Политического либерализма при Александре II 5 глава

Если принять во внимание, что для русской интеллигенции произведения этих авторов десятилетиями были единственной школой политического воспитания, то не удивительно, что интеллигенция «соединила в себе все недостатки безответственной оппозиции, которая судит о жизни только по несоответствию ее своему идеалу, без учета реальных возможностей»¹⁴.

Вследствие такого абстрактного подхода к политическим и конституционным проблемам, для многих русских интеллигентов идеология политического радикализма и теоретическая идея конституции стали вопросом веры. «Трезвая оценка различных сторон конституции заменилась нерассуждающей мистической верой в нее. Никто не имел возможности спокойно обсуждать ее дурные и хорошие стороны, ставить вопрос о ее пригодности для России»¹⁵.

Из этого принципиального подхода и вытекала тактика поведения по отношению к правительству и к самодержавию вообще. Будучи уверенными, что конституция — единственное спасение и что при самодержавном строе невозможно достичь ничего положительного, естественно приходили к выводу, что не стоит и пытаться улучшить самодержавие, а наоборот, надо всеми силами бросать вызов государственной власти и стараться ее скомпрометировать¹⁶. В номере 21 «Освобождения» в статье, озаглавленной «Как бороться с самодержавием», мы читаем: «Конституционалисты не должны упускать ни одного случая, открывающего возможность обострить или создать конфликт между органами общественной самодеятельности и самодержавным режимом». А в 22-м номере представители общественности призываются «всю силу, всю энергию истратить на создание атмосферы общего недовольства и протеста»¹⁷. Чтобы достичь этого «Освобождение» в своем 13-м номере рекомендовало прежде всего два метода: обструкцию и забастовки¹⁸.

Террористические покушения или подготовка вооруженного восстания не предвиделись. Тактические позиции Союза Освобождения можно определить заглавием доклада, который Струве читал в Париже: «Не штурм, а блокада»¹⁹. Но тот факт, что сначала собственное содержание программы освободительного движения (т. е. борьбы за устранение самодержавия) было только отрицательным, привел к тому, что движение могло сотрудничать со всеми, кто боролся против существующего государственного порядка. Вследствие этого освободительное движение не испытывало потребности в проведении четких границ между своими собственными рядами и более левыми группами. И позже, когда в программу освободительного движения ввели положительные элементы, эта потребность не возникла. Как мы уже сказали, политическая программа носила чисто формальный характер: созыв Учредительного Собрания, которому все пути должны быть открыты. Социальная программа состояла лишь из пропагандного материала, из позаимствованных у социалистических партий элементов, которые казались сравнительно безвредными или которым старались придать безвредную форму. Так, главный редактор «Освобождения» Струве заявлял уже в первых номерах журнала: «Либерализм должен признавать свою солидарность с так называемым революционным направлением...»²⁰

Вследствие такого провозглашения солидарности с революционерами освободительное движение сочло правильным в октябре 1904 года (т.е. незадолго до Земского Съезда, о котором вскоре будет речь) принять участие в совещании оппозиционных и революционных организаций²¹. Решено было, что для этих организаций выгодно установить друг с другом связь. При этом подчеркивалось, что это ни в коем случае не означает пересмотра программ или тактических методов со стороны сотрудничающих организаций. Конечно, освободительное движение не обязывалось таким образом, участвовать в террористических покушениях эсеров, но оно бесспорно согласилось не осуждать террор, иными словами, обеспечить ему молчаливую нравственную поддержку. Такая позиция была бы совершенно неприемлема для либералов XIX века²². Постепенно Союз Освобождения зашел и еще дальше. «Освобождение» начало оправдывать террор и систематически порицать тех, кто осуждал террористическую акцию. По этой причине «Освобождение» напало и на видных представителей либерализма, братьев Евгения и Сергея Трубецких.

Если уж освободительное движение решилось оправдывать даже революционный террор, то нечего удивляться тому, что оно было готово поддерживать любой иной вид политической смуты и социальных беспорядков, в первую очередь политические волнения среди студентов, стачки рабочих, крестьянские погромы, наконец национальные сепаратистские настроения или во всяком случае стремления к автономии²³. Здесь не место анализировать отдельно каждое из этих явлений. Подход освободительного движения к стремлениям к автономии — это вопрос, который должен был бы рассматриваться в рамках истории национальных движений в Российской империи. Что касается студенческого движения, то Маклаков прав в своем утверждении, что оно «больше шумело, чем разрушало, и больше действовало на нервы, чем сотрясало основы строя»²⁴. Движение это похоронило не самодержавие, а нормальную академическую жизнь и необходимые предпосылки для плодотворной академической работы. Самым болезненным образом оно отразилось не на бюрократии, а на преподавателях, среди которых много было представителей либерализма.

Позицию кадетской партии, а следовательно, освободительного движения, из которого она возникла, по аграрному вопросу я уже изложил во второй части этой книги. Здесь я должен только добавить, что освободительное движение не только (как уже написано) выступало за широкую национализацию поместий, оно кроме того часто пыталось оправдывать или хотя бы обходить молчанием крестьянские нападения и насилие против помещиков. Так например, один из ораторов от кадетской партии в Первой Думе, Герценштейн, назвал сжигание помещичьих домов «иллюминацией». Характерен для такого подхода эпизод, имевший место на Земском съезде в ноябре 1905 года, т.е. после того, как земские съезды подпали под влияние освободительного движения. Эпизод этот описывает Маклаков. Он пишет: «Если бы наивные люди вообразили, например, что, требуя ответственности администраторов за допущение погромов, Съезд имел в виду всякие погромы, подобные иллюзии были скоро рассеяны. Тогда громили всех, не только интеллигенцию или евреев, но и помещиков. Но Земский съезд заступался совсем не за всех. Е.В. де Роберти предложил не распространять амнистии на преступления, связанные с насилиями над детьми и женщинами. А Колюбакин в этом усмотрел “чисто классовый характер” проявляющегося на съезде течения. Е. де Роберти поторопился его успокоить: ”я вовсе не думал, — сказал он, — о дворянских усадьбах; нашим усадьбам угрожает ничтожная опасность; если сгорело 15–20 усадеб, то это никакого значения не имеет. Я имею в виду массу усадеб и домов еврейских, сожженных и разграбленных черною сотнею”»²⁵. Чем, собственно, отличаются эти речи людей, считавших себя представителями либерализма, от речей, которые произносились на съезде революционного «Крестьянского союза»? Там один делегат с гордостью заявил: «Не было ни одного случая насилия, били только помещиков и их управляющих, да и то только в том случае, если они сопротивлялись»²⁶. По такому принципу правонарушение перестает таковым быть, если оно направлено против врага, — наоборот, оно становится справедливостью. Именно такой подход характерен для революционного терроризма и для гражданской войны. В первый раз он проявился, когда присяжные вынесли оправдательный приговор Вере Засулич, что и заставило Каткова сказать уже тогда, что революция наступила. Нет никакого сомнения, что участники Земского съезда отказались от принципов либерализма, когда встали на такую точку зрения.

Что же касается волнений в рабочей среде, то тут надо различать два момента. Чтобы не портить отношений с союзниками по борьбе с самодержавием и не ослаблять общего фронта, руководители Союза Освобождения были готовы согласиться с тем, что социал-демократы считают рабочий класс своим достоянием и не терпят никаких вмешательств в эту сферу. Это значило, что освободительное движение отказывается от противопоставления социал-демократическим идеалам социальной революции и диктатуры пролетариата своего собственного идеала правового государства; во всяком случае, оно отказывалось от этого всегда, когда социал-демократы обращались к рабочим. Таким образом оно позволило социал-демократам, и особенно Ленину, заклеймить политическую свободу (о гражданской и говорить не стоит) как буржуазный предрассудок, совершенно при этом не задумываясь о том, что как раз в стране, где нет глубоко укорененных традиций свободы, такие лозунги легко становятся особенно успешными, а следовательно, и особенно опасными²⁷. Поддержка чисто экономических требований рабочих нигде не принимала политического характера с такой легкостью, как в России. В этом было виновато само правительство: абсолютистская государственная власть не разрешала создавать рабочие организации и объединения, рабочие не имели возможности сами защищать свои права и свои интересы. Государственная власть считала своим долгом держать рабочих под опекой, приблизительно тем же образом, как и крестьян, и заботиться об удовлетворении интересов рабочего класса. Власть возлагала на предпринимателей обязательства по отношению к рабочим, которые часто бывали значительно больше соответствующих обязательств в западных странах²⁸. Независимость самодержавной власти от подданных, в том числе и от капиталистов, делала это вполне возможным. Но прямым последствием было то, что рабочие прямо возлагали на правительство ответственность за свое материальное положение и за удовлетворение своих экономических интересов. Таким образом, экономические требования рабочих совершенно естественно получали политическую окраску.

Позиция Союза Освобождения по отношению к левым группам и к революционным силам неизбежно должна была с течением времени глубоко повлиять на сущность освободительного движения. Отказ провести четкую границу между подлинными представителями либерализма и теми, кто стоит левее его и вне его идеологических рамок, привел к тому, что либералы, примкнувшие к Союзу Освобождения, утеряли свое либеральное лицо и свои либеральные идеи. Многие из них, наученные опытом революционных событий 1905 года, вновь вернулись к либеральным позициям. Но в 1904 году этот отлив еще не начинался, да и позже он охватил лишь меньшинство²⁹. Это чрезвычайно отрицательно отразилось на судьбе либерализма в России и с самого возникновения нанесло серьезный ущерб либеральному конституционному строю³⁰.

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 3

¹ Петрункевич. Воспоминания. Берлин, 1934, стр. 337.

² Там же.

³ Там же.

⁴ Там же.

⁵ По Милюкову, июль 1903. См.: Воспоминания, т. I.

⁶ Петрункевич, ук. соч., стр. 339.

⁷ Маклаков, ук. соч., стр. 147.

⁸ Освобождение, №1, стр. 10.

⁹ Маклаков, ук. соч., стр. 148.

¹⁰ Маклаков, ук. соч., стр. 154.

¹¹ Там же, стр. 155.

¹² Там же, стр. 153.

¹³ Там же, стр. 151.

¹⁴ Там же, стр. 150.

¹⁵ Там же, стр. 161.

¹⁶ Там же, стр. 163.

¹⁷ По Маклакову, ук. соч., стр. 163 и далее.

¹⁸ По Маклакову, у к. соч., стр. 164 и далее.

¹⁹ Маклаков, ук. соч., стр. 158.

²⁰ Освобождение, № 5, цитируется по Маклакову, ук. соч., стр.176 и далее.

²¹ Маклаков, ук. соч., стр. 177.

²² Там же.

²³ См. Милюков. Воспоминания, т. I, 1955, стр. 243.

²⁴ Маклаков, ук. соч., стр. 188.

²⁵ Маклаков, ук. соч., стр. 466.

²⁶ Цитируется по Маклакову, ук. соч., стр. 407. Вряд ли нужно даже добавлять, что и бегство можно толковать как некий вид сопротивления.

²⁷ Маклаков, ук. соч., стр. 194.

²⁸ Маклаков, у к. соч., стр. 191.

²⁹ Это противодвижение нашло идеологическое отражение в первую очередь в сборнике «Вехи». О сб. «Вехи» см. Л. Шапиро, The Vekhi Group and the Mystique of Revolution, in the Slavonic and East European Review № 82,1955.

³⁰ Маклаков, ук. соч., стр. 198.

 

 

Глава 4

ЛИБЕРАЛЬНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В 1904 г.

Земство как основа конституции. — Святополк-Мирский на посту министра внутренних дел. — Так называемый Первый Земский съезд в ноябре 1904 года. — История указа 12 декабря 1904 года. — Позиция Витте по вопросу о народном представительстве с консультативной функцией и о конституционном строе. — Характеристика Витте.

 

Хотя многочисленные представители земства и примкнули к Союзу Освобождения даже в качестве основателей, все же в общей сложности объединение с революцией, к которой стремились освобожденцы, было земским кругам крайне противно. Большинство представителей земства предпочитало путь мирной эволюции. Земцы самых различных политических направлений считали этот путь наиболее здоровым и верным для того, чтобы добиться конституционного режима. По их мнению, будущее российское народное представительство должно было развиться из земских учреждений. Витте писал: «Как я доказал в записке... земские учреждения — это конституция снизу, которая несомненно рано или поздно естественным социальным путем приводит к конституции сверху. И этот путь самый спокойный; и если бы раз давши земское и городское самоуправление и затем, в течение четверти века с ними не воевали, а постепенно их развивали, то мы пришли бы к конституции без смутных революционных эксцессов»¹.

Либералы, видевшие в переходе к конституционному строю естественное завершение реформ Александра II, считали земские учреждения уже существующей основой для создания конституционного строя. Маклаков пишет: «Прежний либерализм верил, что к конституции он придет “эволюцией” существующих учреждений. В России было зерно, из которого самотеком росла конституция. Это было местное самоуправление, т.е. земство. Оно ведало те же общие нужды, что и государство; как оно, было принудительной организацией, но осуществляло принцип народоправства. Стоило постепенно развить это начало к низу и к верху, и конституция сама собой бы пришла»².

Маклаков не считал эту надежду нереальной, он даже верил, что такое развитие неизбежно, независимо от мнений и идеалов отдельных представителей земства. Он думал, что эту тенденцию будут поддерживать и те, кто не хочет конституции и остается верным сторонником самодержавия. Вот что он пишет: «Земец, который по убеждениям не хотел конституционного строя, Д.Н. Шипов, только потому, что он был настоящий земец и развивал земское дело, против своей воли сделался одним из основоположников конституционного строя в России»³.

Путь этот был не только возможен, но и обладал большими преимуществами. Маклаков подчеркивает: «Это было бы долгим путем, но во время него воспитывались бы кадры людей, которые на опыте узнавали бы нужды страны, трудности, которые им предстояли бы, и были бы подготовлены, чтобы сменить прежних представителей власти»⁴.

 

Интересно, что даже Петрункевич, который в интересах борьбы с самодержавием считал необходимым союз с революционными силами, сразу после провозглашения конституции 17 октября 1905 года спрашивал себя, не отразится ли отрицательно на развитии конституционного строя в России тот факт, что Россия пришла к конституции немирным путем. В его воспоминаниях мы читаем: «Россия отныне будет конституционным, т.е. правовым и свободным государством. Реформы 60-х годов XIX века завершены в 1905 году не свободным решением царя, а настойчивой борьбой народа. Всего ли народа, и гарантирует ли такое происхождение конституции ее прочность?»⁵

* * *

После того как Плеве пал жертвой террористического покушения, на пост министра внутренних дел назначен был князь Святополк-Мирский. Это назначение предзнаменовало поворот на либеральный курс. Маклаков считает, что даже в ближайшем окружении царя стали сомневаться в правильности поведения Плеве⁶. Святополк-Мирский принадлежал к высшим придворным кругам. Он был не чиновник, а военный, получивший образование в Пажеском Корпусе. В чине генерала он принадлежал к генеральному штабу. Он пользовался всеобщим, очень большим уважением; даже Витте, в своих мемуарах критиковавший всех и все, говорит о нем как о человеке «выдающемся по своей нравственной чистоте»⁷. Того же мнения придерживается и Маклаков⁸. И Шипов, хорошо знавший Святополк-Мирского, говорит о нем с большим уважением⁹. Даже Петрункевич, всегда критически настроенный по отношению к чиновникам и к придворным кругам, говорит о Святополк-Мирском с симпатией, вспоминая его простоту и приветливость. Несмотря на его нравственные качества и на его несомненный ум, трудно было надеяться, чтобы новый министр внутренних дел справился с положением. «Такое назначение, — пишет Маклаков, — было бы очень хорошо после убийства Сипягина; но два года управления Плеве так увеличили трудность задачи, что она была не по силам честному и благодушному Мирскому. Для того чтобы справиться с такою задачей, нужен был человек калибра Столыпина»¹⁰.

Уже в первом своем официальном заявлении 16 сентября 1904 года Святополк-Мирский указал на то, что успех правительственных мероприятий в основном зависит от доброжелательности и доверия правительства к общественным и земским организациям, так же как и ко всему населению вообще¹¹. Вследствие этого заявления в земских кругах усилилась надежда на откровенное сотрудничество между правительством и теми общественными организациями, которые вновь оживились сразу после назначения Мирского, так что еще до его заявления постановлено было созвать земский съезд. Это значило, что была уверенность в возможности такого созыва без препятствий со стороны правительства.

Тогда и стало вполне ясно, насколько расходились позиции земских деятелей и представителей Союза Освобождения в 1904 г. Очевидно было, что в то время земство сохраняло в значительной степени независимость от Союза Освобождения¹². Союз Освобождения совершенно не намеревался по-дружески отвечать на дружественный жест министра внутренних дел в отношении общественности. 2 октября в «Освобождении» опубликована была статья Милюкова под заглавием «Новый курс». В этой статье мы читаем: «... Делайте свой новый курс, но на нас не рассчитывайте; мы не дадим вам ни одного своего человека, не окажем вам никакого кредита, не дадим никакой отсрочки, пока вы не примете всей нашей программы. Возможно, вам удастся переманить на свою сторону одного из наших, но знайте: с момента, как он станет вашим, он перестанет принадлежать к нашим — и таким образом станет бесполезным и для вас»¹³.

Решение созвать земский съезд принято было бюро земских собраний 8 сентября 1904 года. Это бюро создано было председателем Московского губернского земского комитета Головиным, и теперь после долгого перерыва снова выступало публично. После заявлений Святополка-Мирского 16 сентября 1904 бюро постановило расширить повестку дня, составленную 8 сентября, и ввести в нее «обсуждение общих условий государственной жизни и желательных в ней изменений»¹⁴. Шипов пытался предостеречь большинство бюро от непродуманных действий, говоря, что заключения земского съезда, которые могли бы оказаться неприятны царю, легко поколеблют позиции лишь недавно назначенного министра внутренних дел. Он считал, что правильнее обождать, пока укрепится положение Святополк-Мирского и лишь тогда приступить к обсуждению политических вопросов общего характера. Но большинство бюро осталось при первоначальном решении.

Большая часть членов бюро подчеркивала, что пока только один член правительства заявил, что в основу своей программы он хочет положить доверие к обществу и желание с ним сотрудничать; иными словами, эта положительная тенденция правительства вызвана лишь тем обстоятельством, что во главе министерства внутренних дел оказался либерально настроенный чиновник — т.е. просто случайностью. Но, по мнению большинства, пора было превратить такую тенденцию в правовую норму, которая не зависела бы больше от доброй воли того или иного министра внутренних дел¹⁵.

Когда Святополк-Мирский узнал, что представители земства подготовляют съезд, он поспешил заручиться одобрением царя на разрешение этого съезда. Не будучи достаточно осведомленным об обстоятельствах внутри земства, он считал, что речь все еще идет о заседании председателей губернских земских собраний с целью обмена опытом и совместных совещаний по поводу вопросов, связанных с нормальной земской деятельностью: т. е. об одном из тех заседаний, которые в свое время были уже разрешены Горемыкиным, а затем снова запрещены. Но когда выяснилось, что в собрании должны участвовать далеко не одни председатели губернских земских собраний и что на повестке дня стоят и общие государственные проблемы, он оказался в очень затруднительном положении перед Государем. Дело выглядело так, как будто он добыл у царя, при помощи неверной информации, разрешение на политическое собрание не уполномоченных официально представителей оппозиции в рядах земства. Тогда Святополк- Мирский попросил Шипова приехать в Петербург, чтобы разъяснить дело. Он заявил, что если будут настаивать на подготовленной бюро программе и на получении разрешения для съезда с целью проведения этой программы, он немедленно подаст в отставку¹⁶. Согласие правительства на эту программу, сказал Святополк-Мирский позже делегации бюро, с которой он вел дальнейшие переговоры, означало бы, что правительство готово передать обсуждение общегосударственных проблем в руки круга частных лиц. После доклада у царя, при следующей встрече с делегацией министр заявил, что правительство готово признать абсолютно частный характер собрания и в качестве такового формально его игнорировать, причем он подчеркнул (приблизительно в тех же словах, как в свое время Горемыкин), что нет закона, на основании которого можно было бы запретить частное собрание на частной квартире¹⁷. Делегация отвечала, что она согласна на это предложение. Она и действительно была вполне удовлетворена, будучи справедливо уверена, что независимо от того, будет ли собрание носить частный или официальный характер, заключения его получат в России самый широкий резонанс и должны будут быть приняты во внимание правительством. Поэтому согласие земства (с тем, что съезд будет рассматриваться как частное совещание), никак нельзя считать вынужденным. Наоборот, весьма вероятно, что земство видело в таком обороте дела известные преимущества. Во всяком случае, участники съезда — и как раз самые крупные из них — подчеркивали неоднократно, что они отдают себе отчет в частичном характере совещания, но что это нисколько не избавляет их от ответственности и даже не умаляет их ответственность за высказываемые ими мнения, в первую очередь ввиду ожидаемого сильнейшего отклика по всей стране¹⁸.

Съезд длился четыре дня. Только последний день работ посвящен был особым проблемам самого земства. Первые три дня целиком ушли на обсуждение последнего пункта повестки дня, а именно общих предпосылок для нормализации общественной и государственной жизни. Съезд выработал одиннадцать тезисов. В первых трех заявлялось, что с начала восьмидесятых годов образовалась полная отчужденность между обществом и государственной властью вследствие того, что правительство не допускает участия общества в обсуждении государственных дел и систематически внедряет административную централизацию и попечительство во всех областях общественной жизни. Бюрократический строй создает пропасть не только между правительством и обществом, но и между верховной властью и народом. Согласно четвертому тезису, настало время для возникновения тесной связи и живого контакта между государственной властью и обществом. Далее съезд требовал подлинных гарантий неприкосновенности личности (5); обеспечения свободы вероисповедания и печати (6); полного гражданского и политического равноправия для всех (7); и особенно предоставления крестьянам личных прав, равных правам всех других сословий (8); наконец, расширения полномочий органов самоуправления (9). Десятый и одиннадцатый тезисы указывали на необходимость создания народного представительства: высшая власть должна привлечь к делу свободно избранных представителей народа, для того чтобы с их помощью провести обновление России «в духе установления начал права и взаимодействия государственной власти и народа»¹⁹.

По десятому тезису съезду не удалось достичь согласия, так что пришлось включить в окончательный текст две параллельные формулировки. Вариант, предлагаемый большинством (71 голос), рекомендовал передать законодательную власть народному представительству, т.е. перейти к конституционному строю. Вариант меньшинства (27 голосов) говорил лишь о правильном участии в законодательстве народных представителей, т. е. особого органа, который возникнет на основании выборов. Иными словами, меньшинство высказалось за установление избираемого органа с законо-совещательными функциями. Маклаков пишет по этому поводу, что речь шла не об одном и том же учреждении, с большими или меньшими полномочиями, а о двух различных органах совершенно разного государственно-правового характера. Шипов также указывает, что тут проявилось глубокое разногласие не столько политическое, сколько мировоззренческое. По мнению Шипова, «право должно всегда являться выражением сознания религиозно-моральной ответственности, лежащей на отдельных людях и на обществе»²⁰.

Шипов пишет дальше: «Не отрицая безусловной необходимости правового порядка в установлении и проявлении взаимодействия власти и населения, я вижу в этом правовом порядке не самостоятельную основу, а лишь практическое выражение идеи моральной между ними солидарности, которая должна служить действительной основой государственного строя»²¹.

Очень показательно, что, по мнению Шипова, государственный строй старейшей конституционной монархии, т. е. Англии, зиждется не на правовых началах, а именно на этом нравственном понятии, ибо там «власть монарха ограничена не правовыми нормами действующей конституции, а глубоким сознанием как представителя верховной власти, так и кабинета министров, их моральной солидарности с народным представительством. В Англии, как и в России, среди населения преобладают настроения и стремления религиозно-нравственного характера над интересами правовыми, и я считал вероятным и возможным, что если идея русского самодержавия сохранится непоколебленной в своей основе, то при постепенном развитии нашей государственной жизни эта идея могла бы получить в более или менее близком будущем выражение и осуществление в формах и порядке, аналогичных государственному строю Англии. Такое направление нашей государственной жизни обеспечивало бы ее развитие без острых потрясений и без пробуждения в населении правовых интересов и эгоистических инстинктов»²².

Значит, народное представительство, в представлении меньшинства земского съезда, должно было стать органом нравственного значения для осуществления солидарности между царем и народом, а никак не органом, представляющим права и требования граждан по отношению к государственной власти. Шипову и его друзьям представлялась важной именно эта внутренняя сущность народного представительства, а никак не ограничение полномочий будущего парламента как чисто консультативного органа. В другом месте он подчеркивает, что с его точки зрения совершенно безразлично, получит ли народное представительство законодательные или лишь законосовещательные функции. Он пишет: «Нашим оппонентам, по-видимому, было совершенно непонятно, что для нас, при усвоенной нами исходной точке зрения, является совершенно излишним и чуждым вопрос — решающим или совещательным голосом будет пользоваться народное представительство, и исключается вовсе возможность сохранения абсолютизма власти, не считающейся с представительством народного мнения, народной мысли. Различие в нашем отношении к этим вопросам обусловливается исключительно тем, что конституционалисты в основу преобразования нашего государственного строя полагали идею правовую, а мы считали необходимым в основу предстоявшей реформы положить идею этико-социальную, сознание нравственного долга, лежащего равно как на носителе верховной власти, так и на народном представительстве».

Но разногласие между большинством и меньшинством земского съезда не повело к разрыву. Как уже было указано, обе формулировки вошли в состав тезисов. Существовало нечто более важное, что делало возможным сотрудничество между обеими фракциями. Все они исходили из убеждения, что преследуемая цель — это соглашение между государственной властью и народом, между правительством и общественностью. Они не хотели сходить с пути лояльности. И большинство и меньшинство смотрели на результаты съезда как на призыв, обращаемый к высшей государственной власти, вступить на путь реформ, а тем самым и сотрудничества с обществом²³. И большинство, высказывавшееся за переход к конституционному строю, думало лишь о конституции, которую пожалует царь. Сама идея народного представительства с учредительными полномочиями была отброшена. В этом смысле высказался на собрании даже Кокошкин, который впоследствии очень скоро выступит в качестве убежденного сторонника учредительного собрания. Шипов пишет: «Ф.Ф. Кокошкин, отметив, что учредительные собрания образуются лишь в эпоху анархий, чего в России в настоящее время нет, высказал пожелание, чтобы новый порядок был сразу установлен верховной властью»²⁴.

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: