Акмеисты и М. П. Неведомский

В литературном обществе было на редкость интересно. Нечто вроде старенькой комедии «Мельник, колдун, обманщик и сват», поставленной со всеми ухищрениями модернизма.

Происходило сватовство акмеизма с марксизмом.

Русская марксистская критика в несколько затруднительном положении. Она умеет оперировать лишь с большими числами. Так сказать, по методу статистики. Упражняться над литературой «вообще», выросшей на нездоровой почве буржуазного строя. Дворянская идеология – в творчестве Пушкина и Толстого. Отражение земельных условий Окско-Волжского бассейна в былинах об Илье Муромце. Таковы излюбленные темы марксистской критики. Темы интересные, почтенные, но не литературные, а социологические. Мне всегда жалко марксистских критиков: они лишены самого великого блаженства всякого критика – дара «открытия». Они открывают художественную Америку всегда и неизменно после Колумба. Уже давно работают г-да Неведомский и Львов-Рогачевский. Вооружившись марксистским методом, они очень хорошо объясняют, почему такие-то и такие-то, ими понятые и открытые, писатели оказались писателями хорошими и первоклассными. Причем «первоклассность» они, конечно, признают с оговорками. Недавно, не то в «Луче», не то в «Правде» была помещена театральная рецензия о «Гамлете». Рецензент долго говорил о Шекспире, а затем прибавил, что страдания Гамлета неинтересны, потому что лишены пролетарской психологии. С такими оговорками пишут все марксистские критики.

Отсутствие художественного чутья – не случайное чувство марксистских критиков. Г-н Неведомский, г. Львов-Рогачевский не случайно за всю свою долгую и обильную деятельность не открыли ни одного писателя, не предвосхитили ни одного будущего таланта, а упорно шли за толпой. Происходит это потому, что у обоих критиков нет никакого ощущения личности. При больших цифрах в масштабе Окско-Волжского бассейна личность исчезает. Остается плавающая по бассейну икра, которую критики, вооружившись марксистским методом, и определяют: осетровая она или стерляжья.

У «акмеистов» тоже нет понимания личности. Это и привлекло к ним Неведомского. Привлекла и другая причина. Но о ней ниже.

Читатель, вероятно, не знает, что такое «акмеисты», которых демонстрировал, в буквальном смысле слова, г. Городецкий.

Поясню.

Жили-были молодые поэты. Одни более, другие менее талантливые. Поэты старшего поколения сразу их заметили. Вячеслав Иванов пригрел Городецкого. Брюсов пригрел Гумилева. Благодарный Гумилев пел в печати такие дифирамбы Брюсову, что становилось даже неловко.

Когда у этих поэтов прорезались «зубки», они стали кусать грудь своей кормилицы. Все это в порядке вещей. Но затем начинается «беспорядок».

Оперившись, поэты образовали свой особый «цех». Их там много: Нарбут, Зенкевич, Мандельштам, Ахматова и др. И решили выдумать себе свою идеологию. Как Афродита, она выросла из морской пены и явилась под знаком «акмеизма» (вершинности), или адамизма (первозданного человека).

Для того чтобы пробить себе путь, акмеисты стали на всех углах и перекрестках ругать свою кормилицу: символистов.

Результат получился комический: они моментально нашли союзников в лице врагов символизма и художества вообще. Г. Неведомский бессознательно начал льнуть к акмеистам. С одной стороны, приятно быть с молодежью, с другой – приятно в союзе с ней лишний раз выругать символистов. В итоге – франко-русский союз. Марксизм и акмеизм оказались дружественными державами. Amies et alliеés*.

По существу, в накладе очутились акмеисты. Выиграл Неведомский. Если бы у акмеистов было бы что-нибудь глубоко индивидуальное (а какой же поэт может быть неиндивидуальным!) – г. Неведомский никогда не протянул бы им своей брезгливой марксистской руки.

В теории акмеисты признают индивидуальность. Но это теория. На практике они дети отнюдь не символизма, а декадентства. Символисты кормили их своей грудью лишь из любвеобильности.

Надо отличать символистов от декадентства. Декаденты первого призыва – были ярые субъективисты. Они были утонченные сенсуалисты и описывали с неподражаемым мастерством свои «никем не испытанные ощущения».

Акмеисты лишь изменили поле наблюдения, но не метод. Вместо субъективного психологизма и физиологизма (да простят мне читатели эту иностранщину!) акмеисты стали описывать субъективные впечатления от внешних предметов. «Горшки Никитина, – говорит С. М. Городецкий, – существовали не хуже и до того, как он написал о них стихи. Горшки Нарбута рождаются впервые, как невиданные доселе, но отныне реальные явления». Думаю, что горшки существовали и до Нарбута, хотя и не сомневаюсь, что он увидел их впервые. И верно сказал г. Львов-Рогачевский, который восстал на Неведомского, что прежде декаденты смотрели на внутренние стены своей башни из слоновой кости, а теперь – выглянули в окошко и с удивлением заметили существование горшков. В этом и вся перемена. Никакого синтеза, никакого разрешения проблемы «личность и общественность» не последовало.

Таким образом, символизм остался вне игры. Это очень ядовито отметил в своем блестящем резюме председатель собрания Ф. К. Сологуб. Спор шел о том, могут ли «общественники» принять в свое лоно новую форму декадентства или нет. Были прокуроры, были и адвокаты. Но символизм и отвлеченно и конкретно оказался беспристрастным «представителем».

Думаю, что так будет и во веки веков. Потому что символизм есть вовсе не этикетка некоторых современных писателей, а стихия всякого подлинного искусства. Признавая Сервантеса, Гоголя, Данте, Гете, а этих писателей, насколько мне известно, признает даже сам г. Львов-Рогачевский, вы признаете литературу символизма. Сологуб и Вяч. Иванов могут быть менее даровиты, нежели Гете и Гоголь, но это вопрос другой. Во всяком случае, если и встает проблема о синтезе личности и общественности, этих двух извечных врагов, то разрешиться она может только в чем-то третьем, стоящим выше личности и выше общественности, а никак не в очень малом, наивном, довольно (но не слишком!) талантливом акмеизме, этом декадентстве сезона 1912 – 1913 года.

Несмотря на это, последний вечер литературного общества был очень плодотворен. Он воочию показал всю теоретическую и художественную беспомощность корифеев нашей «общественной» критики.

Г. Неведомский начал с «забытого Гегеля». Я уши развесил. Но цитата из Гегеля оказалась очень не гегелианской: «художник должен любить конкретное». Очень может быть, что в неизданной переписке Гегель сказал, что Волга течет в Каспийское море. Но не в таких афоризмах сила Гегеля, и напрасно г. Неведомский тревожил его прах.

А г. Рогачевский поразил меня своими аристократическими предрассудками. Он начал доказывать, что Клюев, которого он якобы «открыл», – белая кость, не чета прощелыгам «акмеистам». Во-первых, «открыл» Клюева вовсе не г. Львов-Рогачевский. Он был открыт Миролюбовым и вел переписку с Блоком уже тогда, когда «Современный мир» назывался «Птичкой Божией». А во-вторых, пора бы бросить местничество. Я, например, очень завидую г-ну Клюеву, что он – дитя народа, своего рода «владетельный князь». Но не самоубиваться же мне из-за этого. Какую косоворотку я ни надевай, каким мелким бесом перед г. Клюевым ни расстилайся, все равно г. Львов-Рогачевский мне скажет, что я не «владетельный князь из народа», а всего-навсего кающийся дворянин. Думаю, господам марксистам следовало бы раз и навсегда ввести в свою «конституцию» уничтожение сословий, следовало бы придерживаться однопалатной системы, отказавшись от верховной палаты, состоящей из аристократических «детей народа».

В споре принял участие и г. Редько. В качестве представителя «Русского богатства» – он менее подчинен марксистским канонам. От него можно было ожидать некоторого понимания «роли личности» не только в истории, но и в искусстве. Однако, он больше говорил об «аллегориях» в искусстве, безнадежно принимая их за символы.

Всех курьезов этого собрания, долженствовавшего убить символизм, и не перечтешь.

Я передаю только беглые впечатления.

Печатается по: Д. Философов Акмеисты и М. П. Неведомский // Речь. 1913. № 47 (17 февраля). С. 3. Дальнейшую полемику Дмитрия Владимировича Философова (1872 – 1940) с критиками-марксистами об акмеизме см. ниже в нашей подборке. О том, что «акмеизм несчастлив в своих защитниках»-реалистах позднее писал и Е. Лундберг (См.: Лундберг Е. Литературный дневник. 1915. № 1. Январь. С. 207 – 208). Комическая опера «Мельник – колдун, обманщик и сват» (1779) была написана М. М. Соколовским (либретто А. А. Аблесимова). К истории отношений Философова к акмеистам см. также эпизод, произошедший в «Бродячей собаке» 19 февраля 1913 г. и описанный в письме Ал. Н. Чеботаревской к Вяч. Иванову: акмеисты «зазвали в “Собаку” Философова, и, попросив его председательствовать, так непристойно начали бранить символизм и его представителей (на этот раз досталось Сологубу, но и всем также), что Дм<итрий> Вл<адимирович>, возмущенно сказал им, что они непорядочные люди, сами выросшие из символизма (как Городецкий) и теперь, в силу какой-то личной “психологии”, выгоды, и всего проч<его> обрушиваются на ни в чем неповинное почтенное течение, и отказался от председательства и ушел» (Блок в неизданной переписке и дневниках современников // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 413).

И. В. Игнатьев