История либерализма в 1762–1855 годах 5 глава

Сперанский говорит, что Россия — это самодержавное государство. На первый взгляд самодержавие представляется чрезвычайно простой государственной формой. Последний и высший принцип власти — это самодержец. В его лице объединяется власть законодательная, исполнительная и судебная (стр. 32). Он — единственный законодатель, судья и исполнитель своих собственных законов. И тем самым как будто и исчерпывается суть самодержавия. Однако, совсем не бесспорно, что это первое впечатление остается в силе при ближайшем рассмотрении, особенно когда речь идет о российском государстве (стр. 31). Власти самодержца действительно не поставлено никаких «вещественных пределов», однако, есть для нее «умственные границы», созданные «мнениями» и привычным образом применения власти. А из этого, в свою очередь, следует, что власть применяется всегда с одинаковой правильностью и при соблюдении определенных общепринятых форм. Такое ограничение самодержавной власти традициями и обычным правом, по мнению Сперанского, имеет очень большое значение. Он ссылается на Хьюма, который считает, что прочность английской конституции, в первую очередь, основана на традициях и на определенном духовном складе народа (стр. 32, прим. 2). И не только в Англии, а и вообще, такие традиции и обычное право представляют собой основу и даже сущность всех конституций. Сперанский пишет: «То, что называется государственным законом или конституцией, не есть закон писанный, но закон вещественный, не на бумаге, но в действии самом существующий. Он не столько состоит в установлениях государственных, сколько в вещественном разделении сил его на все состояния. Он поддерживается не столько видимыми сословиями¹⁸, сколько навыками и духом народным; это есть физическое сложение, темперамент политического тела» (стр. 28, прим. I)¹⁹. Именно принимая во внимание такой подход Сперанского и то значение, которое он придает традиции, связывающей и ограничивающей монарха даже при самодержавном строе, и можно объяснить, почему Сперанский придерживается мнения, что государственная система в России должна быть преобразована только в той мере, в какой это не поведет к разрушению существующего порядка. Ведь к сути этого порядка принадлежат в первую очередь именно вышеуказанные традиции. Но не только из одного существования традиции вытекает серьезное отличие от примитивной самодержавной государственной формы. Сперанский говорит, что в России есть целый ряд институтов, которые можно считать элементами, взятыми взаймы самодержавием у правильной, то есть конституционной монархии. К таким институтам принадлежат например Непременный Совет, Сенат, Комитет и Министерство (стр. 31). Конечно, в том виде, в каком они существуют в России, это учреждения не могут иметь конституционного значения. Однако, они представляют собой в известной мере как бы зародыши конституционного порядка внутри самодержавной государственной формы, и их существование свидетельствует о дальнейшем развитии и дифференцировании именно этой государственной формы.

Сперанский считает, что на основе этих данных ясно направление всех дальнейших реформ. Речь может идти только о том, чтобы устроить эти государственные учреждения таким образом, чтобы они постепенно, но последовательно и все больше принимали характер подлинных конституционных институтов. Сперанский пишет: «Образ управления /в России/... должен быть весь расположен на настоящей самодержавной конституции государства без всякого раздела власти... но он должен содержать в себе различные установления, которые бы, постепенно раскрываясь, приготовили истинное монархическое управление и приспособляли бы к нему дух народный» (стр. 35). Следовательно, говорит Сперанский, необходимо, хотя обе власти и остаются объединенными в лице монарха, переходить к разделению законодательных функций от функций исполнительных (стр. 39). С этой целью Сенат должен быть разделен на два учреждения, то есть законодательный сенат и исполнительный сенат. Последний надо опять-таки разделить на сенат судебный и сенат административный (стр. 40). Таким образом, будет осуществляться приближение к тому состоянию, которое характерно для правильной монархии, где администрация есть не что иное, как применение и осуществление законов (стр. 18), а исполнительная власть обязана отчитываться пред властью законодательной (стр. 22). Это одна из самых важных причин, которые делают необходимым, чтобы законодательные учреждения были независимы от власти исполнительной и вообще занимали в государстве чрезвычайно высокий ранг (стр. 24). Дальше, в первом проекте этой статьи было написано: «Все состояния государства быв свободны, участвуют в известной мере во власти» (стр. 28). Однако сам Сперанский потом вычеркнул эту фразу. По его тогдашнему пониманию, законодательное учреждение могло состоять из лиц, назначенных монархом (стр. 41), поскольку решающим обстоятельством является не способ, каким то или иное лицо становится членом законодательного собрания, а подлинная независимость самого собрания от власти исполнительной. Вследствие такой независимости создание законодательного института такого рода является первым шагом на пути от деспотического строя к правильной монархии (стр. 25).

Дальнейшая действенная гарантия от нарушения законов исполнительной властью, это — развитие общественного мнения. Сперанский считает, что надо «сохранить и усилить народное мнение, власть сию ограничивающее не в существе ее, но в форме ее действия» (стр. 35, см. также стр. 46). Он думает, что такое народное мнение может существовать и при самодержавном строе. Если это так, то тут мы находим важное различие между абсолютной монархией и современными тоталитарными государствами, которые не только подавляют общественное мнение, а организуют, то есть фальсифицируют, и на самом деле просто убивают его.

Чтобы выполнить требование о том, что исполнительная власть должна заниматься только применением и осуществлением законов, необходимо усовершенствование гражданских и уголовных законов. Сперанский считает, что при данных условиях вряд ли возможно выполнить это требование (стр. 35). Он пишет: «Не только в России, но и нигде в Европе нет еще правильной теории ни гражданского, ни уголовного закона... Юрисконсульты спорят еще и поныне о самом понятии... о самых первых началах сего знания» (стр. 35). Но поскольку «... никогда в Европе не занимались сею наукою с таким вниманием, как ныне... можно с некоторою основательностью предполагать, что мы стоим при самом рождении лучшей теории гражданских и уголовных законов... настоящее положение России дает ей всю удобность ожидать сего превращения; если бы и существовала в Европе система добрых законов в сей части, она не могла бы у нас скоро приведена быть в действие...» (стр. 36). Мне кажется, что это место чрезвычайно важно. По-моему, оно доказывает, что Сперанский прежде всего думал о том, чтобы в широких размерах принять западно-европейское право. Во всяком случае, место это доказывает, что Сперанский считал необходимым пользоваться результатами научной работы западноевропейских юристов для систематизации и дальнейшего развития русского права. Но поскольку, по мнению Сперанского, невозможно было сразу приступить к решению этой задачи и надо было ограничиться пока приведением в порядок существующих законов (стр. 47), нужно прежде всего заняться улучшениями в области полиции и экономики, а такие улучшения неизбежно повлекут за собой известные улучшения в области судопроизводства.

Скромность такой программы объясняется тем, что Сперанский отвергает радикальные реформы, разрушающие те правовые и этические традиции, которые существуют в абсолютной монархии. Он отвергает их уже потому, что, по его мнению, реформы, не опирающиеся на «содействие времени» и на «постепенное движение всех вещей к совершенству» (стр. 33 и далее), не имеют никаких шансов на успех. Сперанский дальше подчеркивает, что в России нет первых элементов, необходимых для создания правильной монархии, то есть конституционного государства. Переход к конституционным формам, по мнению Сперанского, остается в России по-видимому невозможным до тех пор, пока половина населения находится в состоянии полного рабства, пока основные законы и право вообще не упорядочены, пока законодательная власть не отделена от власти исполнительной, пока не существует независимого законодательного института, опирающегося на общественное мнение и пока недостаточный уровень образования мешает возникновению общественного мнения (стр. 34).

В книге «Руководство к познанию законов» Сперанский прежде всего дает как бы эскиз своих философских и правовых взглядов в той форме, какую они приняли к концу его жизни.

Он говорит, что совесть является основой нравственного порядка (стр. 12 и 17). Совесть всегда «правдива». Она никогда не может назвать плохим то, что признается хорошим, и наоборот, найти хорошим то, что признается плохим. Поэтому суждение совести это — «правда» (стр. 14). Однако, совесть вместе с разумом может ошибаться (стр. 14). Разум может ввести ее в заблуждение в распознавании добра и зла, прежде всего путем намеренного искания полезного (стр. 19). Поэтому совесть должна опираться на две силы и у них получать подкрепление: первая из этих двух сил — религия, вторая — «общежительное законодательство» (стр.21). Таким образом, значит, нужно отличать законы совести от общежительных законов, то есть тех законов, которые издает власть (стр. 24 и далее). Главное различие между этими двумя видами состоит в том, что законы совести касаются и внутренних движений воли, в то время как общежительные законы, изданные властью, касаются лишь внешних действий в общественной жизни (стр. 30). Помимо этого, и те и другие имеют одну цель и одно содержание; все они указывают на «правду и долг» (стр. 29 и далее). Между ними не может быть контраста, поскольку «общежительный порядок и есть порядок нравственный» (стр. 39), а «справедливость» есть не что иное, как правда в ее общественном или социальном аспекте (стр. 38). «Цель общежития есть утвердить между людьми нравственный порядок», — пишет Сперанский и даже говорит, что общежитие есть преддверие вечности и что на этой ступени человек должен быть воспитан и подготовлен к вечной жизни (стр. 26). Поэтому «законы общежительные» не действительны, когда они противны законам естественным. «Они по самому существу их не что иное должны быть, как приложение законов естественных, приложение, укрепленное действием верховной власти...» (стр. 39 и далее).

Сперанский продолжает: «Четыре рода установлений в составе общежития необходимы» (стр. 27): первое — свобода личности; второе — частная собственность; третье — власть; четвертое — институты духовной жизни (религия, науки, искусства). Развитие социальной жизни состоит в укреплении и расширении этих институтов (стр. 32). Основные законы определяют, кто в государстве является носителем верховной власти, кроме того, они определяют нормы, согласно которым этот носитель верховной власти в государстве выполняет свои правительственные и законодательные функции (стр. 48). По статье I Российских основных законов 1832 года, российский император — самодержец, неограниченный монарх (стр. 49), то есть верховная власть принадлежит исключительно ему одному. Слово «самодержец» прежде всего указывает на внешнеполитический суверенитет, но оно также говорит о том, что все государственные полномочия и все элементы государственной власти во всей их полноте и нераздельности принадлежат монарху (стр. 50). Неограниченность власти означает, что верховной власти российского самодержца не может поставить пределов и границ никакая другая земная власть, что самодержец никогда не может быть поставлен перед земным судом. Однако, разумеется, что самодержец подчиняется суду Господнему и суду своей собственной совести. Поэтому он должен уважать и считать священными те границы своей власти, которые он сам поставил в международных отношениях путем подписанных им договоров, а внутри государства путем своего согласия на них (стр. 56 и далее). Вообще неограниченное самодержавие ни в коем случае не означает ничем не ограниченного произвола.

Уже из приведенных выше слов Сперанского очевидно, что целью действий носителя верховной власти должна быть забота об осуществлении законов естественного права, то есть требований созданного Богом нравственного порядка (стр. 39 и далее). Эта мысль выражается еще яснее в следующей фразе: «Верховная власть установлена к защите правды, в содействие совести. Без верховной власти ни собственность личная, ни собственность имущества существовать не могут» (стр. 29).

В этой фразе Сперанский таким образом объявляет принципом абсолютной монархии принцип либерализма, то есть защиту свободы личности и частной собственности. Таким образом мы видим, что и в произведении «К познанию законов», где Сперанский говорит уже только об абсолютной монархии, он тем не менее продолжает поддерживать программу либерализма или либерального абсолютизма. В основном это возврат к либеральному абсолютизму екатерининского Наказа, где, как мы уже видели, речь идет о гражданской, а не о политической свободе.

 

Сперанский отказывается полностью от своего прежнего убеждения в том, что политическая свобода представляет собой необходимую гарантию для свободы гражданской. Он говорит теперь, что гражданская свобода может быть вполне достаточно обеспечена, если она установлена ясными и прочными законами, а также если у нее есть прочные корни в навыках и традициях народа (стр. 119). Таким образом обеспечивается также благосостояние народа. Далее Сперанский теперь утверждает, что политическая свобода важна только для аристократии и вообще для высших слоев общества и что она служит только гарантией их привилегий (стр. 116). Но поскольку, — продолжает Сперанский, — государство не может ставить себе целью защиту материальных преимуществ отдельных сословий и сосредоточение больших богатств в руках одного сословия, подлинной целью государства должна быть не политическая свобода, а государство должно стремиться к тому, чтобы вести весь народ к добру и нравственному совершенству, и поставить под защиту закону работу и собственность всех в одинаковой мере (стр. 117 и далее).

Поэтому, говорит Сперанский, аристократическая палата не может служить интересам народа, но также не может им служить и палата, возникшая из всеобщих выборов, она не может принести народу счастья, потому что это означало бы власть «черни» (стр. 117). Интересно, что тут Сперанский отказывается от своего прежнего мнения, что лучший результат и лучший состав палат может быть достигнут, если поставить в основу избирательного права известные имущественно-цензовые начала. «Не странно ли, — пишет он, — думать, что тот, у кого доход 500 франков, обязательно будет больше любить свою родину, больше заботиться о пользе народа, и вообще будет лучшим законодателем, чем тот, доход которого всего 400 франков?» (стр. 118) То обстоятельство, что Сперанский говорит здесь о франках, доказывает, что он при этом думает о Франции, а именно о монархии 1830–1848 гг.

Значительно и интересно, что такие глубоко различные писатели, писавшие в разные времена, как например, Иван IV, Сперанский и многочисленные представители современного тоталитаризма, при защите политического абсолютизма использовали те же антиаристократические или в наше время антибуржуазные доводы. Таким образом, абсолютизм и концентрация всей власти в руках монарха, по мнению Сперанского, — лучшая гарантия свободы народа, во всяком случае той свободы, которая ему действительно нужна, то есть свободы гражданской. Теперь мы опять должны вспомнить о наполеоновской фразе: «Свобода — это хороший гражданский свод законов». А ведь уже Юстиниан доказал, что и абсолютный монарх может издать хороший свод гражданских законов. Разумеется, однако, что есть известные условия, при которых — и только при них — может осуществляться в абсолютистском государстве гражданская свобода. Во-первых, необходимо строжайшее соблюдение правил, согласно которым верховная государственная власть выполняет свои функции. Во-вторых, гражданские законы и вообще все существующее право должно быть точно сформулировано и систематизировано.

Таким образом в последнем произведении Сперанского объединяются два момента: идеальная цель православного государства, а именно, направлять народ к нравственно доброму (стр. 116), и основной принцип либерализма, то есть поставить государство на службу защиты личной свободы и частной собственности. Чрезвычайно многозначительно, что Сперанский в отличие от многих русских политических мыслителей позднейших поколений, не только не видит никакого контраста между этими идеалами и не воспринимает их как несовместимые, а напротив, совершенно убежден в том, что развитие доброго в христианском смысле этого слова в обществе возможно только тогда и в той мере, в какой в государственной жизни соблюдаются принципы либерального правового порядка, то есть когда личность и собственность отдельных лиц рассматриваются государственной властью как нечто священное и неприкосновенное.

Сперанскому совершенно чуждо злополучное, введенное славянофилами противопоставление внутренней нравственной «правды» и формального внешнего «права». Это противопоставление мы находим уже в споре между Гоголем и Белинским, хотя сами эти выражения здесь не встречаются или не подчеркивается, во всяком случае, их противоположность.

Совершенно неправильно считать, что Сперанский принял таким образом идеалы православного государства просто вследствие изменения политических обстоятельств и что это было с его стороны вынужденным изменением. Во-первых, как мы уже видели, он с самого начала, уже в первых своих произведениях, придавал большое значение и большую ценность политическим и этическим традициям жизни государства. А политические традиции России все уходят корнями в идеал православного государства, все они были почти исключительно связаны с идеальными представлениями о православном самодержавии. Во-вторых, Сперанский был всегда открытым, мыслящим, ищущим человеком. Неестественно было бы, если б на него не оказали никакого влияния консервативные идеи, распространявшиеся тогда как в России, так и на Западе. Но влияние этих идей и перелом во взглядах Сперанского в какой-то мере преувеличивались. В согласии с автором биографии Сперанского Корфом принято было противопоставлять старому радикалу Сперанскому какого-то нового консерватора Сперанского. Лишь впоследствии начали сомневаться в правильности такого подхода и стали вообще отрицать, что в мышлении Сперанского произошел какой-либо глубокий перелом. Тогда старались показать, что Сперанский продолжал оставаться и дальше сторонником радикальных реформ в либеральном смысле и что лишь обстоятельства заставляли его скрывать свои радикальные позиции.

Я считаю, что оба эти мнения содержат некоторые правильные элементы, но оба они должны быть, с одной стороны, ограничены, а с другой — дополнены. Прежде всего, мне кажется, что нельзя преувеличивать радикализм Сперанского даже до его ссылки в 1812 году. И в то время, когда Сперанский подготовлял либеральные планы реформ для Александра I, в мышлении его были и консервативные элементы, а особенно было у него совершенно ясное понимание значения исторической действительности. Кроме того, Сперанский и к концу своей жизни не потерял веры в либеральные принципы. И теперь его идеалом не был идеал православного государства в том смысле, в каком его понимали во времена царя Алексея Михайловича или Петра Великого. Он мечтал о государстве, несомненно православном, но уже в значительной мере либерализированном, то есть о либеральном абсолютизме в том смысле, в каком говорила о нем Екатерина в своем Наказе. Поэтому я считаю, что неправильно видеть какой-то глубокий перелом в политическом мышлении Сперанского и не нужно переоценивать радикализм «старого» Сперанского. Однако нельзя отрицать, что с течением времени консервативные ноты в политическом мышлении Сперанского значительно усиливались. Какова же была причина такого изменения? Было ли это изменение последствием новых идей, было ли оно вызвано влиянием консервативных течений и впечатлением от крушения революционной Франции и от прихода к власти Наполеона (который тогда воспринимался, как нечто прочное и окончательное), а может быть это изменение произошло потому, что Сперанский вошел в контакт с провинциальной русской жизнью, которая так мало походила на жизнь в Петербурге, и этот опыт неизбежно должен был действовать охлаждающе на любого автора проектов реформ? Или было изменение действительно уступкой, последствием необходимости принимать во внимание новые политические обстоятельства? По всей вероятности, все эти элементы были тут налицо. Как я уже говорил, я считаю неправильным расценивать поворот Сперанского к консервативным идеям как нечто полностью фиктивное или как чистый компромисс. Но надо, конечно, все же учесть, что тут вполне может быть элемент бюрократического приспособления к настроениям и понятиям, преобладавшим в высших «сферах»²⁰. Как раз в случае Сперанского чрезвычайно трудно сказать, каково соотношение между одним и другим элементом. Трудно назвать иного человека, который так неохотно открывался бы другим людям и который так заботливо скрывал бы свой внутренний мир от любого чужого взгляда.

Кроме того, Сперанский вообще сравнительно мало интересовался чистыми идеями, их теоретическим обоснованием и общественной проповедью. Весь интерес его направлен был на практическое осуществление тех принципов, которые он считал правильными. Поэтому он сосредотачивал все свое внимание на тех требованиях либерализма, которые представлялись ему осуществимыми при данных обстоятельствах. И поэтому содержание и характер его доводов часто зависят от того лица, к которому он в данном случае обращается. Интересно, что эти отличительные черты Сперанского заставили многих отказывать ему в подлинно творческом таланте. Уже в сороковых годах некто Староверов в письме Погодину протестовал против того, что Сперанского причисляют к крупным русским государственным деятелям: «Ради Бога, — восклицает он, — те творили — Сперанский сводил»²¹. Богослов о. Георгий Флоровский высказывается в том же духе: «При всей смелости логического мышления у Сперанского не было самостоятельных идей. Его ясный разум не был глубок, Сперанский не был мыслителем»²². Мне кажется, что такое суждение односторонне, хотя отчасти и правильно. Ведь существуют виды практической деятельности, которые построены на творческой систематизации и творческих формах. Если признать это, то надо преклониться перед творческой силой Сперанского.

Консервативные идеи нахлынули на Сперанского со всех сторон совершенно так же, как и на императора Александра. В России их с большим блеском представлял Карамзин. Давно уж было замечено, что идеи Карамзина лежат в основе программы проведенной Сперанским кодификации законов²³. Однако, насколько мне известно, никто еще не указывал на то, что и вообще идеи Сперанского, выраженные в последнем его произведении, которое мы только что проанализировали, в основном соответствуют идеям Карамзина и даже могут быть названы их отражением. При этом мне кажется совершенно точным, что Сперанский в этом своем произведении («К познанию законов») присвоил себе идеал либерального абсолютизма именно в том виде, в каком его себе представлял Карамзин. Эта тенденция подчеркивает значение Карамзина в российской политической истории.

Если я назвал идеал Карамзина либеральным абсолютизмом, то этим я ни в коей мере не отклоняюсь от традиционной концепции, согласно которой Карамзин был консерватором и даже в высшей степени реакционным человеком, враждебно относившимся ко всяким либеральным тенденциям. Поэтому это утверждение с моей стороны требует дальнейшего пояснения.

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 3

¹ Я использовал издание В. Семевского.

² Ориу в своем произведении «Принципы общественного права» подробно показал, что в этом и состоит суть конституционного строя.

³ Эту мысль, только в несколько иной форме, мы находим и в докладе от 1 мая 1804 года Законодательной Комиссии, во главе которой стояли Лопухин и Новосильцев (стр. 20): «Эти основные юридические принципы в большинстве случаев перечислены в Наказе Екатерины... они рассыпаны по другим указам... которые утверждены самодержавной властью российского монарха и освящены временем, т.е. тем судьей, который выносит беспристрастный приговор о полезности или вредности законов».

⁴ Сперанский. Дружеские письма к Масальскому. Пб, 1862, стр. 34.

⁵ Однако опасность эта признавалась уже раньше, одними на основании анализа социалистических идей и социалистической программы еще до попыток осуществить социалистические принципы на практике (Чичерин, Ориу); другими под впечатлением антилиберального законодательства девяностых годов в России (Струве. На разные темы. Пб, 1902, стр. 522–525; статья «Право и права», напечатанная в журнале «Право»:за 1901 год).

⁶ В 1810 году назначено было 35 членов Государственного Совета; в 1890 году Государственный Совет состоял из 60 членов.

⁷ Соответственно старая формула, выше мною приведенная, о подтверждении царем решений Государственного Совета не была включена в закон от 1842 года, а заменена была другими соответствующими формулами.

⁸ Так, Витте рассказывает, что это произошло, когда должны были быть изданы антиеврейские указы министра внутренних дел Плеве: «Законодатели... знали, что Государственный Совет (старый, составленный исключительно, по ныне модному выражению, из бюрократов) или большинством выскажется против, или спустит представление в песок, или по меньшей мере наговорит много неприятных мыслей для министров, внесших проект новых стеснений евреев. Поэтому в Государственный Совет, как бы то по закону следовало, таких законов не вносили, а проводили их через Комитет Министров, а если и тут опасались возражений, то через Особые Совещания или просто всеподданнейшими докладами». Витте. Воспоминания, т. 1, Берлин, 1923, стр. 189.

⁹ Совершенно невообразимо, чтобы с этими людьми можно было организовать единогласно всегда одобряющие голосования тоталитарных «парламентов». К тому же надо сказать, что и цари вряд ли заинтересованы были бы в таких голосованиях. На самом деле их интересовало профессиональное мнение опытных государственных деятелей и высоких административных чиновников, а ни в коей мере не согласие или одобрение их. Законный абсолютный монарх легко мог обходиться без этого одобрения в стране без либеральных традиций и без развитого общественного мнения. Организованные и неискренние овации были бы эмоционально противны большинству, а пожалуй и всем российским царям XIX века, как мы их знаем.

¹⁰ М. Корф. Мемуары. Русская старина, 1899, стр. 280 и далее. См. также: Кизеветтер. Исторические очерки. М., 1912, стр. 451 и далее.

¹¹ Корф, там же, стр. 19 и далее.

¹² Мещерский. Воспоминания, том 3, Пб, 1912, стр. 288.

¹³ Мещерский, там же, стр. 289.

¹⁴ Мещерский, там же, стр. 289.

¹⁵ Интересные данные о Государственном Совете до реформы 1906 года, так же как и о некоторых известных его членах мы находим у В.И. Гурко, Features and figures of the past. Government and opinion in the reign of Nicholas II. Stanford University Press 1939. Publ. № 14. Главы II и IX; глава III касается государственной канцелярии, тесно связанной с Государственным Советом.

¹⁶ См. в Письме из Перми. Отрывок о Государственном Совете.

¹⁷ Сперанский лишь редко употребляет выражение «правильная монархия» (например, на стр. 25); в большинстве случаев он говорит просто «монархия». При этом, однако, всегда ясно, что он имеет в виду именно правильную, т.е. конституционную монархию и рассматривает ее как противоположное деспотизму.

¹⁸ Ясно, что Сперанский употребляет выражение сословия не в смысле классов, а в смысле учреждений или институтов.

¹⁹ Весь этот отрывок был впоследствии Сперанским вычеркнут и поэтому в окончательной редакции его нет.

²⁰ Поэт Вяземский называл Сперанского «великим чиновником».

²¹ Барсуков. Жизнь и труды Погодина, т. 10, Пб., 1896, стр. III.

²² Г. Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937, стр. 139.

²³ Письмо Староверова Погодину, см. у Барсукова, там же.

 

 

Глава 4

КАРАМЗИН

Карамзин как представитель либерального абсолютизма. — «Похвальное слово Екатерине». — Карамзин и крестьянский вопрос. Традиционализм Карамзина. — Стихотворение об освобождении Европы. — Карамзин и декабристское восстание. — Значение этого восстания для развития России в либеральном направлении. — Последние годы царствования Александра I.

 

Предоставление Карамзину места в развитии либерализма в России противоречит всем традиционным представлениям. Однако его идеи, его общий духовный подход и даже его личность сыграли положительную роль в развитии России как раз в либеральном направлении. Прежде всего Карамзин делал очень многое для всеобщего духовного приближения России к европейскому Западу. Он старался всячески расширить те каналы, через которые могли проникнуть и действительно проникали в Россию либеральные идеи. Такое косвенное значение Карамзина в смысле подготовления либеральной эпохи в России вообще не оспаривается; часто даже существует готовность признать, что Карамзин как представитель сентиментального гуманизма поддерживал как бы кристаллизацию некоторых укорененных в гуманизме предпосылок либерального мышления. Но существует и другой аспект значения Карамзина для утверждения либеральных идей и для развития либеральных институтов в России, и как раз этот аспект часто оспаривается. Происходит это, с одной стороны, потому что Карамзин был решительным сторонником абсолютизма, что он думал об осуществлении либеральных принципов исключительно в рамках абсолютной монархии, что он полностью и решительно отвергал конституционализм, то есть любую возможность ограничения абсолютной власти самодержца. С другой стороны, что может быть еще важнее, широко распространенное отрицание положительной роли Карамзина в либеральном развитии России вызвано и его скептическим подходом к вопросу об освобождении крестьян. Кроме того, принято считать несовместимым с требованиями либеральной идеологии его убежденную поддержку идей исторической школы, политического и правового традиционализма.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: