 |
Какая фамилия была у Моби? 11 глава
|
|
|
|
«Я думаю, он любит ее, Эл. Хотя бы чуть-чуть, а может, и сильно».
«Да, но именно такие парни обычно и пускают в ход кулаки. Вспомни Фрэнка Даннинга. Просто занимайся своим делом, дружище».
«И что я получу, если мне удастся подсоединить «жучка»? Записи ссор? Ссор на русском? Конечно, мне это поможет».
«Подробности семейной жизни этого человека тебе совершенно не важны. Ты должен побольше выяснить о Джордже де Мореншильдте. Должен убедиться, что де Мореншильдт не имеет никакого отношения к покушению на генерала Уокера. Как только ты это выяснишь, окно неопределенности закроется. И обрати внимание на светлую сторону. Если Освальд обнаружит, что ты шпионишь за ним, его последующие действия могут измениться к лучшему. Возможно, он и не будет пытаться убить Кеннеди».
«Ты действительно в это веришь?»
«Нет. Честно говоря, нет».
«Я тоже. Прошлое упрямо. Оно не хочет меняться».
«Дружище, теперь ты готовишь...»
– На газу, – услышал я собственное бормотание. – Теперь я готовлю на газу.
Я открыл глаза. Все-таки заснул. За зашторенными окнами догорал дневной свет. Где-то неподалеку, на Дэвенпорт-стрит в Форт-Уорте, братья Освальды и их жены садились обедать: Ли ждала первая после долгого перерыва трапеза на родной земле.
Рядом с моим маленьким кусочком Форт-Уорта кто-то пел. Слова показались мне знакомыми. Я поднялся, пересек сумрачную гостиную, обстановку которой составляли два купленных на распродаже кресла, отдернул на дюйм одну из штор. Эти шторы стали моим первым приобретением. Я хотел видеть, но не хотел, чтобы видели меня.
Дом 2703 по-прежнему пустовал, к перилам расшатанного крыльца крепилась табличка «СДАЕТСЯ», однако лужайка перед ним оказалась занята. Две девочки крутили скакалку, третья прыгала. Разумеется, не те девочки, которых я видел на Коссат-стрит в Дерри (эти, одетые в залатанные и вылинявшие джинсы вместо новеньких шорт, выглядели мелкими и недоедающими), но слова не изменились, только добавился техасский выговор.
|
|
|
– Чарли Чаплин во Франции щас! Смотрите, как дамы танцуют у нас! Салют капитану! Салют королю! И всех вас, конечно, я тоже люблю!
Прыгавшая девочка зацепилась ногой за веревку и повалилась на росичку, которой заросла лужайка перед домом 2703. Две другие присоединились к ней, и все трое принялись кататься в пыли. Потом поднялись и убежали.
Я провожал их взглядом, думая: Я их видел, а они меня – нет. Это уже кое-что. Старт дан. Но, Эл, где будет мой финиш?
Де Мореншильдт занимал ключевую позицию в сложившемся раскладе, и если бы не он, я убил бы Освальда, как только он въедет в дом напротив. Джордж де Мореншильдт, геолог, специалист по нефтяным месторождениям, который спекулировал лицензиями на аренду нефтеносных участков. Жил как плейбой главным образом благодаря деньгам жены. Как и Марина, эмигрировал из России, но в отличие от нее происходил из дворянской семьи, собственно, носил титул барона. Именно этот человек станет единственным другом Ли Освальда на те немногие месяцы, что оставались последнему. Именно этот человек поделится с Освальдом мыслью о том, что мир станет гораздо лучше, если его покинет некий отставной генерал, расист, придерживавшийся крайне правых взглядов. Если бы выяснилось, что де Мореншильдт принимал участие в покушении Ли Освальда на Эдвина Уокера, выполнение моей миссии серьезно бы усложнилось: все эти безумные теории заговора стали бы реальностью. Эл, однако, верил, что русский геолог лишь подтолкнул (точнее, еще подтолкнет, жизнь в прошлом так запутывает) психически неуравновешенного человека, уже одержимого стремлением прославиться.
|
|
|
Эл написал в своей тетрадке: Если в ночь на 10 апреля 1963 г. Освальд действовал в одиночку, вероятность того, что в покушении на Кеннеди семью месяцами позже участвовал еще один стрелок, уменьшается практически до нуля.
А ниже, большими буквами, он добавил окончательный вердикт: «СТАНОВИТСЯ ДОСТАТОЧНО МИЗЕРНОЙ, ЧТОБЫ УБРАТЬ ЭТОГО СУКИНА СЫНА».
Насмотревшись на маленьких девочек, которые не видели меня, я подумал о триллере «Окно во двор» с Джимми Стюартом. Человек может увидеть многое, не покидая собственной гостиной. Особенно если у него есть специальное оборудование.
На следующий день я поехал в магазин спортивных товаров и купил бинокль «Бауш энд Ломб», памятуя о том, что меня могли выдать солнечные блики. Но поскольку дом 2703 находился на восточной стороне Мерседес-стрит, я подумал, что после полудня могу по этому поводу не беспокоиться. Сквозь щелку в шторах я навел бинокль и теперь видел обшарпанную гостиную-кухню так четко, будто стоял посреди нее.
Пизанская лампа по-прежнему находилась на старом комоде с кухонной утварью и ждала, пока кто-нибудь включит ее, активировав при этом подслушивающее устройство. Но мне это устройство не могло принести никакой пользы без подключенного к нему маленького японского кассетного магнитофона, рассчитанного на двенадцать часов записи при минимальной скорости движения пленки. Я его уже опробовал, говоря во вторую настольную лампу, снабженную «жучком» (и чувствуя себя персонажем комедии Вуди Аллена), и хотя запись оставляла желать лучшего, разобрать слова не составляло труда. То есть я мог получить интересующую меня информацию.
Если бы решился подключить магнитофон.
Четвертого июля на Мерседес-стрит жизнь кипела. Мужчины в этот выходной день поливали лужайки, на которых уже ничего не могло вырасти – погода стояла жаркая и сухая, а полуденные и вечерние дожди шли крайне редко, – а потом усаживались в шезлонги, слушали репортажи с бейсбольных матчей и пили пиво. Междулетки бросались фейерверками в бродячих собак и редких куриц. В одну из последних попала «вишневая бомба» и взорвалась в облаке крови и перьев. Мальчишку, который бросил «бомбу», тут же с криками загнала в дом мамаша, выскочившая за ним в одной комбинации и бейсболке «Фармолл». Судя по нетвердой походке, она уже успела уговорить несколько банок пива. Полюбоваться неким подобием фейерверка обитатели Мерседес-стрит смогли уже после десяти вечера, когда кто-то, возможно, тот самый подросток, который порезал колеса моего «Санлайнера», поджег старый «Студебекер», уже с неделю как торчавший на автостоянке у склада «Монтгомери уорд». Чтобы его потушить, приехали пожарные Форт-Уорта, и все, конечно же, пришли поглазеть.
|
|
|
Боже, храни Колумбию[133]!
Следующим утром я пошел на автостоянку, чтобы осмотреть сгоревший остов, печально стоявший на обуглившихся остатках покрышек. Заметил телефонную будку рядом с одной из погрузочных площадок склада и импульсивно позвонил Элли Докерти, попросив телефонистку найти номер и соединить меня. Отчасти потому, что мучился от одиночества и тоски по Джоди, но вообще хотел узнать новости о Сейди.
Элли ответила со второго гудка и вроде бы обрадовалась, услышав мой голос. Раскаленная будка напоминала духовку, за моей спиной после славного Четвертого отсыпалась Мерседес-стрит, в нос била вонь сгоревшего автомобиля, но я улыбался.
– У Сейди все хорошо. Я получила от нее две открытки и письмо. Она работает в «Харрасе» официанткой. – Элли понизила голос: – Как я понимаю, разносит коктейли, но от меня школьный совет этого не узнает.
Я представил себе длинные ноги Сейди в короткой юбке официантки. Представил бизнесменов, пытающихся увидеть край чулка и заглядывающих в декольте, когда она наклонялась, чтобы поставить напитки на столик.
– Она спрашивала о вас, – добавила Элли, и я вновь улыбнулся. – Я не хотела говорить, что вы отбыли на край земли, как, возможно, думает весь Джоди, поэтому сказала, что вы работаете над книгой и заметно продвинулись вперед.
За последний месяц, а то и больше, я не добавил в «Место убийства» ни слова, а те два раза, когда брал рукопись в руки и пытался прочитать, у меня возникало ощущение, что она написана на карфагенском третьего столетия до нашей эры.
|
|
|
– Я рад, что у нее все хорошо.
– К концу месяца Сейди пробудет в Рино положенные шесть недель, но она решила остаться там на весь летний отпуск. Говорит, что чаевые очень хорошие.
– Вы попросили у нее фотографию мужа, который скоро станет бывшим?
– Перед отъездом. Она сказала, что у нее нет ни одной. У родителей, по ее мнению, есть несколько, но она отказалась писать им об этом. Они не смирились с тем, что у молодых все кончено, а подобное письмо могло возродить ложные надежды. Она также уверена, что вы перегибаете палку. «Чрезмерно перегибает палку» – так она сказала.
Моя Сейди вполне могла так сказать. Только уже не моя. Теперь она стала эй, официантка, принесите нам еще по стаканчику... и на этот раз наклонитесь чуть ниже. У любого мужчины есть ревнивая струнка, и моя резко зазвенела утром пятого июля.
– Джордж? Я уверена, вы ей по-прежнему небезразличны, и, возможно, еще не поздно все уладить.
Я подумал о Ли Освальде, который только через девять месяцев попытается убить генерала Эдвина Уокера.
– Еще слишком рано.
– Простите?
– Не важно. Приятно поговорить с вами, миз Элли, но очень скоро телефонистка попросит добавить денег, а у меня закончились четвертаки.
– А не могли бы вы приехать к нам на бургер и молочный коктейль? В закусочную? Если сможете, я приглашу Дека Симмонса составить нам компанию. Он почти каждый день спрашивает о вас.
В это утро подбодрить меня могла только мысль о поездке в Джоди и встрече с друзьями из средней школы.
– С удовольствием. Сегодняшний вечер подойдет? Скажем, в пять часов?
– Отлично. Мы, сельские мышки, ужинаем рано.
– Отлично. Я приеду. Буду счастлив.
– Я тоже.
Эл Стивенс нанял девушку, которую я учил деловому английскому, и она просияла, увидев, что я сижу вместе с Элли и Деком. Меня это тронуло.
– Мистер Амберсон! Как приятно вас видеть! Как поживаете?
– Все отлично, Дорри.
– Что ж, заказывайте побольше. Вы похудели.
– Это правда, – кивнула Элли. – Вам не хватает заботливой руки.
Мексиканский загар Дека сошел – выйдя на пенсию, он большую часть времени проводил под крышей и определенно подобрал тот вес, который я потерял. Дек крепко пожал мне руку и сказал, что очень рад меня видеть. Никакой фальши в его поведении я не уловил. Как и в поведении Элли Докерти, если на то пошло. И я уже начал склоняться к мысли, что повел себя как безумец, променяв Джоди на Мерседес-стрит, где праздновали Четвертое июля, взрывая куриц. Оставалось только надеяться, что спасение жизни Кеннеди того стоило.
Мы съели гамбургеры, картофель фри, яблочный пирог с шариком мороженого. Поговорили о том, кто чем занимается, посмеялись над Дэнни Лаверти, который наконец-то взялся за давно обещанную книгу. Элли сообщила, со слов жены Лаверти, что первая глава называлась «Я вступил в бой».
|
|
|
Когда ужин подходил к концу, а Дек набивал трубку «Принцем Альбертом», Элли достала из-под стола сумку, вытащила из нее книгу и протянула мне поверх грязных тарелок.
– Страница восемьдесят девять. Только держите ее подальше от той лужи кетчупа. Мне ее одолжили, и я хочу вернуть ее в том же состоянии, в каком брала.
Ежегодник назывался «Тигровые хвосты», и издавала его школа, располагавшая куда более солидными средствами, чем ДОСШ. Переплет кожаный, не матерчатый, бумага плотная и глянцевая, раздел объявлений на добрых сто страниц. Учебное заведение, повседневная жизнь которого описывалась – точнее, восхвалялась – в книге, называлось Лонгакрская дневная школа и находилось в Саванне. Я пролистывал страницы, видя исключительно ванильную кожу, и думал, что черное лицо появится в таком ежегоднике где-нибудь к 1990 году. Если вообще появится.
– Господи, – выдохнул я. – Сейди, должно быть, сильно потеряла в заработке, перебравшись в Джоди.
– Я уверен, ей очень хотелось уехать, – ровным голосом ответил Дек. – И не сомневаюсь, что на то были причины.
Я открыл страницу восемьдесят девять с заголовком «ЛОНГАКРСКАЯ КАФЕДРА ФИЗИКИ». На шутливой групповой фотографии четверо учителей в белых халатах держали в руках лабораторные стаканы, в которых пузырилась какая-то жидкость – привет доктору Джекиллу, – а ниже размещались четыре фотопортрета. Джон Клейтон внешне разительно отличался от Ли Освальда, но его приятное глазу лицо легко забывалось, а уголки рта чуть кривились в намеке на улыбку. И что читалось в этом намеке – призрак веселья или едва скрываемое презрение? Черт, а может, этот обсессивно-компульсивный ублюдок и не мог сподобиться ни на что другое, когда фотограф говорил ему: «Чи-и-из»? Что его отличало, так это височные впадины, на пару с ямочками в уголках рта. Светлые глаза на черно-белом снимке подсказывали, что в реальной жизни они голубые или серые.
Я повернул раскрытую книгу к моим друзьям.
– Видите эти впадины на голове? Это от природы, как крючковатый нос и ямочка на подбородке?
Они хором ответили:
– Нет.
Получилось смешно.
– Это следы щипцов, – пояснил Дек. – Какому-то врачу надоело ждать, и он вытащил младенца из мамы. Вмятины обычно проходят, но не всегда. Если бы волосы в области висков не поредели, мы бы их и не увидели, верно?
– И он здесь не появлялся, не спрашивал о Сейди? – спросил я.
– Нет, – вновь повторили они в унисон. Эллен добавила:
– Никто ею не интересовался. За исключением вас, Джордж. Вы чертов дурак. – Она улыбнулась, как бы говоря, что это шутка, но с долей правды.
Я посмотрел на часы:
– Совсем я вас задержал. Мне пора в обратный путь.
– Хотите прогуляться к футбольному полю перед отъездом? – спросил Дек. – Тренер Борман просил вас привести, если будет такая возможность. Они уже, разумеется, тренируются.
– Вечером, во всяком случае, прохладнее. – Элли поднялась. – Возблагодарим Бога за маленькие радости. Дек, помнишь, как три года назад у Хастинга случился тепловой удар? И как они сначала решили, что это сердечный приступ?
– Не могу представить, с чего ему захотелось повидаться со мной, – пожал я плечами. – Я перетащил его лучшего защитника на темную сторону Вселенной. – И, понизив голос, прошептал: – В актерское мастерство!
Дек улыбнулся.
– Да, но вы спасли другого лучшего игрока от возможного исключения из Бамы. Так, во всяком случае, думает Борман. Потому что, сын мой, таково мнение Ладью, которым тот поделился с любимым тренером.
Поначалу я никак не мог взять в толк, о чем речь, потом вспомнил «танцы Сейди Хокинс» и заулыбался.
– Я всего лишь застукал их распивающими бутылку горячительного. Выбросил ее за забор.
Дек перестал улыбаться.
– Одним из них был Винс Ноулс. Вы знали, что он выпил, перед тем как в последний раз сесть за руль?
– Нет. – Но меня это не удивило. Автомобиль и спиртное – популярный, а иногда смертельный коктейль для старшеклассников.
– Да, сэр. Так вот, сказанное вами на танцах и случившееся с Винсом привело к тому, что Ладью поклялся не прикасаться к спиртному.
– И что вы им сказали? – спросила Элли. Она уже доставала из сумочки кошелек, а я с головой ушел в воспоминания и не стал спорить насчет счета. Не поганьте свое будущее – вот что я им сказал. И Джим Ладью с его небрежной «я держу этот мир на поводке» улыбкой принял мои слова близко к сердцу. Мы не знаем, на кого, когда и почему можем повлиять. Во всяком случае, до тех пор, пока будущее не пожрет настоящее. Узнаем, когда уже слишком поздно.
– Я не помню.
Элли пошла к Элу, чтобы заплатить по счету.
Я повернулся к Деку.
– Скажите миз Докерти, чтобы она остерегалась этого мужчины с фотографии. Дек, вы тоже остерегайтесь. Он, вероятно, и не появится, я уже начинаю думать, что ошибся, но как знать. И он, возможно, не в себе.
Дек пообещал.
В последний момент я едва не отказался от прогулки к футбольному полю. Джоди выглядел удивительно красивым в косых лучах скатывающегося к горизонту солнца, и в душе я хотел немедленно свалить в Форт-Уорт, пока еще мог заставить себя туда ехать. Я до сих пор задаюсь вопросом, что изменилось бы, поедь я сразу после ужина? Может, ничего. Может, очень многое.
Тренер разыгрывал последние комбинации с несколькими футболистами, тогда как остальные сидели на скамье, сняв шлемы, по их лицам текли струйки пота.
– Красный два, красный два! – прокричал тренер. Увидел меня с Деком и поднял руку с растопыренными пальцами: пять минут. Потом повернулся к остававшимся на поле усталым игрокам. – Еще разок. Давайте посмотрим, сумеете ли вы совершить смелый прорыв от полного говна к просто говну, а?
Я посмотрел на другую сторону поля и увидел парня в таком ярком пиджаке спортивного покроя, что хотелось сощуриться. Он ходил взад-вперед вдоль боковой линии с наушниками на голове и какой-то штуковиной в руках, напоминавшей миску для салата. Его очки показались мне знакомыми. Поначалу я не мог сложить два и два, но потом получилось: он выглядел как Молчаливый Майк Макикерн. Мой личный мистер Чародей.
– Кто это? – спросил я Дека.
Дек прищурился.
– Будь я проклят, если знаю.
Тренер хлопнул в ладоши и велел парням отправляться в душевую. Подошел к нам и стукнул меня по спине.
– Как поживаете, Шекспир?
– Неплохо, – бодро ответил я.
– «Шекспир, пошел в сортир» – так у нас говорили в детстве. – И тренер добродушно захохотал.
– А у нас говорили: «Треник, треник, слопай веник».
На лице тренера Бормана отразилось изумление.
– Правда?
– Нет, шучу. – Я уже жалел, что не поддался первому порыву и не уехал из Джоди сразу после ужина. – Как в этом году команда?
– Ребята хорошие, тренируются с душой, но без Джимми уже не то. Вы видели наш новый рекламный щит, там, где сто девятое отходит от автострады семьдесят семь?
– Наверное, так к нему привык, что не обратил внимания.
– Что ж, взгляните на него на обратном пути, дружище. Очень хорошо смотрится. Мама Джимми растрогалась чуть ли не до слез, когда увидела. Как я понимаю, вам мы обязаны тем, что этот молодой человек поклялся не прикасаться к спиртному. – Он снял бейсболку с большой буквой «Т», рукой стер со лба пот, вернул бейсболку на место, тяжело вздохнул. – Наверное, благодарить нужно еще и этого гребаного тупицу Винса Ноулса, но за него я могу только помолиться.
Я вспомнил, что тренер – из консервативных баптистов. Помимо молитв, он, наверное, верил во всю эту историю о сыновьях Ноевых.
– Благодарить меня не за что, – ответил я. – Я просто делал свою работу.
Он пристально посмотрел на меня.
– Вам следовало бы и дальше делать ее, а не гонять шкурку над какой-то книжкой. Извините, если слишком грубо, но таково мое мнение.
– Все нормально. – И я говорил правду. Он нравился мне тем, что так сказал. В другом мире я бы с ним согласился. Я показал на противоположную сторону поля, где Молчаливый Майк укладывал миску для салата в металлический ящик. Наушники уже висели на шее. – Кто это, тренер?
Тренер фыркнул.
– Кажется, его зовут Хейл Дафф. Или Кейл. Новый спортивный репортер «Большой дамы». – Он говорил о Кей-ди-эй-эм, единственной радиостанции округа Денхолм, со слабеньким передатчиком, которая утром передавала прогноз погоды и новости для фермеров, после полудня – музыку кантри. А после окончания школьных занятий – рок. Паузы между песнями нравились детям никак не меньше музыки: сначала что-то взрывалось, а потом сиплый старческий голос произносил: «КЕЙ-ДАМ! Большой БАМ!» В Стране прошлого это считалось вершиной скользкого юмора.
– Что это у него за устройство, тренер? – спросил Дек. – Вы знаете?
– Знаю, будьте уверены, – ответил тренер, – и если он думает, что я разрешу пользоваться им во время репортажа с матча, то он упал с дуба. Как будто я хочу, чтобы все, у кого есть радио, слышали, как я обзываю своих парней, если они не могут остановить атаку на тридцатиярдовой линии.
Я повернулся к нему, очень медленно.
– Что вы такое говорите?
– Я ему не поверил, поэтому опробовал сам, – ответил тренер, а потом продолжил с нарастающим негодованием: – Услышал, как Буф Редфорд говорил одному из новичков, что яйца у меня больше, чем мозги.
– Неужели? – Мое сердце ускорило бег.
– Этот Даффер утверждает, что собрал эту штуковину в гараже, – пробурчал тренер. – А если включить ее на полную мощность, можно услышать, как пернул кот в соседнем квартале. Чушь, разумеется, но Редфорд находился на другой половине поля, когда я услышал, как он острит.
Парень в спортивном пиджаке, который выглядел года на двадцать четыре, поднял металлический ящик и помахал нам свободной рукой. Тренер ответил тем же, бормоча:
– Я пущу его на поле в тот самый игровой день, когда на бампере моего гребаного «Доджа» появится наклейка «Голосуй за Кеннеди».
Уже практически стемнело, когда я добрался до пересечения автострады 77 и шоссе 109, но на востоке поднялась раздутая оранжевая луна, и ее света вполне хватало, чтобы разглядеть рекламный щит. С него улыбался Джим Ладью, держа футбольный шлем в одной руке, а мяч – в другой, прядь черных волос падала на лоб. Над портретом тянулась надпись украшенными звездами буквами: «ПОЗДРАВЛЯЕМ ДЖИМА ЛАДЬЮ, ЛУЧШЕГО КУОТЕРБЕКА ШТАТА 1960/1961! УДАЧИ В АЛАБАМЕ! МЫ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕМ ТЕБЯ».
А под портретом кричали красные буквы: «ДЖИМЛА!»
Двумя днями позже я зашел в «Сателлитную электронику». Подождал, пока владелец продаст транзисторный приемник размером с айпод жующему жвачку парнишке. Когда он вышел за дверь, уже вставив в ухо наушник, Молчаливый Майк повернулся ко мне.
– Кого я вижу! Мой давний друг Доу! Чем я могу помочь вам сегодня? – Его голос упал до заговорщического шепота: – Опять нужны лампы с «жучками»?
– Не сегодня, – ответил я. – Скажите, вы когда-нибудь слышали об устройстве, которое называется дистанционный микрофон?
Его губы разошлись в улыбке.
– Друг мой, вы опять обратились по адресу.
Глава 18
Я поставил себе телефон и первым делом позвонил Эллен Докерти. Она с радостью сообщила мне адрес Сейди в Рино.
– У меня есть и телефонный номер пансиона, в котором она живет, – добавила она. – Если хотите.
Разумеется, я хотел, но если бы взял, не устоял бы перед искушением и позвонил. А что-то подсказывало мне, что это будет ошибкой.
– Адреса мне хватит.
Письмо Сейди я написал, как только положил трубку, и хотя мне страшно не нравился собственный приподнятый, нарочито непринужденный тон, я не знал, как от него избавиться. Эта чертова швабра по-прежнему лежала между нами. А вдруг она встретила в Рино богатенького папика и забыла обо мне? Разве такое не могло случиться? Она, конечно же, знала, как порадовать его в койке: и обучалась быстро, и проворность проявляла не меньшую, чем на танцполе. Вновь завибрировала струнка ревности, и письмо я закончил быстро, не заботясь о том, что от слов веет мрачностью и безразличием. Главное – уйти от искусственности и сказать что-то честное.
Я скучаю по тебе и чертовски сожалею, что расставание вышло таким. Но я не знаю, как сейчас можно изменить что-то к лучшему. У меня есть работа, и я не смогу завершить ее до следующей весны. Может, и тогда не получится, но я думаю, что все-таки завершу. Надеюсь, что завершу. Пожалуйста, не забывай меня. Я люблю тебя, Сейди.
Подписался Джорджем, тем самым перечеркивая всю честность, на которую сподобился. Ниже добавил: На случай если ты захочешь позвонить, и дописал номер моего телефона. Потом пошел к библиотеке Бенбрука и бросил письмо в большой синий почтовый ящик, висевший на фасаде. Ничего другого я пока сделать не мог.
С тетрадкой Эла я получил и три снимка, распечатанных с различных сайтов. Один запечатлел Джорджа де Мореншильдта, в строгом сером костюме и с белым платочком, торчащим из нагрудного кармана. Волосы он зачесывал назад, с пробором посередине, по тогдашней менеджерской моде. Улыбка, изгибавшая пухловатые губы, напомнила мне о кроватке медвежонка: не слишком жесткая, не слишком мягкая, как раз в пору. И никаких следов безумия, которое мне вскоре предстояло увидеть, когда он разорвет рубашку на крыльце дома 2703 по Мерседес-сгрит. А может, след все-таки был. Что-то в темных глазах. Надменность. Толика «да пошли вы все».
На втором снимке было знаменитое снайперское гнездо, сооруженное из картонных коробок на шестом этаже Техасского хранилища школьных учебников.
С третьего на меня смотрел Освальд, одетый в черное, с купленной по почте винтовкой в одной руке и парой левацких журналов в другой. Над поясом торчала рукоятка револьвера, из которого он застрелит далласского полицейского Дж. Д. Типпита, убегая с места преступления, если только мне не удастся его остановить. Сфотографировала его Марина менее чем за две недели до неудачного покушения на генерала Уокера, во дворе двухквартирного дома 214 по Западной Нили-стрит в Далласе.
Коротая время в ожидании приезда Освальдов в Форт-Уорт на Мерседес-стрит в лачугу напротив, я часто бывал на Западной Нили-стрит. Про Даллас мои ученики 2011 года наверняка сказали бы: «Полный отстой», – но Западная Нили находилась в чуть более приличном районе, чем Мерседес-стрит. Там, естественно, воняло – в 1962 году большая часть центрального Техаса пахла, как нефтеперегонный завод, работающий в нештатном режиме, – но не говном и канализацией. Асфальт на мостовой, пусть и крошащийся, и никаких куриц.
Квартиру на втором этаже занимала молодая пара с тремя детьми. После их отъезда там предстояло поселиться Освальдам. Меня, разумеется, интересовала нижняя квартира, потому что я хотел снять ее к тому времени, когда Ли, Марина и Джун обоснуются наверху.
В июле шестьдесят второго в нижней квартире жили две женщины и мужчина. Женщины были толстые, медлительные, отдающие предпочтение мятым платьям без рукавов. Одной, прихрамывающей, перевалило за шестьдесят. Возраст второй, по моим прикидкам, приближался к сорока, а может, она только-только разменяла пятый десяток. Лица однозначно указывали, что это мать и дочь. Худющий мужчина с редкими седыми волосами передвигался в инвалидном кресле. На коленях у него лежал мешок с мутной мочой, подсоединенный к толстой катетерной трубке. Он постоянно курил, стряхивая пепел в пепельницу, которая крепилась к одному из подлокотников кресла. В это лето я всегда видел его в одном и том же наряде: красные атласные баскетбольные трусы, обнажающие исхудалые бедра чуть ли не до промежности, майка, почти такая же желтая, как моча в катетерной трубке, кроссовки, обмотанные изолентой, и большая черная ковбойская шляпа с лентой из змеиной кожи. Переднюю сторону шляпы украшали скрещенные кавалерийские сабли. Его жена или дочь выкатывала кресло на лужайку, где старик и сидел, ссутулившись, в тени дерева, неподвижный, как статуя. Проезжая мимо, я начал приветствовать его, вскидывая руку, но он не отвечал, хотя и узнавал мой автомобиль. Может, боялся. Может, думал, что на него обратил внимание Ангел смерти, кружащий по Далласу не на черной лошади, а за рулем стареющего «Форда»-кабриолета. Полагаю, в каком-то смысле я им и был.
Создавалось впечатление, что троица здесь уже обжилась. Собирались ли эти люди оставаться здесь и на следующий год, когда мне потребуется их квартира? Я не знал. В записях Эла ничего об этом не говорилось. И пока мне приходилось только наблюдать и ждать.
Я заехал в магазин за новым устройством, которое изготовил Молчаливый Майк. Я ждал, что зазвонит телефон. Трижды он звонил, и всякий раз я с надеждой подскакивал к телефонному аппарату. Но дважды звонила миз Элли, чтобы поболтать. И однажды – Дек, чтобы пригласить меня на обед. Я с благодарностью согласился.
Сейди не позвонила.
Третьего августа седан «Бел-эйр» 1958 года выпуска свернул на бетонные плиты, заменявшие подъездную дорожку к дому 2703. За ним подъехал сверкающий «Крайслер». Из «Бел-эйра» вылезли братья Освальды, встали бок о бок, не произнося ни слова.
Я просунул руку между шторами, чтобы сдвинуть вверх раму фасадного окна, впустив в дом уличный шум и неприятный горячий влажный воздух. Потом побежал в спальню и принес мое новое подслушивающее устройство, хранившееся под кроватью. Молчаливый Майк прорезал дыру в дне пластиковой миски и липкой лентой закрепил в ней дистанционный микрофон – по его заверениям, лучший из имеющихся, – который торчал, как палец. Я подсоединил проводки микрофона к разъемам на обратной стороне магнитофона. Было на магнитофоне и гнездо для наушников, которыми меня снабдил мой электронный друг, тоже лучшими из того, что могла предложить промышленность.
Я выглянул в щелочку и увидел, что Освальды разговаривают с парнем из «Крайслера». В стетсоне, ковбойском платке и богато расшитых сапогах. Одевался он получше, чем хозяин моего дома, но принадлежал к той же породе. Я мог и не слышать разговор – жестов мужчины вполне хватало. Я знаю, что дом не очень, но ведь и у вас с деньгами не густо. Так ведь? Наверное, эти слова не могли понравиться такому известному путешественнику, как Ли, твердо уверенному в том, что его ждет слава, пусть и без богатства.
Розетка находилась у плинтуса. Я вставил в нее штепсель магнитофона, надеясь, что меня не ударит током и не расплавится предохранитель. На магнитофоне загорелась маленькая красная лампочка. Я надвинул наушники и сунул пластиковую миску в щель между портьерами. Если бы мужчины посмотрели в мою сторону, им пришлось бы щуриться против солнца, и, спасибо тени, отбрасываемой карнизом над окном, они или ничего не увидели бы, или заметили бы что-то белое и неопределенное. Я напомнил себе, что надо тем не менее обклеить миску черной клейкой лентой. Береженого Бог бережет.
|
|
|
