ливонии, Ефросиния ушла в основанный ею Ивановский псковский монастырь и приняла имя Евпраксия. Став уже настоятельницей, Евпраксия не нашла в себе сил отказаться от приглашения бывшего мужа и поехала не свидание с ним в орденскую крепость Медвежья голова. Там она и была убита своим пасынком, сыном Ярослава от немки, 8 мая 1243 г.

Мотивы убийства источники не раскрывают, но они и так прозрачны. Легко понять, как всполошилась немецкая семья Ярослава, перепугавшись, что преподобная княгиня вернёт заблудшего князя к праведной жизни и в лоно православия. Это, ценой гибели Евпраксии, и произошло. Князь отказался от католических заблуждений, забыл былое властолюбие и вернулся на Русь, а княгиню погребли в Пскове, в соборе Ивановского монастыря, который с тех пор он сделался усыпальницей псковских княгинь. Память святой благоверной княгини Евпраксии Псковской, в миру Евфросинии, празднуется 20 мая.

Возможно, из человеколюбия, снисходя к просьбам своей княгини Александры, а скорее – сочтя, что Ярослав Всеволодович уже довольно за свою измену «Богом убит», т. е. справедливо наказан за грехи, Александр Невский, сразу по заключении мира с крестоносцами, позволил Ярославу вернуться на Русь. Изменник не только был принят в Пскове и Новгороде, но и посажен Александром на «подручное» княжение в новгородском Торжке. Здесь он через несколько лет кровью искупил свои прегрешения перед Русью.

Интересно, что новгородский летописец, ранее сурово осуждавший деяния Ярослава Владимировича, посвятил его подвигу большую статью под 1245 г., отзываясь о раскаявшемся грешнике подчёркнуто одобрительно. Даже и без положительного тона мы поняли бы, что летописец горячо одобряет раскаяние Ярослава: ведь статья о его деяниях по объёму немногим уступает рассказу о Ледовом побоище.

А в те годы летописец вносил свои записи не часто. После чуда во Пскове он отметил только кончину жившей в Новгороде княгини Ростиславы, матери Александра, 4 мая 1244 г. К этому времени княгиня под именем Ефросиния приняла постриг в Юрьеве монастыре, где она жила, не отходя от гроба своего старшего сына Фёдора. Здесь, подле гробницы Фёдора Ярославича и было погребено её тело[cxxxv].

На следующий год объединённое литовское войско атаковало Бежецкий верх на востоке современной нам Тверской области и подошло к Торжку. Ярослав Владимирович с гарнизоном и гражданами Торжка бросился на врага, но потерпел поражение. Часть его воинов погибла, часть попала в плен, остальные лишились коней. Тем не менее князь с остатками дружины преследовал литовцев. Вместе с ним тверской воевода Явид и дмитровский Кербет (не тот ли, что участвовал в походе на крестоновцев в 1242 г.? ) сразились с литовским войском под Торопцом. Русские вновь были разбиты и вынуждены укрыться в Торопец.

«На утро, – рассказывает летописец, – подоспел Александр с новгородцами, и отбил пленных всех, а княжичей (литовских) изрубил более восьми». После стремительного и победоносного рейда Невский увёл своё войско назад. Житие Александра так описывает этот эпизод:

«В то же время набрал силу народ литовский и начал грабить владения Александровы. Он же выезжал и избивал их. Однажды случилось ему выехать на врагов, и победил он семь полков за один выезд и многих князей их перебил, а иных взял в плен; слуги же его, насмехаясь, привязывали их к хвостам коней своих. И начали они с того времени бояться имени его».

Но князь Ярослав, мечтавший заслужить прощение единоплемен­ников и замолить свои грехи перед Богом, не успокоился и после разгрома литовского войска под Торопцом. С одним лишь «своим двором» он нагнал и разбил отступавших литовцев на берегу озера Жижец к югу от Торопца: «не упустил их ни одного мужа, и тут перебил остаток княжичей». Не успокоившись и на этом, Ярослав вызволил из Витебска своего сына и с «малой дружиной» настиг ещё одну рать литовцев неподалёку от р. Западной Двины, у её притока Усвята. «И тут, – торжествует летописец прощение грехов князя, – Бог ему помог, и тех (литовцев. – А. Б. ) перебил, а сам пришёл здрав и дружина его».

Правда во владениях Александра Невского торжествовала, мир с соседями был добыт его мечом, милосердие князя окупалось. Но на следующий год новгородский летописец сделал лишь одну запись:

«Поехал князь Александр в татары»[cxxxvi].

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: