История либерализма в 1762–1855 годах 13 глава

Сенату для опровержения права крестьян завещать надельные земли на самом деле вовсе не надо было прибегать к весьма спорному утверждению, что общины и дворы являются юридическими лицами. Ведь в той же резолюции Сенат приводит другой, гораздо более убедительный довод, поясняя, что крестьяне владеют наделами не в силу того права собственности, определенного в статье 420 первой части 10-го тома Свода Законов, которое представляет собой полное господство собственника над имуществом. Собственность крестьян основана на совершенно особенном положении, вытекающем из намерения государства всячески укреплять и обеспечивать существование крестьянского сословия. Право распоряжаться надельной землей сильно ограничено с целью защиты насущно необходимого для крестьянства земельного фонда. Вследствие этого, а также принимая во внимание, что закон обходит молчанием вопрос о праве крестьян завещать надельную землю, Сенат приходит к выводу, что в намерения законодателя входило не давать крестьянам этого права. И такое заключение совершенно верно. Отрицание права завещать наделы принадлежит к ряду ограничений права распоряжаться надельной землей, направленных на то, чтобы предупредить сокращение земельного фонда, поскольку фонд этот должен обеспечить существование крестьян. По сути дела, ограничение это вполне логически связано с общим ограничением права крестьян распоряжаться данными им наделами. Положение домохозяина по отношению к такому участку земли таково, что исключается всякая возможность видеть в нем (т.е. в домохозяине) субъект права собственности⁶. Наоборот, слова Сената о том, что сельская община и двор — юридические лица, вряд ли можно вообще принять всерьез.

Зайцев прав, отзываясь с большим скептицизмом об определении юридическими лицами сельской общины и главным образом крестьянского двора. В Лекциях его по административному праву мы читаем: «Пусть двор юридическое лицо, но это лицо не подходит ни под какие категории юридических лиц, известных частному праву»⁷. И в интереснейшей статье, появившейся только по-немецки под названием «Идеология права российского крестьянского уклада и российской аграрной революции»⁸, Зайцев высказывается в том же смысле: «... двор... так же как домохозяин не является хозяином дворового имущества. Двор ведет хозяйство на том участке земли, который достался его членам в постоянное пользование из всеобщего надела, выделенного из частной собственности». И мне представляется невозможным называть крестьянский двор или сельскую общину юридическими лицами⁹. Как двор, так и община являются лишь субъектами надела, т.е. это — единицы, которым выдается в пользование земля из фонда, предназначенного к обеспечению существования крестьянства. Двор и сельская община — это те единицы, через посредство которых и в рамках которых люди, принадлежащие к крестьянскому сословию, а тем самым и к общинам и ко дворам, могут предъявлять требования на землю. Разница между крестьянским двором и общиной, в которой периодически перераспределяется земля между дворами, состоит, собственно, в том, что в рамках двора отдельный крестьянин предъявляет требование на землю непосредственно, а в рамках общины (мира) он это делает через посредство двора.

Таким образом, мы видим, что значение «мира» в российском сельском быту часто преувеличивается. Важно не периодическое перераспределение земли внутри общины, важен особый характер крестьянского «права на землю». Право это не субъективное, оно носит чисто общественный характер: это — право требовать от государства обеспечения себя землей.

Кроме того, надо принять во внимание еще следующее: имущество двора не есть имущество юридического лица, но в то же время оно не представляет собой и имущества общего, в том смысле, как это понимается в гражданском праве. Сенат многократно на это указывал: «Общая собственность двора не есть общее право собственности, установленное в общих законах гражданских, а определяется Положениями о крестьянах»¹⁰. Следовательно «...по указаниям (Положений о крестьянах)... за домохозяином, как старшим членом семьи, являющимся представителем ея и ответственным по отбыванию повинностей распорядителем хозяйства, должно быть признано право распоряжения хозяйством помимо согласия младших членов семьи»¹¹. По определению, данному в другом Сенатском решении, домохозяин есть «представитель двора или семьи, глава дворового хозяйства, который не нуждается в согласии младших членов семьи при выборе того или другого способа использования надела, покуда он остается в границах хозяйственно целесообразного»¹². Эти решения Сената доказывают, что двор на самом деле не есть общая собственность. Как известно, согласно гражданскому праву, для того чтобы распоряжаться общей собственностью, необходимо согласие всех собственников.

Вернемся еще к положению домохозяина. Сенат вновь и вновь подчеркивает: «домохозяин, хотя участок числится за ним, является лишь представителем крестьянского двора перед обществом и правительством»¹³.

Из постановлений, взятых из этого и других подобных решений Сената, таким образом, ясно, что полномочия домохозяина, в силу которых он вел хозяйство и выбирал способ использования земли, вытекали не из его права собственности, а из признания его общиной и государством как представителя двора, вследствие чего на него и падала ответственность за выполнение повинностей по отношению к общине и к государству. И особенно важно тут заметить, что в число таких повинностей входила не только своевременная уплата налогов и выплата долга по выкупу, а и целесообразное использование и правильная обработка предоставленных двору участков земли. Ведь землю эту предоставили крестьянам в пользование для того, чтобы обеспечить их существование, и даже надо уточнить: чтобы обеспечить его, и именно как крестьян, в интересах государства. Плохое, нецелесообразное использование предоставленной двору земли не отвечало таким государственным интересам. Итак, государство вполне естественно считало своим правом, поскольку обеспечение существования крестьянства рассматривалось как его задание, возложить на домохозяина обязанность правильной обработки земли, а тем самым и оставить за собой известное право надзора.

Но успешная обработка земли зависела не только от разумного ведения хозяйства. Для нее необходимо было, чтобы работоспособные члены двора оставались при нем и регулярно выполняли свою долю работы. Поэтому в интересах государства было не только предоставить крестьянам землю, а необходимо было, чтобы крестьяне ее сохраняли, оставались на ней и ее обрабатывали. А из этого неизбежно вытекало, что за главой семейства должны быть признаны известные патриархально-полицейские права по отношению к членам семьи, им возглавляемой. Это было совершенно понятно в отношении тех членов семьи, которые оставались дома. Но домохозяин сохранял эти права и по отношению к тем членам семьи, которые с разрешения общины и волости, пользуясь специально для этого предоставленным им волостью паспортом, уходили работать в город. Член двора, имевший паспорт сроком на пять лет (на большие сроки паспорта крестьянам не выдавались), мог быть полицейски вытребован обратно на двор. Это было естественным последствием убеждения, что пребывание всех членов при крестьянском дворе желательно и нормально, а что уход со двора и работа в городе — состояние ненормальное, исключительное, на которое надо получить особое разрешение. Работавший в городе крестьянин так и числился всегда «в отлучке».

Именно из такого понимания дела и вытекала особенная природа правовых норм, определявших положение домохозяина. Оно ни в коей мере не было положением самостоятельного субъекта права собственности. Домохозяин был должностным лицом, избранным и находящимся под надзором в своей работе, а при случае мог быть и сменен, и при этом даже мог иметь право на пенсию в той мере, в какой это нужно было ему, чтобы жить. Так и называлось: на прожиток¹⁴.

Как домохозяин нес ответственность за работу всего двора, так все домохозяева внутри общины (и в тех общинах, где не происходило периодического перераспределения земли, иными словами, в сельских общинах, которые не были миром) связаны были между собой круговой порукой уплаты налогов и выполнения других обязанностей.

Повинности, лежавшие на крестьянах, носили совершенно особый характер, особый характер носило и обеспечение выполнения этих обязанностей. Из этого вытекала необходимость особого крестьянского управления, тех должностей, на которых сами крестьяне выбирали исполнителей, а также и особого государственного управления, чиновников, которым поручалось наблюдение за деятельностью крестьянского управления и которые в общем должны были по-отцовски печься о крестьянском сословии. Среди таких чиновников в первую очередь надо упомянуть земского начальника. В Положении о земских начальниках от 12 июля 1889 года, в статье 39 мы читаем: «На земского начальника возлагается попечение о хозяйственном благоустройстве и нравственном преуспеянии крестьян вверенного ему участка, по предметам ведомства сельских и волостных сходов». Насколько эти полномочия были широки, видно из постановлений, содержащихся во всеобщем Положении. Так например, в статье 78, пункт 2, указывается, что в ведомство волостных сходов входит выносить решение обо всех делах, которые касаются хозяйственных и общественных вопросов всей волости.

Эту политику наделения земских начальников полномочиями патриархального попечительства никак нельзя признать удачной. Патриархальная власть в руках назначенного министерством внутренних дел чиновника представляет собой нечто противоестественное. Такая попытка восстановить старые патриархальные отношения в бюрократической форме (т.е. в форме, ухудшенной по сравнению с прошлым и не соответствующей потребностям) прямо противоречила как раз всему тому, что тогда было нужно. Именно тогда было совершенно необходимо избавиться от патриархального отсутствия форм, от патриархального произвола (всюду, где они еще сохранялись), заменяя их законностью и юридически точно определенными отношениями. А тут мы видим попытку остановить это естественное развитие и создать должность как будто новую, а в то же время располагающую традиционной патриархальной властью. Таким образом, по сути дела осуществлялось то, что в свое время Карамзин считал самой худшей альтернативой: крестьяне подпадали под бесконтрольную власть невысокого чина губернского управления. Карамзин именно этого больше всего опасался, и это был в его понимании один из самых веских доводов за сохранение крепостного права.

Однако не только существование отдельной администрации, исключительно для крестьянского сословия, было последствием особого рода права собственности крестьян. Все остальные особенности правового статуса крестьян были последствием концепции, согласно которой признанное за крестьянином «право на землю» принципиально отличается от права собственности на землю всех других сословий. Вообще правовые отношения людей, принадлежавших к крестьянскому сословию, не управлялись постановлениями всеобщего гражданского права, применявшегося ко всем другим сословиям, а основаны были на местном крестьянском обычном праве. Это, бесспорно, тоже было следствием того обстоятельства, что наиважнейшие имущественные отношения крестьян не могли быть основаны на нормах всеобщего российского гражданского права. А из этого в свою очередь вытекала необходимость особых крестьянских судов, члены которых выбирались из крестьян и слыли людьми, хорошо знакомыми с местными крестьянскими обычаями.

Подводя итоги всему сказанному, мы видим, что юридически статус крестьян отличается следующими характерными чертами:

Крестьяне (как бывшие крепостные, так и казенные крестьяне) входили в состав общин. Каждый крестьянин должен был принадлежать к общине. Члены общины в большинстве случаев связаны были между собой круговой порукой в оплате налогов и выполнении других повинностей. Из круговой поруки вытекала сильная зависимость от общины. Зависимость эта в конечном итоге означала явное ограничение свободы передвижения. Для того чтобы получить долгосрочный паспорт, без которого крестьянин вообще не мог покинуть своей деревни, нужно было согласие сельского схода. Одобрение или отказ схода часто зависели от хозяйственных соображений. Если крестьянин не был самостоятельным домохозяином, то требовалось и согласие домохозяина. Я уже подробно осветил зависимое положение отдельного крестьянина в своем дворе, так что к этому возвращаться больше нет смысла.

Судопроизводство и администрация в деревнях были делом членов общины, избранных сельским сходом. Эти органы, разумеется, уполномочены были только по отношению к членам своего же сословия. Волостные суды и крестьянское управление были под наблюдением особых надзирательных органов, и в сущности находились под их руководством; общая администрация не имела к ним никакого отношения.

Волостным судам сначала разрешалось, а позднее приказано было основывать и объяснять вынесенные ими по гражданским спорам решения не постановлениями всеобщего гражданского права, полноценного по отношению ко всем остальным сословиям, а местными правовыми обычаями.

Нормы, согласно которым наказывались крестьяне, тоже не совпадали со всеобщими. За некоторые преступления крестьянам полагались наказания мягче, чем членам других сословий. Зато в других случаях крестьяне были наказуемы за поступки, за которые другим вообще не полагалось никакого наказания. Речь тут шла, главным образом, о некоторых видах безнравственного поведения, которые вообще не могли подпасть под категорию наказуемых проступков, например, неразумные траты или пьянство. Крестьяне кроме того подвергались видам наказания, давно уже упраздненным для других сословий. Так, волостные суды имели право приговорить членов своего собственного сословия, не достигших еще возраста 60 лет — к телесному наказанию; это постановление оставалось в силе до 1904 года. В 1898 году Витте в письме царю указывал на необходимость отменить право волостных судов присуждать к телесному наказанию, потому что «розги... оскорбляют в человеке Бога». Кроме того он подчеркивал, что такое особое полномочие волостных судов грубо противоречит общему правовому сознанию и общим правовым нормам. Витте пишет: «Любопытно, что если губернатор высечет крестьянина, то его судит Сенат, а если крестьянина выдерут по каверзе волостного суда, то это так и быть надлежит»¹⁵.

Нормы о наказаниях для крестьян чрезвычайно характерны. Наказание за безнравственное поведение и телесное наказание мог применять только волостной суд, члены которого по общепринятому мнению — уважаемые старые крестьяне, носители добрых старых традиций. Все это указывает на то, что на крестьян смотрели, как на особый слой населения, как на группу, которая нуждается в воспитании и в опеке и нравственность которой особенно нужно предохранять. Совершенно неправильно было бы полагать, однако, что это стремление вытекало из убеждения в какой-то особенной безнравственности крестьян. Как раз наоборот. В основе стремления к опеке лежало представление, что крестьянин — простой, т.е. неиспорченный, чистый человек, что он (совсем так, как это понимали славянофилы и народники) — носитель особых нравственных и духовных ценностей. Именно поэтому считалось необходимым особо заботиться об его нравственности и ограждать его от всего безнравственного. Чрезвычайно странно звучит (а для нас вообще почти непонятно), что телесное наказание в волостных судах наверное так долго оставляли в силе потому, что уверены были, что лишение свободы, а особенно заключение в городе, деморализующе действует на крестьянина, потому что если он раз побывал в тюрьме, все другие крестьяне всю жизнь будут смотреть на него, как на вора, на плохого человека, на преступника, и что он сам будет так же на себя смотреть и в конце концов нравственно погибнет. Считалось что, наоборот, патриархальная порка, так сказать у себя дома, на самом деле имеет морально-воспитательное значение. На стремлении к особенно стойкому сохранению нравственности среди крестьянства покоится и полномочие общины большинством голосов исключать недостойных членов, что для них означало высылку в Сибирь.

То толкование права собственности крестьян, которое мы здесь рассмотрели, тоже указывает на то, что на крестьянство смотрели, как на сословие, нуждающееся в опеке и покровительстве. Надел, предоставленный крестьянину, не мог стать его собственностью. Он не мог свободно им распоряжаться, так, как это делали члены других сословий со своей собственностью. Ведь если бы крестьянин получил право распоряжаться своим наделом, он мог бы его продать и стать пролетарием. А этого нельзя было допускать. Крестьянин должен был оставаться земледельцем. Для этого государство и снабдило его землей, которую казна ценой крупных жертв отобрала или откупила у дворян. Но крестьянин должен был быть не только земледельцем, он должен был оставаться именно крестьянином. Недостаточно было обеспечить его материальное существование, надо было сохранить и духовную крестьянскую сущность его, потому что крестьянство — носитель особых нравственных ценностей. Пролетаризацию крестьянства, превращение крестьян в пролетариев надо, следовательно, считать — такова была общепринятая точка зрения — нравственным упадком народа.

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 3

¹ И Сенат недостаточно четко определяет разницу между подворным и общинным имуществом. Интересно отметить, что заключения Сената по этому поводу не однозначны. В решении Второго отдела от 12 марта 1899 года указано, что и в случае подворного имущества земля все же числится собственностью общины. Обратное гласят решения 1, 2 и Кассационного отделов от 27 ноября 1895 года, № 20 и другие.

² Зайцев. Административное право. Прага, 1923, стр. 201 и далее.

³ В общем, я в своем изложении следую Зайцеву, но не думаю, что правильно — как это делает профессор Зайцев — считать «право на землю» субъективным общественным правом. Право крестьянина на то, чтобы ему предоставили надел, является объективным правом общественного свойства, все признаки «субъективного» права совершенно ему чужды.

⁴ Зайцев. Административное право, стр. 200.

⁵ Там же, стр. 200 и далее.

⁶ Там же.

⁷ Там же.

⁸ В «Архиве философии права и экономики», т.19, Берлин, 1925, стр.59.

⁹ По всей вероятности, к признанию мира юридическим лицом повело то обстоятельство, что мир мог владеть и землей, не принадлежащей к фонду наделов, согласно нормам обычного гражданского права, и мог такую землю приобретать, так что может быть в этом смысле (но только в этих пределах, только по отношению к такому имуществу) он в самом деле действовал как юридическое лицо. Важно, что решение Первого и Кассационного отделов №1 от 1869 года утверждает, что семья, т.е. крестьянский двор, есть своего рода экономически-право- вой союз, близкий к понятию юридического лица.

¹⁰ Зайцев. Административное право, стр. 197.

¹¹ Решения гражданского кассационного отдела № 88 от 1894 года и № 91 от 1893 года. См. также решения Первого, Второго и Кассационного отделов №41 от 1892 года. Цит. по Зайцеву, ук. соч., стр. 192.

¹² По Зайцеву. Идеология права, стр. 60.

¹³ Решение гражданского кассационного отдела № 99 от 1911 года. Цит. по Зайцеву, ук. соч., стр. 200.

¹⁴ Подробнее у Зайцева. Идеология права, стр. 60.

¹⁵ Витте. Воспоминания, т. I, Берлин, 1922, стр. 469.

 

 

Глава 4

КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС

В ЦАРСТВОВАНИЕ АЛЕКСАНДРА III

Законодательство Александра III. — Ограничение права собственности крестьян этими законами и решениями Сената. — Укрепление понятия о том, что наделы являются государственным фондом. — Причины, по которым правительство держалось за мир. — Распространение общественно-правовых

понятий среди крестьян.

 

Представление о том, что задачей государства является обеспечение существования крестьян и вообще опека их, особенно укрепилось в царствование Александра III. Соответственно тенденция, выразившаяся в законах 1861 года, — дать крестьянам гражданские свободы и превратить предоставленную им землю в настоящую частную собственность, все более отступала на задний план. Земля, предоставленная крестьянам, все последовательнее рассматривалась как особый фонд, существующий для того, чтобы обеспечить существование крестьян как земледельцев. Это означало, что надо законом гарантировать существование этого фонда, а равномерное распределение самого фонда между крестьянами в известной мере тоже должно поддерживаться законом. Таким образом еще углублялась особая природа имущественно-правовых отношений крестьян, а это в свою очередь делало неизбежным обострение сословной обособленности крестьянства от всего остального населения империи. Издан был ряд важных законов, воплощавших эти тенденции, а сенатские постановления и решения, как мы уже видели, все дальше и больше развивали этот особый сословный крестьянский порядок. Среди законов надо здесь упомянуть следующие: закон от 18 марта 1886, ставивший препятствия делению подворного имущества среди членов двора; закон от 1889 года, создававший должность земских начальников и значительно расширявший полномочия волостных судов. Далее закон от 8 июня 1893 года, относительно перераспределения земли внутри мира, который между прочим постановлял, что всеобщее перераспределение должно происходить не реже, чем каждые 12 лет; закон от 14 декабря 1893 года, который очень осложнял всякую продажу наделов, даже если она проводилась через общины, а также делал почти совершенно невозможным выход из общины, отменяя статью 165 Положения о выкупе. Согласно этому закону и после выплаты полностью выкупной ссуды оставалось в силе ограничение права крестьянина распоряжаться своей землей. Таким образом, все эти ограничения стали постоянным элементом крестьянской собственности на землю.

Как уже было упомянуто, Сенат часто (не всегда) определял крестьянскую земельную собственность как собственность юридических лиц, т.е. двора и мира. Такое понимание было абсолютно чуждо крестьянам. Это не ускользнуло от внимания Витте. В Особом Комитете, о котором скоро будет идти речь, Витте сказал: «Наука говорит, что право собственности на общинную землю принадлежит сельской общине как юридическому лицу. Но в глазах крестьян (не понимающих, конечно, что такое юридическое лицо) собственник земли — государство, которое дает им, крестьянам-общинникам, земли во временное пользование»¹. Тут совершенно точно передается мнение и понимание вопроса крестьянами. Только Витте считал, что крестьяне лишь потому не принимают идею Сената, по которой земля — частная собственность мира как юридического лица, что им непонятно, что такое вообще юридическое лицо. Это объяснение Витте слишком поверхностно. Ничем не доказано, что крестьяне не в состоянии были понять, что такое юридическое лицо. Русские крестьяне всегда проявляли достаточное умственное развитие, а основные понятия гражданского права повсюду совпадают с принципами нормального человеческого разума. Основные институты гражданского права, т.е. права, существующего уже много тысячелетий, похожи на литургические тексты. И те, и другие могут быть предметом сложных научных, юридических или же богословских рассуждений, однако принципиальный смысл их вполне доступен и необразованному человеку.

Мнение крестьян, согласно которому предоставленная им земля — государственная, имеет гораздо более глубокие корни, чем неспособность понимать, что такое юридическое лицо. Это мнение уходит корнями в идеологию права крепостного строя, в правосознание, привитое крестьянству при этом строе и начавшее исчезать лишь весьма понемногу уже после освобождения, т.е. когда правосознание других сословий отошло уже очень далеко и полностью основывалось на правовых концепциях гражданского строя. По идеологии права крепостного строя, земля всегда была царской, т.е. государственной. Царь предоставлял землю крестьянам, а затем предоставлял крестьян с землей (или землю с крестьянами) дворянам. Крестьяне должны были кормить дворян для того, чтобы те могли служить царю. А дворяне должны были служить царю, их служба была повинностью их сословия и согласно идеологии крепостного строя на ней только и основывалось право дворянства на то, чтобы его кормили живущие на земле крестьяне — т.е., по сути дела, право «владеть» землей. Крестьянство никогда не признавало либеральной революции Екатерины, т.е. произведенное посредством Жалованной Грамоты 1785 года превращение дворянских поместий в частную собственность. Тем не менее оно не могло не признать, что это означало, до некоторой степени, превращение самих крестьян в собственность помещика.

По всей вероятности крестьянство смогло бы принять и это правовое изменение, но наверное только в том случае, если бы ему хоть как-то дали возможность пользоваться преимуществами либеральной правовой системы, если бы дали свободу экономической инициативе и предпринимательскому духу крестьян (то, о чем говорил Карамзин), а прежде всего если бы объявили настоящей и неотъемлемой собственностью их землю, предоставленную им в пользование. Об этом ведь думала уже Екатерина. При обращении крестьянской собственности в собственность постоянную, можно было бы оставить помещикам лишь известные, ограниченные права на эту землю, приблизительно в духе учения Монтескье о промежуточной власти, на которое ссылается Карамзин, а может быть в смысле тех политических прав, о которых говорит проект комитета Перовского. Такие права вскоре могли превратиться в административно-правовые полномочия, которые государство давало бы помещикам. Наверное параллельно с этим процессом проходил бы другой, а именно процесс укрепления крестьянской собственности и превращения ее в настоящую частную собственность. Однако в XIX веке почти ничто не было осуществлено из этих либеральных идей XVIII столетия. Поэтому нисколько не удивительно, что крестьяне оставались при своих старых убеждениях, т.е. в уверенности, что предоставленные им участки — часть громадного казенного земельного фонда, и что предоставляет им землю государство так же, как это делалось веками. По мнению крестьян, освобождение состояло в том, что они избавлены от барщины и от оброка, и это представлялось им вполне логичным и справедливым: ведь господ давно уже освободили от обязательной службы, еще с 1762 или с 1785 года. Если же они после этого добровольно вступали на государственную службу, то за это получали жалование наличными и поэтому не нуждались более в том, чтобы крестьяне их кормили. Но в отношении правового положения земли ничто не изменилось. Все было по-прежнему. Земля принадлежала царю, крестьянин ее обрабатывал и поэтому, вполне естественно, государство предоставляло крестьянину землю.

Только в этом правосознании и можно найти объяснение тому, что крестьяне отказывались заключать договоры с прежними хозяевами, предусматриваемые законами об освобождении, даже в тех случаях, когда договоры эти бесспорно и совершенно очевидно повели бы к значительному улучшению их экономического положения. Даже в тех случаях, когда договор означал, что участок земли не уменьшится, а при этом понизится оброк, крестьяне часто упрямо отказывались подписать его. Очевидно, их правосознание делало для них невозможным принять из руки помещика то, что они уже считали своим правом.

Поэтому представляется естественным, что крестьянство, руководимое сознанием, которое корнями уходило в крепостной строй, стояло на точке зрения, что предоставленные ему наделы являются государственным фондом. Гораздо более удивительно, что и представители правительства склонялись к такой концепции. Так например, тверской губернатор стоял именно на этой точке зрения. После отмены статьи 165 Положения о выкупе (отменена она была законом от 14 декабря 1893 года) в 1894 губернским комитетам между прочим задан был вопрос: желательно ли оставить за бывшими крепостными возможность выкупать свои наделы и с этой целью распространить и на них предписания о выкупе, содержащиеся в пункте 2 статьи 15 Положения о казенных крестьянах². Большинство комитета высказалось по этому поводу положительно. Тверской губернатор заявил, что он не согласен с мнением большинства³. Он представил особое мнение следующего содержания:

«Я не могу согласиться с мнением Совещания по вопросу о выкупе крестьянами участков из общинной земли: распространяя действие п.2 ст. 15 Положения о государственных крестьянах на помещичьих взамен ст. 165 Положения о выкупах, Совещание останавливается на полумере и, ставя ограничения для выкупа, допускает его все-таки в принципе. Мое глубокое убеждение заключается в том, что интересы и задачи нашей общины требуют непременно полной отмены права выкупать надельную землю. Мне представляется несомненным, что право выкупа идет вразрез с общинным пользованием, так как оно ведет к индивидуализации собственности; затем право это совершенно парализует общинное начало, так как выкупленный участок не составляет уже предмета общественного распоряжения; наконец, выкупленный участок может легко перейти в посторонние руки. Если Совещание считает общинную форму землевладения единственною, которая может спасти наше крестьянское население от пролетариата, то непоследовательно оставлять неустраненным то условие, которое может вести к разрушению общины. Если, затем, рассматривать настоящий вопрос с точки зрения государственных задач, то казалось бы возможным прийти к тому заключению, что личной собственности крестьян на надельную землю быть не может. Известно, что государство наделило освобожденных от крепостной зависимости землею, купленною государственными средствами у помещиков. Хотя вначале государство и стало по отношению к крестьянам в положение заимодавца и залогопринимателя, у которого крестьяне выкупали как будто бы свою собственность, но эти отношения уже давно видоизменились, и в настоящее время выкупные платежи составляют не более не менее, как поземельные налоги. Таким образом, надельная земля крестьян могла бы считаться собственностью государства, представляющего лишь общине право вечного пользования землею. На этом основании, в последнее время правительство в целом ряде мероприятий указало на то, что государство не отказывается от своего права собственности, и решило его сохранить за собою в интересах последующих поколений земледельческого сословия»⁴.

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: