 |
Я обещал вам возвратиться в Рим не позднее как через двадцать дней; свое слово я выполнил, возвратившись на семнадцатый день. 5 страница
|
|
|
|
И Николино преспокойно снял с себя сюртук, жилет и рубашку, обнажив белый юношеский торс, быть может излишне худощавый, но все же прекрасный.
– Спрашиваю в последний раз – угодно ли вам признаться? – закричал Ванни, отчаянно потрясая табакеркой.
– Бросьте! – ответил Николино. – Возможно ли, чтобы у дворянина было два слова? Правда, – добавил он презрительно, – вы-то этого знать не можете.
– Свяжите ему руки за спиной, свяжите руки! – взревел Ванни. – Привяжите ему по сто фунтов к ногам и вздерните под потолок.
Подручные палача бросились к Николино, чтобы исполнить распоряжение фискального прокурора.
– Минуту, минуту! – крикнул Донато. – Осторожнее! Бережнее! Чтобы длилось подольше! Старайтесь вывихнуть, но не сломать; это аристократическая roba. [601]
И он собственными руками, очень осторожно, как и наказывал своим подручным, связал узнику руки за спиной, а те двое стали подвешивать груз к его ногам.
– Не хочешь сознаться? Не хочешь? – крикнул Ванни, подойдя к Николино.
– Хочу, – ответил Николино, – подойдите поближе.
Ванни подошел; Николино плюнул ему в лицо.
– Черт побери! – воскликнул Ванни. – Вверх его, вверх!
Палач и его подручные уже взялись за дело, как вдруг к фискальному прокурору подскочил запыхавшийся комендант Роберто Бранди.
– Спешная записка от князя де Кастельчикала, – сказал он.
Ванни взял записку и жестом приказал палачам подождать, пока он не кончит чтения.
Он развернул бумагу, но едва бросил на нее взгляд, как сильно побледнел.
Прочитал еще раз – и его бледность стала мертвенной.
Потом, чуть помолчав, отер залитый потом лоб и сказал;
– Развяжите обвиняемого и отведите в тюрьму.
– А как же пытка? – спросил маэстро Донато.
|
|
|
– Отложим на время, – ответил Ванни.
И он бросился вон из застенка, даже не приказав секретарю следовать за ним.
– А ваша тень, господин фискальный прокурор? – крикнул ему вслед Николино. – Вы забыли свою тень!
Николино развязали, и он облачился в рубашку, жилет и сюртук так же спокойно, как до того снял их.
– Чертово ремесло! – вздохнул маэстро Донато. – Тут никогда ни в чем нельзя быть уверенным!
Николино, казалось, был тронут огорчением палача.
– Сколько вы зарабатываете в год, друг мой? – спросил он.
– Я получаю четыреста дукатов, ваше сиятельство, десять дукатов за казнь и по четыре дуката за пытку. Но из-за упрямства трибунала уже больше трех лет никого не казнили, и вот – сами видите – только начали вас пытать, как пришло новое распоряжение. Пожалуй, выгоднее было бы мне подать в отставку с должности палача и наняться в сбиры, как мой друг Паскуале Де Симоне.
– Возьмите, мой дорогой, – сказал Николино, вынув из кармана три золотые монеты, – вы растрогали меня. Вот вам двенадцать дукатов. Пусть не говорят, что вас побеспокоили зря.
Маэстро Донато и его подручные поклонились.
Тут Николино повернулся в сторону Роберто Бранди, который решительно не понимал, что здесь произошло, и сказал:
– Разве вы не слышали, комендант? Господин фискальный прокурор приказал вам отвести меня обратно в тюрьму.
И, став между солдатами, что привели его сюда, он вышел из комнаты пыток и отправился обратно в камеру.
Читатель, вероятно, ждет объяснения, почему так изменился в лице маркиз Ванни, когда он читал записку князя де Кастельчикала, и что заставило его отложить пытку.
Объяснение очень простое. Достаточно познакомить читателя с содержанием этой записки. Вот оно:
Минувшей ночью прибыл король. Неаполитанская премия разбита. Недели через две здесь появятся французы.
Князь де Кастельчикала.
|
|
|
Ванни решил, что, если французы войдут в Неаполь через две недели, не время пытать заключенного, чья вина состояла лишь в том, что он сторонник французов.
Что же касается Николино, которому, при всем его мужестве, грозило страшное испытание, то он возвратился в камеру № 3, еще не зная, по какой счастливой случайности он отделался так дешево.
Глава 63
АББАТ ПРОНИО
Почти в то же время, когда фискальный прокурор Ванни приказал отвести Николино в камеру, кардинал Руффо, исполняя обещание, данное королю прошлой ночью, появился у дверей его апартаментов.
Слугам было приказано тотчас впустить его, и он беспрепятственно прошел к Фердинанду.
Король как раз беседовал с незнакомцем лет сорока. В человеке этом можно было распознать аббата по еле заметной тонзуре, тонувшей в кипе его черных волос. А сложен он был богатырски и, казалось, создан скорее чтобы носить мундир карабинера, [602] чем рясу духовного лица.
Руффо при виде неизвестного отступил на шаг:
– Простите, государь; но я думал, что застану вас в одиночестве.
– Входите, входите, дорогой кардинал, – ответил король, – вы отнюдь не лишний. У меня аббат Пронио. [603]
– Прошу прощения, государь, – сказал Руффо, улыбаясь, – но я незнаком с аббатом Пронио.
– И я был незнаком, – ответил король. – Аббат вошел за минуту до вас, он прибыл по поручению моего духовника монсиньора Росси, епископа Никосийского. Господин аббат только начал мне объяснять, по какому поводу он сюда прибыл; теперь он поведает об этом нам обоим, вместо того чтобы рассказывать мне одному. Знаю только, что, судя по немногим словам, сказанным господином аббатом, он говорит прекрасно, а действовать обещает еще лучше. Изложите же ваше дело; не беспокойтесь, господин кардинал – мой друг.
– Мне это известно, государь, – сказал аббат, кланяясь кардиналу, – и даже один из лучших.
– Если я не имею чести знать господина аббата Пронио, то он, как видите, наоборот, знает меня.
– А кто же не знает вас, господин кардинал, вас – создателя укреплений Анконы, вас – изобретателя печи для накаливания ядер?
– Вот вы и попались, любезный кардинал! Вы ожидали комплиментов насчет вашего красноречия и благочестия, а вас хвалят за ратные подвиги.
|
|
|
– Да, государь. И жаль, что Богу не угодно было, чтобы вы доверили командование вашей армией его преосвященству, а не австрийскому хвастуну.
– Вы сейчас изрекли великую истину, аббат, – сказал король, положив руку на плечо Пронио.
Руффо поклонился.
– Но я полагаю, – заметил он, – что господин аббат пожаловал сюда не только для того, чтобы изрекать истины, которые мне позволено будет принять за лесть.
– Вы правы, ваше преосвященство, – ответил Пронио, кланяясь в свою очередь, – но истина, которую время от времени повторяют, когда для этого представляется случай, хотя подчас и вредит тому, кто неосторожно ее высказывает, ни в коей мере не может повредить королю, если он ее выслушивает.
– Вы весьма проницательны, сударь, – заметил Руффо.
– Вот и мне так показалось, – сказал король, – а между тем он всего лишь аббат, в то время как у меня в королевстве – к стыду моего министра вероисповеданий – столько ослов в сане епископов!
– Но все это не объясняет присутствия аббата около вашего величества.
– Объясните же, аббат, объясните! Кардинал напоминает мне, что у меня есть дело. Слушаем вас, аббат.
– Я буду краток, государь. Вчера, в девять часов вечера, я зашел к своему племяннику; он почтмейстер.
– Так, так, – молвил король, – я все думал, где я видел вас? Теперь вспомнил – именно там.
– Воистину так, государь. За десять минут до моего прихода проехал курьер, который заказал лошадей, причем предупредил почтмейстера: «Торопитесь, это для весьма важной персоны». И он уехал, смеясь. Мне стало любопытно узнать, что же это за знатная особа: когда кабриолет остановился, я подошел поближе и, к великому своему изумлению, узнал короля.
– Он узнал меня, но ничего не спросил. Уж одно это похвально с его стороны, не правда ли, преосвященнейший?
– Я отложил вопрос до сегодняшнего утра, государь, – сказал аббат, кланяясь.
– Продолжайте, продолжайте! Видите – кардинал слушает вас.
– С величайшим вниманием, государь.
– Король, о котором всем известно, что он находится в Риме, возвращается в кабриолете, без свиты, в сопровождении только одного придворного, одетого в королевский мундир, в то время как на короле мундир этого придворного! Это целое событие!
|
|
|
– Да еще какое! – заметил Фердинанд.
– Я расспросил кучеров в Фонди, и они, от кучера к кучеру добравшись до кучеров в Альбано, узнали, что произошло большое сражение, неаполитанцы разгромлены и король… Как бы сказать это, государь?.. – спросил, почтительно кланяясь, аббат… – И король…
– Драпанул!.. Ах, простите, я забыл, что вы лицо духовное.
– И вот меня стала преследовать мысль, что если неаполитанцы действительно бегут, то все они бегут к Неаполю и, следовательно, существует только один способ остановить французов, которые, если не преградить им путь, ринутся по пятам за неаполитанцами.
– Что же это за способ? – спросил Руффо.
– Надо поднять на ноги население Абруцци и Терра ди Лаворо и, раз уже нет армии, чтобы приостановить наступление французов, надо противопоставить им народ.
Руффо взглянул на Пронио.
– Да вы какой-то гений, господин аббат? – спросил Руффо.
– Как знать, – отвечал аббат.
– Мне кажется, что так оно и есть, государь.
– Дайте ему высказаться, дайте высказаться, – вмешался король.
– Так вот, сегодня утром я взял у племянника лошадь и помчался во весь опор в Капуа. В почтовой конторе Капуа я узнал, что король в Казерте; я направился в Казерту и смело подошел ко дворцу, представившись посланцем монсиньора Росси, никосийского епископа и духовника его величества.
– Вы знакомы с монсиньором Росси? – перебил Руффо.
– Я никогда не видел его, – ответил аббат, – но я надеялся, что король простит меня, принимая во внимание мои добрые намерения.
– Черт возьми! Конечно, я вас прощаю! – сказал король. – Преосвященнейший, сейчас же дайте ему отпущение грехов!
– Теперь, ваше величество, вам все известно, – продолжал Пронио. – Если король одобряет мой план восстания, то за этим дело не станет. Я призову народ к священной войне: не пройдет и недели, как я подниму всю страну от Акуилы до Теано.
– И вы совершите это один? – спросил Руффо.
– Нет, монсиньор. Я привлеку еще двух человек.
– Кто они такие?
– Один из них – Гаэтано Маммоне, более известный под прозвищем «Мельник из Соры».
– Я, кажется, слышал это имя в связи с убийством этих двух якобинцев делла Торре? – спросил король.
– Возможно, государь, – ответил аббат Пронио. – Редко случается, чтобы Гаэтано Маммоне не оказался около места, где кого-то убивают. Он чует кровь издали.
– Вы знакомы с ним? – уточнил Руффо.
– Мы друзья, ваше преосвященство.
– А кто второй?
– Молодой разбойник, подающий великие надежды, государь. Зовут его Микеле Пецца, но он называет себя Фра Дьяволо, вероятно принимая во внимание, что нет никого хитрее монаха и хуже черта. В двадцать один год он уже атаман шайки человек в тридцать, которая орудует в горах Миньяно. Он влюбился в дочь каретника из Итри и, как положено, посватался к ней; ему отказали. Тогда он честно предупредил своего соперника по имени Пеппино, что убьет его, если тот не отступится от Франчески – так зовут девушку. Соперник не уступил, и Микеле Пецца рассчитался с ним, как обещал.
|
|
|
– То есть убил? – спросил Руффо.
– В самый день свадьбы выстрелом из ружья с расстояния в сто шагов, среди большого скопления народа, но никого не задел.
– Вы знаете его?
– Он большой грешник, ваше преосвященство. Недели две тому назад он вместе с шестью самыми отчаянными товарищами проник ночью в сад, выходящий к подножию горы, оттуда – в дом отца Франчески, похитил девушку и увез ее к себе. Видно, мой шалопай знает секрет, как приворожить женщину. Франческа, прежде любившая Пеппино, теперь обожает Фра Дьяволо и разбойничает вместе с ним, словно всю жизнь только этим и занималась.
– И таких-то людей вы рассчитываете привлечь к делу? – спросил король.
– Государь, с помощью семинаристов народ не поднимешь.
– Аббат прав, государь, – сказал Руффо.
– Допустим. А такими средствами вы рассчитываете преуспеть?
– Ручаюсь за успех.
– И вы поднимаете Абруцци, Терра ди Лаворо?
– Подниму всех – от детей до стариков. Я всех знаю, и все знают меня.
– Не слишком ли вы уверены в успехе, дорогой аббат? – усомнился кардинал.
– Уверен до такой степени, что предлагаю вашему преосвященству расстрелять меня в случае неудачи.
– Итак, вы полагаете, что ваш друг Гаэтано Маммоне и грешник Фра Дьяволо станут вашими помощниками?
– Я убежден, что они станут такими же командирами, как я: они не хуже меня, и я не лучше их. Лишь бы король соблаговолил подписать мне и моим друзьям полномочия, чтобы доказать крестьянам, что мы действуем от его имени; все остальное я беру на себя.
– Что и говорить, я человек не щепетильный, но все же назвать моими уполномоченными двух таких головорезов… Дайте мне минут десять на размышления, аббат.
– Десять, двадцать, тридцать, – сколько угодно, государь, – я ничего не страшусь. Дело слишком заманчивое, чтобы вы отказались от него, ваше величество, а его преосвященство слишком предан интересам короны, чтобы высказаться против него.
– Хорошо, аббат. Оставьте же на минуту меня и его преосвященство наедине. Мы обсудим ваше предложение.
– Я подожду в приемной, государь, и почитаю молитвенник. Ваше величество вызовет меня, когда будет принято решение.
– Ступайте, аббат, ступайте.
Пронио, поклонившись, вышел.
Король и кардинал переглянулись.
– Итак, что скажете, преосвященнейший? – спросил король.
– Скажу, что перед нами настоящий мужчина, а они редки.
– Но согласитесь, что это довольно странный святой Бернар и не ему проповедовать крестовый поход. [604]
– Что ж, государь, быть может, он преуспеет даже больше, чем настоящий святой.
– Вы, значит, считаете, что мне следует согласиться с его предложением?
– Я не вижу в нем ничего дурного, принимая во внимание, в каком положении мы оказались.
– Однако подумайте: быть внуком Людовика Четырнадцатого, именоваться Фердинандом Бурбонским – и вдруг подписаться под полномочиями, предоставленными атаману разбойничьей шайки, который пьет кровь как чистую воду! Я ведь знаю этого Гаэтано Маммоне – хотя только по слухам.
– Мне такая брезгливость понятна, ваше величество. А вы подпишете только полномочия аббата и поручите ему подписать полномочия двух остальных.
– Вы чудесный человек, кардинал, с вами никогда не попадешь впросак. Позвать аббата?
– Нет, государь. Пусть почитает молитвенник, а мы пока решим несколько небольших вопросов, столь же неотложных, как и его дело.
– Вы правы.
– Вчера вы, ваше величество, изволили поинтересоваться, каково мое мнение насчет подделки известного вам письма.
– Помню отлично. И вы попросили дать вам время – одну ночь – чтобы обдумать эту загадку. Обдумали, преосвященнейший?
– Только этим и был занят, государь.
– И что же?
– Есть обстоятельство, которое ваше величество не станет отрицать, а именно, что королева удостаивает меня своей ненависти.
– Королева относится так ко всем, кто мне предан и верен, любезный мой кардинал. Если бы мы с вами, к несчастью, поссорились, она стала бы боготворить вас.
– А потому, будучи, как мне кажется, и без того достаточно ненавидим королевой, я не хотел бы, государь, вызывать в ней еще большей ненависти, если это возможно.
– К чему вы говорите мне это?
– В связи с письмом его величества австрийского императора.
– Что же вы подозреваете?
– Я ничего не подозреваю, но вот как развертывались события.
– Говорите, – сказал Фердинанд, облокотившись на ручки кресла, чтобы удобнее было слушать.
– В котором часу вы, ваше величество, выехали в Неаполь в сопровождении Андрея Беккера в тот день, когда молодой человек имел честь обедать у вас?
– Между пятью и шестью.
– Так вот, между шестью и семью, то есть час спустя после отъезда вашего величества, почтмейстеру в Капуа было дано распоряжение сказать Феррари, когда он приедет за оставленной им там лошадью, что ему не следует ехать в Неаполь, ибо ваше величество находится в Казерте.
– Кто дал такое распоряжение?
– Я не хочу никого называть, государь. Но не буду мешать вам угадывать, кого я имею в виду.
– Продолжайте, слушаю вас.
– Итак, Феррари, вместо того чтобы направиться в Неаполь, поспешил в Казерту. Зачем кому-то надо было, чтобы он поехал туда? Не знаю. Вероятно, хотели попробовать подкупить его.
– Я уже говорил вам, любезный кардинал, что считаю его совершенно неспособным на измену.
– Проверять это не потребовалось, ибо обстоятельства и без того сложились как нельзя лучше: Феррари упал с лошади, потерял сознание и был перенесен в аптеку.
– Секретарем господина Актона. Это нам известно.
– Там, боясь, что он скоро очнется, то есть придет в себя в нежелательный момент, нашли целесообразным продлить обморок, дав пострадавшему несколько капель лауданума.
– Кто вам сказал это?
– Мне не пришлось никого расспрашивать. Если не хочешь быть обманутым, рассчитывай только на самого себя.
Кардинал вынул из кармана кофейную ложку.
– Вот ложечка, которою ему влили в рот капли; на ней еще остались следы лауданума, а это доказывает, что раненый не сам принял капли, ибо тогда он губами стер бы эти следы, а резкий и стойкий запах лауданума, еще ощутимый месяц спустя, говорит о том, что это были за капли.
Король смотрел на кардинала с тем простодушным изумлением, что охватывало его всякий раз, когда ему доказывали нечто такое, чего он сам не мог сообразить, ибо такая догадка была непосильна его уму.
– Да кто же все это устроил? – спросил он.
– Государь, – напомнил кардинал, – я никого не называю. Я говорю: кто-то. Кто это устроил? Не знаю. Устроил кто-то. Вот все, что мне известно.
– А дальше?
– Ваше величество желает узнать все до конца, не так ли?
– Разумеется.
– Итак, государь, когда Феррари потерял сознание вследствие падения и вдобавок из предосторожности был усыплен лауданумом, кто-то вынул письмо у него из кармана, кто-то распечатал его, расплавив сургуч над свечой, кто-то прочитал письмо, и так как содержание его было прямо противоположно тому, на что рассчитывали, кто-то при помощи щавелевой кислоты вытравил написанное.
– А откуда вам известно, что именно при помощи такой кислоты?
– Вот пузырек. Не скажу, что в нем содержалась кислота, ибо точнее сказать: она в нем содержится – как изволите видеть, использовано меньше чем полпузырька.
И подобно тому как он ранее вынул из кармана ложечку, теперь Руффо извлек из него пузырек, до половины наполненный жидкостью, бесцветной, словно родниковой водой, и явно дистиллированной.
– И вы говорите, что с помощью этой жидкости можно вытравить чернила? – спросил король.
– Пусть ваше величество соблаговолит дать мне какое-нибудь незначительное письмо.
Король взял со стола первое подвернувшееся под руку прошение. Кардинал капнул на чернила немного жидкости, пальцем размазал ее на четыре-пять строк и подождал.
Чернила стали желтеть, потом понемногу совсем исчезли.
Кардинал промыл бумагу простой водой, высушил ее на свече и на очистившемся месте, не прибегая ни к каким иным процедурам, написал две-три строки.
Опыт оказался безупречным.
– Ах, Сан Никандро! Сан Никандро! Подумать только, ведь ты мог бы научить меня всему этому! – прошептал король.
– Нет, он не мог бы научить, потому что сам этого не знал. Но он мог бы пригласить для этого человека более сведущего.
– Вернемся к делу, – сказал король, вздохнув. – Что же произошло дальше?
– Дальше, государь, произошло следующее: отказ императора начать военные действия заменили согласием, письмо опять скрепили печатью, схожей с печатью его императорского величества. Но так как дело происходило ночью, при свечах, не заметили, что красный сургуч чуть более темного оттенка, чем прежний.
Кардинал показал королю письмо с той стороны, где была печать.
– Посмотрите, государь: верхний слой сургуча отличается от нижнего. На первый взгляд цвет кажется одинаковым, но если приглядеться, разница, хоть и весьма незначительная, заметна.
– Правда! – воскликнул король. – Ничего не скажешь! Правда!
– А вот и палочка сургуча, послужившая для печати. Как видите, ваше величество, это сургуч того самого оттенка, что и сургуч верхнего слоя.
Король с изумлением рассматривал три вещественные доказательства: ложечку, пузырек и палочку сургуча, которые Руффо разложил рядом на столе.
– А как вы добыли эту ложку, пузырек, сургуч? – спросил король, до того заинтересованный этим хитроумным расследованием, что не хотел упустить ни одной подробности.
– Очень просто, государь. Я почти что единственный врач в вашем поселении Сан Леучо, и мне время от времени приходится бывать в аптеке замка, чтобы взять какие-нибудь лекарства. Вот и сегодня я, по обыкновению, зашел в аптеку, но с особой целью: эту ложечку я увидел на ночном столике, этот пузырек в застекленном шкафу, а эту сургучную палочку на столе.
– И вам этого было достаточно, чтобы все выяснить?
– Кардиналу Ришелье требовались лишь три строчки, написанные человеком, чтобы уличить его и повесить.
– Да, – сказал король. – К сожалению, есть люди, которых не вешают, что бы они ни совершили.
– Теперь скажите, ваше величество: вы очень дорожите Феррари?
– Конечно, дорожу.
– В таком случае, государь, не худо было бы удалить его отсюда на некоторое время. Мне кажется, воздух Неаполя ему в настоящее время вреден.
– Вы так думаете?
– Не только думаю, государь, а уверен в этом.
– Так что же, за чем дело стало? Я опять отправлю его в Вену.
– Путешествие утомительно, государь. Однако иной раз утомление полезно.
– Но, как вы сами понимаете, я хочу все это выяснить до конца. Поэтому я верну императору, моему зятю, депешу, в которой он сообщал, что выступит, как только я окажусь в Риме, и спрошу, что он думает насчет всего этого.
– А чтобы не возбудить никаких подозрений, ваше величество уедет сегодня вместе со всеми в Неаполь и прикажет Феррари явиться ко мне ночью в Сан Леучо и исполнить все мои распоряжения так, словно они исходят от вас.
– А сами вы?
– А я напишу императору от вашего имени, выскажу ему наши сомнения и попрошу ответ прислать на мое имя.
– Прекрасно! Но Феррари может попасться в лапы французов. Сами понимаете, все дороги находятся под наблюдением.
– Феррари поедет через Беневенто и Фоджу в Манфредонию; оттуда он морем отправится в Триест, а из Триеста на почтовых поедет в Вену. Таким образом, если ветер будет попутным, он сбережет двое суток дороги и сутки усталости, а потом тем же маршрутом возвратится сюда.
– Удивительный вы человек, любезный кардинал! Для вас нет ничего невозможного!
– Вас удовлетворяет такой план, ваше величество?
– Еще бы не удовлетворял!
– В таком случае, государь, займемся другим делом. Как известно, каждая минута стоит часа, каждый час стоит дня, каждый день стоит года.
– Займемся аббатом Пронио, хотите вы сказать? – спросил король.
– Вот именно, ваше величество.
– Вы полагаете, что он успел прочитать молитвенник? – усмехнулся король.
– Ничего! Не успел дочитать сейчас – дочитает завтра, – отвечал Руффо. – Он не такой человек, чтобы сомневаться в спасении своей души из-за такого пустяка.
Руффо позвонил.
На пороге появился ливрейный лакей.
– Скажите аббату Пронио, что мы ждем его.
Глава 64
УЧЕНИК МАКИАВЕЛЛИ
Пронио не заставил себя ждать.
Король и кардинал заметили, что чтение священной книги ничуть не убавило непринужденности, которую они до этого обнаружили в нем.
Он вошел, немного задержался в дверях, почтительно поклонился сначала королю, потом кардиналу.
– Жду приказаний вашего величества, – сказал он.
– Приказания мои просты, дорогой аббат. Я приказываю исполнить все то, что вы мне обещали.
– Готов служить, государь.
– А теперь условимся.
Пронио посмотрел на короля. Очевидно, слова «а теперь условимся» были ему совершенно непонятны.
– Я спрашиваю: каковы ваши условия? – продолжал король.
– Условия?
– Да.
– Мои? Но я не ставлю вашему величеству никаких условий.
– Я спрашиваю, если вы предпочитаете это выражение, каких щедрот вы ждете от меня?
– Только одного: служить вашему величеству и, если потребуется, умереть за вас.
– Это все?
– Конечно.
– Вы не просите ни сана архиепископа, ни епископа, ни самого маленького аббатства?
– Если я хорошо услужу вам, то когда все кончится, когда французы будут изгнаны из королевства, ваше величество меня вознаградит. Если плохо – расстреляет.
– Как вам нравятся такие речи, кардинал?
– Скажу, что они ничуть меня не удивляют, государь.
– Благодарю, ваше преосвященство, – сказал Пронио, кланяясь.
– Значит, остается только выдать вам грамоту?
– Одну мне, одну Фра Дьяволо, одну Маммоне.
– Вы их уполномоченный? – спросил король.
– Я с ними не виделся, государь.
– И, не повидавшись с ними, вы за них ручаетесь?
– Как за самого себя.
– Составьте грамоту на имя господина аббата, преосвященнейший.
Руффо сел за стол, написал несколько строк и прочел следующее:
Я, Фердинанд Бурбон, король Обеих Сицилии и Иерусалима, объявляю:
будучи вполне уверен в красноречии, патриотизме, военных способностях аббата Пронио, назначаю его моим военачальником в Абруцци и Терра ди Лаворо, а в случае надобности и в других частях моего королевства; одобряю все, что он предпримет с целью защитить границы королевства и воспрепятствовать проникновению французов; уполномочиваю его подписывать грамоты, подобные этой, на имя двух человек, которых он сочтет достойными последовать его примеру в этом благородном деле, и обещаю признать народными вожаками избранных им двоих подданных; в удостоверение сего выдана ему настоящая грамота.
В нашем дворце в Казерте, 10 декабря 1798 года.
– Вас это удовлетворяет, аббат? – спросил король, когда кардинал прочел грамоту.
– Вполне, государь. Замечу только, что ваше величество не угодно было взять на себя ответственность и подписать грамоты и на тех двух командиров, которых я имел честь вам рекомендовать.
– Это верно, но я предоставил вам право самому подписать их. Я хочу, чтобы эти люди чувствовали, что обязаны вам.
– Благодарю, ваше величество. Если ваше величество соблаговолит подписать эту грамоту и скрепить подпись своей печатью, мне останется только почтительнейше выразить свою признательность и отправиться исполнять ваши приказания.
Король взял перо и подписался; потом, вынув из секретера печать, приложил ее рядом с подписью.
Кардинал подошел к королю и шепнул ему несколько слов:
– Вы считаете? – спросил король.
– Таково мое скромное мнение, государь.
Король повернулся к Пронио.
– Кардинал считает, что господин аббат лучше, чем кто-либо…
– Прошу прощения у вашего величества, – сказал, поклонившись, Пронио, – но вот уже пять минут, как я имею честь быть командиром добровольцев вашего величества.
– Простите меня, мой дорогой командир, – засмеялся король, – я забыл, или, вернее, вспомнил, кто вы, когда увидел уголок молитвенника, торчащий у вас из кармана.
Пронио вынул из кармана книгу, на которую обратил внимание король, и подал ему.
Король взглянул на титул и прочел: «Государь. Сочинение Макиавелли».
– Что это такое? – спросил он, не зная ни этого сочинения, ни его автора.
– Государь, – ответил Пронио, – это молитвенник королей.
– Вам знакома эта книга? – спросил Фердинанд у Руффо.
– Я знаю ее наизусть.
– Гм, – буркнул король. – А я всю жизнь знал наизусть только акафисты Богоматери, которым меня научил Сан Никандро, да и то с тех пор, пожалуй, несколько подзабыл их. Что поделать! Итак, командир, – раз уж вы теперь командир, – кардинал считает – он сейчас на ухо сказал мне это, – что вы лучше, чем кто-либо другой, сможете сочинить воззвание, обращенное к населению тех двух провинций, где вы будете командовать добровольцами.
– Его преосвященство – мудрый советчик, государь.
– Значит, вы с ним согласны?
– Вполне.
– Так садитесь и пишите.
– Говорить ли мне от имени вашего величества или от моего? – спросил Пронио.
– От имени короля, сударь, от имени короля, – поспешил ответить Руффо.
– Значит, от имени короля, раз так хочет кардинал, – промолвил Фердинанд.
Пронио поклонился королю, благодаря не только за разрешение обращаться к народу от имени монарха, но и за позволение сесть в его присутствии. И он легко, просто, без помарок, написал следующее:
В то время как я нахожусь в столице христианского мира и занят восстановлением Святой Церкви, французы, с которыми я всячески старался поддерживать добрые отношения, угрожают вторжением в Абруцци. Поэтому я решил, несмотря на грозящую мне опасность, пройти сквозь их ряды и возвратиться в мою столицу, находящуюся под угрозой. Но, вернувшись в Неаполь, я пойду навстречу врагам во главе многочисленной армии и уничтожу их. В ожидании этого пусть народ вооружается, спешит на помощь религии, защищает своего короля или, лучше сказать, отца, который готов пожертвовать жизнью, чтобы сохранить для своих подданных их алтари и благосостояние, честь их женщин и свободу! Всякий, не ставший под знамена священной войны, будет считаться предателем родины; всякий, кто сначала объединившись под знаменами, затем покинет их, понесет кару как бунтовщик и враг Церкви и государства.
|
|
|
