История либерализма в 1762–1855 годах 9 глава

И после 1842 года Николай и его правительство продолжали интересоваться крестьянским вопросом. В 1846 году вновь был создан комитет для совещания о мероприятиях, считавшихся необходимым введением в дело окончательного освобождения крестьян. Комитет этот собрался лишь один раз, но во время этого единственного заседания министр внутренних дел граф Перовский изложил замечательный план¹⁶. Согласно этому плану крестьяне должны оставаться прикрепленными к земле, т. е. по-прежнему крепостными. Но они перестают быть собственностью хозяев, потому что у господ по отношению к крестьянам остаются лишь полномочия, которые Перовский называет политическими. Речь шла о том, чтобы дворяне сохранили по отношению к крестьянам прежнее положение административных и судебных органов, а также собирателей налогов, но они не должны больше называться собственниками крестьян. Крестьяне же должны быть прикреплены к земле, для того чтобы точно и вовремя выплачивать положенное государству и самим хозяевам, таким образом, обеспечивая доходы государства и существование помещика. Размеры того, что полагается платить крестьянам, должны быть установлены законом, законом же должны быть обеспечены права крестьян на движимое и недвижимое имущество. Этот план представляет собой возврат к принципам старого крепостного строя. Законом определяются нормы для распоряжения землей дворян. В принципе земля эта остается собственностью хозяина, но должна быть предоставлена в пользование крепостным крестьянам. Размеры того, что крестьянам положено платить, тоже определяются законом и договорами, которые обязательны для обеих сторон и утверждены государственной властью, что означает, что и содержание их в известной степени этой властью определяется. Таким образом, помещик превращается в государственного чиновника или собирателя налогов, которому отдается часть налогов сразу же после их получения. Отношения между крестьянином и помещиком таким образом вновь приобретают общественно-правовой характер.

В той мере, в какой государство оставляет за собой право распоряжаться землей, оно соответственно и ограничивает то же право собственника. От такого урезывания права свободного распоряжения до понятия относительности права собственности вообще остается один только шаг. И шаг этот полностью закономерен с точки зрения юридической логики. Если государство предписывает собственнику, каким образом он может и должен распоряжаться своей собственностью, оно может и наказывать в случае, если требования его не выполняются. Одним из возможных наказаний, конечно же, может явиться, и вполне естественным образом, отнятие самой собственности. И вот мы имеем обоснование условного характера собственности. Выполнение некоторого долга (а именно, долга распоряжаться определенным образом своей собственностью, согласно государственным предписаниям) по отношению к государству становится предпосылкой и условием собственности. Если собственность таким образом стала институтом условным, ничто не может помешать государству ставить и дальнейшие требования, а дальнейшие обязанности делать тоже предпосылкой и необходимым условием собственности. Такой обязанностью может быть, например, провести известное число лет на государственной службе. Таким образом, вновь восстанавливается обязующий характер повинности государственной службы, и отменяются законы от 1762 и 1785 годов в этой области. На все это можно возразить, что такое ограничение права дворян свободно распоряжаться своими имуществами так и осталось в стадии проекта. Но это верно только отчасти. В 1853 году законом было запрещено помещикам давать в аренду свои имения, если на них имеются крепостные: это прямое ограничение, путем закона, права свободно располагать своей собственностью. Кроме того, в течение многих лет возникали многочисленные проекты, один за другим, направленные на ограничение права помещиков распоряжаться своими поместьями. Если правительство и не превращало эти проекты в законы, то это происходило только потому, что император по собственным его словам не осмеливался игнорировать правовое сознание дворянства. Очевидно, однако, правительство считало такое ограничение права землевладельцев распоряжаться своими имениями в принципе возможным, несмотря на несовместимость его с принципом неприкосновенности частной собственности. Таким образом, не было гарантии, что все эти планы, допустимые с точки зрения всемогущей самодержавной власти, в какой-то момент не превратятся в действительность. Можно даже предположить, что такое развитие оказалось бы просто неизбежным, если бы не освобождение крестьян.

Как уже было упомянуто, в России немыслимо было превращение крепостных крестьян в настоящих рабов, в частную собственность хозяев. Поэтому оставалось только два пути: или надо было восстановить старый крепостной строй, а с ним и общественно-правовой характер отношений между крестьянами и дворянами, или провести в жизнь так называемое освобождение крестьян, т. е. надо было перерезать существующие связи между крестьянами и помещиками. Если бы избран был первый путь, он привел бы к утере безусловно обязательного характера государственной службы. Этот путь должен был привести и к отмене Жалованной Грамоты Екатерины. В таком случае дворянство потеряло бы гражданскую свободу, дарованную ему Жалованной Грамотой 1785 года, и тот правовой статус, на котором основывались право собственности и другие субъективные гражданские права. Если же избрать второй путь, то гражданская свобода и полное право собственности могли сохраниться, дворянин мог сохранить свой юридический статус, приведший его от крепостного строя к гражданскому. Зато ему надо было отказаться от своих прав на крепостных крестьян.

Надо сильно сомневаться в том, чтобы дворяне в середине XIX века отдавали себе отчет в сути этой альтернативы. Но можно предполагать, что сторонники освобождения среди дворян исходили из правильного сословно-социального инстинкта, который позволял им как бы предчувствовать, каковы будут для дворянства последствия продолжения крепостного права.

Выходившие на поверхность причины и поводы носили совершенно иной характер. В основном люди ссылались на эмоциональные моменты и в этом не было никакой натяжки. Для многих дворян, воспитанных в европейском духе уважения к свободе, и на самом деле было психологически непереносимо владеть крепостными и распоряжаться их судьбами. Кроме того, чем больше дворянин превращался во владельца частной собственности, и вообще в частное лицо, тем невыносимее должно было казаться ему бремя обязанностей вотчинной полиции¹⁷. Но наряду с этими сознательными двигателями вполне мог действовать и вышеупомянутый социальный инстинкт. Такое предположение представляется оправданным ввиду того, что второй из только что перечисленных осознанных моментов можно считать прямым результатом действия именно этого инстинкта. В пользу этой теории, во всяком случае, говорит то обстоятельство, что при освобождении крестьян, как мы еще увидим, почти совсем не думали о том, чтобы предоставить освобожденным крестьянам статус свободных граждан и свободных собственников, а прежде всего спешили устранить все связи между крепостными и хозяевами.

Теперь, когда прошло более ста лет с освобождения крестьян, создается впечатление, что законы от 19 февраля 1861 года главным образом направлены были на то, чтобы освободить не крестьян от господ, а наоборот, возможно скорее избавить господ от крестьян, от всех тех обязанностей, которые выпадали на долю хозяина поместья, населенного крепостными крестьянами. Хотя это и звучит парадоксально, но я очень склоняюсь к тому, чтобы считать Манифест 19 февраля в первую очередь не освобождением крестьян, а вторым освобождением дворян (первое имело место в 1762 и в 1785 году). 18 февраля 1762 года дворяне освобождены были от обязательной государственной службы. 19 февраля 1861 года они избавлены были от обязанностей общественноправового характера в отношении своих поместий. Этим я вовсе не хочу сказать, что крестьянская реформа Александра II не имела величайшего значения и для крестьян. Однако она представляет собой дальнейший шаг в направлении отмены крепостного строя прежде всего потому, что она значительно содействовала окончательному превращению дворян в частных людей и частных собственников. Именно поэтому освобождение крестьян и представляет собой мероприятие, которое нужно считать либеральным. Я объясню это еще подробнее несколько ниже.

Градовский говорит, что крепостное право было при Николае I в некоторой степени ограничено. Эти ограничения или смягчения крепостного права достигнуты были не укреплением принципов гражданского строя и их распространением на крестьянство, а наоборот, путем некоторого, хотя и частичного, возврата к доекатерининским формам крепостного строя. Создание сословия свободных граждан из массы крепостных, превращение их в независимых собственников и фермеров явилось бы глубокой революцией'. Консервативно настроенный император Николай I не был на это способен и уж во всяком случае не был к этому склонен. Основным принципом своего царствования он сделал защиту существующего. Даже в тех случаях, когда он думал о реформах, он планировал их таким образом, чтобы новое было совсем незаметным для всех смотрящих извне, т.е. для всего народа, за исключением узкого круга чиновников, непосредственно данным вопросом занимающихся. Поэтому и подготовление реформ, иногда совсем малозначительных административных мероприятий, проходило за запертыми наглухо дверями тайных комитетов, о точных заданиях и работе которых не должны были ничего знать даже члены других комитетов и служащие других ведомств. Поскольку он не мог или не хотел решиться на то, чтобы сделать крестьян свободными гражданами в подлинном смысле этого слова, Николай вынужден был искать в рамках самого крепостного права юридические средства против того зла, которое приносил этот строй, а еще больше, пожалуй, его вырождение. Уже Сперанский указывал на то, что средства эти можно найти только на том пути, который ведет обратно к подлинному крепостному праву.

Однако, будучи консерватором, Николай не хотел и нарушать привилегии, дарованные дворянству Екатериной, его гражданские права, статус дворян как частных собственников. Поэтому ограничение господской власти над крепостными, проведенное им посредством многочисленных законов и указов в пользу крестьян, удерживалось в весьма скромных размерах. Мероприятия Николая I относительно крестьянства не носили характера последовательных реформ. Правительство шло как бы наощупь от одного не слишком значительного и действенного мероприятия к другому, не отдавая себе по-настоящему отчета в подлинной сути этих мероприятий и заботясь в первую очередь о том, чтобы ничего существенного не изменить в данном положении. Не удивительно поэтому, что среди законов Николая (которым вообще свойственна, хотя и осторожная и ограниченная, но все же явная тенденция к восстановлению доекатерининского крепостного права) есть и один закон по крестьянскому вопросу, воплощающий тенденцию к расширению гражданского строя. Речь идет о законе от 3 марта 1848 года, которым разрешается и крепостным (только с позволения хозяина) приобретать себе в собственность землю. По мнению представителей тогдашней бюрократии, было бы чрезвычайно несправедливо и дальше отказывать крепостным в этом праве, поскольку, как написано в одном из официальных докладов того времени, «собственность есть после жизни самое важное земное благо»¹⁸.

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 6

¹ Сборник Императорского Российского Исторического Общества, т.74, стр. 171 и далее. Уже было замечено, что по тем же причинам надо добавить хотя бы несколько слов о праве помещиков на крепостных крестьян.

² Зайцев, указанное сочинение, стр. 177.

³ Зайцев, указ. соч., стр. 161.

⁴ А. Кизеветтер. Имп. Николай 1 как конституционный монарх. См. в «Исторические очерки», М., 1912, стр. 417. См. также: Сборник Императорского Общества Истории, т. 131. В этом томе содержится переписка между императором Николаем I и его братом Константином.

⁵ А. Заболоцкий-Десятовский. Граф П.Киселев и его время. Пб, 1882, т. II, стр. 2 и стр. 208 и далее.

⁶ Чувство разочарования, широко распространившееся после поражения 1855 года, наверное, только ускорило образование этого сознания.

⁷ Д. Милютин. Abolition du Servage en Russie, Extrait du Journal des Economistes. Июнь 1863, стр. 2.

⁸ Градовский, указ. соч., стр. 249 и далее.

⁹ Сборник Циркуляров и Инструкций Министерства Внутренних Дел. г. 1, Пб, 1854, статья 254.

¹⁰ В 1816 году при Александре I началось освобождение крестьян в Прибалтике. Эта реформа в прибалтийских областях послужила отпугивающим примером для коренных русских губерний. Дело в том, что в Прибалтике освободили крестьян, не давая им при этом земли. И та земля, которую эти крестьяне прежде обрабатывали, оставалась собственностью дворян. Таким образом, крестьяне превратились в поденных работников, и экономическое положение их вследствие освобождения не улучшилось, а ухудшилось.

¹¹ Председателем комитета был граф Кочубей. Членами его были граф Толстой, князь Васильчиков, князь Голицын, барон Дыбич и Сперанский. Дела вел Блудов.

¹² Кизеветтер, указанное сочинение, стр. 445 и далее. Не лишен интереса вопрос, каков должен был быть юридический характер этих договоров.

¹³ По Кизеветтеру, указ. соч., стр. 481.

¹⁴ По Кизеветтеру, указ. соч., стр. 484. См. Закон от 2 апреля 1842 г. №15 462.

¹⁵ Решение, даваемое законом от 2 апреля 1842 г., не только непрактично, но с точки зрения юридической и нелогично, это совершенно очевидно. Свободное соглашение возможно, когда обе стороны свободны, а не между господином и крепостным в рамках крепостного строя.

¹⁶ Градовский, указ. соч., стр. 252.

¹⁷ Этому утверждению как будто противоречит тот факт, что губернские комитеты почти все высказались за сохранение за помещиками административной власти (вотчинной полиции) в деревнях. Однако не обязательно психологические тенденции и официальные постановления должны всегда совпадать. Кроме того, заключения комитетов касаются лишь переходных лет.

¹⁸ По Кизеветтеру, указ. соч., стр. 485.

 

 

Глава 7

НИКОЛАЙ I

(продолжение)

Время Николая I как переходный период. — Закон о государственных крестьянах. — Расширение разрыва между крестьянами и другими сословиями. — Культурная жизнь при Николае I.

 

Эпоха Николая I в подлинном смысле этого слова представляет собой переходный период. На это не всегда обращали должное внимание потому, что Николай I все заслонял своей личностью. Фигура самодержца выступает на первый план во всех областях жизни. От него все исходило и через него все проходило. И все было охвачено жесткими рамками строгой бюрократической иерархии и подразделено на отделы внутри бюрократической системы. От этого возникает впечатление единства, порядка, прочности и стабильности. На самом же деле, это была эпоха, в которую незаметным образом один строй сменялся другим, а именно крепостной строй — строем гражданским. Правительство же стояло то на стороне одного, то переходило на сторону другого, не понимая противоречий, существующих между ними, и не замечая их несовместимости. Именно потому, что правительство не могло полностью примкнуть ни к одному из этих двух порядков и не могло полностью признать своими принципы ни одного из них, постоянная и можно даже сказать огромная работа, которую правительство неутомимо вело, не выходила за рамки тайных комитетов и подготовления бесчисленных законопроектов.

Николай I признавал принцип частной собственности¹. Наверное он не думал о том, чтобы принципиально сузить сферу частного права. Наверное не намеревался сознательно заменить отношения, построенные на гражданском праве, отношениями, в основе которых лежит право общественное, придать им характер общественно-юридический посредством расширения предписаний и контроля. Многие из его сотрудников придерживались (по вопросу, например, свободы торговли и вообще по вопросам экономической политики) мнений, которые нельзя назвать иначе, как либеральными².

Но у Николая было чрезвычайно сильно развитое чувство долга, а долгом своим он считал заботу о нравственном и материальном благополучии своих подданных. Это его чувство долга уходило корнями в принципы полицейского государства и в традиции православной державы. Также вполне соответствовал традиции тот факт, что ему чужда была всякая мысль о возможности или потребности как-то ограничивать монаршую волю, направленную на заботу о подданных; ему не могло даже придти в голову, что есть субъективные права или объективные правовые нормы, которые нельзя нарушать или менять даже для выполнения мероприятий, направленных на повышение благосостояния подданных. Несмотря на все это, Николай I глубоко чувствовал проблему законности вообще. Я уже упоминал замечание Кизеветтера о том, что император Николай чувствовал себя связанным постановлениями закона и считал своим долгом придерживаться их точно хотя бы для того, чтобы быть и в этой области образцом совершенства для своих подданных. Какой же был у императора выход в тех случаях, когда возникал конфликт между долгом его уважать предписания закона и другим долгом — заботиться о благосостоянии своих подданных, причем этот последний долг в абсолютистском полицейском государстве и в православной державе представляет собой конституционную сверхзаконность? Правила тут не было да и не могло быть. Окончательное решение должно было, конечно, зависеть от воли монарха. Иногда (как в случае упорядочения отношений крестьян с господами) он не мог решиться на то, чтобы в интересах благосостояния крестьян нарушить признанные права помещиков. Иногда он, наоборот, не обращал внимания на законные права своих подданных. Яркий пример тому — высочайший указ от 29 ноября 1848 года.

В циркуляре, которым министерство внутренних дел оповещало об указе всех губернаторов, 16 декабря 1848 года, мы читаем следующее:

«Государь Император, обратив особенное внимание на чрезвычайное распространение употребления зажигательных спичек, усмотреть изволил, что при случившихся в 1848 году пожарах, истребивших в одних городах более как на 12000000 рублей серебром обывательских имуществ, поджигатели весьма часто совершали свое преступление посредством спичек. Вследствие сего Его Императорское Величество в день 29 ноября 1848 года Высочайше повелеть изволил:

1 Чтобы заведения для выделки зажигательных спичек допускаемы были в одних столицах.

2. Чтобы продажа зажигательных спичек вразнос была вовсе воспрещена.

3. Чтобы те из сказанных заведений, которые существуют ныне в губерниях, были закрыты через месяц со дня объявления о том содержателям...»³

Таким образом, законные права собственников фабрик вообще не принимались во внимание: ведь император должен был заботиться о том, чтобы его подданные не подвергались опасности пожаров.

Вполне можно сказать, что господствовало убеждение, что монарх и его правительство существуют для того, чтобы заботиться обо всех и обо всем, а что заботиться о себе самих — есть неуважение к государству и тем самым политически опасная установка. Такое представление явно налицо во всем законодательстве Николая I и во всяком случае оно лежит в основе его правительственных мероприятий в качестве некоей общей тенденции. Лишь редко мы сталкиваемся с отклонениями от нее.

Характерным примером законодательства, построенного на принципе опеки и заботы свыше является законодательство о государственных крестьянах. Значение этих законов становится ясным, если принять во внимание, что в то время приблизительно половину всего населения России составляли именно государственные крестьяне. Я не могу дать точных цифр за то время, когда издавались эти законы. Но нам достаточно цифр за период вокруг 1860 года, приведенных Милютиным в его вышеупомянутом докладе в Париже. Между 1840 и 1860 годами численность населения несомненно выросла, а соотношение между отдельными его группами — что для нас только и важно — не могло сильно измениться. До освобождения в России (не считая Польши, Финляндии и Кавказа) было:

23 миллиона крепостных

26 миллионов государственных крестьян

4 миллиона горожан

1 миллион дворян

650 000 духовных лиц⁴.

 

Эти 26 миллионов государственных крестьян были крестьяне, обрабатывавшие государственные имения. Имения эти имели колоссальные размеры. Не учитывая Сибири, Закавказья, а в Европейской России казачьих областей, военных поселений и имений, принадлежавших шахтам, в тридцатых года XIX века в Европейской России государственные земли составляли 87 миллионов десятин лугов и полей и 119 миллионов десятин леса⁵. Чтобы понять законодательство Николая I, мы должны исходить из положения государственных крестьян в предыдущие столетия.

В XVII веке земля, бывшая собственностью государства, состояла из следующих категорий:

1 Ненаселенные (пустые) земли.

2. Земли, населенные государственными крестьянами⁶ (государственные имения).

3. Царские имения и имения, принадлежащие двору.

4. Служебные имения, предоставленные государством служилому дворянству.

 

Законом от 1731 года служебные имения приравнены были к имениям наследственным и обе категории получили общее наименование «недвижимое имущество». По мнению Заблоцкого-Десятовского тем самым служебные имения переставали быть государственной собственностью и превратились в частную собственность⁷. Но есть и другое толкование, согласно которому имения дворян по-настоящему стали частной собственностью только в 1785 году. Во всяком случае, вследствие превращения служебных имений в частную собственность размеры государственных земель сократились еще в XVIII веке (в 1731 или 1785 году). Это сокращение не могло быть компенсировано отнятием у церкви имений (что произошло при Екатерине II), а еще менее присвоением государству имений, принадлежавших попавшим в немилость государственным деятелям. Но сокращение размеров казенных земель не означало сокращения числа казенных крестьян, поскольку крестьяне на служебных имениях уже в XVIII веке рассматривались как крепостные. Впрочем, правильно — во всяком случае начиная с Петра I — считать крестьян на принадлежащих двору поместьях крепостными царя.

На «волостных землях» (принадлежащих государству) испокон веков жили крестьяне. Они были свободны, им лишь полагалось отдавать известное количество денег, продуктов и труда государству. Вся сумма их обязанностей называлась тягло и поэтому волостные земли назывались также тяглыми. В одно почти время с возникновением крепостного права (в конце XVI и в начале XVII века) в наследственных и служебных имениях была ограничена свобода казенных крестьян. Каждый государственный крестьянин прикреплен был к своей общине, в первую очередь из-за круговой поруки. Свободу не отменили в принципе, но крестьян обязали находить себе заместителей в случае, если кто из них хочет покинуть деревню; такой заместитель должен был взять на себя все обязательства уходящего. Разумеется, это в высшей мере затрудняло реальную возможность ухода.

Вопрос о том, надо ли считать казенных крестьян крепостными государства — сложен, и ответы на него даются разные. Заболоцкий-Десятовский считает, что ответ должен быть положительным, потому что государство могло дарить дворянам казенные земли вместе с живущими на них казенными крестьянами.

 

Государственные крестьяне с давних времен жили общинами, которыми управляли крестьянами же избранные старосты, сотские и т.д. Выбор этот был не только правом общины, он был в первую очередь ее долгом. Главным заданием этих выборных старшин было распределение налогов и натуральных податей среди членов общины и их сбор. При этом сами они были ответственны за то, чтобы община вовремя и полностью все уплачивала и сдавала. Указ от 19 мая 1769 года постановляет: «В случае неуплаты крестьянами в годовой срок подушной недоимки, забирать в города старост и выборных, держать под караулом, употреблять их в тяжкие городовые работы без платежа заработных денег, доколе вся недоимка заплачена не будет». Заблоцкий-Десятовский по этому поводу пишет: «Замечательно, что этот указ явился в первые годы царствования Екатерины II, когда она находилась вполне под обаянием либеральных идей XVIII века». Вообще и другие указы Екатерины относительно государственных крестьян носят определенно нелиберальный характер. Они основаны на предпосылке — самой по себе правильной — что согласно тогдашнему праву земля принадлежит не общине крестьян, а государству, и поэтому исходят преимущественно из соображений экономической пользы государства⁹. Объявить государственные земли собственностью крестьянских общин бесспорно было бы шагом в сторону либерализма, но предварительно надо было выработать для казенных крестьян новый юридический статус. А об этом, опять-таки, можно было начать думать лишь после Жалованной Грамоты дворянству и городам, когда некий образец уже был дан в лице дворян и горожан. Екатерина думала о таком мероприятии, но ее проект Жалованной Грамоты некрепостным крестьянам так и остался проектом¹⁰.

До Киселевской реформы наблюдение за общинами государственных крестьян поручалось в уездах земским исправникам, в губерниях — финансовым дворам. Положение государственных крестьян было очень нелегким, хотя они, в отличие от крепостных, и не находились под властью помещиков. Сперанский уже в 1827 году утверждал, что первым шагом в направлении общего решения крестьянского вопроса, т. е. преобразования крепостного права, должно быть новое устройство государственных крестьян; при этом в одном из своих докладов он указывал на то, что положение этих крестьян достаточно мрачное. Сперанский пишет: «Этот род людей беднеет и разоряется не менее крестьян помещичьих». Сперанский указывает на то, что работы и повинности их в высшей степени неопределенны и неравномерны, и продолжает: «Земские исправники суть те же помещики, с тою только разностью, что они переменяются и что на них есть некоторые способы к управе; но взамен того, сии трехлетние владельцы не имеют никаких побуждений беречь крестьян, коих они ни себе, ни потомству не прочат»¹¹.

Николай, в крестьянском вопросе (а может быть и вообще) наиболее доверявший Сперанскому, полностью принял эту мысль его. Он велел, чтобы вопрос статуса государственных крестьян рассматривался отдельно от решения крестьянского вопроса вообще и с особой поспешностью. Но нелегко было найти человека, которому можно было бы поручить эту работу. Сначала думали о министре финансов Канкрине. Но он сам взял обратно собственный свой проект по этой проблеме, считая его неудовлетворительным. Тогда Николай обратился к графу Киселеву и поставил его во главе комитета, которому поручалось решение проблем, касающихся статуса государственных крестьян. Впрочем, уже до того существовала комиссия под руководством Куракина, которая занималась тем же кругом вопросов¹².

По мнению Киселева, причиной обеднения государственных крестьян был недостаток покровительства и надзора. Вследствие недостатка покровительства государственные крестьяне противозаконно перегружены налогами и работами, а вследствие недостатка надзора распространяется алкоголизм и другие пороки¹³. Он говорил дальше, что волостные и сельские начальники избираются из людей самых порочных и сами являются первыми орудиями всех притеснений и беспорядков. Эти сельские чиновники дают себя подкупать зажиточным крестьянам и помогают им использовать в собственных интересах дела общины и притеснять бедных крестьян. А богатые крестьяне вполне естественно против всяких изменений, так как царящий в управлении делами беспорядок для них выгоден. Наоборот, «беднейший и многочисленнейший класс земледельцев желает улучшений в настоящем их состоянии и с полным доверием к правительству ожидает его распоряжений»¹⁴.

Но вскоре оказалось, что оптимизм Киселева не оправдан. Наоборот, слухи о готовящихся правительственных реформах сильно встревожили государственных крестьян. Особенно обеспокоили их слухи о том, что правительство собирается преобразовать крестьянские общины в своего рода военные поселения и при этом ввести общественную запашку. В результате этих слухов зажиточное крестьянство стало переходить в городское состояние¹⁵. Особенно интересно при этом заметить, что крестьяне боялись именно введения общественной запашки. Это явно противоречит предвзятому мнению о том, что «великороссам присуще врожденное стремление к коллективизму». И в 1842 году Киселев докладывает императору, что сопротивление посеву картофеля вызвано в первую очередь тем, что «разведение картофеля в мнении крестьян смешивается с учреждением общественной запашки, для них ненавистной»¹⁶.

Так, сам граф Киселев через несколько месяцев после доклада от 17 мая 1837 года вынужден был признать, что далеко не все крестьяне «с полным доверием» ожидают планируемых им нововведений. В докладе от 26 ноября 1837 года он пишет: «Всякая власть, установляемая вновь... естественно порождает неудовольствия многих... в самом сословии поселян первое впечатление будет невыгодно... люди сии почтут стеснительным для себя всякое действие попечительной власти»¹⁷. При этом Киселев считал, что проекты его не вводят ничего существенно нового и не отклоняются нисколько от уже существующих законов¹⁸. Он считал, что реформа его должна послужить лишь к обеспечению подлинной действенности этих законов и к пополнению имеющихся в них пробелов. Он предполагал, что недовольство может быть просто следствием желания сохранить существующий беспорядок, поскольку при нем возможна необузданная свобода, а крестьяне часто «предпочитают удовлетворение привычных страстей всем обещаниям лучшего состояния»¹⁹. Поэтому он полагал большой ошибкой отказ от реформы. По мнению Киселева, если правительство и дальше останется бездейственным, существует опасность, что мероприятия для устранения неустройств будут происходить «не по собственному внушению властей, но по требованиям, снизу восходящим»²⁰. Вообще Киселев был глубоко убежден в том, что покровительство свыше — источник счастья. Летом 1838 года он предпринял поездку по России. При этом он отмечал в своей записной книжке, что крестьяне счастливы, когда «руководствуются властью попечительною, отеческою и не стеснительною»²¹.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: