Политического либерализма при Александре II 8 глава

Земский съезд 6–8 июля 1905 года. — Спор Трубецкого с Петрункевичем. — Съезд радикальной группы земцев, 9 и 10 июля 1905. — Правительственный проект народного представительства с законосовещательными функциями, так называемой Булыгинской Думы. — Законы 6 августа 1905. — Дальнейшее обострение революционного положения и указ 18 февраля 1905. — Революционное положение приводит к конституции.

Депутация постановила представить земскому съезду доклад о приеме 6 июня в Петергофе. С этой целью следующий съезд был назначен на 6 июля¹. Если во время приема вновь затеплилась надежда на соглашение между государственной властью и общественностью, представленной земскими кругами, — на съезде 6 июля, т. е. всего через 4 недели, стало ясно, что это была иллюзия.

Министерство внутренних дел постановило запретить этот съезд. С этой целью в день открытия съезда в дом князя Долгорукого (где собрались участники съезда) послан был чиновник полиции. Непонятным было такое поведение в отношении съезда, депутация которого принята была Государем. Решение министерства также противоречило указу 18 февраля, которым разрешалось устраивать собрания и обсуждать на них вопросы, связанные с предстоящими государственными реформами. По-видимому, министерство внутренних дел поверило бессмысленным слухам, согласно которым земский съезд собирается объявить себя учредительным собранием и назначить революционное временное правительство². Политика не дать состояться съезду не удалась, полицейские чиновники вели себя нерешительно в разговоре с людьми, которые всего несколько недель назад приняты были лично царем, так что в конце концов все их вмешательство свелось к составлению протокола. Съезд таким образом состоялся без помех, а полиция, в общем, сделала все что надо было, чтобы крайне осложнить положение умеренных участников съезда.

Однако и без этого вмешательства большинство участников съезда совершенно не собиралось мириться с государственной властью и сотрудничать с ней при проведении в жизнь государственных реформ. Это совершенно определенно подтверждается как отчетами, опубликованными в «Освобождении» непосредственно после съезда, так и воспоминаниями Петрункевича, написанными много позже, когда он жил в Праге в качестве эмигранта. Непримиримость позиций большинства на съезде выразилась даже не в решении одобрить проект конституции, незадолго до того подготовленный конституционалистами преимущественно из земских кругов, и противопоставить его правительственному проекту³, не в намерении, высказанном многими, бойкотировать народное представительство с законосовещательными функциями (т. е. Булыгинскую Думу). Непримиримость выразилась прежде всего в решении обратиться с воззванием к народу, а также в резолюции, которая должна была призвать главным образом земские учреждения, но и население вообще, к пассивному сопротивлению. Самим участникам съезда все было вполне ясно. В «Письме участника», опубликованном «Освобождением», мы читаем: «Характерной чертой всего съезда было признание невозможности получить приемлемую реформу сверху без нравственного давления широких масс населения. Обращение к ним, надежда на них, вместо прежних надежд на верхи и на свои собственные силы, и является главным мотивом этого съезда, и представляет знаменательный поворот в истории развития русской оппозиции»⁴. По мнению автора письма, оппозиционные настроения не только были гораздо резче, чем на предыдущих съездах, но достигали такого накала, что их можно было просто считать революционными. Однако настроения эти не были всеобщими.

Существовало меньшинство, которому революционные настроения были совершенно чужды, которое не хотело отказываться от прежней тактики и усиленно критиковало решение обратиться с воззванием к населению. Даже среди тех, кто в принципе объявлял, что они согласны на такое воззвание, многие находили невозможным предлагаемый Петрункевичем проект из-за резкости тона и радикального содержания. Поэтому после бурных прений, продолжавшихся до двух часов ночи, поручено было двум юристам, Муромцеву и Набокову, подготовить новый проект воззвания. Они закончили работу в половине пятого утра: но не одни они бодрствовали. Петрункевич и Сергей Трубецкой всю ночь напролет проспорили по поводу решения обратиться с воззванием к населению. Трубецкой прибегнул ко всему своему престижу и ко всей своей силе логики для того, чтобы убедить Петрункевича в последнюю минуту во вредности такого мероприятия и уговорить его на следующем заседании взять обратно свое предложение. Трубецкому это не удалось. Лишь спустя много лет, наученный горьким опытом, Петрункевич в воспоминаниях признал, что противник его был прав. В его воспоминаниях мы читаем: «Должен сознаться, что я был сторонником этой меры (т. е. воззвания) и до глубокой ночи спорил с С.Л. Трубецким, доказывавшим мне всю рискованность этого выступления ввиду возможных последствий, не желательных уже потому, что их нельзя предвидеть с полной уверенностью. В конце концов он оказался прав и московское декабрьское восстание доказало это»⁵. Тогда, однако, Петрункевич не уступил. То, что в ту ночь разделило друзей друг от друга, и была граница, делившая либерализм от радикализма. Радикализм в лице Петрункевича победил и не только на земском заседании в июле 1905 года. Первый русский парламент, первая Государственная Дума, собравшаяся в 1906 году, тоже представляла не либералов, а радикалов, чем в конечном итоге и была предрешена ее судьба. Событием, как бы носящим символический характер для всей тогдашней ситуации, можно считать смерть Трубецкого всего через несколько недель после той ночи⁶, в то время как Петрункевич как торжествующий победитель произнес первую речь в первом русском парламенте.

Муромцев и Набоков значительно сократили текст воззвания, предложенный Петрункевичем. Они смягчили тон и два раза подчеркнули (во второй раз в заключении), что земский съезд думает лишь о мирном обновлении России, о мирном осуществлении реформ. Надо сказать, что и представители либерализма могли и даже должны были согласиться с двумя главными упреками, ставившимися правительству. Упреки эти гласили: «Правительство не допускает, чтобы в России люди сами о себе заботились, как это повсюду делается в благоустроенных странах, что в русской земле не позволено...»; «Крестьяне, хотя и перестали быть крепостными, но все еще не сделались полноправными гражданами»⁷.

Однако воззвание содержало целый ряд фраз, которые должны были получить в понимании необразованного читателя совершенно иное значение, чем то, которое придавали им составители воззвания. Народ призывали объединенными силами бороться и «защищать свою жизнь, имущество и право», а также собираться «не опасаясь, что кто-нибудь станет препятствовать этому». Как же могли широкие массы, к которым обращалось воззвание, не истолковать последнюю фразу как прямой призыв вступать в борьбу с полицией в случае попытки распустить какое-либо собрание? Фраза эта приобретает совершенно ясный и неоспоримый смысл, особенно в свете резолюции, которая, однако, вызвала сильное сопротивление значительной части участников — и тем не менее была принята. В резолюции указывалось, что иногда борьба за естественные права человека может быть оправдана даже в том случае, если в ходе ее нарушается форма закона⁸. В первом проекте резолюции особенно органам самоуправления прямо рекомендовалось сопротивляться всем административным мероприятиям, которые можно считать противозаконными и даже просто несправедливыми⁹.

Кроме того интересны высказывания, содержащиеся в воззвании по вопросу выборов в будущее народное представительство. Тут прямо-таки демагогически подчеркнуто, что у крестьян нет достаточного представительства в Думе и что там неизбежно возьмут всю власть в руки «правящие круги»¹⁰, если выборы не будут всеобщими, а будут организованы на тех же основах, как и выборы в органы самоуправления. Этот пункт воззвания тоже становится ясным при сопоставлении его с резолюцией съезда. Убеждение, что всеобщее избирательное право является единственной основой для настоящего народного представительства, настолько вошло в сознание русской общественности, даже земских кругов, что съезд счел нужным в резолюции своей заявить следующее: «... при нынешней организации органов местного самоуправления народ не может видеть в них правильного представительства своих интересов...»¹¹ Но таким образом съезд ставил под вопрос полномочия своих участников, а тем самым и свои собственные. В этих словах отразилась неуверенность по поводу собственного своего положения, которая должна была иметь исключительно тяжелые политические последствия. Тут молчаливо признавали, что настоящие представители народных интересов — не законно избранные органы самоуправления, а революционные левые группировки. Этим, однако, оправдывалось создание общего фронта в союзе с этими группировками.

Петрункевич и подчеркнул на съезде необходимость этого шага. Корреспондент «Освобождения» пишет: «...И.И. Петрункевич сказал речь, которая должна была служить предисловием обращения к народу. В ней он констатировал факт революционного движения, охватившего всю Россию, и необходимость занять определенное положение в этом движении»¹².

Практически это означало, что земство должно примкнуть к Союзу Союзов. Немногие представители крайне правых течений, которые в первый и последний раз появились на земском съезде, восприняли эту речь Петрункевича как прямой призыв к революции и покинули съезд. В воспоминаниях своих Петрункевич говорит об этой речи и вообще о своей тогдашней позиции. Он подчеркивает, что присоединение земской группы к Союзу Союзов, так же как и само создание Союза Союзов, вызваны были намерением объединить действия всех оппозиционных элементов и подчинить нетерпеливых дисциплине Союза Союзов¹³. Значит, земская группа должна была примкнуть к революционной группе с тем, чтобы оказывать на нее умеренное влияние. По-видимому, Петрункевич искренне верил в это и тогда и стремился именно к такой цели. В речи своей на съезде он сказал: «...мы можем внести свет и смысл в движение масс»¹⁴. Хотя решение земцев примкнуть к Союзу Союзов и было хотя бы отчасти действительно вызвано такого рода соображениями, на деле ничего не получилось из намерения Петрункевича оказывать умеренное влияние на революционное движение, несмотря на то, что он избран был председателем Союза Союзов. В воспоминаниях он сам откровенно признает, что земская группа была бессильна среди примкнувших к Союзу Союзов организаций и никак не могла противостоять растущим революционным настроениям общественности»¹⁵.

Тот факт, что земцы не в состоянии были оказывать умеренное влияние на своих левых союзников, объясняется отсутствием у них самих достаточно критического подхода к революции. Бесспорно, тогда даже для Петрункевича, одного из самых умеренных радикалов, революция была более приемлема, чем старый строй; представление его об опасностях революции было весьма неопределенным. В этом смысле чрезвычайно характерно следующее замечание корреспондента газеты «Освобождение»: «В прениях пугались, например, выражения: действовать революционно, и смешивали... слово революция с понятием насилия и террора»¹⁶. Большинство русских интеллигентов тогда понимало под словом «революция» только что-то прекрасное, могучее и оздоровляющее: происходило это потому, что в течение XIX века, собственно говоря, со времен восстания декабристов, французская революция не вызывала в сознании русских оппозиционных кругов никакого представления о реальных проявлениях революции, наоборот, она целиком владела умами на каком-то мифическом плане. Поэтому и о революции вообще думали восторженно. Так например, Маклаков пишет о Мандельштаме, одном из самых радикально настроенных членов кадетской партии, следующее: «Мандельштам... возмущался мыслью, чтобы с ней (с революцией) можно и должно было бороться и надеяться ей управлять. В ее немедленной победе он мог сомневаться... но в правоте революции — нет»¹⁷.

Как уже было сказано, такой подход отнюдь не был новым в начале двадцатого столетия. Маклаков рассказывает, что и в восьмидесятых годах московский адвокат Доброхотов считал Чернышевского первым гением человечества, а Робеспьера — величайшим государственным деятелем всех времен¹⁸. При этом Доброхотов бесспорно был не единственным представителем того поколения, придерживавшимся таких взглядов. Миф французской революции и был собственно тем фактором, который сделал возможным хотя бы временное возникновение единого фронта, от Петрункевича до Ленина.

Однако на съезде было еще достаточно земцев, которые решительно сопротивлялись присоединению к революционному движению и призыву к народу даже и в смягченной форме¹⁹. В этом смысле высказались все представители Казанской губернии, председатель полтавского земского комитета Лизогуб, один из самых выдающихся представителей земства, а также Стахович. Лизогуб решительно отверг переход к тактике экстремистов и подчеркнул: «6 июня (прием земской депутации у Государя) было недавно, еще не все надежды потеряны»²⁰. Само собой разумеется, что надежда, о которой здесь идет речь, — это надежда на соглашение между государственной властью и общественностью, т. е. традиционная надежда земства. Стахович высказал опасение, что, совершив этот шаг, съезд тем самым порвет с земскими учреждениями, от имени которых он должен действовать: «...надо, чтобы он всегда действовал от их лица: в этом его сила»²¹.

Но конечно, критически звучавшие голоса не произвели никакого действия. Радикальное течение торжествовало, и его представители просто игнорировали критику. Съезд только не постановил прямо присоединение земства к Союзу Союзов. Принята была лишь резолюция, в которой организационному бюро земских съездов рекомендовалось вступать в соглашение с другими организациями или оппозиционными группами, причем каждое соглашение будет утверждаться следующим земским съездом. Интересно отметить, что меньшинство сильно сопротивлялось и этой резолюции, требуя, чтобы в ней не упоминалось о соглашениях с другими группами, а только о том, что с ними будет установлен контакт.

* * *

9 и 10 июля, т. е. непосредственно после окончания земского съезда, состоялся съезд радикальной и демократической группы земских представителей. В нем приняли участие 120 из 220 участников всеобщего земского съезда, т. е. более половины. Съезды земцев радикального направления называли съездами конституционного земства, наверное потому, что на первом земском съезде, как и вообще в первое время, контраст между радикальной и консервативной группами проявился прежде всего в споре по поводу перехода к конституционному строю. В прошлом съезды конституционного земства всегда предшествовали всеобщим съездам. Целью этих съездов было сформулировать резолюции, которые хотели провести на всеобщем съезде, и выработать методы воздействия на всеобщий съезд²². Однако съезд конституционного земства 9 и 10 июля имел место после всеобщего земского. По мнению освобожденцев, это было возможно потому, что всеобщий съезд уже в апреле окончательно встал на конституционные позиции и не принимал во внимание мнение меньшинства ноябрьского съезда. Таким образом съезд конституционного земства смог посвятить себя целиком дальнейшей разработке отдельных пунктов программы конституционной (т. е. радикальной) фракции всеобщего земского съезда, в то же время стараясь установить связь между земским съездом и другими оппозиционными силами страны. С этой целью съезд конституционных земцев постановил послать представителей в Союз Союзов. Радикальное крыло располагало большинством голосов всеобщего съезда и поэтому абсолютно не сомневалось в своем праве выступать и действовать от имени всего земства вообще. А следовательно и представительство свое при Союзе Союзов они считали представительством всего земства вообще. Однако таким образом большинство пренебрегало резолюцией всеобщего земского съезда, на которую оно только и могло и должно было опираться. Дело в том, что эта резолюция уполномочила только бюро, а никак не большинство, и к тому же уполномочила его вступать в соглашения с другими организациями, а не примыкать к ним.

Характерно для той ситуации, что конституционный земский съезд считал необходимым отмежеваться от депутации, принятой Государем, а также от речи С. Трубецкого, потому что они «произвели невыгодное впечатление на элементы, стоящие влево от земства»²³. Для конституционного земского съезда затруднение состояло в том, что большинство членов депутации участвовало в этом съезде. Таким образом они вынуждены были осудить ими же самими совершенный шаг. Повидимому, однако, они это делали совсем легко; во всяком случае они совершенно не пытались свой поступок защищать, а лишь ссылались на смягчающие обстоятельства. Чтобы оправдать свое тогдашнее поведение, они прежде всего указывали на необходимость использовать положение для того, чтобы привлечь консервативные круги к политическому сотрудничеству с оппозиционными элементами. Кроме того они подчеркивали, что последняя попытка обращения к верховной власти необходима была для того, чтобы избежать обвинений, что не использовали всех возможностей для безболезненного проведения в жизнь реформ в России. Наконец они указывали на то, что выступали в качестве представителей коалиционного съезда, а следовательно не могли высказывать своего собственного мнения, а вынуждены были выражать точку зрения, приемлемую для всей коалиции. В соответствии со всем этим съезд принял резолюцию, в которой подчеркивалось, «...что из посылки депутации для фракции не вытекает никаких политических обязательств и что она не является ответственною за какие бы то ни было слова или действия депутации»²⁴.

* * *

Нетрудно себе представить, какое впечатление производили на Государя и на правительственные круги подобные земские резолюции и доклады о настроениях земских съездов. Они не могли не прийти к заключению, что визит земской депутации в Петергофском дворце был просто тактическим маневром и что по сути дела земские круги совершенно не думали ни о каком соглашении с государственной властью, а желали революции. Следовательно и требование созвать народное представительство могло быть только ловушкой. Казалось, что земские круги совсем не видят в народном представительстве моста между царем и народом, а просто новую позицию, с которой оппозиционные и даже революционные силы смогут продолжить борьбу против государственной власти и государственного порядка в еще более благоприятных условиях. Это подозрение, несомненно оправданное поведением земства, легко могло повести к прекращению работ по подготовке закона о создании законосовещательного народного представительства. Если этого не случилось, то только благодаря усилиям либеральных чиновников²⁵, энергично защищавших булыгинский проект несмотря на то, что собственная их позиция была значительно ослаблена невозможностью ссылаться ни на авторитет земства, ни на идеи его представителей. Маклаков пишет: «Мнение земцев в связи со всем тем, что говорилось на съездах, было выгодно только для противников всякой реформы; для либеральной бюрократии земцы оказались опасным союзником»²⁶.