Национальный генотип (природные черты характера, данные от рождения) избрал родственный себе культурный религиозный архетип.

Очевидно, некоторые религиозные представления язычников-славян были близки или, во всяком случае, бытийно не противостояли основным христианским истинам: тенденция единобожия в представлениях о главном боге («Они (славяне и анты) считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми» – Прокопий Кесарийский), многочисленные символы падения в грех – грехопадения, прообраз искупительной жертвы и даже воскресения – жертвоприношение божества, которое затем оживало.

Примечательно, что незадолго до принятия христианства князь Владимир пытался упорядочить пантеон языческих богов: кумиры пяти антропоморфных богов были установлены неподалеку от княжеского двора. Но «смотр» языческих богов не удовлетворил князя Владимира, и «пятибожие киевского княжеского пантеона» (Б.А. Рыбаков) прижилось ненадолго.

Князь Владимир оказался выразителем духовного состояния своего народа: «Гостеприимный, общительный, веселый, несмотря на свои увлечения, насквозь проникнутый славянским благодушием, Великий Князь Владимир начинает чувствовать пустоту исповедуемого им язычества и стремление к чему-то новому, лучшему, способному удовлетворить душевную жажду, хотя для него и не ясную. На его зов стекаются миссионеры от разных религий; он свободно обсуживает, совещаясь со своими приближенными, излагаемые перед ним учения, посылает доверенных лиц исследовать характер этих религий на месте и, убедившись этим путём свободного исследования в превосходстве православия, принимает его. За ним, почти без сопротивления, принимает его весь русский народ. Процесс, который происходил в душе князя, был только повторением, более определённым и сознательным, того, что смутно передумала и прочувствовала вся тогдашняя Русь. Ибо этим только и можно объяснить отсутствие сопротивления столь коренному нововведению» (Н.Я. Данилевский).

Духовная жажда принудила русских людей обратить взор на православную религию: с одной стороны, новая вера и культура не требовали радикального разрушения традиционного порядка жизни, то есть изначально были глубинно родственны; с другой, новая вера задавала идеалы, которых уже взыскует народная душа. Более всего пленили славянскую душу христианская духовность, христианские добродетели и представления о прекрасном.

Историки открывают всё более фактов близости ранней русской религиозности христианству, но сам факт невиданно гармоничного принятия христианства на Руси уже свидетельствует, что русское язычество – это своего рода русский Старый Завет: путь народа к истинному Богу.

Описание у Нестора-летописца знакомства княжеских посланников с византийской религиозностью преисполнено сильнейших чувств радости, ликования, восторга от встречи с невиданно прекрасным и возвышенным, но вместе с тем едино-природно притягательным: «Они же были в восхищении, удивлялись и хвалили их службу…» Они же сказали: «Ходили-де к болгарам, смотрели, как они молятся в храме, т.е. в мечети, стоят там без пояса; сделав поклон, сядет и глядит туда и сюда, как бешеный, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий. Не добр закон их, и пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы; ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах; не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмёт потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве».

Больше всего народы разнятся ощущениями и чувствами: то, что для одних приятно и притягательно, для других отвратно, для одних – сладко, для других – горько; то, что для одних возвышенно, для других – смрад великий. Знаменательно, что именно в греческом храме русские посланники испытали нравственный, эстетический и умственный восторг от встречи с подлинным Богом – уже опознанным, своим Богом, иначе откуда им судить, что есть красота и что пребывает там Бог с людьми. «Здесь именно обнаружилось всего яснее какое-то внутреннее сродство между византийской сущностью и славянским духом – сродство достаточно сильное, чтобы притянуть последнего к первой», – заметил в XIX веке европейский исследователь Г. Рюккерт.

Об этом пишет и современный учёный И.Р. Шафаревич: «Христианство было воспринято как нечто в своей основе близкое … Поражает, как ничтожны были трения, возникшие в связи с принятием христианства на Руси. Ведь нет же оснований считать наших предков какими-то пассивными, равнодушными людьми: насильственной христианизации они, вероятно, сопротивлялись бы восстаниями, как их потомки – разрушению церквей в советское время… А мы читаем о столкновениях в Новгороде, продолжавшихся три (!) дня. Или о столкновении княжеской власти со жречеством старой религии, произошедшем из-за того, что во время неурожая волхвы инициировали “охоту на ведьм”, вдохновляли убийства старух, по их мнению – виновниц неурожая. Летопись говорит и о случаях, когда “мужи княжьи” пытались защитить волхвов, сожженных народом… Никакое пристрастное описание не может скрыть крупного социального конфликта: оно будет его лишь по-своему истолковывать… Поразительно, что такой грандиозный духовный переворот не вызвал глубокого раскола в народе».

Племена Киевской Руси обрели общность и чувство исторического предназначения благодаря обращению в христианство. Окраинные народы через христианизацию усваивали византийские и киевские культурные традиции. «Славянский язык становился общепринятым языком письменности и богослужения, постепенно вытесняя исконные финно-угорские языки с Русского Севера на окраины: на запад в Финляндию и Эстонию и на восток вдоль Волги – в Мор-довию и к черемисам» (Д.Х. Биллингтон). При этом различные формы языческого мировоззрения по-разному, но вполне мирно соприкасались с христианством: «Многие верования, ритуалы, обычаи, связанные с язычеством, Церковь осуждала – но она их прощала. Другие же она восприняла как средства для выражения своих истин, как некий язык. Храмы часто воздвигались на месте языческих капищ – тем самым перенимая и какие-то их функции. Православные святые сливались с языческими божествами, занимая ту же “психологическую нишу” (Перун – Илья и Георгий, Велес – Влас и Николай и т.д.). В народе было, например, распространено покаяние Земле (за то, что её грудь рвали бороной) и исповедь Земле. Церковь осуждала исповедь Земле (в тех делах, исповедоваться в которых надлежало духовнику; это было связано и с тем, что в некоторых ересях – жидовствующих, стригольников – исповедь Земле заменяла церковную). Но с другой стороны, Церковь принимала отношение к Земле как священному существу женского пола – мужчина, лежавший брюхом на земле (т.е. в непристойной позе), подлежал епитимье… Многие древние ритуалы органически вошли в церковную жизнь: окропление скотины св. водой на Никольщину, молебны на поле. Большая часть ритуалов явно распадалась на две части – одна совершалась в церкви, другая имела более древний характер: венчание – свадьба, крещение – крестины, отпевание – поминки и т.д.» (И.Р. Шафаревич).

Народ входил в христианский космос, по-бытовому располагая в нем вековечные религиозные представления, привязанности, привычные ритуалы, годичные праздники. В народной религиозности языческая плоть вполне органично облекала христианскую духовность, хотя и не без драматических коллизий.

· Аскетизм раннего монашества.

Буйный языческий темперамент подвергался суровому укрощению: святые аскеты Киево-Печерского монастыря замуровывали себя в пещерах, закапывали себя в землю, изнуряли себя голодом, истязали своё тело пытками во имя освобождения от телесных страстей и воспарения к Новому Небу – заоблачной выси христианской духовности. Всецелая любовь к новому духу диктовала радикальное отвержение, почти умерщвление тела в борьбе с плотскими страстями и стихиями.

Но между крайностями двоеверия и яростного аскетизма формировались русская православная традиция преображения плоти духом, носителями которой и были святые на Руси. «Таким образом, в Великой Руси имело место не столько двоеверие, сколько постоянное проникновение первобытного анимизма в развивающуюся христианскую культуру. Анимистическое восприятие природы гармонично сочеталось с православным отношением к истории в весеннем празднике Пасхи, который вызывал особое воодушевление на Русском Севере» (Д.Х. Биллингтон).

· Взаимопроникновение христианства и язычества на Руси. Синкретизм.

В природе взаимодействия на Руси христианства и темпераментного языческого характера во многом кроется загадка «бессловесных веков». Взаимопроникновение природного генотипа и культурного архетипа проходило веками, в результате чего сложились и существовали параллельно две культуры. Христианская – дневная культура одаряла грандиозным духовным космосом христианского эллинизма, её носителями были церковные и светские образованные слои. Языческая – ночная культура долго сохранялась в простонародных слоях, сосуществуя с христианской, что не могло проходить без определённых противоречий.

«Язычество не отрицательная величина. Оно представляет собой определённую культурную ценность, которая с принятием христианства не обесценивается, а поднимается на высоту иного миропонимания. Есть такие слова в одном из псалмов: “Всякое дыхание да хвалит Господа…”. Языческое представление о “всяком дыхании” поднято здесь на недосягаемую для язычества ступень… В крестьянской среде христианство распространилось очень быстро. И это невозможно было при помощи меча, но возможно при помощи самого язычества, которое христианизировалось и делало понятным христианство. Смерды видели в христианстве как бы продолжение своего язычества. Но открывались новые горизонты, и они эти горизонты готовы были принять» (Д.С. Лихачёв).

Ночная культура представляла собой смешение христианских представлений с преломленными через них языческими образами.