Литературная неделя. Литературная суета

Из всех областей умственной жизни – литература, может быть, менее всего способна и должна оставаться только профессией, ремеслом, техникой, «искусством для искусства» – в этом ее трудность, но в этом ее и сила. Из всех искусств литература до сих пор не имеет теории – или очень сомнительные. Есть школы для всех художеств, а литературной нет. Нужна ли она? Вероятно, нужна. Всякое дело, разумеется, требует школы, выучки, умения, но – кажется, не случайно – литература, соприкасающаяся шире, чем все другие искусства, со всеми сторонами жизни, остается делом общим, демократическим – именно потому, что литература шире понятия поэзии и даже литературного мастерства. Поэтому интерес к литературе как таковой, как к известному ремеслу, всегда сужал ее, чего не было в такой степени в других искусствах. И потому умственная вялость и ограниченность очень охотно сводили литературу к словесной технике, – и эпохи реакционные часто характеризовались развитием вкуса к слову, к стилю, к манере; потому что литература шире этого – и привести литературу «к музыке, прежде всего к музыке» – так же, как и к «сладким звукам», значит ограничить ее; и тот, кто определил свое творчество этой последней формулой, сам же выразился о своих стихах – и иначе: как о «выстраданных, пронзительно-унылых, ударяющих по сердцам…». Это постоянно повторяющееся колебание двух отношений к литературе не есть колебание ее – как думали раньше, – между эстетикой и общественностью, а тем более между созерцанием и утилитаризмом. Оно важнее по своему смыслу, потому что «слово» (древнее логос) – реально вместительнее понятия формально-эстетического и глубже, жизненнее того, которое ему придают идеологи словесной техники.

У нас в России этот спор давний и имеет свои традиции. Несколько лет тому назад, казалось, что ему пришел конец. Символисты думали, что они его разрешили, найдя равновесие, и примирили общественников с эстетами. В последнее время мы на самом деле переживали эпоху сравнительного литературного равновесия – результат объединения всех – в революционные дни – на общих чувствах. Но в этом году видимое равновесие, на котором разные литературные группы в период наступившего, вслед за революцией, общего затишья готовы были удержаться, опять нарушилось. Опять заспорили и поссорились.

Две линии – вечные во все времена – шли или рядом, или параллельно, или скрещиваясь в нашей художественной литературе последних лет: одна – реалистическая, другая – не считавшая на этот раз себя противоречащей ей – только подобная романтизму – символическая. Символисты по существу не были противниками реализма, хотя их основная линия шла от мистики; не оказались они врагами революции, напротив! Две исконно противоположные линии тогда встречались и даже сливались. Примеров много: приведу – Л. Андреева, Белого, Блока, Сологуба, Мережковского, все эти скрещивания – и внутри себя, и в отношении друг к другу. В этом году началось с того, что некоторые из молодых символистов начали отрекаться от своих учителей, и производили это отречение, по-видимому, с намеренным шумом, имея в виду не кружковую борьбу только, – и основались для этого в достаточно популярном художественном журнале, а также в одном, не менее популярном, кабачке.

С эстетической стороны они уклонялись в сторону реализма, с другой – следуя символистам, – подавали руку общественникам. Когда вслед за их шумными выступлениями в разных обществах Сологуб, председательствовавший в одном из таких собраний, где они о себе заявляли, сам выступил с публичной лекцией об «искусстве наших дней», в которой он, как надо было ожидать, защищал символическую позицию, утверждая при этом, что символизм не есть только эстетика, но идет к общественности – держа в руках религиозное знамя, – все так и поняли, что эта лекция – оппозиция старого и правоверного символиста молодым еретикам из <“>Аполлона<”>: он и отозвался об них попутно-пренебрежительно и даже назвал самым талантливым явлением одного молодого поэта – совсем другой группы, до сих пор только скандалезной: эго-футуристской. А в только что вышедшей книжке «Русской мысли» (март) другой из главарей символизма, Брюсов, посвящает эго-футуризму целую статью: исходя из того, что литература всегда шла от формы к содержанию, а не обратно; не затрагивая идей и на личностях останавливаясь только мельком, – он видит в словесных выходках «футуристов» – признаки развития, считает их появление – обещающим, значительным. О группирующихся около «Аполлона» «акмеистах» – обещана другая статья, но Брюсов высказался о них в «Русской мысли» уже этим летом: он относится к ним скорее отрицательно, он предпочитает им футуристов – за смелость и за искания, – чисто технические, конечно, так как ни идей, ни личностей он не касается. Итак, два символиста сошлись на одном, идя с разных концов: надежда русской поэзии – футуристы, т. е. словесные новшества.

Суета это или не суета? На самом деле идут новые движения и новые надежды? Следует о них говорить? Не подождать ли? Подождать всегда осмотрительнее – но правильно ли молчать о том, о чем говорят, о чем думают – не литераторы! это менее всего тревожно: они справятся и собственными силами, – но, под влиянием их, те, кто читает журналы, кто слушает лекции, кто верит им, и, прочитав Брюсова и прослушав Сологуба, будут думать, что началось движение, настоящее, живое. О них надо всегда больше всего и прежде всего подумать и напомнить о той правде, что область литературы шире словесного ремесла и что, как всякое дело жизни, она требует и ждет – одаренных, внутренне одаренных личностей. Этого заждалась наша литература, этого уже давно нет, и без этого ей не сдвинуться с места.

Конечно, хорошо, что акмеисты, «приемля мир», заботятся о таком культурном «мирском» деле, как чистота и точность русского языка (в этом – лучшая сторона их заявлений); хорошо и то, что не перестают появляться и такие люди, которые, отличаясь меньшей умеренностью, вводят в язык разные новшества, даже неожиданные, даже ошеломляющие, – тем сильнее будет дан им отпор со стороны тех, для кого дороже всего точность языка, а не дерзость. Но разве на самом деле и действительно – все это литературные надежды?

Интересно было слушать, как Сологуб излагал в своей лекции свои символические верования, но ведь это интересно и значительно – лишь постольку, поскольку он человек и своеобразной, и своенравной, и глубокой индивидуальности, и она-то дала русской литературе сологубовскую поэзию и сологубовский роман! Метко и остроумно и с изящной эрудицией – разбирает Брюсов всякие словарные и стилистические хитрости футуристов. Но все это тоже – важно лишь постольку, поскольку в этом сказался Брюсов с его личными вкусами, которые определили его, уже ставшую классической, поэзию, именно благодаря этому и больше ничему!.. Только в личностях, в больших, искренне одаренных личностях, с новой силой, с новой пламенностью, с новой глубиной, нуждается теперь, как никогда, русская литература. Все другое приложится; придет и «эстетика», и окажется содержательнее, насыщеннее и ценнее, чем теперь. Вот в чем наши действительные надежды… А все остальное – суета.

Печатается по: Вл. Гиппиус Речь. 1913. № 89 (1 апреля). С. 3. В первом абзаце своей статьи Гиппиус дважды цитирует Поля Верлена. «Молодой поэт совсем другой группы», которого приветил Сологуб – это Игорь-Северянин.

И. Игнатов