Мир и перемирие во имя Бога

 

Еще большее благодеяние Церковь оказывала обществу в тех случаях, когда она находила средства против военных бедствий. В той мере – слишком ограниченной, – в какой ей это удавалось, она действительно вносила изменения в повседневную жизнь сельских жителей.

Как мы видели на первых страницах этой книги, Мишле считал причиной того, что он называет мирным установлениями, добрую волю сеньоров Лиможа, напуганных эпидемией чумы в 997 году. Хотя эти сеньоры, судя по источникам, еще не приняли в то время, вопреки Мишле, конкретных установлений, названных чуть позже «миром Господним» и «перемирием во имя Бога», он все же не ошибся, почувствовав пробуждение духа сопротивления непрерывным войнам.

К 990 году, то есть еще до заключения лимузенскими сеньорами «договора о мире и справедливости» (который, как мы уже видели, они не особенно соблюдали), а другой части Аквитании, в Пюи, епископ Ги Анжуйский созвал нескольких прелатов южных провинций; результатом этой встречи явилось очень важное обращение, адресованное всем правоверным христианам: «Пусть отныне во всех епископствах и графствах никто не врывается силою в церкви; пусть никто не угоняет коней, не крадет птицу, быков, коров, ослов и ослиц с их ношей, баранов, как и свиней. Пусть никто не уводит людей на строительство или осаду замков, если эти люди не живут на принадлежащей ему земле, в его вотчине, в его бенефиции^[118]. Пусть духовные лица не носят мирского оружия, пусть никто не причиняет вреда монахам или их товарищам, путешествующим безоружными. Пусть только епископы и архидиаконы, которым не выплатили подати, имеют на это право. Пусть никто не задерживает крестьянина или крестьянку, чтобы принудить их заплатить выкуп». Всех верующих призывали собраться на специальную ассамблею в середине октября, для того чтобы пообещать не нарушать эти запреты. И они собрались, дворяне и крестьяне, но, как ни странно, ни те, ни другие не обнаруживали особого энтузиазма. Только присутствие войск двоих племянников епископа подтолкнуло их к тому, чтобы решиться дать требуемое обещание. Дух Лиможа еще не витал в воздухе, даже в Пуатье, где как раз в 1000 году консилиум постановил, что любая ссора по поводу присвоения имущества должна быть разрешена по справедливости: источник не сообщает нам, как отреагировали на это заинтересованные лица.

Мирное движение смогло набрать силу несколько позже. Заслуга в этом принадлежит Роберту Благочестивому, который сумел сделать Церковь Франции своей союзницей ради блага королевства. Он способствовал проведению ассамблей мира, проводил их и в своем домене, в Орлеане, и в Вердене-на-Соне, маленьком бургундском городке, завоеванном им незадолго до этого. В 1024 году, опять же в Бургундии, он созвал в Эри большую всеобщую ассамблею. На нее из всех областей Франции съехались священники, аббаты, сеньоры, крестьяне. Многочисленные реликвии, свезенные туда издалека по случаю этого события, вызвали немало чудес. Энтузиазм достиг своей наивысшей точки. С тех пор ассамблеи мира много раз проводились в разных районах королевства; почти каждый диоцез провел свою ассамблею.

Договора, заключавшиеся на этих ассамблеях, сильно отличались друг от друга в деталях. Простоты ради можно сказать, что все они стремились ограничить войны как в плане числа втягиваемых в них людей, так и в плане времени. «Мир Господень» обязывал воюющие стороны щадить бедняков, слабых, женщин, людей Церкви и их имущество; «Перемирие во имя Бога» запрещало военные столкновения с пятницы по воскресенье, в Великий пост и некоторые другие литургические периоды. Большего нельзя было требовать от общества, естественным порождением которого была война. Даже если не удавалось достичь и этого скромного идеала, военные столкновения становились все же более редкими, а главное – совершалось меньше жестокостей по отношению к простому народу. Воины впервые почувствовали свой долг перед государством: они еще могли обнажать меч, но уже поклялись на святых реликвиях не размахивать им без нужды направо и налево. Эта клятва положила начало рождению благородных шевалье будущих веков.

Еще один аспект будущего наметился на этих ассамблеях мира: в них участвовали крестьяне. Они могли брать слово и, в результате, оказывались рядом с сеньорами среди членов лиги, которая обычно создавалась для того, чтобы заставить всех соблюдать договор, при необходимости прибегая к использованию силы. Бывший до того пассивной игрушкой истории, труженик земли постепенно входил в число ее действующих лиц. Он приобретал достоинство и ответственность, присущие человеку. Разумеется, эта тенденция была еще весьма скромной и едва различимой по сравнению с ограничениями, которым в течение долгих веков было суждено давить на сельских жителей, по сравнению с тем презрением, которое выказывали им их хозяева, носившие меч. Тем не менее эта тенденция уже ощущалась.

И в чем не было никакого сомнения, так это в трудах Церкви. Видя, сколько усилий прилагает она к тому, чтобы отвратить бич войны, и этим противостоит их хозяевам, которых они согласно древнему пережитку считали ее корыстными союзниками, крестьяне не могли не приходить к новым мыслям – тем самым, которые пробуждала в них благотворительность монахов. Получалось, что Христос, о котором Церковь говорит в своих проповедях, любит крестьян, желает им добра и уж во всяком случае относится к ним с не меньшим вниманием, чем к сильным мира сего. Они наконец почувствовали себя христианами. Древнее сельское язычество, которое так окончательно и не умерло и, без сомнения, оставило свой след на понимании ими христианства, сохранялось теперь лишь в наиболее бессознательных сферах их психики.

 

Паломничество

 

Признаки этих изменений будут становиться все заметнее в XI веке. Они проявятся наиболее ярко в последние годы этого века, когда по призыву Петра Пустынника тысячи людей из простонародья поднимутся ради спасения земной родины Христа^[119]. Однако уже в первые десятилетия века притяжение Святой Земли выразилось в популярности паломничества.

Вскоре после тысячелетия Страстей Христовых, то есть через 33 года после 1000-го, «бесчисленная толпа», как пишет Рауль Глабер, «отправилась через весь мир к гробнице Спасителя в Иерусалим; никто не мог заранее предвидеть такого стечения людей. В первую очередь это были люди из простонародья, затем – принадлежащие к средним классам, затем – великие короли, графы, маркизы, прелаты; наконец – то, чего никогда еще не случалось, – можно было видеть высокородных дам, которые направлялись туда наряду с самыми отверженными».

Рауль в данном случае пишет не по слухам. Он сам видел этих паломников, которые по пути на Восток пользовались гостеприимством бургундского монастыря Безе, где он в это время находился. Он встретил их и когда они уже возвращались; именно тогда сотоварищи паломника Лиебо рассказали ему, как тот умер по собственному желанию, «глядя на место Вознесения Спасителя». Рауль был поражен количеством «людей из простонародья», которые шли в Иерусалим. И его свидетельство не единственное: Адемар из Шабанна, рассказав о паломничестве Гильома Тайлефера II, графа Ангулемского, совершенном в 1026-1027 годах, писал, что его примеру последовали «многие сеньоры, люди среднего класса и бедняки». Есть, правда, одно отличие от того, что пишет Рауль: Адемар не имеет в виду, что «люди из простонародья» подали сигнал к этому движению, а по словам Рауля получается именно так.

Даже для тех, кто не покидал страну, поездки в Святую Землю были большими событиями: когда в Ангулеме было объявлено о возвращении Гильома Тайлефера, «все сеньоры, причем не только ангулемские, но также из Пуату и Сентонка, и другие люди всех возрастов и обоих полов сбежались ему навстречу и были переполнены радостью оттого, что могут его видеть. Регулярное духовенство Сен-Сибарда в белых одеждах, неся различные атрибуты, в сопровождении великой толпы простолюдинов, священников, каноников, радостно двигалось ему навстречу и прошло расстояние в милю от города под звуки хвалебных песен и гимнов».

Не удержимся от замечания: здесь речь идет о горожанах. Челядь графа, светские слуги «регулярного духовенства» Сен-Сибарда, ремесленники и торговцы, необходимые участники городской жизни, – все они, как бы мало их ни было, вместе со своими семьями вполне могли произвести впечатление «огромной толпы людей»; ведь эти слова могут одинаково означать и сотню, и тысячу. В любом случае, встреча, оказанная Гильому, ничего не говорит нам о вере крестьянства. Есть ли информация о ней в других цитируемых здесь источниках?

Давайте вспомним две детали: «самые отверженные», которых Рауль видел рядом с «высокородными дамами»; и «бедняки», которые, согласно Адемару, сопровождали сеньоров и людей среднего класса. В те времена нужда в большей степени поражала сельскую местность и деревни, нежели города, население которых, упомянутое здесь в нескольких строчках, обычно не было лишено самого необходимого.

Разумеется, правда и то, что крестьяне в целом не могли стать активными участниками этих паломничеств, пеших путешествий, которые должны были оторвать их от их полей и скота на многие месяцы. Тем не менее в семье, которая часто была многочисленна, всегда мог найтись кто-нибудь, чья помощь не была постоянно необходима. Кроме того, не говоря о «самых отверженных», следует вспомнить, что были и такие, кого скука повседневной жизни, стремление к приключениям, мистическое притяжение Иерусалима, необходимость и надежда изменить свое серое существование при соприкосновении с тем, что считалось самым священным, необходимость получить прощение за грехи и заслужить место в раю заставляли забыть об обыденном благоразумии и печальном долге своего сословия. Действительно, вряд ли стоит сомневаться в том, что в этих толпах «людей из простонародья» было немало беднейших и не совсем бедных крестьян, и в том, что их вера свидетельствовала также в пользу веры тех, кто оставался прикован к своей земле.

 

 

Глава XII МОРАЛЬ И НРАВЫ

 

Одной из основных миссий Церкви, влияние которой на людей все более и более крепло, был контроль за их поведением. В отличие от религий древности и в отличие практически от всех других религий, за исключением иудаизма (от которого оно и происходит) и ислама (который претендует на то же наследство), христианство наделило своих священников функцией цензоров повседневной жизни верующих. Священники должны были давать советы, руководить, запрещать, судить, наказывать, прощать.

В конкретном виде это проявлялось в организации покаяния. Именно с этой стороны мы наиболее ясно можем представить себе христианскую мораль того времени и одновременно нравы, которые тогда царили в обществе.

 

Покаяние по тарифу

 

Понимание сути прощения и способ отпущения грехов сильно изменились со времени возникновения христианской веры. К 1000 году в течение уже около двух веков существовал режим «покаяния по тарифу». Иначе говоря, каждому греху соответствовало определенное наказание, соразмерное с тяжестью греха. Следовательно, существовали тарифы, изложенные в письменном виде. Их называли уложениями о покаянии. Что бы ни думали об этой поддающейся подсчету морали, документальная ценность таких каталогов грехов очевидна.

Наиболее поздний из них относится ко времени после 1000 года, поскольку он был составлен в 1008-1012 годах Бурхардом, епископом Вормским. Этот известный юрист был автором полного изложения канонического права, которое он назвал «Декретом». Уложение о покаянии Бурхарда – не что иное, как XIX книга его огромного «Декрета». У этой книги особое название: «Целитель», или «Врачеватель». Она была очень широко известна, особенно в церквах Германии в течение всего XI века и позже. Однако если после Бурхарда никто не составлял таких уложений, то это объясняется все-таки не столько неизменным успехом этой книги, сколько изменением самих представлений о покаянии, подробно описанным 10 лет назад аббатом Сирилом Фогелем^[120].

То, что система исповеди уступила место тарифам наказаний, означает некоторое смягчение отношения к грешнику по сравнению с тем, что было принято в ранней Церкви, которая считала, что христианин, принявший крещение и таким образом смывший с себя все предыдущие грехи, должен всю свою жизнь сохранять обретенную при этом чистоту. При таком подходе само собой разумеется, что мелкие грешки и обыденные несовершенства можно было не принимать во внимание. Однако христианин, совершивший тяжкий проступок, мог получить прощение, лишь проходя различные ступени покаяния всю оставшуюся жизнь: он должен был отныне жить жизнью нищего, не имея ни общественного положения, ни семьи. Молодые люди не могли смириться с этой системой. Церковь и сама не настаивала на выполнении этих правил; иначе, в результате их неумолимого соблюдения, общество могло бы совсем обезлюдеть. Поэтому грешнику позволялось грешить всю жизнь, имея в виду, что покаяние будет ему определено в глубокой старости или на пороге смерти. Из этого легко понять, каким проклятием казалась людям внезапная смерть. Именно поэтому, как хорошо показал Филипп Арьес, она часто воспринималась как результат гнева Божьего. С другой стороны, поскольку нераскаявшийся грешник не имел права на причастие, такой порядок был чреват тем, что большая часть христианского общества не имела возможности жить в полной мере по христианским правилам.

Введение покаяния по системе тарифов было следствием глубокого изменения в отношении к искуплению грехов: оно давало грешнику возможность исповедаться в любой момент жизни, по своему усмотрению. Это преимущество не умаляет того факта, что применение тарифа очень часто влекло за собой чересчур тяжелые и, главное, даже согласно простым арифметическим подсчетам, абсурдно длительные наказания. В течение XI века был сделан еще один шаг к реалистическому подходу и облегчению положения грешника, что позволило отказаться от практики приплюсовывания наказаний друг к другу: признание ошибок и неизбежные при этом смирение и раскаяние постепенно стали сами по себе давать право на Божеское прощение. Покаяние сузилось до того, что стало ограничиваться лишь чтением нескольких символических молитв, которые и сейчас известны католикам, во всяком случае тем из них, кто еще считает нужным исповедоваться.

Суровый юрист Бурхард был далек от того, чтобы допускать такие послабления. Судите сами.

 

Убийство

 

Начнем с того, что существует грех, который влечет за собой наказание в стиле древних времен: убийство хозяина или супруга. Бурхард предлагает виновному в столь тяжком преступлении выбор между двумя возможностями искупления. «Покинь этот ничтожный мир и уйди в монастырь; покорись власти аббата и униженно делай все, что он тебе прикажет». Либо – и стоит спросить, не является ли это еще более суровым наказанием, – грешник должен был отказаться от любой деятельности, позволявшей ему занимать определенное место в обществе: от военной службы, от управления своим имуществом… Он не должен был есть мясо и сало, за исключением дней трех великих праздников: Пасхи, Троицына дня и Рождества, его пища должна была состоять из хлеба и воды, и лишь изредка разрешалось добавлять овощи или фрукты. Он не имел права жениться, должен был забыть о купании и верховой езде, не имел права стоять в церкви среди правоверных христиан, а должен был находиться за порогом… Он не имел больше права причастия и мог причаститься только перед смертью.

Следующим по строгости после наказания за убийство хозяина или супруга было наказание за «отцеубийство». Это слово относилось не только к случаям, когда жертвой преступления были отец и мать, но и к случаям убийства брата, сестры, дяди, тетки «или другого родственника». В течение года виновный должен был приходить к порогу церкви, моля о милосердии Божьем. После этого ему разрешалось входить в церковь, но в течение еще одного года он должен был молиться в углу. Затем, «если станут видны плоды его покаяния», он мог получить причастие, «дабы он не погряз в отчаянии». Кроме того, отказ от мяса. Ежедневный пост до часа девятого (15 часов) за исключением праздничных дней и воскресений. Отказ от вина, медовых напитков и пива три раза в неделю. Потеря права участвовать в военных действиях, за исключением войны против язычников. Передвижение только пешком. Однако грешник имел право сохранить семью, если был уже женат. Если он еще не был женат, то должен был соблюдать безбрачие. Епископ мог положить конец его покаянию тогда, когда считал нужным. Как бы сурово ни было это наказание отцеубийц, оно, однако, было явно меньшим, нежели наказание за убийство хозяина или супруга. Этому факту можно дать скорее социальное, чем теологическое объяснение: ради сохранения прочности общества, было важнее защищать власть и брак, нежели любовь к родственникам. Тому, кто с удивлением спросит, почему эти убийства не наказывались смертью, как это принято даже сейчас (пусть теоретически, согласно французскому уголовному кодексу), напомним в первую очередь, что Церковь, проявляя большую заботу о стабильности общества, не имеет права наказывать так, как это делает современная ей светская власть. Ее задача – примирить виновного с Богом, и уложение о покаянии не является уголовным кодексом. Однако следует добавить, что общество того времени относилось к убийству менее сурово, нежели в более поздние времена. Известно, что законы, принесенные различными германскими народами, которые вторгались в Римскую империю начиная с V века, вообще не наказывали убийство смертью, а допускали только денежное возмещение – вергельд, сумма которого зависела от общественного положения жертвы. Убийство человека в 1000 году было куда менее исключительным и менее предосудительным событием, нежели сегодня. Объяснить это грубостью нравов значит ничего не объяснить… Дело в том, что ни в одном государстве (и этому были причины) не осуждалось право самолично добиваться справедливости. Иными словами, месть (вендетта) была допустима, в особенности же личная месть. Тот, кто убил первым и чьи мотивы не всегда были при этом злонамеренны, оказывался с этого момента под угрозой мести со стороны родственников жертвы, и для восстановления справедливости никому не нужны были ни жандармы, ни судьи.

Но какова была справедливость! Недалеко от Жуаньи проживал некий дворянин по имени Арлебо. И он, и его жена происходили из весьма благородных и богатых семей. Рауль, который поведал нам эту историю, сообщает, что «между его детьми и внуками и детьми его ближайших соседей существовало серьезное соперничество в отношении наследственных владений». Они уже в течение многих лет пытались вернуть себе землю под названием Айан, расположенную в области Сане, некогда дарованную им приорами монастыря святого Коломба, а впоследствии захваченную и разоренную вооруженными людьми из Осера. И вот в день мщения две враждующие стороны с оружием в руках сошлись на территории этого самого Айана. И с той и с другой стороны было множество убитых, среди них – одиннадцать сыновей и внуков Арлебо. «И впоследствии распря их продолжалась, разногласия ожесточались, и бесчисленные несчастья продолжали обрушиваться на головы членов этой семьи, многие из которых были убиты за последующие 30 с лишним лет». Понятно, что вендетта, приводившая к новым смертям и мщению за них, продолжалась, и Рауль не считает это чем-то необычным.

Одна только Церковь не считала безгрешными такого рода смертоубийственные столкновения. Об этом свидетельствует Бурхард: «Не свершил ли ты убийства ради отмщения за своего родича? Если да, ты должен поститься 40 дней в году на протяжении 7 лет, ибо Господь сказал: «Мне отмщение, и Аз воздам». Таким образом, не наказуемое обществом того времени убийство из мести не прощалось небесами. И плата была немалой. В этом вопросе, как и во многих других, Церковь по-своему восполняла упущения земных властей. Тем более тяжко наказывала она за убийства, совершенные «ради стяжания, для того, чтобы завладеть собственностью другого»: сорокадневный пост на хлебе и воде, после чего отказ от вина, пива и медовых напитков, от сала, мяса, сыра и жирной рыбы в течение трех лет. После этого следовали еще 4 года, в течение которых согрешивший соблюдал эти строгие правила во время трех литургических постов: перед Пасхой, перед днем святого Иоанна Крестителя, то есть с 13 мая по 23 июня, и, наконец, в течение 40 дней перед Рождеством. По окончании первого года кающийся допускался в церковь и получал поцелуй мира^[121]. Причастия он удостаивался только по истечении 7 лет. Отметим, что в течение всего срока покаяния, в случае путешествия, участия в военных действиях или болезни, кающийся мог откупиться от поста во вторник, четверг и субботу ценой одного денье или раздачей пищи троим беднякам, из чего можно заключить, что самый простой обед стоил треть денье.

 

Плотские грехи

 

Плата за оскорбление целомудрия, несомненно, была наиболее высокой после платы за убийство, а наказание за плотские грехи относились исключительно к компетенции Церкви, поскольку именно она требует от людей добродетели в этой области, что мало соответствует природе и вряд ли вообще возможно.

Наиболее наказуемыми из плотских грехов были случаи кровосмесительной связи, виды которой были очень подробно определены. Любопытно, что первый случай, приводимый Бурхардом, рассматривает не кровное родство, а родство по браку: речь идет о человеке, который согрешил с сестрой жены. Бурхард явно считает его очень большим грешником: ему запрещается отныне приближаться к собственной жене, которая, «если она не желает жить в уединении», может заключить законный брак «с кем захочет». Что до него и до соучастницы его греха, то они оба приговариваются к безбрачию и должны в течение всей своей жизни подвергать себя умерщвлению плоти, степень которой определит кюре. Тому, кто виновен в кровосмесительной связи со своей матерью или сестрой, также предписывалось пожизненное безбрачие; он должен был умерщвлять плоть вплоть до самой смерти, но особо оговаривается, что первые 15 лет (в случае совокупления с сестрой срок уменьшался до 10 лет) он должен время от времени соблюдать посты, в один из которых ему разрешалось есть только хлеб и пить только воду. «Любодеяние» с женой отца, с женой брата, с невесткой также влекло за собой запрет на вступление в брак и некоторые не описанные подробно лишения, которым, однако, следовало подвергать себя до самой смерти. Значительно менее суровым было наказание для того, кто «любодействовал» с женщиной, на которой впоследствии женился его сын: 7 лет покаяния «с постом в установленные сроки», после чего согрешивший мог вступить в брак «перед Богом». Однако соучастница должна быть разлучена с мужем и обязывалась нести покаяние до самой смерти: здесь можно увидеть некоторое сходство со случаем, когда мужчина становится любовником сестры своей жены. Сходное наказание предписывалось тому, кто «любодействовал» с кумой или крестной дочерью: 7 лет покаяния, включающего пост на хлебе и воде.

Другим покушением на целомудрие была супружеская измена, и самым тяжелым проступком считалась связь между женатым мужчиной и замужней женщиной; это была как бы двойная измена. В течение 15 лет согрешивший должен был дважды в год соблюдать пост и всю оставшуюся жизнь был обязан тем или иным способом приносить покаяние. Наказание уменьшалось вполовину (и это не лишено логического смысла) для неженатого мужчины, которого соблазнила замужняя женщина: пост один раз в год в течение 7 лет.

Супруг, который выгнал свою жену и взял вместо нее другую, должен был вернуть первую жену и в течение 7 лет ежегодно один раз поститься на хлебе и воде. Ибо никому не позволялось выгонять жену, за исключением случаев «любодеяния», то есть измены. Более того: тот, кто расходился с женой, виновной в измене, не должен был брать другую жену, покуда первая была жива. Если он и его жена, не желая терпеть такие «лишения», хотели отказаться от развода, по прошествии 7 лет епископ мог их «примирить». Аналогично происходило в случае измены мужа: жена могла расстаться с ним, но не должна была вторично выходить замуж. Однако же, как мы видели, женщина, мужа которой увела сестра, могла выйти замуж за другого мужчину: это объяснялось тем, что ее муж был вдвойне виновен – помимо измены, он вступил в кровосмесительную связь. Его грех был столь велик, что должен был повлечь за собой расторжение брака.

Итак, супруги должны быть верны друг другу, брак расторгался только в случае измены, отягощенной кровосмесительством, причем родственными связями с случаях кровосмешения считалось не только кровные, но и те, что возникают в результате вступления в брак, и даже чисто духовные, как между кумом и кумой, крестным отцом и крестницей. Как всегда случается, если законодательство сложно и излишне детализованно, люди активные и обладающие воображением, искали и находили способы извлечь из него выгоду для себя. Например, некий муж, которому наскучила его супруга, узнал, что запрещен брак с женщиной, сыну которой ты приходишься крестным отцом. Он устроил дело так, что держал своего собственного ребенка над купелью, когда священник крестил его. Это простое действие, более чем необычное, поскольку, по определению, отец не может быть крестным отцом, создало линию родства, делавшую его брак основанным на кровосмешении. Он надеялся таким образом добиться расторжения брака и затем снова жениться. Однако Бурхард не дремал: действительно, брак был расторжен, и его жена, «если она не захочет уединяться», могла вновь выйти замуж. Сам же он был приговорен к безбрачию и в течение 7 лет должен был совершать ежегодный пост на хлебе и воде. Он был обязан заниматься умерщвлением плоти всю оставшуюся жизнь…

Однако человек, женившийся по закону и хранящий верность жене, еще не был в расчете с Церковью. Наиболее интимные радости семейной жизни также регламентировались. Бурхард, в отличие от других авторов уложений о покаянии, не перечисляет всего того, что физически возможно, но запрещено. И наказания, по сравнению с тем, что мы до сих пор видели, относительно мягкие: например, 5 дней на хлебе и воде за совокупление с женой «по-собачьи». Бурхард добавляет кроме того: «либо с какой-нибудь другой женщиной», а это означает, что за грех «любодеяния» назначается свое наказание, а к нему добавляется вышеуказанное. Три дня на хлебе и воде назначались мужу, который приблизился к жене, когда она была «в слабости». 40 дней – если он сделал это в первые дни после родов; в течение этих 40 дней ей было запрещено приходить в церковь. Пять дней – если жена была беременна; 10 дней – если это произошло после того, как плод начал шевелиться; 4 дня за невоздержание в воскресенье; 40 дней за невоздержание во время поста, однако в этом случае можно было откупиться за 20 су. Только 5 дней на хлебе и воде назначалось тому, кто был при этом в состоянии опьянения. Аналогично 20 дней на хлебе и воде должен был просидеть муж, который не воздерживался в течение 20 дней, предшествующих Рождеству, во все воскресенья и еще в некоторые праздничные дни.

20 дней на хлебе и воде были также ценой, которую платил неженатый мужчина, согрешивший со свободной женщиной или со своей служанкой. Такое равенство наказаний может удивить. Вместе с тем неженатый человек, который не имел права соединяться с женщиной, поскольку плотские связи дозволялись только между супругами, заслуживает не меньшего извинения за периодические уступки своим желаниям, чем супруг, который не смог дождаться дней, не отмеченных воздержанием. В этом и в других случаях видно, что Бурхард правильно понимает этот аспект жизни. Например, женатый мужчина должен был поститься два дня, если прикоснулся к прелестям какой-нибудь женщины, а неженатый – всего один день.

Неудивительно, однако, что Бурхард, напротив, очень сурово относится к противоестественному содомскому греху. Женатый человек, замеченный в нем один или два раза, должен был совершать покаяние в течение 10 лет, причем первый год провести на хлебе и воде. Тот, у кого это вошло в обычай, присуждался к 12 годам покаяния; кто согрешил таким образом со своим братом – к 15 годам.

Можно спросить, почему параграфы, посвященные содомии, детально и в весьма реалистических терминах описывают этот грех, названия которого достаточно, чтобы понять, о чем идет речь; кроме того, при всех уточнениях получается, что наказания применимы только к одному из партнеров, а другой остается в неведении о наказании, которого заслуживает. То же можно сказать о следующем параграфе, содержание которого столь близко к предыдущему, что невозможно ощутить морального различия между ними: речь идет о человеке, виновном в содомии, но ограничившемся поверхностным контактом. Следует предположить, что для Бурхарда разница была огромной: 40 дней на хлебе и воде достаточны, чтобы искупить этот грех. Еще меньше стоит взаимная мастурбация, описанная во всех подробностях, – всего 20 дней. Онанизм, для описания которого потребовалось 37 уточняющих слов, влек за собой 10 дней покаяния, если только вместо руки не пользовались «просверленным деревом» – таковое обстоятельство удваивало наказание. Наибольшего снисхождения заслуживал мальчик, который достиг полного удовлетворения, обнимая женщину: один день на хлебе и воде был достаточным наказанием, чтобы смыть с него вину, если, конечно, это произошло не в церкви: в этом случае наказание было десятикратным.

Все эти уступки чувственности были в порядке вещей в описываемую эпоху. Судя по всему, реже встречались случаи, когда человек удовлетворял страсть с кобылой, коровой, ослицей «или каким-либо другим животным». Если виновный восполнял таким образом отсутствие жены, «дабы удовлетворить свое влечение», он должен был ежегодно один раз поститься на хлебе и воде в течение 7 лет и затем умерщвлять плоть в течение всей жизни. Если у него при этом была супруга, 7 лет заменялись десятью; если грех вошел в привычку – 15 лет. Если он сделал это будучи ребенком, грех прощался после 100 дней на хлебе и воде.

 

Контрацепция, аборты

 

От этих мужских грехов Бурхард отличает грехи, которые против целомудрия могут совершить женщины. Им он вменяет в вину различные противозачаточные и абортивные средства, причем мужчина-партнер в этом случае оказывается как бы ни при чем. Он не обвиняет того, кто оставил женщину, забеременевшую от соблазнителя, и это свидетельствует об определенном состоянии его души. Но раз он считает контрацепцию исключительно женским делом, мы можем предположить, что мужчины были абсолютно равнодушны к будущему физиологическому состоянию женщин, с которыми они предавались удовольствиям. Возможно, этим объясняется относительная терпимость Бурхарда: «Сделала ли ты так, как обычно (!) делают некоторые женщины, которые, предавшись блуду и желая умертвить плод, изгоняют его из своего чрева с помощью колдовства или трав, либо поступают так же, дабы не понести? Если ты это совершала или учила этому других, – три года покаяния. Но в случае повторения такая женщина должна быть отлучена от Церкви до конца жизни, потому что любое препятствие зачатию считается убийством. Вместе с тем существует огромная разница между бедной женщиной, которая не в силах прокормить ребенка, и той, которая хочет скрыть последствия своего греха».

Трудно понять, как этот параграф соотносится с двумя другими, которые проводят различие между абортом, совершенным до одухотворения плода (один год покаяния), и абортом, сделанным тогда, когда зародыш уже получил душу (три года). Интересно было бы также знать, по прошествии какого срока происходит это основополагающее изменение.

Затем Бурхард говорит о тех, кто при помощи снадобий помогает любовникам, изменившим своим супругам, избавиться от уже родившегося или только зачатого в грехе ребенка. Такие люди должны в течение 7 лет находиться вне общины истинно верующих и всю свою жизнь прожить в слезах унижения.

Кроме наказаний за покушение на деторождение, женщины несли наказания и за другие противоприродные грехи. Некоторые, если верить Бурхарду, использующему весьма прямолинейные выражения, «имеют обыкновение» обзаводиться орудием для того, чтобы вести себя как мужчины с другими женщинами, – 3 года покаяния. Для тех, кто только сами пользуются этим орудием, – 1 год. Для тех женщин, кто, не пользуясь подручными средствами, вступают друг с другом в интимные отношения, – 3 года. Похоже, были такие, которые использовали ради своего удовольствия собственных малых детей: за это 2 года. Не забудем также о тех, кто вместо мужчины сожительствовал с животным. Их наказание было наиболее суровым: один ежегодный пост на хлебе и воде в течение 7 лет и последующее пожизненное покаяние.

 

Сексуальная магия

 

Особенностью эпохи является применение сексуальной магии, которую Бурхард не обходит молчанием. Разумеется, во все времена встречаются женщины, одержимые страхом, что муж или возлюбленный бросит их. Однако способы борьбы с этой опасностью оказываются различными. Бурхард описывает не один такой способ. Он спрашивает кающуюся женщину: не глотала ли она сперму своего мужа? Не подавала ли она ему на стол рыбу, которую еще живой вводила в свои интимные органы и вынимала только после последних содроганий агонии? Не давала ли она ему есть хлеб, который месила на своем голом заду? Не примешивала ли она к его еде и питью свою менструальную кровь? За первый из перечисленных проступков, связанных с особым сладострастием, полагалось 7 лет покаяния, за два последующих всего по два года, за последний – пять лет. Особый случай: любовница женатого мужчины, видя, что он готов бросить ее и вернуться к жене, делает его импотентом с помощью средств, которые, к сожалению, не описаны. И что вы думаете? Получается, что эта женщина куда менее виновна, чем если бы она постаралась удержать его подле себя: она могла отделаться 40 днями на хлебе и воде. Дело в том, что для Бурхарда, как и для всех христианских моралистов любой эпохи, акт любви в любом случае недобродетелен. Чем меньше этим занимаются, тем лучше. Без сомнения, именно поэтому столь умеренное наказание постигало супругу, которая пыталась вызвать у мужа болезнь и сделать его импотентом следующим образом: раздевшись донага, она обмазывалась медом и каталась по ткани, усеянной хлебными зернами; затем она собирала все зерна, прилипшие к ее коже, молола их, вращая мельницу против солнца, и делала из полученной муки хлеб, который подавала своему бедному мужу.

Знаменательно, что Бурхард не принимает в расчет возможности аналогичных случаев применения сексуальной магии мужчинами. Очевидно, он считал, что такого не бывает, либо случается очень редко. Если так, то в известном ему мире женщины гораздо больше держались за своих мужчин, нежели мужчины за своих жен. Между тем, это неравенство, которое возмущает наших воительниц из MLF^[122], неизбежно и естественно в любом слаборазвитом обществе: мужская сила, будучи основным источником энергии, занимает главное место. Вследствие этого общественная организация стремится благоприятствовать тому полу, от которого получает больше преимуществ. Более слабый пол поэтому нуждается в защите, в поддержке, в заботе более сильного. Потерять эту поддержку для женщины равносильно катастрофе. Обратное же не соответствует реальности. Только любовь способна установить некоторое равновесие, если, конечно, мужчина ее разделяет. Бывает, что такое случается. Однако нужно, чтобы любовь длилась долго. Магия способна создать иллюзию, что этого можно добиться. Или что можно отомстить.

В любом случае, любовь мужчины к женщине в 1000 году была еще далека от той куртуазной любви, которая позднее заставляла кавалера посвящать себя своей «даме». В литературе интересующего нас времени о любви нет ни слова, за одним парадоксальным исключением – мы имеем в виду драматические произведения некой молодой немецкой монахини, к кото<

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: