 |
Сестрица Хэй
|
|
|
|
СЕСТРИЦА ХЭЙ
I
Хэй была старше своего мужа, и заниматься ей приходилось всем — кормить свиней, пасти овец, рубить хворост на склонах гор. А когда наступал вечер, на неё набрасывался муженёк. Видом напоминавший обезьяну, он начитался книжек, из которых набрался новых способов домогаться жены. У неё изыски муженька вызывали гнев и отвращение, а ведь ей по силам было запросто сбросить его с кана. [2] Но супруг возмущался — мол, ты моё поле, как хочу, так и пашу. Тёмными ночами, когда в небе мерцали звёзды, к ним в комнату сквозь окна пробирался холод. Мужичок терзал жену, но при этом называл её чужими именами. Хэй знала, что так звали смазливых девиц из их деревни. Когда муж скатывался с неё и засыпал как убитый, она не могла сдержать рыдания.
Но когда в их флигеле раздавался плач, в другом конце дома начинали недовольно ворчать, свёкор ругался:
— С какого горя ревёшь? Пьёшь и ешь от пуза, аж живот урчит, а заснуть спокойно всё не можешь?
Нрав у свёкра становился всё грубее, и Хэй старалась не издавать ни звука. Её упрекали:
— Что она ела и носила у своих родителей? Попала в богатую семью, и ей ещё не угодишь!
Свёкор с шумом стукнул счётами. Он работал счетоводом в посёлке, был мастаком по части цифр, его руки летали по счётам, как будто исполняли танец льва. Последние два года благосостояние их росло с каждым днём, и домашние стали цепляться к Хэй, укоряли, что лицо-де у неё грубое, руки-ноги толстые и вообще она уродлива. Хэй была непривередливой, из бедной семьи, и здесь она действительно питалась лучше. Её старший брат с лицом жёлтым, словно воск, раз в десять дней или в полмесяца приезжал в посёлок на ярмарку, завозил ей гостинцы с гор и всегда повторял: «Сестрице моей повезло! ». Ей же было горько. Братишка, разве в еде счастье? Но она молчала и лишь всё ниже склоняла голову. Ей хотелось родить сына, чтобы у неё появилась родная душа, но богиня-чадодарительница пока не жаловала её вниманием. Хэй лежала, вглядываясь широко раскрытыми глазами в темноту, и размышляла. Пошёл дождь, этот дождь добавит ей работы, ведь на склонах пустят корни сорняки, снова придётся их полоть.
|
|
|
В этот момент кто-то громко постучал в ворота, затем трижды ударил дверным кольцом — бам, бам, бам. Тут же из соседнего флигеля раздался голос свёкра:
— Иду, иду!
Мужской голос приглушённо спросил:
— С кем будем пить?
— Никаких чужаков, специально тебя жду.
Они ругнулись на погоду и пошли в комнату к свёкру, тихо перешёптываясь.
Свекровь уже поднялась и застучала бамбуковой курительной трубкой по своему порогу:
— Хэй, вставай! Твой отец с гостем собираются выпить, иди-ка на кухню и приготовь им закуски. Чего дрыхнешь как убитая… не притворяйся!
Гости приходили часто, к этому Хэй уже привыкла, не понимала лишь, почему они нередко являются ночью, таща на плечах большую поклажу в сундуке или мешке. Свёкор никого к этим вещам не подпускал, а Хэй, как безмолвная тварь, ни о чём не спрашивала. На кухне она сделала тарелку яичницы, по блюдцу консервированных яиц, пахучего соевого сыра и копчёного мяса. Занося угощения на подносе в комнату свёкра, Хэй обратила внимание, что гость был человеком видным. Он подтолкнул к свёкру по столу пачку денег:
— Это тебе. Ну как? Если…
Свёкор под столом наступил ему на ногу, стянул шапку и закрыл ею купюры. Хэй была сообразительной. Притворившись дурочкой и робко поглядывая на гостя, она извинилась:
— Ночь на дворе, ничего приличного из еды не нашлось.
Тот так откровенно и странно посмотрел на неё, что Хэй в панике схватилась за пуговицы, боясь, что не так застегнулась и её засмеют.
|
|
|
Свёкор торопливо молвил:
— Иди спать, чего застыла?
Хэй, получив разрешение, вернулась к себе и села на кан. Муженёк её уже проснулся и шёпотом спросил:
— Кто пришёл? Староста Ма?
— Нет, какой-то незнакомец, очень важный.
Мужичок пояснил:
— Тогда это Ван из Дунцуни, он сделал большие деньги на перевозках. Как завелись деньжата, он женился на городской из уездного центра. Лицо у неё нежное, погладишь — аж влага выступает.
Хэй промолчала, а муж продолжал:
— Он разбогател, и без нас тут не обошлось. Опять же и отцу деньги перепали.
Хэй удивилась:
— Тот же занимается перевозками, с чего отцу вдруг перепали деньги?
— Он с ним в доле, — пояснил муж.
Хэй в сомнениях уточнила:
— Откуда у отца деньги на долю?
Глаза мужа сверкнули в темноте:
— А ты думала, что за простого вышла? Отец мой хоть и не руководитель, но зато с чем дело имеет? Тебе, уродине, счастье выпало, дуракам всегда везёт!
— Не нужны мне ваши деньги! Когда женились, ты был гол как сокол.
— Знаю, что ты не радуешься нашему богатству, боишься, что станешь мне не пара.
Хэй закусила губу и стала прислушиваться, как свёкор в другом флигеле угощает гостя. Выпили они уже порядочно, столкнули поднос со стола, послышалось, как что-то разбилось вдребезги. Муж поинтересовался:
— Чего молчишь-то?
— Я не о себе беспокоюсь, а о тебе. Если деньги нечистые, то, умножившись, они навлекут беду.
— Ого! Коли ты вся такая порядочная, чего же твоя мать перед свадьбой требовала с меня деньги на гроб? Вон у соседа деньги чистые, пойдёшь к нему жить?!
Хэй поплотнее натянула одеяло на голову и сделала вид, что спит.
Глаза её были закрыты, но сердце не успокаивалось, комок чёрной обиды подступал к горлу. Её бесили и бедность собственной семьи, вынудившая Хэй к неравному браку, и высокомерие мужниной семьи, ещё больше возросшее после того, как они разбогатели… И так она ворочалась до третьего крика петухов.
Она встала, пора варить корм свиньям. Шёл дождь, мокрый двор блестел чистотой. Вдруг Хэй заметила красные отблески над соседним двором и изумилась. Взобравшись по прислонённой к стене лестнице, она увидела, что сосед разводит на приступке костёр. Сидя на корточках у огня, он зажал один конец нового коромысла под дверью, другой направил в огонь и с силой гнул его вниз. Тутовое коромысло длиной в восемь с лишним чи[3] изогнулось и приняло форму лука. Хэй крикнула:
|
|
|
— Муду, чего рано встал? В кои веки пошёл дождь, повалялся бы в своё удовольствие!
Муду испуганно обернулся. Сполохи огня отражались на его лице, от чего оно приобрело оттенок свиной крови, приготовленной под соевым соусом. Увидев, что это Хэй, он шумно рассмеялся.
Хэй продолжила:
— С чего столько внимания к какому-то коромыслу?
— Если его не размягчишь, то оно плечи режет!
— Всё равно давить будет… а ты собрался на южную гору за ситником?
— Лысый с южного подворья делает за три дня одну ходку, зарабатывает на этом больше трёх юаней, а у меня силёнок будет побольше, чем у него.
— Другие уезжают большие деньги делать, получают по восемьсот да по тысяче…
— Да у меня машины нет, а хоть и была бы, то всё равно не моё это дело.
Хэй, взирая со стены на соседа, глубоко вздохнула. Ей было жалко этого Муду, семья у него была бедная, а сам он умом не вышел, жил со стареньким отцом. Соседу было уже тридцать два — тридцать три, а он всё ещё не мог жениться. Штопать его вещи было некому, портки прохудились, швы из белых и чёрных ниток стягивали ткань. У неё чуть было не вырвалось: «Где уж тебе до Лысого! Путь за травой лежит по горам, и такому неуклюжему, как ты, нужно быть начеку», — но Хэй промолчала. Она уж было собралась возвращаться к себе, как Муду закричал:
— Хэй, держи горяченькую!
Он сунул руку в костёр и вытащил оттуда что-то чёрное. Перекидывая это из руки в руку и громко втягивая воздух, Муду подбежал к стене, встал на носки и протянул вверх. Хэй увидела, что это была картофелина размером с кулак. Хэй сказала:
— Я не буду, ещё не умывалась, — и спустилась на одну ступеньку.
Но увидев, что Муду сменил руку и продолжает тянуться к ней, да так, что оголился его загорелый живот, Хэй снова поднялась. Она взяла картошку, обжигающую, как кусок угля, и, разломив, откусила от одной из пышущих жаром белоснежных половин.
Муду спросил:
— Ну как, рассыпчатая? — и, довольно улыбнувшись, рассмеялся.
Хэй уже спустилась с лестницы, голова её промокла от дождя, с неё ручьём текла вода.
|
|
|
