Политического либерализма при Александре II 9 глава

Да и вообще сомнительно, можно ли было считать радикальное руководство съездов союзником либерального чиновничества. Ведь это руководство не пропускало случая, чтобы отмежеваться от либеральной бюрократии. Как выражение этого подхода интересна статья, появившаяся в «Освобождении» и посвященная «Соображениям министра внутренних дел о порядке осуществления Высочайших Е. И. В. предуказаний, возвещенных в рескрипте от 18 февраля 1905 года», после того как содержание этого доку- мета стало известно редакции газеты. В этой статье мы читаем:

 

«Документ этот чрезвычайно любопытен: он вводит нас в самую лабораторию бюрократического творчества... чиновник, составлявший записку, очевидно сделал что мог, чтобы в пределах рескрипта и при условии соблюдения основных законов решить свою трудную задачу возможно широко... Это — та же самая работа, какую проделывали деятели редакционных комиссий над Назимовским рескриптом, подготовляя путем распространительных толкований легальную почву для возможно широкой постановки крестьянского вопроса. Но — бедные либеральные чиновники и неблагодарные современники! Сколько бы ни трудились первые найти ту общую почву, на которой могли бы сойтись монарх и общественное мнение, вторые упорно остаются при мнении, что такой общей почвы нет и что решать вопрос о конституции в пределах основных законов — значит решать задачу о квадратуре круга»²⁷.

Шестидесятые годы давно уже прошли. Пропасть между общественностью и государственной властью стала почти непревзойдимой. Единственный человек, который, сам не принадлежа к бюрократии, помогал ее либеральным представителям в их работе, был историк Ключевский, но он был так же далек от общественности, как и от чиновничества²⁸. О нем, пожалуй, скорее всего можно сказать, что он был представителем церкви, хотя он и был мирянином.

Правительственный план создания законосовещательного народного представительства был попыткой как-то бросить мост через пропасть, приблизительно в той форме, какую предлагало земскому съезду в ноябре 1904 года славянофильское меньшинство, основываясь при этом на своих убеждениях. В манифесте 6 августа 1905 года, изданном до опубликованных в тот же день устава Думы и избирательного закона, мы читаем: «Согласие и единение Царя и народа — великая нравственная сила, созидавшая Россию в течение веков». Манифест указывает на то, что Государь давно уже изучает вопрос, как можно устранить противоречие между органами самоуправления и государственными учреждениями, ибо противоречие это самым пагубным образом влияет на всю государственную жизнь. Манифест подчеркивает, что настало время призвать представителей всей страны к «постоянному и деятельному участию в составлении законов» и с этой целью создать особое законосовещательное учреждение, Государственную Думу, для подготовления законопроектов и государственного бюджета.

Несмотря на сопротивление антилиберальных элементов в окружении Государя, либеральным бюрократам, подготавливавшим устав Думы и избирательный закон, удалось положить в основу избирательного порядка не сословный принцип, а либеральный принцип имущественного ценза. (Статьи 12 и 16 избирательного закона от 6 августа 1905 г.). Поэтому манифест справедливо называл Думу не представительством сословий, а представительством всей страны, хотя представительство крестьянское и носило принципиально сословный характер (статья 17). Согласно этим законам 6 августа 1905 Дума представляла собой нижнюю палату, а функции верхней палаты принадлежали пленуму Государственного Совета. За Думой признавалось право запроса (статьи 35 и 58–61 Устава), а также право законодательной инициативы (статьи 34 и 54–57 Устава). Что касается законопроектов, представленных Думе каким-либо министром, то если такой законопроект отвергался большинством в две трети голосов как Думы, так и Государственного Совета, Государь не властен был более своим утверждением придать ему исполнительную силу. В таком случае законопроект возвращался к представившему его министру на дальнейшую разработку (ст. 49). Эта статья Устава Думы представляла собой хотя и умеренное, но бесспорное ограничение абсолютной власти монарха в законодательной области. Это стало вполне ясно членам совещания, созванного (как уже упоминалось) для обсуждения проекта. Однако большинство из тех, кто высказался за сохранение этой статьи, постарались доказать, что статья 49 не вводит ничего нового, а просто следует привычной практике Государственного Совета. Только Трепов со свойственной ему откровенностью сказал: «Предложение о возвращении министру отклоненных проектов несомненно представляет ограничение Самодержавия, но ограничение, исходящее от Вашего Величества и полезное»²⁹.

Это интересное доказательство того, что определенным государственным институтам свойственно определенное юридическое существо и что поэтому создание народного представительства, хотя бы только законосовещательного, неизбежно и даже против воли законодателя не могло не оказать влияния на неограниченный характер царской власти. Статья 49 была ведь известным отклонением от последовательного применения принципа, согласно которому функция народного представительства должна была быть исключительно законосовещательной. Принципиальное существо народного представительства, уполномоченного быть лишь законосовещательным органом при правительстве и давать оценку законопроектов, зиждется на понятии о том, что мнение или воля членов народного представительства (все равно, меньшинства или большинства) только по утверждении царем становится мнением или волей справедливой, а следовательно источником права. Это более или менее соответствует идеям Руссо, которые основаны на условности, согласно которой мнение, получившее одобрение большинства в каком-либо учреждении, тем самым выражает всеобщую волю, иными словами — волю, за которой признается характер правового источника. Что речь идет об условности (так же как и в славянофильской системе), это ясно было уже Цицерону³⁰.

Законы 6 августа 1905 года на практике так никогда и не применялись. Созыв Думы на основании этих законов должен был состояться в январе 1906. Но уже 17 октября 1905 объявлен был переход к конституционному строю. Государственная Дума созвана была после опубликования нового избирательного закона, нового Устава Государственной Думы и Государственного Совета и наконец и новых основных законов, изданных 23 апреля 1906. Законы 6 августа 1905 имеют значение лишь в той мере, в какой они бесспорно облегчили Государю переход к конституционному строю. Этими законами положительно решены были две проблемы: создание народного представительства как постоянного учреждения и предоставление этому представительству права отклонять законопроекты и таким образом не позволять им приобретать исполнительную силу. Как я уже заметил, это было первым скромным ограничением самодержавия на законодательном поприще. После того как были приняты эти два основных принципа конституционного строя, наверное должно было казаться гораздо легче окончательно к этому строю перейти.

Созыв Государственной Думы с законосовещательными функциями, предначертанный законами 6 августа 1905 года, отнюдь не удовлетворил общественность. Только Шипов и небольшая группа его сторонников могли одобрительно относиться к этому проекту. Но группа эта уже почти совсем не имела влияния, и голоса ее членов переставали быть слышны вообще. Широкие круги общественности спорили лишь о том, надо ли просто бойкотировать эту Думу или использовать ее как новое орудие борьбы против самодержавия. В резолюции, предложенной сентябрьскому земскому съезду Кокошкиным от имени Организационного Бюро земских съездов и принятой съездом на заседании 12 сентября 1905, подчеркивалось, что Дума, которая будет созвана на основании закона 6 августа, никак не может считаться подлинным народным представительством. Согласно резолюции, ценность Думы состояла в том, что она могла стать опорным пунктом движения, конечной целью которого была политическая свобода и настоящее народное представительство³¹. Еще более четко высказалось «Освобождение». Создание Думы как законосовещательного органа, — писала газета, — представляет собой лишь кажущуюся реформу. Однако закон 6 августа имеет большое значение, так как благодаря созданию Думы «отвоевана... новая и в высшей степени ценная боевая позиция»³².

Если кто и выступал в пользу закона 6 августа 1905 г., то это были иностранцы. Маклаков рассказывает, что Вильям Стед, который как раз в это время посетил Москву, выступил там с докладом, в котором защищал Булыгинскую Думу от критики русской общественности и пытался доказать, что из Булыгинской Думы постепенно может возникнуть настоящее народное представительство, а следовательно в конечном итоге она все-таки представляет собой важный шаг в сторону подлинной конституции³³. Интересно отметить, что из представителей русской общественности особенно положительно отнесся к Булыгинской Думе Милюков, хотя исходя из его общих позиций этого трудно было ожидать. Это объясняется тем, что о содержании дискуссий совещания под председательством Государя информировал его состоявший членом совещания Ключевский, учеником которого Милюков был в Университете. Таким образом Милюков яснее отдавал себе отчет в сути стремлений и усилий либеральной бюрократии, в то время как другие представители общественности совсем ее не понимали. Возможно, что в какой-то мере мнение Ключевского оказало на него прямое влияние³⁴.

* * *

Представители общественности, т. е. радикальное большинство земских съездов, не ограничивалось отвержением Булыгинского народного представительства. Они решили противопоставить правительственному проекту собственное предложение настоящей конституции. Уже в октябре 1904 года, т. е. до первого земского съезда, «Освобождение» опубликовало проект конституции под заглавием «Основной государственный закон российского государства». В предисловии к проекту сказано, что он является «результатом продолжительного и внимательного обсуждения со стороны целого ряда теоретиков и практиков»³⁵. Маклаков комментирует: «Содержание его не обнаруживало участия практиков... Как положительный закон, он не мог бы просуществовать нескольких месяцев, не приведя к перевороту»³⁶. Мы не знаем, понимали ли земцы слабость этого проекта. Во всяком случае они решили выработать собственный свой проект. Этот «Основной закон Российской империи» опубликован был газетой «Русские ведомости» еще до июльского земского съезда³⁷ и — как уже было указано — был съездом принципиально одобрен. Съезд избрал комитет, которому поручено было дальнейшее уточнение постановлений проекта. Маклаков пишет об этом проекте: «Не вхожу в детали проекта; в нем тоже не было видно следов практического опыта земцев. Например, всякое разномыслие между двумя Палатами, даже в бюджете, должно было разрешаться в совместном заседании обеих палат большинством двух третей. Этот порядок затормозил бы всю жизнь, а выхода мог и не дать, т. к. две трети могло не набраться. Но и самые основы проекта... были четыреххвостка и парламентаризм. Что ограничение Самодержавия необходимо, было признано всеми. Но сразу превратить существовавшую неограниченную власть в «декорацию», отдать управление страной в руки парламента, выбранного миллионами безграмотных избирателей, было предложением, которое нельзя было обосновать земским опытом... Mutatis mutandis он (этот проект) предварял претензию большевиков в 5 лет «догнать и перегнать»Европу»³⁸. Впрочем, не одни только консервативные русские либералы считали рискованным непосредственный переход от самодержавия ко всеобщему избирательному праву, того же мнения придерживались и иностранные наблюдатели, которых ни в коем случае нельзя было упрекнуть в консервативных тенденциях. Когда в 1906 Маклаков посетил Клемансо и беседовал с ним о политической ситуации в России, он сказал Клемансо, что партия кадетов решительно выступает за введение всеобщего избирательного права, на что тот покачал головой и спросил тоном, в котором уже заключался его собственный ответ на вопрос: «Как, уже?»³⁹ Интересны также заявления, которыми участники съезда обосновали свое одобрение проекту. Так например, де Роберти на заседании 7 июля сказал: «Проект в общих чертах прекрасен, он вполне отвечает научным требованиям»⁴⁰. Маклаков по этому поводу пишет: «Такая похвала была характерна; только о каких научных требованиях говорил де Роберти? Наука права признает соответствие государственных форм культурному уровню населения; признает “относительность” конституций и учреждений. Наука может признать, что прогресс идет в направлении демократии; что здоровая демократия прочнее личных режимов. Но она знает, что это бывает лишь при условии, что страна и народ подготовлены для такой демонстрации. Трактор лучше сохи, но только в руках тех, кто умеет им работать... Сказать, что земский проект хорош потому, что соответствует науке — значило или ничего не сказать, или утверждать, что уровень культуры России и ее политический опыт оправдывают применение к ней самых сложных образцов конституционного строя. Этого де Роберти не утверждал; он об этом просто не думал... Что так рассуждали интеллигенты, черпавшие из книг свои убеждения — было простительно. Но что так могла думать земская среда после 40 лет земского опыта, было трагично»⁴¹. Это было особенно трагично потому, что члены будущего народного представительства должны были происходить именно из этой среды⁴². Интересно, что оба проекта конституции, как Союза Освобождения, так и конституционной земской группы, носили наименование Основного Закона, а не конституции. Об этом необходимо здесь упомянуть ввиду невероятного упорства, с которым представители этих кругов впоследствии настаивали на том, чтобы конституцию 23 апреля 1906 называли не Основным Законом, а Конституцией, как будто название, а не содержание могло дать конституционным законам характер подлинной конституции. Кроме того, достойно внимания, что Милюков в 1906 году при частных переговорах с Витте не рекомендовал последнему принять один из только что упомянутых проектов, а советовал ему — сам при этом называя свой совет практическим — во избежание потери времени просто дать перевести бельгийскую или болгарскую конституцию и ввести ее в качестве конституции российской. Это представляется доказательством, что даже те, кто участвовал в подготовлении этих проектов, не придавали им большой практической ценности.

* * *

Я счел нужным подробно изложить историю всеобщего земского съезда, так же как и конституционного земского съезда, имевшего место в июле 1905. На этих съездах элита, представлявшая здесь земство, хотя и не сдалась прямо перед революцией, однако заняла по отношению к ней неясную, двусмысленную позицию, вследствие чего земские круги оказались вынужденными отказаться от своей традиционной политической линии или они просто не были больше в состоянии защищать и проводить дальше эту линию. В самом деле представительство земства стало в Союзе Союзов умеренным крылом революционного фронта. Но и сами земские съезды утеряли свой первобытный характер и превратились в съезды разнородных интеллигентских кругов, объединившихся вокруг политического радикализма. Это отметили не только провинциальные земские круги⁴³, которые постепенно стали отвергать претензию земских съездов выступать представительством всего земства; и те, кто приветствовал это развитие, обращали на это внимание. Петрункевич пишет: «Силою самого положения вещей, все недовольные режимом примыкали к земским съездам, на которых выяснялись и цели борьбы и ее способы... Такой способ организации съездов открыл их двери не только членам земских учреждений, но и лицам разных профессий и превратил земские съезды в действенные центры общественной оппозиции, разместившейся в разных профессиональных интеллигентских Союзах Освобождения»⁴⁴. Для этого развития характерно, что на земском съезде в сентябре 1905 года в Организационное Бюро земских съездов кооптированы были два профессора, М. Ковалевский и Милюков. Со вступлением Милюкова в Бюро закончилось превращение этого бюро в политический комитет русского радикализма⁴⁵.

Тут надо упомянуть, что организованные освободительным движением союзы почти не вели никакой практической профсоюзной работы. Они с самого начала создавались не для представительства профессиональных интересов и не для защиты прав своих членов, а как ячейки политической борьбы, с целью осуществить революционное положение⁴⁶. В еще большей мере это относилось и к их объединению, т. е. к Союзу Союзов⁴⁷. Белоконский рассказывает, что когда Союз Освобождения решил добиваться создания Союза Союзов, он делал это в убеждении, что к нему присоединятся общим фронтом все левые группировки и что его главное представительство сможет взять на себя роль предпарламента⁴⁸.

Впрочем не только организации, а и отдельные собрания должны были быть созданы или скорее использованы как средство для проведения в России революции. Как уже упоминалось, в конце 1904 года ряд собраний использован был для того, чтобы затруднить соглашение между земскими кругами и монархией в момент, когда казалось, что такое соглашение намечается⁴⁹. Уже поэтому все собрания должны были выносить резкие резолюции радикального направления, которые дискредитировали бы в глазах правительства всю общественность, в том числе и умеренные ее круги⁵⁰. Но при всех условиях на такие резолюции толкнули бы их настроения участников собраний. Настроения эти становились все более крайними и нетерпимыми. Революционная волна все возрастала.

Поэтому особенно непонятно, как могло случиться, что правительство побудило Государя 18 февраля 1905 года наряду с антилиберальным манифестом, согласно которому все должно было оставаться по-прежнему, и с либеральным рескриптом министру внутренних дел Булыгину, обещавшим созыв народного представительства, издать еще указ, дававший значительную свободу собраний, и при том именно тех собраний, на которых должны были обсуждаться вопросы политического преобразования России. Маклаков пишет: «Тот, кто посоветовал царю издать этот указ, был или очень хитер, или очень наивен»⁵¹. Не рескрипт, обещавший законосовещательное народное представительство, а этот указ ясно показывал, что что-то изменилось и что самодержавие потеряло свою прежнюю самоуверенность.

Подготовление и обсуждение проектов реформы России в этом указе определялось (в прямом контрасте со всем тем, что до тех пор приходилось слышать от официальных кругов) уже не как попытка вызвать смуту, а как похвальное радение об общественном благе⁵². Согласно указу, министры не смели больше (как это делалось до тех пор) передавать подобные проекты в прокуратуру, а обязаны были рассматривать и обсуждать их⁵³. Особенно опасно было то, что с одной стороны содержание указа заставляло думать, что отменялись все ранние законы, ограничивавшие свободу слова и собраний, но с другой стороны не появилось и нового законодательства о собраниях, a ведь без такого законодательства не обходятся и демократии с прочными традициями свободы. Маклаков справедливо подчеркивает, что этот указ совершенно перевернул все существующие понятия дозволенного и запретного, и продолжает: «сама верховная власть этим указом закладывала мину, которая должна была взорвать тот порядок, который она с таким упорством до тех пор защищала»⁵⁴. Правда, очень скоро (6 августа 1905 года) указ был отменен; к тому времени, очевидно, все-таки заметили, какую опасность он представляет. Но это формальное мероприятие уже мало что могло изменить. В революционной атмосфере, которая тогда все шире распространялась, отмену указа просто игнорировали.

Само собой разумеется, социалистические партии и освободительное движение немедленно поняли, какие возможности открывал им этот указ: и вот начали создаваться объединения, устраиваться собрания. Но эти собрания, многие из которых устраивало освободительное движение, нисколько не занимались проблемой преобразования существующего строя, а только тем, как этот строй свергнуть и обеспечить победу революции. Те элементы, которые в этом деле участвовали, конечно не могли удовлетвориться никакой дарованной монархом конституцией. Поэтому не удивительно, что даже 18 октября 1905 года, т. е. на следующий день после опубликования манифеста, знаменовавшего переход к конституционному строю, революционный характер речей, произносимых на митингах, нисколько не смягчился и не изменился. Вечером 18 октября Маклаков зашел в консерваторию, чтобы присутствовать в качестве наблюдателя на митинге. В вестибюле шел денежный сбор под плакатом «на вооруженное восстание». На собрании читался доклад о преимуществах маузера перед браунингом. Мало общего было между этой темой и конституционными реформами⁵⁵.

В течение второй половины 1905 года либерализм уже почти не имел права слова. Более независимые люди держались в стороне, менее независимые оказались на поводу у радикализма, окончательно ставшего правым крылом революционного фронта и плывшего по революционной волне. Лишь позже, в следующем году, состоялась попытка либералов вновь найти себя и организоваться.

Таким образом случилось, что обещание дать конституцию оказалось уступкой давлению революционных сил, а не соглашением с представителями либерализма. Как известно, манифест 17 октября 1905 года издан был в результате ситуации, возникшей вследствие общей забастовки середины октября. Тем не менее Маклаков предполагает, что царь уступил в убеждении, что уступает умеренным, а следовательно разумным элементам страны, тем элементам, на которые опирался дед его, Александр II, при проведении своих либеральных реформ против реакционных сил⁵⁶.

Во всяком случае точно, что советники Государя придерживались мнения, что созыв народного представительства удовлетворит умеренные элементы оппозиции и таким образом изолирует революционные силы. Такова была точка зрения Витте. Крыжановский в своих воспоминаниях свидетельствует, что и Святополк-Мирский разделял это мнение.

Как уже было сказано, те элементы, которые стремились к дарованной свыше конституции, были неорганизованны, рассеяны и невлиятельны. Правда, они были тоже захвачены растущим терроризмом, успехами революционного движения и все усиливающимися проявлениями анархии (все эти явления находили все большую поддержку как раз среди мирных и в основном совсем аполитичных масс населения), тем не менее они бесспорно оставались где-то на заднем плане. Это означало, что конституция действительно обещана была под давлением тех сил, которые на самом деле совершенно не интересовались конституцией (хотя часто и охотно о ней говорили), и которых она никак не могла удовлетворить. Маклаков пишет: «У революции была совершенно другая программа, и на первом плане, в программе минимум, низвержение не Самодержавия, а Монархии, установление полного народовластия и строительство социализма как конечная цель... Революционным партиям, которые европейский либерализм считали отсталым явлением, казалось, что в России можно установить то, чего не было и в Европе, т. е. новый социальный порядок. В одном они и не ошиблись. Нигде демагогия не могла встретить так мало сопротивления, как именно в нашей некультурной стране»⁵⁷. Революционные элементы видели в конституции лишь уступку со стороны государственной власти, выдававшую слабость этой власти, а следовательно долженствовавшую ободрить на дальнейшую борьбу. Таким образом дарование конституции не могло принести успокоения и не могло стать основой сотрудничества государственной власти с общественностью, поскольку последняя вступила в союз с революционными партиями. В этом и состояла величайшая трагедия рождения конституционного строя в России.

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 6

¹ Петрункевич, ук. соч., стр. 383.

² Освобождение № 75 (1905), стр. 418 и далее.

³ После того как земский съезд одобрил проект конституции, он поручил Организационному Бюро послать проект земским органам и органам городского самоуправления, так же как и некоторым отдельным компетентным лицам, с тем, чтобы они ознакомились с проектом и высказались по поводу него. После этого проект должен был вместе со всеми этими сопроводительными материалами быть представлен следующему съезду в сентябре. (Белоконский, ук. соч., стр. 297).

⁴ Освобождение № 75 (1905), стр. 433.

⁵ Петрункевич, ук. соч., стр. 384.

⁶ Ленин тогда со злорадством говорил о смерти Трубецкого, который умер во время заседания, на котором он защищал от представителей министерства автономию высших учебных заведений.

⁷ Освобождение № 75 (1905), стр. 427.

⁸ Освобождение № 75, стр. 426.

⁹ Резолюция Организационного Бюро призывала эти органы по собственной инициативе осуществить свободы, необходимые для проведения выборов (там же, стр. 434 и 425).

¹⁰ Освобождение № 75, стр. 427.

¹¹ Освобождение № 75, стр. 426.

¹² Освобождение № 75, стр. 419.

¹³ Петрункевич, ук. соч., стр. 393.

¹⁴ Освобождение № 76, стр. 455.

¹⁵ Петрункевич, у к. соч., стр. 393 и далее.

¹⁶ Освобождение № 75, стр.434.

¹⁷ Маклаков, ук. соч., стр. 487; см. и стр. 416.

¹⁸ Маклаков, ук. соч., стр. 165.

¹⁹ Независимо от представителей крайне Правых сил, которые съезд просто покинули.

²⁰ Освобождение № 76, стр. 456.

²¹ Освобождение № 76, стр. 455.

²² Освобождение № 75, стр. 434.

²³ Освобождение № 75, стр. 434.

²⁴ Освобождение № 75, стр. 435.

²⁵ Маклаков, ук. соч., стр. 389 и 394. Гурко подтверждает, что многие представители бюрократии все больше понимали необходимость народного участия в управлении страной, поскольку государственный аппарат на деле перестал действовать как фактор государственной жизни, а превратился просто в механизм на службе у текущих общественных потребностей. (Гурко, ук. соч., стр. 359). Особенно события 9 января вызвали среди бюрократов некоторую панику, убедив их, что долго так продолжаться не может и что «реформа правительства неизбежна»(там же, стр. 351). Этим объясняется энергичная поддержка, оказанная многими представителями бюрократии Булыгинскому проекту Думы.

²⁶ Маклаков, ук. соч., стр. 390.

²⁷ Освобождение № 75, стр. 419.

²⁸ Маклаков, ук. соч., стр. 390.

²⁹ По Маклакову, ук. соч., стр. 394.

³⁰ См. В. Леонтович, ук. соч., стр. 396.

³¹ Белоконский, ук. соч., стр. 336.

³² Освобождение № 77, стр. 465, передовая.

³³ Маклаков, ук. соч., стр. 392.

³⁴ Статья Милюкова опубликована была сразу после 6 августа 1905 года в «Праве» и в «Сыне Отечества»; она перепечатана в книге «Год борьбы»; см. также заметки Милюкова в «Русских Записках», ноябрь 1938, XI, стр. 148, и его Воспоминания, Нью-Йорк, 1955, т. I, стр. 299.

³⁵ По Маклакову, ук. соч., стр. 387.

³⁶ Перепечатано у Белоконского. Земское Движение, стр. 29 и далее.

³⁷ Маклаков, ук. соч., стр. 387 и далее.

³⁸ Маклаков, ук. соч., стр. 535.

³⁹ Освобождение № 76, стр. 452, из записи земского съезда, заседание от 7 июля 1905 года.

⁴⁰ Маклаков, ук. соч., стр. 388 и далее.

⁴¹ Маклаков, ук. соч., стр. 387.

⁴² Состоялось еще два подобных съезда. Один имел место в сентябре, другой 6-8 ноября, т. е. точно год спустя после знаменитого съезда 1904 года. Маклаков пишет, что трудно сказать, было ли просто совпадением, что съезд начался точно в годовщину предыдущего или это было кем-то умышленно устроено.

⁴³ Петрункевич, ук. соч., стр. 392.

⁴⁴ Белоконский, ук. соч., стр. 373. Интересны также слова Белоконского о том, что съезд, созванный на 12 октября 1905 года (т. е. следующий после сентябрьского) уже не был беспартийным съездом, а превратился в учредительное собрание конституционно-демократической партии (стр. 388).

⁴⁵ Маклаков, ук. соч., стр. 365 и далее; а также стр. 368.

⁴⁶ Маклаков, ук.соч..стр. 361.

⁴⁷ Белоконский, ук. соч., стр. 210 и далее.

⁴⁸ К слову сказать, собрания эти устраивались не прямо для этой цели. Их надо было устраивать вследствие постановления Союза Освобождения, для того чтобы как-то оживить политическую жизнь, т. е. деятельность оппозиционных групп. Дело в том, что освободительное движение еще до Земского съезда 6-8 ноября 1904 года, — 20 октября 1904 постановило в связи с сорокалетием судебной реформы устраивать банкеты и создавать профессиональные объединения и союз их — Союз Союзов — а кроме того заставить земские собрания и земские съезды принять требование о введении в России демократической конституции.

⁴⁹ «Освобождение» рассказывает о таком собрании по поводу сорокалетия судебной реформы. Собрание состоялось в Петербурге под председательством писателя Короленко. Ораторами выступали юрист И. Гессен и историк Семевский. Собрание единогласно потребовало полной свободы совести, речи, прессы, собраний и союзов, далее полной амнистии по всем политическим и религиозным статьям и наконец созыва учредительного собрания. («Листок Освобождения» № 21 от 9 декабря 1904 года). «Листок Освобождения» рассказывает не только о собраниях, но и о митингах. Так например, однажды вечером в Технологическом институте состоялось две «вечеринки»: одна «либеральная», другая «социал-демократическая». Участники социал-демократического митинга вошли в актовый зал (где в это время шел бал) под пение революционных песен. Они завесили портрет царя громадным флагом с надписью «Долой самодержавие». Сами по себе такие действия революционеров не являются неожиданными. Но важно, что во всем большом зале не нашлось ни одного человека, который бы возражал или протестовал, и «Листок Освобождения» особо это подчеркивает. Бывали и уличные демонстрации, о которых тоже публиковались отчеты в «Освобождении».

⇐ Предыдущая23242526272829303132Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: