 |
Глава 29, в которой Спичка рассказывает Стаху о ночи в доме Исидора, а Песчаная чума тянет к ним свои лапы.
|
|
|
|
«Молчащий дом»
Тихий хруст крашеных оконных рам на первом этаже мог бы и остаться незамеченным, и оказаться весьма подозрительным звуком, требующим тщательной проверки всея помещения - и внутри, и снаружи. В любом случае, у Спички уж давно пропало желание сидеть в этом доме, наполнившемся глубоким, до крайности подозрительным молчанием... Молчание это, казалось, было для чего-то предназначено - не для внезапного ли крика, не для шороха ли где-нибудь в соседней комнате, не для шагов ли из ниоткуда? Спичка, правда, уж все тут осмотрел - и не нашел ничего странного, кроме темной, крупной, липкой кляксы, расцветшей на полу в окружении своих более мелких подобий. И самое грустное, что Спичка смутно догадывался о происхождении этой крови...
"А что теперь сделаешь. Как бы там ни было, все уже ушли, ищи-свищи ветра в степи. Интересно, как там Исидор - может, ничего плохого и не случилось... А если случилось - значит, его на кладбище уже понесли. Хотя кто знает - может быть, Уклад его принять захотел... Или, может, он к Стаху ушел. Непонятно ничего"
В общем и целом, торчать тут дальше было бессмысленно - так что Спичка использовал тот же лаз, каким и воспользовался, попадая внутрь, а он был прост до безобразия: один из крупных, окруженных перемычками, кусков вычурного окна, легко вынимался из рамы. Протиснуться в полученное отверстие хоть и с трудом, но можно было. Стекло благополучно было вынуто и выложено мимо стола... Жалкий стеклянный хруст и звон тишина внутри дома восприняла почти равнодушно.
Оконный лаз едва не оставил себе клетчатую Спичкину рубашку, на правом рукаве которой, однако, осталось какое-то красное, едва заметное пятнышко, но не тут-то было. Одернув одежду, вдохнув напоенный осенней влагой и твирью даже тут, в городских закоулках, воздух, Спичка начал собирать разрозненные, тревожные мысли в картину, позволяющую хоть как-то действовать.
|
|
|
"Надо сказать Стаху - уж он-то что-нибудь придумает! Кто-то же должен знать, что Исидора на самом деле в доме-то и нет..." - примерно с таким планом наперевес Спичка и вышел на узкие мостовые Кожевенного рядом с трагически замолчавшим домом. Мальчишка также решил обогнуть дом, дабы подобраться к нему с фасада и посмотреть, нет ли чего интересного у крыльца - это было бы очень неприятным знаком. Тревога медленно, но верно прорастала изнутри, теребила нервы, мышцы, и Спичке очень хотелось загасить ее - или, по крайней мере, узнать, не зря ли он нервничает, а если не зря, то можно ли чем-то помочь.
И тут в высоченной темной фигуре, приближавшейся со стороны дома, мальчишка узнал улыбку удачи, чью роль играл Станислав Рубин... Крыльцо забылось. Спичка со всех ног бросился к подарку случая.
- Стах, с Дедом что-то случилось! - на расстоянии орать он не стал, хотя хотелось.
«Итак, что же дальше? Мертв Симон, пока непонятно от чего, Исидор мертв, убит собственным сыном. И плевать на Симона, но вот Артемию надо отомстить – Город все равно не примет того, кто оставил его без защитника, а я всего лишь приведу в исполнение его, Города, волю». Погруженный в свои привычно невеселые мысли, Стах двигался в направлении своего дома, когда его окликнули.
«Как его звать то?» – поднапряг память прозектор. «Спичка», - удивленно вскинул бровь Стах, - «Ты чего здесь делаешь?» «Впрочем, спрашивать у этих сорванцов подобные вещи нет смысла – все равно ведь всей правды не скажут. И про Исидора уже знает. Откуда?». «Случилось, Спичка. Не ходил бы тут, Бог знает, что ещё может случиться в этом месте». «Хм, как будто я верю в Бога...»
"Как, он уже знает!" Молниеносная мысль заставила глаза едва заметно округлиться.
|
|
|
- А... ты не знаешь, где он? А то дома пусто, и на полу только пятна, и тихо так... - холодок вновь пробежал по спине вверх гибким быстрым стеблем - и растворился у первого позвонка, охватив тревожным цветком затылок, проступив на дне зрачков и даже в едва побледневших веснушках. "А что я буду скрывать... если он уже все знает - так и ничего страшного"
- Если секрет, то и ладно, доставать не буду, - Спичка постарался наполнить сию реплику чувством собственного достоинства, насколько это было возможно, хоть и пообещал с затаенным лукавством сам себе: "Все равно узнаю!"
Где-то впереди, в темнеющем пространстве, словно сами собой зажглись бледные фонари. Осень явно пыталась согреться, запуская холодные ладони за клетчатый тонкий воротник и в рукава, прижимаясь к шее и запястьям, однако лишь выхолаживала самого Спичку - и тот, периодически обхватывая себя за плечи, чуть пританцовывал под мелким дождиком. Старая куртка, как назло, осталась дома. Дома?.. А что, можно сказать и так. На настоящий дом, ладный и теплый, конечно, тот полубарак не тянул, но, по крайней мере, там можно было оставаться столько, сколько нужно. А Спичке, домоседом, как известно, не являвшемуся, довольно было и этого, хотя иногда хотелось и жаркого пламени, пляшущего в камине, и свободных от строительного хлама коридоров. Сейчас, например, хотя... нет. Прежде нужно понять, что там с Исидором.
«Ты что, был в доме Исидора?! Как ты... А впрочем... что ты там видел?» - Стах заволновался. «Знает больше, он много знает. Ох, как ты вовремя, Спичка, сейчас ты мне все и расскажешь, бандит».
Рубин отлично представлял ситуацию с детьми в Городе. Эти сорванцы были везде и нигде одновременно, все и всегда знали и даже имели собственную власть: коронованного короля, королеву и оппозицию. Потому то и нельзя было эту молодежь не принимать во внимание: дети в Городе представляли вполне реальную силу. Кроме того, некоторые из них были очень привязаны к Исидору, а значит, были союзниками прозектора в этой схватке один на один.
«Ты, небось, замерз уже, осень ведь на дворе?» – постарался произнести Рубин как можно будничным тоном. «Сейчас главное не спугнуть этого сорванца». Дети в Городе, кроме всех взрослых «штук», чисто по-детски старались всегда выглядеть независимыми от старшего поколения, и потому разговаривать со Спичкой надо было аккуратно, как с равным, но не забывая, что он ещё не пересек границу окончания детства.
|
|
|
Бульбаш, как его кликали иногда забавные человеческие детёныши, редко гулял по Городу. Склоки, драки из-за нарушенных чужаком границ, новые знакомства, другие, странные люди, которые, в большинстве своём, не замечали его вовсе, никогда не привлекали этого пса-семилетку, не по-степнячьи широкогрудого, высокого в холке и заметного везде и сразу - волчьих окрасов в округе не водилось. Зато всю свою жизнь он провёл здесь, на задворках Города, в тихом работящем квартале, где дети не раз пытались впрячь смирного пса в импровизированные сани или сесть верхом. Он не противился. Нравилось с малышнёй возиться, благо, что и получал он не только удовольствие, но и колбасные обрезки.
А тут намедни захворал бродячий пёс. Морду щерил, едва девочка попыталась повиснуть у него на шее, массивным задом оттолкнул подростка, который часто следил за "собачьими" играми и трепал Бульбаша по холке; когда совсем ему надоело намекать непонятливым людям, что он не в настроении, пёс просто убежал, да и тогда оступился пару раз, чего раньше не бывало.
А теперь, вечером, он метался по всему кварталу, шатаясь и подвывая так, что травы в ужасе расступались перед этим обляпанным грязью, собственной слюной, мокрым демонёнышем. Хотя ему было намного больнее - оттого, что люди замахивались на него палками, а то и ножами, дети молча жались к стенам домов, а в груи клокотала поднимающаяся откуда-то ненависть и жажда. Не крови, нет, но пёс невыносимо хотел пить, даром, что вода казалась ему то призрачно-иллюзорной, то обжигающе-лавовой. И он боялся.
Лапы привели его в очередной закоулок, откуда тяжело просачивался запах чего-то воспалённого, страдающего, но ликующего в этом своём страдании и бросающего вызов и ненавистной воде, что заставляла Бульбаша корчиться, и здоровым, сильным людям, которые стояли рядом с домом. Пёс почти видел, как по земле ползут блестящие, толстые корни, и ощупывают, ощупывают своих будущих жертв.
|
|
|
Пёс сморгнул, и видение пропало. Осталась только морось, человечий детёныш, чей запах был несомненно знаком, и высокая фигура, от которой исходила угроза. И без того обезумевший Бульбаш в каждом живом существе видел сейчас если не угрозу, так вызов - и, обычно смирный и покорный, он бесшумно двинулся на высокого человека. "Ты, небось, замерз уже, осень ведь на дворе?" - услышал пёс и мотнул головой. Он никогда не лаял, но и никогда не охотился, но сейчас точно знал, что надо делать - видать, вместе с волчьим окрасом передалась и память поколений.
Когда до человека оставалось три длинных скачка, метров десять тобишь, он раззявил пасть и помчался на человека со всей возможной скоростью.
- Ничего! - от небрежной, преувеличенно бодрой и абсолютно искренней отмашки выпала тихая, пригревшаяся осень из рукава, ошалело замахала клочковатыми крыльями, бросила обиженно в лицо какой-то липкий рыжий листок. Холод? Ерунда же, право слово, когда вокруг такое, можно о чем угодно забыть. Как будто ожило что-то веселое, исполинское и недоброе, и встало над городом, и тычет палочкой куда попало, глупое... не знает, что так и повредить можно. А, может, и знает, и специально это делает - посмотреть, что получится. Как муравейник ворошит.
Сам того не осознавая, даже не особенно понимая, что именно ему сейчас приходит в голову, сжал мальчишка кулаки, словно грозя - мол, не получится у тебя так просто, неведомое, больше так тыкать! Мы - люди маленькие, но нос расквасим - мама родная не узнает!
Как бы отвечая этому жесту, жалко взвыла, взлаяла где-то какая-то псина. Спичку бы пробрало невольно до костей, не скажи он быстро:
- У тебя не получится, как мне, туда залезть, - критичный взгляд, очерчивающий всю исполинскую фигуру Стаха, мог бы быть серьезен, не будь он так смешон. Или наоборот - мог бы быть смешон, не будь он так серьезен, - А ты бы точно больше понял... Там на полу такое большое пятно крови, или чего-то очень похожего. Его даже трогать неприятно, жирное и скользкое какое-то. И бумага разбросана. А в коридоре висит бычий череп... - почему-то эта деталь показалась Спичке едва ли не более зловещей, чем странное пятно.
Он бы и о той тишине, о странном том молчании сказал, если бы не понял, что оно - у его бока, почти за спиной, шагах в семи-десяти. Едва слышно и редко, давно уже постукивало когтями по гладким плоским камням, кралось безумным, словно усеянным колтунами, щерящимся животным. Темный вечерний переулок - неприятное место для встреч. Хоть бы один фонарь поблизости распорол набегающий волнами вечер - но нет фонарей, мало их в Земле, а уж в Кожевенном - так тем более. Вот, теперь оно замерло...
|
|
|
Спичка резко обернулся - и язык его тотчас прирос к нёбу. Намертво. И крикнул бы что-нибудь глупое, неестественное, предостерегающее, и пса бы знакомого, обезумевшего, окликнул, да никак. А у плеч, в пятках, в ладонях, даже где-то в голове, наоборот, вспыхнул колючий жар, как бывает, когда сильно на что-то разозлишься. Обычно в таких случаях Спичке хотелось пинать стены. Теперь же какое-то изумленное зверство внутри буквально заорало, завыло на все лады: "Вон отсюда!"
Истерично звякнула под внезапно давшими задний ход ногами полунаполненная какой-то грязной водой бутылка, легла сама собой в руку.
«Интересными же эпитетами он наградил обычную кровь. Фантазия у мальчишки разыгралась что-ли или просто раньше не видел таких вот пятен? Вряд ли не видел – уж кто-кто, а Спичка то наверняка знаком с подобными вещами. Значит ли это, что Исидор убит не совсем обычным образом?» Какой способ считать обычным Стах не знал – профессия накладывала свой отпечаток, всякого успел повидать. «И ещё этот череп бычий...» – додумать мысль прозектор не успел…
Здоровенный волкоподобный пес мчался на них. «Какой безумный взгляд», - растерянно промелькнула мысль, однако неплохой боевой опыт, выработанный армией, позволил Рубину за долю секунды сориентироваться, силой вогнал в голову мысль «Сейчас придется драться» и заставил надпочечники впрыснуть в кровь адреналин. Этой секунды даже хватило на то, чтобы сделать полшага вперед и вбок и встать между обезумевшей псиной и Спичкой, таким образом закрыв мальчугана собой, который – если бы Рубин мог в этот момент, он бы даже удивился его скорости реакции и прозорливости – уже держал в руке неизвестно откуда взявшуюся бутылку. Сердце Стаха застучало часто-часто, как не бывало со времен, которые Рубин не любил вспоминать, и время замедлило свой бег.
Мерзкая, стылая морось оседала на шерсти, и её клочья, тяжёлые, длинные, стегали пса по бокам, а грязь набухала и словно бы таяла, стекая с тела мутными ручейками. Бульбаш, будучи животным чистоплотным, никогда не старался не доводить свою шубу до такого состояния, и всегда ходил плавать на Горхон-реку или подолгу вылизывался. Сейчас это его раздражало более всего; ни горящее от неутоляемой жажды горло, ни неожиданная, почти паранормальная ярость не стоили сейчас его внимания. Как и самасшедшие люди, этот бешеный пёс плевать хотел на собственную болезнь.
Всего ничего оставалось до двух людей - маленького детёныша и могучего, матёрого мужчины. От него исходила угроза. А Бульбаш, как то было сказано ранее, желал от этой самой угрозы избавиться любыми методами.
Мужчина загородил собой мальчишку, и едва он успел закончить это движение, как собака взвилась в воздух. Когда Бульбаш поднимался на задние лапы, а передние клал человеку на плечи, то ростом он становился с рослого парня, а уж весу в такой туше и то побольше.
Свет фонаря выхватил из темноты длинную, гладкую, как клинок, тень. Ещё в полёте пёс понял, что он чуть-чуть, самую малость, незаметно заваливается на правый бок, но разве это было так важно? Ведь лапы с тупыми, крепкими когтями уже ударили мужчину в грудь, а следом потянулась раззявленная пасть с сухим, вздувшимся языком и вершковыми клыками.
Не так уж давно, где-то с месяц назад, разбирал Спичка часы. Обыкновенный будильник, давно уж мерзким дребезгом не портивший настроения хозяевам по причине своей неисправности - а сколько в нем шестеренок, и как изящен их узор... И была в этом будильнике упругая спираль: свернутая в кольцо, таилась где-то в механических дебрях. И выцарапал Спичка ее из часов, и развернулась она, и хлестнула по веснушчатой щеке, и улетела куда-то в пыльный угол - да так быстро, что и движения не заметишь.
Пес был в точности как та спираль: кажется, еще секунду назад он вязко плыл в осеннем воздухе, и вот - уже, брызнув грязной шерстью, оказался совсем близко, судорожно и больно дыша, хватая сухой пастью воздух. Спичка только слышал это: весь обзор загородила отважная Стахова спина. Но и звука хватило, чтобы вздрогнуть...
"Бежать нельзя!" - Спичка вспомнил, как однажды его преследовала на редкость злобная заводская псина - честное слово, он таких ни до, ни после не видел. Впрочем, этот случай сегодня вполне мог потерять свою уникальность. Но ясно было одно: к таким псам нельзя поворачиваться спиной. А так хотелось! Так хотелось, сверкая пятками не хуже вон тех фонарей, оставить Стаха наедине с этим зверем!
Но это ведь совсем бесчестно. Это ведь просто трусость. Нельзя так убегать и труса праздновать, когда рядом есть кто-то, кто это увидит. Тем более, есть немаленький шанс, что псина переключится со Стаха на Спичку... нет-нет, это совсем не ко времени. Бежать нельзя. Но что же делать? Что?
Мальчишка замешкался, запутался в клубке судорожных мыслей на секунду-три - бешеный пес уже успел ударить Стаха, тот покачнулся...
Шаг вбок. Вот он, как чертик из табакерки, выскакивает из-за импровизированного укрытия, поднимает руку. Грязная бутылка в руках вспотевших скользит к горлышку. Почему так упорно кажется, что не водой она наполнена, а чем-то поживей, поопасней? Спичка помнил как-то смутно свои похождения в Многограннике - там он швырял в каких-то воображаемых врагов гранаты, и они красиво взрывались, крася приснившийся мир багровыми и черными пятнами. Но это все не то, непохоже, нереально!
Никто не знает, по какой причине вылетела из рук бутылка - самовольно ли выскользнув из ладони, осознанно ли кинута в нужный момент - но слишком медленно.
Кажется, она все-таки скользнула по вздыбленному загривку, задела лопатку.
А потом Спичка все-таки побежал.
Грязные когтистые лапы ударили Рубина в грудь, заставив прозектора выдохнуть отрывистое короткое «Хе!» и покачнувшись отставить правую ногу назад, чтобы окончательно не потерять равновесие и не упасть, тем самым облегчив и без того несложную работу здоровой обезумевшей псине. Несмотря на уже устойчивое положение, озверевшее животное, упираясь задними когтистыми лапами в серый грязный камень мостовой, а передними - в грудь Станислава, понемногу заставляло его отклонять корпус назад, пытаясь тем самым добраться до головы.
Клыкастая вонючая пасть уже была совсем близко, когда голова собаки внезапно резко дернулась вправо и весь корпус начал отклоняться вслед за ней. «Спичка», - успел подумать Рубин. Малец дал ту драгоценную секунду, которой очень не хватало – пес уже не опережал Стаха на полшага, инициатива больше не была в его руках. Дальнейшие действия диктовали боевые рефлексы, а потому без лишних и даже опасных сейчас, в период преимущества, мыслей, Рубин проделал самое простое и эффективное действие сейчас: развернул корпус на четверть круга против часовой стрелки, переводя основной упор на левую ногу. Собака потеряла точку опору – грудь Станислава - и начала заваливаться вперед и вбок. Весь остаток крутящего момента от поворота корпуса Рубин вложил в страшный удар правой рукой псине прямо под левый глаз. Зная массу Станислава, неудивительно, что при ударе раздался хруст сломанной челюсти. Или сломанной руки...
Едва пёс ударил человека в чёрном плаще лапами в грудь и потянулся клыкастой пастью к горлу - а тут уж какой бы комплекцией не обладал мужчина, но горло всё равно остаётся самой уязвимой, самой желанной частью, - как по загривку его огрело что-то плотное, и больно огрело. Животное инстинктивно прижало уши и скосило глаза - посмотреть на наглеца, на самоубийцу. Это и стало ошибкой: Бульбаш не удержался ни задними лапами, ни передними, а тут ещё хитрый человек повернулся, как бы стряхивая с груди опасную тварь.
Вслед за этим последовал страшный удар и - тьма в левом глазу, да такая, что начала обволакивать вмиг полегчавшее тело пса. Судорожно он сжал челюсти и ощутил на языке гладкое и холодное - всей массой тела тварь начала падать, сжимая этот кусок гладкого и холодного, оказавшегося воротником плаща. Башка Бульбаша дёрнулась, из левого глаза вытекла на шкуру слезами и разлетелась веером кровь, но пёс ещё был не просто жив - он иссыхал от жгучего, беспримерного бешенства, враз захватившего его сознание. Боли не было. Только мешала вяжущая чернота.
Упадёт этот матёрый зверь, носящий человеческое имя?..
Пёс упал набок, загребая лапами стылую жижу и хватая пастью траву. На морду налипла грязь, и теперь он ориентировался не иначе, как по нюху. Да помогало какое-то странное, безошибочное чутьё, что оказалось вернее взгляда и острее нюха - именно благодаря ему зверь понял, что надо немедленно вставать, а не пытаться повторить прыжок. Бульбаш поднялся легко, рывком, и отскочил назад. Теперь в поле его зрения попал другой человечек - маленький и нескладный, он бежал прочь от места схватки. Наверное, животное бросилось бы в погоню, потому что теперь для него стёрлись даже те подсознательные грани, что он проводил между человеческими щенками и взрослыми собаками-людьми; собственно, болезнь, что превращала его в высушенный, алкающий крови труп могла бы изменить не только подсознание. Наверное, Бульбашу следовало, поджавши хвост, ползти как можно дальше отсюда, а потом сдохнуть от заражения крови.
Пёс опустил лобастую голову, заложил уши и замер. Толстая капля стекла на зрячий гряз, и животное прислушалось: зашуршит ли одежда поднимающегося человека? или он удержался, не упал?
Пока бешеная псина примеривалась, надеясь броситься на Стаха, мужчина поднял с пола разбитое горлышко бутылки и напал первым. Удар острым стеклом, пропитанным явно не медицинским спиртом, вонзилось собаке в горло. Поединок между человеком и животным можно считать оконченным. Разум взял верх над слепым бешенством.
Спичка бежал, ну и хорошо. Не дай бог, этот пес напал бы на него. Парень, конечно, прыткий, но опасность есть опасность. Главное, чтобы до дома своего он добрался в целости и сохранности. Расцарапанная когтями грудь ныла, а дыхание никак не желало восстанавливаться. Нет, сейчас нужно вернуться в прозекторскую, сделать укол мерадорма и восстановить силы.
Прозекторская
Прозекторская встретила Станислава Рубина унылым молчанием и тишиной. Тот спокойно опустился на деревянный табурет, устало стянул с плеч тяжелый плащ и закатал рукав. Мерадорм колют внутривенно, техника подобных инъекций Рубину хорошо известна: наложить жгут на плечо, обработать кожу на локтевом сгибе спиртом, натянуть кожу в области пункции и ввести иглу практически параллельно вене на треть длины. Ввести препарат.
Не забыть обработать спиртовым раствором место инъекции, чтобы не пошло заражение. А потом можно и заснуть. Мерадорм дает снотворный эффект, после него лучше лечь. Что ж, Рубину не привыкать спать на операционном столе.
Сказано – сделано. Станислав вколол практически убойную дозу мерадорма, отчего проспал аж до наступления следующих суток. Зато наутро даже ноющая боль в груди не была такой сильной, как прошлой ночью.
|
|
|
