 |
Счастливая жизнь болтливого Чжан Даминя 2 страница
|
|
|
|
Проснувшись на рассвете, Хэй почувствовала, что её жизнь полностью изменилась. Она смотрела на руку, сдавившую её тело, мощную, как будто из стали, с бугрящимися мышцами и светлой порослью волос. Наконец взгляд её упал на отполированное до блеска тутовое коромысло, висевшее на двери их спальни. Она подумала, что до сих пор оно кормило два рта, а теперь к ним добавится ещё один. Её сильный, словно буйвол, муж день за днём, год за годом будет отдавать свои силы и жизнь ей, а ещё больше этому коромыслу. В носу Хэй вдруг засвербило. Муду наконец проснулся и стал что-то бессвязно рассказывать, говорил, как он будет любить её, он может ударом кулака убить собаку, но никогда этот кулак не упадёт на неё, твердил, что ему нужна только она одна и он всю жизнь будет этим доволен и даже не посмотрит на полевые цветы с обочины. Он, Муду, как будто ещё рассказывал о своих холостяцких горестях, о том, как, увидев в ущелье парочку собак, которые… Хэй вдруг спросила:
— Муду, а почему ты вчера не позвал на свадьбу Лайшуня?
— Звал, он обещал прийти, но не пришёл.
— Он тоже хороший человек, ты на него не сердись, а как-нибудь в удобное время угости его вином.
— Ладно.
Через три дня Муду, продав ситник, возвращался домой и около деревенского тока встретил Лайшуня. Тот почему-то сильно похудел, глаза у него были мутные и потухшие.
— Муду, какой ты теперь весёлый! Завёл жену и сразу ожил!
Муду сложил руки в благодарственном жесте и попенял Лайшуню, что тот не пришёл на свадьбу. Лайшунь ответил:
— Тогда не пришёл, так, может, сегодня водкой угостишь?
— Идёт! Я только что продал ситник, так что монета в кармане есть. Ты подожди здесь, я схожу куплю, — ответил Муду, тотчас же понёсся в посёлок как ветер и вернулся назад с бутылкой. Лайшунь отказался пойти домой, где приготовили бы что-нибудь из еды, и предпочёл пить прямо здесь, не закусывая. Мужчины стали пить прямо за скирдой, отхлёбывая из бутылки по очереди.
|
|
|
Муду был не мастак пить, после нескольких глотков в глазах у него стало двоиться, Лайшунь же продолжал пить сам и спаивать приятеля. И вот после одного из тостов Лайшунь вдруг разрыдался:
— Муду, ты мой друг! Ты можешь взять мою одежду, но не должен отнимать у меня жену!
Муду опешил и заверил, что он не способен на такое подлое дело. А Лайшунь продолжал:
— Хэй тебе жена, но и мне жена! Я раньше тебя сделал предложение, но я давал триста юаней, а ты триста пятьдесят, и она досталась тебе! Денег, мне просто не хватило денег!
Муду понял, что Лайшунь страдает, к тому же Хэй ему говорила о том, что Лайшунь засылал сваху и предлагал триста юаней.
— Лайшунь, ты напрасно обижаешь меня и обижаешь Хэй. Она пошла за меня не из-за денег, она мой выкуп вообще не взяла!
Соперник на секунду остолбенел и рыгнул.
— Это правда?
Муду поклялся небом. Лайшунь тогда поднял бутылку и сказал:
— Я напрасно обвинял её и потому не пришёл на свадьбу. Давай выпьем, сначала я, потом ты!
Муду неудобно было отказаться, он ведь как будто обидел Лайшуня, и он снова приложился к бутылке. Вскоре у него закружилась голова и тело обмякло. Их заметил один мальчишка, который сразу побежал к отцу Муду. Когда старик пришёл на место, Муду уже был пьян вдрызг, а Лайшунь продолжал его поить. Отец вырвал бутылку, разбил её вдребезги и выругал Лайшуня:
— Лайшунь, что ты за подлец! Не смог сосватать женщину, так решил выместить злость на моём сыне! Ты знаешь, Муду доверчивый и меры не знает, а ты решил до смерти его упоить?
Лайшунь тоже был сильно пьян и начал оправдываться, что он не со зла. Старик в гневе дал ему подзатыльник, взвалил на спину сына и пошёл домой, не переставая ругаться.
|
|
|
IV
Без вины виноватый Лайшунь долго не решался зайти в гости к Хэй.
Хэй же часто вспоминала его, говорила Муду, что Лайшунь не такой уж плохой. Муду не знал, что сказать в ответ. А вот стоило его отцу острым совиным взглядом заметить вдалеке Лайшуня, как он начинал браниться и заканчивал свою тираду словами:
— Мы бедные, бедные, но порядочные. И никакой котяра не должен осквернять наш очаг.
Муду не мог взять в толк, о чём говорит отец. Хэй же понимала, что это камень в её огород: «Муду тебя не достоин, но раз ты стала его женой, то не должна давать повод для пересудов». Может, лицо у Хэй и было грубым, но сердце — нет, она сама настрадалась от загулов первого мужа и не хотела, чтобы Муду страдал.
Однако, просыпаясь по утрам, она слышала школьный звонок. Протяжный звук проникал в комнату, тревожил её душу, и Хэй вспоминала мужчину с белым лицом, который звонил, и не могла удержаться от мыслей о нём: хорошо ли он спал? Что делает и думает, сидя у ворот?
Муду пробуждался сразу после звонка, это уже стало привычкой. После этого он отправлялся на поле и там, раздевшись до пояса, копался в земле, с него кривыми струйками стекал перемешанный с пылью пот. Иногда Муду уходил далеко в горы за ситником или таскать уголь. Он был весь чёрный, как закопчённый чайник, только глаза сверкали. Передвигался с трудом, как зубья пилы, встретившие крепкую балку. Тяжелейшая работа, крайнее изнурение довели Муду до истощения, он как будто забыл, что рядом с ним на кане лежит тёплая женщина, и каждую ночь засыпал как мёртвый. Однако жизнь не становилась лучше. Хэй чинила одежду отцу и сыну, вкусно готовила, однако бедность их семьи была словно бездна, безвозвратно поглощавшая деньги. Глядя на соседей, они понимали, что шанса выбраться у них нет. Все трое горестно раздумывали, что делать.
— Муду, — обратилась Хэй, — ты с коромыслом скитаешься по горам, все силы отдаёшь, но денег не прибавляется. А счетоводу почему-то деньги легко даются, нужно и нам придумать другое занятие.
— Ты что, снова туда вернуться захотела?
— С чего мне возвращаться в этот срам? Я просто думаю, почему другие зарабатывают, а мы не можем? Я не говорю, что нам нужно так же разбогатеть, но нельзя жить в нищете.
|
|
|
Чем же заняться? Муду ничего не мог придумать и походил на тигра, хватающего когтями воздух, у Хэй тоже от тяжких раздумий появились круги под глазами. Однажды Муду пошёл в посёлок. Путь его лежал мимо мешочной фабрики, в которой имел долю счетовод. Там шумели вязальные и прядильные машины, рабочие сбивались с ног, управляясь с работой, дело было поставлено с размахом. Муду охватило восхищение, и он не смог сдержать свой порыв. Зашёл на фабрику, осмотрелся. Увидев входящего через ворота счетовода, обратился к нему:
— Дядюшка, этой фабрике нужны ещё люди?
Счетовод носил очки на кончике носа и на людей смотрел той половиной глаз, что виднелась выше дужки:
— Конечно, нужны!
— Примите меня, я тоже буду вязать мешки!
Видя, что на них смотрят рабочие, счетовод рассмеялся:
— Посмотри на тот валун. Сколько раз ты сможешь поднять его?
Муду снял рубаху, напряг живот, почерневшая кожа натянулась, как на барабане. Он поднял камень один раз, второй, и так сорок восемь раз, на его лице выступил жаркий пот. Рабочие уже не могли сдержать смешков. Положив валун, Муду сказал:
— Это я ещё голодный, а съел бы четыре чашки риса, то поднял бы шестьдесят раз!
— Отлично, — с издёвкой сказал счетовод, — тебе этим делом и нужно заниматься. Иди посмотри, кому в посёлке нужно камней натаскать для стен! Давай-давай!
Муду понял, что его разыграли, и от гнева его лицо стало чёрно-багровым.
Дома он рассказал об этом Хэй, жену всю затрясло, она начала бранить его:
— Кто тебя просил ходить к нему? Я лучше с голоду помру, чем попрошу у них помощи!
— Он не взял меня на завод, ну и не надо. Завтра снова пойду к нему, возьму в кооперативе кредит. Будет капитал, займёмся в посёлке торговлей.
— Не вздумай ходить к нему! Думаешь, он даст тебе кредит? Все, кому нужен кредит, ему тайно подношения несут! Чем что-то ему дарить, уж лучше в реку бросить, хоть плеск услышим!
Они спорили-спорили и наконец умолкли.
На следующий день Муду вышел из дома в мрачном настроении, но когда вернулся в полдень, то его лицо излучало радость. На вопрос Хэй Муду ответил, что в посёлке встретил Лао Ци из семьи Ванов, тот тоже был человеком порядочным. Чтобы открыть дело, у Лао Ци не было ни денег, ни умения, и он отправился за горы на тунгуаньские угольные копи. Спускаться в шахту — всё равно что с чертями водиться или отправиться в гости во дворец Яньвана — владыки ада, однако он остался целёхонек и за три месяца заработал тысячу триста юаней. А вернувшись, закупил материалы, чтобы строить новый дом. Хэй никогда не бывала в Тунгуане и не представляла, что такое работа на шахте, поэтому возможность много заработать грубой силой очень обрадовала её сердце. Они с мужем стали собирать в дорогу пожитки и деньги, но тут вернулся сгорбленный отец и, узнав об этом начинании, затряс головой как погремушкой:
|
|
|
— Я бывал в тех краях ещё при прежней власти. Там за деньги жизнью расплачиваются. Слышал, что приличные девушки не выходят за тамошних мужиков, ведь если выйдешь, то три года моча будет чёрной, а там того и гляди и вдовой останешься!
Заговорив о вдовстве, он сразу почувствовал, что при невестке, уже лишившейся одного мужа, сказанул лишнего. Хэй на это ответила:
— Любой физический труд тяжёл. Я пойду узнаю у Лао Ци, как там на самом деле обстоят дела.
Позвали Лао Ци, расспросили его хорошенько, и он рассказал:
— Да, там нелегко, но вовсе не так ужасно, как рассказал дедушка. А вот денег можно заработать много, всё зависит от удачливости.
Муду уверенно заявил:
— С удачей у меня в порядке. Разве то, что я в тридцать с гаком лет нашёл себе жену, не говорит о везении? — и решил, что нужно ехать. Хэй и отец не стали его останавливать.
В день отъезда они специально пригласили на обед Лао Ци и попросили позаботиться о Муду на чужбине, тот ведь человек простоватый и неловкий. Лао Ци дал слово. Тогда старичок установил алтарь, чтобы сын поклонился небу, земле и предкам. Затем Муду отступил к воротам, повернулся, стал в проёме и начал читать дорожные заклинания. Начертил четыре горизонтальные и пять вертикальных оберегающих линий. Жена со слезами проводила его в путь.
С уходом Муду Хэй осталась спать одна на огромном земляном кане. Муду всегда храпел, и она привыкла сладко дремать под храп мужа. Теперь же без этих громовых раскатов она несколько раз за ночь просыпалась. Глядя в окно на ночное небо, украшенное редкими звёздами и освещённое луной, бросавшей серебристый луч на кан, Хэй страстно молилась о здравии мужа. Однако каждое утро её тревожил школьный звонок, резкий и тоскливый, словно печальная песня.
Весь труд в поле лёг на Хэй. Она мотыжила землю, искала навоз, собирала урожай. Другие уже озимые высадили, а у неё ещё земля не вскопана. Отец Муду пытался помочь ей, но начал харкать кровью и слёг. Пришлось звать на дом знахаря и варить лекарство из трав.
|
|
|
Через два дня она вновь пришла на поле и обнаружила, что кто-то вскопал почти всю землю. Хэй удивилась: пампушку всегда найдётся кому доесть, но неужели бывают охотники помочь в поле? Кто это сделал и почему? Глубокой ночью, когда тучи поглотили луну, Хэй вновь пошла на поле и увидела там тень, которая то наклонялась, то поднималась. Изумлённая Хэй подошла поближе — это оказался Лайшунь!
Она его не окликнула, а просто стала за спиной, прерывисто дыша. Лайшунь услышал эти необычные звуки, обернулся, но ничего не сказал, лишь его глаза светились, в темноте был отчётливо виден их удивительный блеск.
— Чего это ты взялся вместо меня копать? — в голосе женщины улавливался гнев.
— К вам домой мне путь закрыт. Неужели и на поле прийти нельзя?
Хэй не знала, что ещё сказать. Помолчав, она подняла лопату и взялась за работу. Лайшунь тоже принялся копать. Они были рядом, но ничего не говорили, из-за охвативших их смятения и растерянности им казалось, что они очень-очень далеки друг от друга.
В эту ночь небо будто вымазали углём, в поле не было ни души, даже собак бродячих, только сурки рылись в земле. Хэй с Лайшунем работали до первых петухов и вскопали всё. Хоть поднимали они и не целину, но сквозь сырость и росу земля издавала густой и свежий аромат. Хэй и Лайшунь сели на траву. От волнения они не чувствовали усталости. Пытаясь скрыть смятение, они наперебой заговорили. Хэй больше не могла сдерживаться и, охваченная неподобающими чувствами, велела:
— Лайшунь, спасибо тебе. Иди домой спать.
Но сказано это было без особой настойчивости и с нежностью, к счастью, выражение её лица скрыла ночь. Лайшунь возразил:
— Не хочу я, чтобы ты меня благодарила. Да и в любом случае по ночам мне не спится.
— Ну… Тогда пойдём ко мне, я приготовлю тебе что-нибудь поесть.
— И ты осмелишься?!
И в самом деле, на это Хэй не решилась бы. Хотя сгорбленный старичок и болел, но не оглох и не ослеп. К тому же муж не дома, и если посреди ночи приведёшь к себе здоровенного мужика, то чего говорить о мнении других, тут сама бояться будешь. Она опустила голову и попросила:
— Лайшунь, ты больше не помогай нам.
Тот как ужаленный подскочил с места:
— Я всё равно буду помогать! Не могу я видеть, как ты надрываешься!
В темноте Лайшунь подошёл к ней поближе, ей в нос ударили густой табачный дух и кислый запах мужского пота. Хэй почувствовала, как дрожащие горячие и грубые мужские ладони ищут её руку. Как током ударенная, она дёрнулась, попыталась его стукнуть, но промахнулась и бросилась домой.
На следующий день в полдень почтальон принёс ей письмо от Муду, находившегося где-то во тьме подземелья за тысячу ли[7] от неё. Иероглифов Муду знал не больше, чем Хэй, послание было написано на картонке от пачки папирос и состояло из одного предложения в несколько слов: «Скоро похолодает, ночью не спится, передайте мою мохнатую О». Хэй прочитала трижды, но никак не могла взять в толк, что такое О? По словам «ночью не спится» она предположила, что муж намекает на то, чем они занимались, погасив лампу. Её разозлило, что он помнит только об этом. Но в конце концов Муду всё же думает о ней, и перед её глазами встало его некрасивое, но милое лицо. Она сердито выпалила:
— Вот балда!
Старик же, сжимая в руке купюру в пятьдесят юаней, пришедшую вместе с письмом, радовался и внимательно следил за выражением лица невестки, когда та читала письмо. Почувствовав неладное, он поинтересовался содержанием, и Хэй, сгорая от стыда, зачитала ещё раз вслух. Тут старик всё прояснил:
— Эхе-хе, это он просит передать его куртку, подбитую овчиной. Муду просто забыл иероглиф и вместо него нарисовал кружок.
От этих слов лицо Хэй сразу потухло.
Оставшись одна, Хэй посмеялась над своей нелепой догадкой. Всё-таки муж у неё малограмотный трудяга, для него написать письмо не легче, чем в забой спуститься. Уж если он будет писать, то только при крайней нужде, и откуда у него возьмутся силы и время на любовные послания? Она глубоко вздохнула и заволновалась: как этому простофиле живётся на чужбине, без близких? Чем он питается? Где спит? Как под землёй вслепую, на ощупь ползёт и тащит уголь? Хэй радовалась, что вчера ночью не позволила Лайшуню взять себя за руку и тем самым обидеть мужа, который зарабатывает для неё деньги!
Подумав о Лайшуне, Хэй решила проявлять максимальную осторожность, чтобы сохранить верность мужу. Но для молодой женщины, обуреваемой желаниями и впустую проводящей ночи на большом кане, выполнить этот долг было очень трудно. Она чувствовала угрызения совести за то, что обидела Лайшуня. «Всё-таки он хороший человек», — пробормотала она про себя. А ведь когда Хэй повторно выходила замуж, то вполне могла выбрать Лайшуня. Пути брачных дел воистину неисповедимы. Женщина вручает своё тело и душу одному мужчине, или другому, в его единоличное владение, и когда мужа нет дома, то всё равно никому нельзя ею пользоваться. Загадочна судьба человеческая…
Когда Хэй пошла на поле собирать редьку и заметила вдалеке Лайшуня, то поздоровалась первой. Стоило женщине проявить приветливость, как Лайшунь аж засиял. Они стояли под тёплым солнцем начала зимы, говорили и не могли наговориться. Лайшунь открыл ей глаза на живую воду, текущую в реке вдоль поля, на синеватую, как язык пламени, дымку у подножия скал на другом берегу, на линию дальних гор, изогнутую игрой света и облаков в причудливую дугу. Хэй родилась в горах и тридцать лет прожила здесь, но в первый раз прониклась удивительной красотой этих мест.
Хэй начала округляться, её тело, прежде состоявшее из сплошных мышц, теперь стало нежным и мягким, в углах рта залегли складочки, отчего её губы стали казаться более пухлыми. На те пятьдесят юаней, что каждый месяц присылал Муду, она выправила сгорбленному отцу новую войлочную шляпу, а себе сшила голубую в белый цветочек блузку. Блузка получилась скромной и простой, но со вкусом. Когда, скрепив волосы на затылке, Хэй с корзинкой редьки в руке шла на реку мыть овощи, то выглядела очень даже элегантно. Однажды она бежала по тропинке и сзади её осветили лучи солнца, вышедшего из-за горы. Кто-то увидел её и воскликнул: «Красотка! » Хэй от стыда аж присела на месте. Это был Лайшунь. Он ещё сказал, что когда она бежала, то лучи заката обрисовали вокруг неё багряный контур — «как будто это был свет, исходящий от бодхисатвы! »
Хэй очень волновалась из-за болезни старика. Улучшений не намечалось, силы с каждым днём оставляли его. Рис, овощи и чай у них были, а вот скоромного они себе позволить не могли. Тогда Хэй пошла на канал, где, зайдя босыми ногами в воду, стала собирать в иле ракушки, которые горцы называли «морскими коровками». Дома она обдала их кипятком, наскребла мяса и поджарила его, чтобы попотчевать отца. Однажды в полдень, когда старик, отобедав, лёг на кан отдохнуть, а Хэй забралась на изгородь, чтобы снять ботву батата, развешанную там для просушки и предназначенную на корм свиньям, Лайшунь, подойдя к воротам, тихонько окликнул её.
С загадочным видом Лайшунь прошептал:
— Старик дома?
— Уснул.
Лайшунь тотчас перескочил порог и встал под шатром из виноградной лозы, окутавшей весь двор.
— И хорошо, что уснул. А то он меня боится, словно тигра или леопарда.
— У тебя дело?
Лайшунь ничего не ответил и расплылся в лукавой улыбке. Он стоял в лучах света, пробившихся сквозь лозу, шаловливый, как мальчишка, и разворачивал свёрток из бордовых листьев клещевины.
— Сегодня нам улучшили питание, каждому дали по четыре кусочка. Я видел, как ты ловила морских коровок в воде, и подумал, что в желудке у тебя, должно быть, пусто. Один кусок я съел сам.
В свёртке лежали три жирных куска свинины, приготовленной в соевом соусе.
Горячая волна вдруг прошла по сердцу Хэй, но, принимая свёрток, она возразила:
— Я не прожорлива! Ешь сам, я не буду.
— Почему не будешь?
— Я и так толстая, и чем больше ем, тем сильнее толстею. Ешь сам, пока другие не увидели и не вышло неприятностей.
— Ну тогда один кусок мне, два тебе!
Хэй съела кусочек, рот её наполнился слюной. Второй кусок она завернула в листья и оставила, как она сказала, для старика. Тут из дома показался горбун с пылающими от гнева глазами и загромыхал:
— Не нужно мне это мясо! Жена Муду, как ты не боишься отравиться? Выплюнь его!
Пошатываясь, он подскочил, выхватил мясо у неё из рук и бросил его на землю, а затем растёр его ногой в жирную лепёшку. Тощим пальцем старик ткнул в нос Лайшуню и закричал:
— Лайшунь, паскудник! Чего это ты взялся ей мясо дарить?! Даже если она будет помирать с голоду, тебе какое дело? Добряк выискался! Муду нет дома, и ты решил напасть на беззащитных! Раз ты такой умник, то шёл бы заигрывать с дочкой старосты!
Лайшунь, не смея поднять глаз, с позором ретировался за ворота. Старик, не успев выплеснуть возмущение, пошёл в дом, но обмяк и сел на пороге, его пробил холодный пот, на губах выступила пена.
Чтобы соседи не проведали о случившемся, Хэй побыстрее закрыла ворота, отвела старика на кан, пооправдывалась перед ним, а затем ушла в свою комнату. Её возмутило, что горбун лезет не в своё дело и суетится на ровном месте. Упрёки старика, наоборот, заставили её по-другому посмотреть на Лайшуня… Женщины потому являются женщинами, что, в отличие от мужчин, их сердце таит море сочувствия. Женщине достаточно одного прикосновения и нескольких слов — и её сердце покорено. Если же мужчина упорно гнёт первобытную линию завоевателя, то женские чувства тают, как снег. Но у сметливых мужиков припасён ещё один приём — прикинуться обиженным, от чего море женской жалости становится бездонным и безбрежным. Этим путём пошёл и Лайшунь.
Когда на следующий день Хэй сама пришла в школу после уроков, чтобы успокоить его, лицо Лайшуня было исполнено грусти. Пришлось Хэй задержаться у него подольше и застирать замоченную в тазике одежду.
В этот вечер луна лила кристальный свет, пели сверчки, была чудесная погода — в общем, прекрасный момент для излияния чувств. Лайшунь, увидев, с какой заботой Хэй отнеслась к нему, воспрянул духом и наговорил много двусмысленностей. Глядя на то, как развеваются волосы Хэй, стиравшей одежду, Лайшунь не совладал с собой и его изголодавшиеся руки сомкнулись на её талии. Хэй забилась в панике, но бесполезно. Сначала она ещё кричала: «Лайшунь! Лайшунь! Ты с ума сошёл?! » — но затем замолчала и в полузабытьи повалилась на кровать. Жалость — это сильная сторона женщин и одновременно причина их слабости. Сегодня вечером это познала и Хэй.
Когда женщина очнулась, то огонёк в лампе был не больше фасолины, он замирал, но никак не гас, язычок пламени слегка синел и напоминал дымку, дрожал и не успокаивался. Хэй вспомнила, что этот сильный мужчина не был с ней груб, как Муду, а терпеливо ласкал её. Она поняла, что он имеет большой опыт в отношениях с женщинами… Но затем она ощутила пустоту в душе, повернулась, встала и, не взглянув на Лайшуня, пошла домой.
Лайшунь не понял её настроения, не нашёл подходящих слов и молча смотрел, как она уходит. Вдруг она услышала, что в школе на полную катушку включили радиоприёмник.
V
Наступил четвёртый месяц, и приехал Муду. Муж Хэй и раньше был тёмен лицом, теперь же уголь забился в его крупные поры и не вымывался, сделав его похожим на негра. Куртка из овчины истёрлась в лохмотья, но в её матерчатом накрепко зашитом внутреннем кармане лежали две тысячи сто двадцать юаней. Возвращаясь издалека, он ехал на поезде, ловил машины, ночевал в гостиницах и три дня и четыре ночи не раздевался. Когда дома купюры вытащили, то, пропитанные потом, они размякли и жутко воняли. Односельчане считали Муду героем — за несколько месяцев он заработал такую кучу денег! Муду не скупился на рассказы о Тунгуане, как будто вернулся из-за границы.
Деньги привели к моральному падению сына счетовода, но они же доставили Муду невероятную радость.
И лишь ночью он рассказал правду о темноте и ужасах подземного мира. О том, как, взяв с собой тридцать лепёшек, он грыз их в шахте, словно дикий зверь. Когда же он поднимался наверх, то у выхода из шахты толпились родственники горняков и всматривались, когда же появится их человек, а его никто не ждал. Ослеплённый солнцем, он делал несколько шагов, садился на корточки и долго привыкал к свету. Муду рассказал, что научился угождать духам, купил амулет из персикового дерева. Однажды при обвале у него на глазах камнем задавило шахтёра из его звена, из головы товарища фонтаном брызнула кровь. У Хэй волосы дыбом встали от ужаса, она закрыла мужу рот, стиснула его в объятиях и своим мокрым от слёз лицом увлажнила пропахшую потом грудь мужа, его руки и лицо. Историю с Лайшунем она, разумеется, рассказывать не собиралась.
На поселковом рынке Муду встретил счетовода, и тот поинтересовался:
— Муду, ты разбогател?
— Если сравнивать с вами, то моё богатство — что мизинец против туловища!
Счетовод расхохотался и добавил:
— Я тогда тебя не взял на работу и не дал кредит как раз для того, чтобы подтолкнуть тебя взяться за дело, а ты и впрямь обогатился! Как ты распорядишься двумя тысячами? Может, положишь в кредитный кооператив, чтобы получить с процентами, когда родятся дети или внуки?
Муду рассказал об этом жене, та настаивала, что эти деньги не нужно оформлять во вклад, но тем более нельзя тратить абы как. Надо открыть дело. В итоге остановились на ресторане, ведь Муду, кроме грубой физической работы, ни на что не годился. В посёлке в самом начале Восточной улицы сдавалось небольшое помещение за сорок юаней в месяц, это их устраивало.
С тех пор как они открыли ресторанчик, на большой иве перед входом днём и ночью трепетал в зелени призывный флажок. Посёлок не процветал, и у его жителей не было принято днём есть вне дома, но поскольку он находился на перекрёстке дорог, то сюда со всех сторон заезжали деловые люди, рабочие, командированные, как раз они и питались в ресторанах. Для Хэй с мужем клиент был как бог, ему с улыбкой составляли компанию, когда он отдыхал на каменной лавке под ивой, заваривали чай, готовили лапшу. Хэй раскатывала для лапши тесто толщиной в лист бумаги, тряся при этом над столом своими полными отвисшими грудями, затем, дожидаясь, пока Муду вскипятит воду, высовывалась в окно и болтала с посетителями. Клиентов становилось всё больше, заметив любопытство хозяйки, они охотно рассказывали удивительные байки о крысах-оборотнях, о людях, женившихся на духах, что вызывало живейший отклик у Хэй, охавшей то от ужаса, то от радости. Клиенты ресторана любили поговорить с хозяйкой, слава её распространялась повсюду, заведение процветало. По вечерам поселковые любили выпить водки, и в ресторане становилось весьма шумно. Водка заставляла горцев развязать языки; они начинали нести пошлости, усаживали с собой Муду, но поскольку тот не пил, то звали Хэй составить компанию. Когда трое-пятеро мужиков, схватив её за руки, уговаривали выпить, то и Муду просил её не отказываться и хихикал. Подвыпившие гости матерком поздравляли Муду с выпавшим на его долю мужским счастьем, ведь у него такая пригожая и способная жена. Муду тоже не отставал в похвальбе и хвастал своей мужской силой. Сменялись дни, и вскоре все в близких и дальних окрестностях узнали об этом ресторане, и когда заговаривали о нём, в первую очередь вспоминали его хозяйку. Не обошлось и без обсуждения Хэй в среде местных шалопаев.
Однажды, когда время обеда уже прошло и Муду отправился домой присмотреть за отцом, а Хэй, помыв разделочную доску, села передохнуть, в дверь заглянул её бывший муженёк. Увидев, что Хэй подняла голову, он напустил на себя серьёзный вид и с подчёркнутым равнодушием стал подстригать щипчиками ногти на руке.
— Ты чего пришёл? Если поесть, то мы сейчас закрыты!
Бывший муж ей ответил:
— Чего ты ко мне как к чужому, всё-таки я тоже твой мужчина! А у тебя дела идут неплохо!
— На еду хватает! — отрезала она и снова взялась за чистку доски. Она думала, что он ушёл, но, подняв голову, обнаружила, что он по-прежнему стоит на пороге, переступая с ноги на ногу и сосредоточенно смотрит на какую-то вещицу у себя в руке.
— Что это у тебя? — спросила Хэй, не ожидавшая, что он ещё здесь.
— Ты про что? — переспросил бывший муж и вошёл внутрь. Разжав ладонь, он показал электронные часы синего цвета, на их экране постоянно мелькали две чёрные точки.
— Хочешь, отдам тебе?
Хэй презрительно сплюнула, выволокла его из ресторана и плотно закрыла дверь.
Однако сам счетовод иногда заходил к ним, чтобы заказать угощение для своих гостей. Если он приходил, то Хэй делала вид, что с ним незнакома, и с нарочитым спокойствием рассчитывала его, копейка в копейку. Муду услужливо приглашал сесть, выпить чаю, а когда счетовод заканчивал трапезу, то Муду угощал его своими папиросами. Когда счетовод расспрашивал, как идут дела, муж Хэй подчёркивал, что по доходам им не сравниться с фабрикой счетовода. Угодливость Муду раздражала Хэй, она ему на это и прилюдно намекала, и много раз говорила без свидетелей. Но Муду упорствовал:
— Всё-таки счетовод большой человек в наших местах!
И тут первый раз в жизни Хэй плюнула человеку в лицо.
К ним потекли деньги, прибыль была приличная, вот только здоровье сгорбленного старичка становилось всё хуже. Он пролежал на кане полмесяца и уже не мог пить бульон, наконец его жизненные силы иссякли, и он отправился на небеса. Супруги закрыли ресторан на десять дней, оплакали старика и предали его земле. Горбун всю жизнь провёл в бедности, отличался твёрдым характером и умер с чистой совестью. Его уход, с одной стороны, снял с них часть забот, но с другой — теперь Хэй и Муду приходилось каждую ночь одному сторожить заведение, а другому дом. Муду давно уже охладел к делам постельным и по один-два месяца не прикасался к жене.
Лайшунь по-прежнему работал в школе: грел воду, готовил еду, давал звонки, выполнял всякие поручения. Всякий раз, когда он видел, как бывший муженёк Хэй на переменках обнимается с дочкой старосты, как они шушукаются, то возмущался. Иногда они ругались, опрокидывали столы и стулья, выбрасывали из окон подушки, чайники, бельё. В такие минуты Лайшунь вспоминал о своих отношениях с Хэй. Но его необузданные чувства могли найти выход только на стороне. Когда умер отец Муду, он в глубине души испытал облегчение, но всё же купил жертвенной бумаги, сжёг её у гроба и поплакал. Муду, увидев искреннее горе односельчанина, был очень тронут и попытался его успокоить. Хэй же сказала:
— Пусть поплачет, это бывает нелишним!
Но смысл её слов понимали только она и Лайшунь.
После этого случая неприязнь Муду к Лайшуню исчезла, и тот стал в свободное время приходить в ресторанчик. Там его ждали тёплый приём, угощение и питьё. Лайшунь отличался сообразительностью, глаза его всё замечали, руки-ноги работали как надо, и он стал помогать им убирать и мыть посуду, привлекать клиентов, рассказывать им о блюдах, в этих делах он действительно был намного толковее Муду.
|
|
|
