Счастливая жизнь болтливого Чжан Даминя 4 страница

Чжан Даминь опять помолчал немного, расчесался, прополоскал рот, переоделся в ботинки на толстой подошве и пошёл.

Он перепугался: лицо Ли Юньфан побледнело, щёки ввалились, опухшие глаза были похожи на два подгнивших персика, она смотрела в какую-то точку под столом. Он сел напротив, какое-то время не знал, что сказать. Её маленькие клычки, раньше выглядевшие особенно привлекательно, теперь злобно торчали, как у вепря.

— Юньфан, ты знаешь, что на тебе?

Никакой реакции.

— На тебе атласное покрывало из Ханчжоу, ясно? Это свадебное покрывало, которое твоя мать для тебя сшила, а ты его на спину накинула, да ещё и шиворот-навыворот. Ты сейчас похожа на фокусника, но не того, что на сцене, а на того, что даёт представление на улице. Ты сама себя считаешь высшим сортом, так?

Опять никакой реакции.

— Почему ты ничего не говоришь? Когда Цзян Сюэцинь не говорила, так у неё на то были причины, а ты какой революционный секрет скрываешь? Если не будешь есть, если будешь продолжать в том же духе, тогда ты — контрреволюционерка! У Дун Цуньжуя и Хуан Цзигуана не было выхода, они действовали под давлением обстоятельств, если бы не умерли, то это уж ни в какие ворота. А ты? Завернувшись в покрывало, сделаешь последний вздох, ты думаешь, потом тебя назовут героиней? Никогда. Самое большее — из Америки придёт телеграмма с выражением соболезнования, и всё. Да как ты не понимаешь!

Ли Юньфан повернула к нему лицо. Чжан Даминь вытер капельки пота со лба, обернувшись, спросил: есть сигареты? Младший брат Ли Юньфан вприпрыжку подбежал, зажёг сигарету и тихонько сказал: ты продолжай говорить, отец говорит, чтоб ты продолжал. И снова выбежал из комнаты. Чжан Даминь про себя выругался: что говорить-то? Разве это та самая красивая, бойкая пацанка Ли Юньфан? Его сердце было разбито.

— Юньфан, давай я за тебя посчитаю. Если ты не будешь есть, то каждый день сможешь экономить по три юаня, сейчас ты уже сэкономила девять юаней. Если ещё сэкономишь девять юаней, то можно будет отправляться в крематорий, понимаешь? Это никому не принесёт выгоды. Если ты доголодаешься до того, что отправишься к праотцам, то сэкономишь всего лишь восемнадцать юаней. Знаешь, сколько стоит урна с прахом? Простой глиняный горшок с прахом моего отца стоит целых тридцать юаней! Ты такая красивая, как тебя положишь в урну дешевле восьмидесяти юаней? То есть надо почти месяц не есть. Ты месяц не протянешь, вот такие расчёты, ты ещё не заработала даже на урну с прахом! Юньфан, бабушке Сяо Шаня из Западного флигеля уже девяносто восемь, а тебе только двадцать три, девяносто восемь будет только через семьдесят пять лет. Тебе ещё семьдесят пять лет есть рис, тебе не стыдно сейчас голодать? Мне самому за тебя стыдно! Если бы я мог есть за тебя, я бы ел, да только какая в этом польза? Надевай туфли, спускайся, Юньфан, пойдём есть. Самое лучшее на свете — это еда. Поешь!

Губы Ли Юньфан дрогнули, раздавшийся снаружи шум был похож на приближающуюся овацию, Чжан Даминь поднял руку, не зная, что делать дальше, все замерли, да так, что можно было услышать урчание в животе у Ли Юньфан.

— Юньфан, если хочешь что-то сказать, говори прямо. Не прикидывайся. Я сразу понял, почему ты не ешь, не пьёшь. Ты ведь боишься идти в туалет? Чего ты там бормочешь? Ты уже штаны обмочила? Если не обмочила, то что ты там прикрываешь покрывалом? Молчать бесполезно, то, что ты не говоришь, как раз и показывает, что тебе стыдно, что штаны у тебя давно уже мокрые. Ты не думай, что если накрылась покрывалом, то мы ничего не видим. Отбрось покрывало, что прикидываешься? Если тебе ещё не надоело, то нам уже осточертело. Смени тактику, что ли? Надень на голову тазик для умывания, ладно? Ну если не тазик, то банку из-под соевого соуса, хорошо? Нас уже достало это дурацкое покрывало.

Ли Юньфан закусила добела губу. Чжан Даминь приподнялся, сдёрнул с бельевой верёвки полотенце, а потом с подушки накидку. Накидку положил себе на голову, а полотенце отдал Ли Юньфан, воровато глядя на неё, с грустью сказал:

— Ничего не могу с тобой сделать, на, надень, пойдём воровать мины, ты знаешь, где есть мины?

Ли Юньфан открыла рот и с громким криком выплеснула всю свою боль и гнев. Она бросилась к Чжан Даминю, обрызгав его лицо слюной, она рыдала, кусалась и щипала его, он стал для неё объектом любви и ненависти. Когда родные Ли Юньфан ворвались в комнату, то не увидели молодых людей, их взорам предстало сверкающее атласное покрывало, которое, как флаг, раскачивалось на постели туда-сюда. Под флагом раздавались плач и бормотание, это был нестройный, но завораживающий дуэт мужского и женского голосов.

— Даминь, какой ты плохой!

— Юньфан, я не плохой, я просто не могу стать хорошим!

— Даминь, какой ты… как хорошо!

— Юньфан, прости за прямоту, но твои ноги, твои ноги, твои ноги, ноги, ноги… какие же, какие же, какие же они длинные!

Глядя на это, мать Юньфан разрыдалась, а вслед за ней и старшая сестра. Мысли больной прояснились, она разобралась в том, кого любит, а кого ненавидит, больше не о чем беспокоиться. Отец Юньфан поспешно ушёл в кухню, потихоньку утирая слёзы, в одиночестве он бормотал: какая прекрасная пара! Да, болтлив и невысок, но эти сукины дети так подходят друг другу!

Ли Юньфан выздоровела сама собой и вышла замуж за Чжан Даминя. С этого времени они зажили счастливой жизнью.

Дом, в котором жила семья Чжан Даминя, имел сложную конструкцию и был похож на валяющийся на земле гамбургер. Если поднять, то можно есть, да только его слои и начинка перемешались. В первом слое располагались стена дворика, дверь во двор и собственно двор. Стена была невысокая, вся обвита вьюнком, создающим псевдопасторальный пейзаж. Однако обмануло бы это лишь дальнозоркого. Дверь во двор была расшатанной, сделанной из двух половинок старого окна. На двери была прибита дугообразная доска с номером, который говорил всем гостям, что это не простая деревянная доска, а спинка стула из большого зала. Если толкнуть дверь, то за ней виден был большой кан полметра глубиной, имевший площадь четыре квадратных метра. Слева располагался войлочный навес, под которым был сложен уголь в брикетах цилиндрической формы, а справа — велосипед. На стене висели ещё два велосипеда, а рядом с ними — несколько связок чеснока с фиолетовой кожурой. Под этими связками стояло ведро из-под краски, полное мусора. Члены семьи Чжан Даминя называли этот заваленный кан «двором». Во втором слое располагалась кухня неправильной формы — в одном месте широкая, в другом узкая, формой напоминала окорочок. Это то место гамбургера, из которого обычно сочилось масло. Спереди и сзади были окна, а слева и справа — стены. Потолок и пол были чёрными и липкими, никак их было не отскрести. Лампочка висела на проводе, покрытая слоем пыли, похожая на вялый баклажан, который и вырасти уже не может, и не гниёт. Порог кухни был неплохой, по колено, из толстого слоя цемента, странный и похожий на дамбу. Пройдя кухню, оказываешься на третьем слое — гостиная, она же спальня, десять с половиной квадратных метров. В ней стояли двуспальная кровать и односпальная кровать, стол с тремя ящиками и складной стол, подставка под умывальный тазик и несколько складных стульев. Заднее окошко небольшое, обращённое к северу, вечно тусклое, будто окно в погребе. И последний слой — это внутренняя комната, шесть квадратных метров, в которой стояли односпальная кровать и двухэтажная кровать. В первый миг казалось, что входишь в плацкартное купе поезда. На стене не было окна, оно было на потолке, свет падал прямо сверху, так что эта комната ещё больше походила на погреб. И вот этот многослойный гамбургер упал на землю и валялся в городской пыли, уродливый и хрустящий на зубах, как можно было его съесть?

Чжан Даминь пережёвывал его уже сто раз и никак не мог проглотить. За месяц до свадьбы старший сын котельщика созвал семейный совет. Все в тесноте собрались в гостиной, похожие на дольки большой головки чеснока в связке. Ли Юньфан сидела у входа, одинокая, подобно пёрышку лука рядом с головкой чеснока. Всего детей в семье Чжан Даминя было пятеро. У младших братьев в именах были нечётные числа — Саньминь и Уминь, [11] а у младших сестёр чётные — Эрминь и Сыминь. [12] Младшие Мини не любили говорить, всегда говорил старший Минь. Их мать тоже была молчалива, она была больна. Она заболела сразу после смерти котельщика. Болела у неё не голова, страдала она от изжоги. Её желудок лечили много лет, а изжога всё не проходила. Мать любила пить холодную воду, а как появился холодильник, начала есть куски льда. Настроение котельщика, глядящего с фотографии в рамке, было невесёлое, с похоронным видом он смотрел на жену и детей, губы его скривились, будто он только что грязно выругался. Настроение Ли Юньфан тоже было невесёлое, будущая свекровь с хрустом грызла кусок льда, отчего по спине девушки пробегал холодок. К счастью, будущий муж заражал весельем, был болтлив, и его болтовня проникала ей в душу и сердце, отчего любое трудное дело уже не казалось таким уж трудным.

— Через месяц я женюсь. Сначала предполагалось, что свадьба состоится через три месяца, однако я не могу ждать так долго. Вода закипает не моментально, а если вдруг закипит моментально, то надо её налить в термос. Налив в термос, закрой хорошенько, и всё. А теперь можешь хоть чай заваривать, хоть ноги мыть, как угодно. Понятно? Я женюсь в первый раз. Я ночами не сплю, всё думаю, что я упустил. И от мыслей сон совсем уходит. Человека — не упустил, вон она, у двери сидит. А не хватает мне места, чтоб жить после свадьбы. Спать одному и спать с женой — это совершенно разные вещи. Один можешь спать где угодно, даже на сундуке. Да и на дороге тоже можно спать. А с женой? Нельзя! Мама, братья, сёстры, мы с Юньфан будем жить в нашем доме, ничего не поделаешь, придётся вас потеснить. Я ночами не спал, думал, как сказать эту фразу, вот, сказал. Вы поняли? Мы вдвоём будем спать во внутренней комнате, а вы впятером во внешней. Вы согласны на это? У нас с Юньфан нет возражений, если и у вас нет возражений, то на том и порешим. После обеда я начну готовить комнату. Сыминь, что ты хочешь сказать, ты против моей женитьбы?

Губы Сыминь дрогнули, но она ничего не сказала. Она училась в школе для медсестёр, только начинала говорить, сразу краснела, и в семье было так же. Чжан Даминь рас смеялся, посмотрел по сторонам, бесстыжий, хотя в душе он был полон стыда. Пот струйками стекал за ушами.

— Женишься, так женись, будет у нас на одного женатого больше! Чего так много болтать? — холодно сказала Эрминь, помолчала и вышла. Она была уборщицей в отделе, занимавшемся утилизацией толстой кишки животных в цехе переработки требухи на мясоперерабатывающем заводе. У неё всегда было непонятное выражение лица, характер был тоже не подарок. Только она вышла, атмосфера тут же изменилась. Саньминь глубоко вздохнул, несколько раз кашлянул, улыбнулся, глядя по сторонам, поёрзал на стуле и снова затих. Мать откусила кусочек льда, затем сказала Саньминю: Саньминь, ты выпустил газ? Твой старший брат ждёт, что ты скажешь.

Саньминь работал почтальоном, разносил письма и газеты в районе Пинъаньли. Иногда и дома, от скуки, он своим громким голосом выкрикивал: «Газеты! »

— Саньминь, ты тоже против моей женитьбы?

— Я не против, почему я должен быть против?

— Я вижу, что у тебя есть что сказать.

— Не скажу. Это моё дело.

— Говори! Если ты не выскажешься, мне будет некомфортно жениться.

— Если бы я не расстался с моей первой девушкой, то опередил бы тебя. Да и со второй если бы не расстался, то тоже успел бы прежде тебя. А сейчас… не буду ничего говорить.

— Если бы ты был готов жениться, то я тебе уступил бы.

— Брат, да чего уж тут.

— Со сколькими ты уже встречался?

— С шестью.

— Выбирай потихоньку, не торопись.

— Брат, я пока буду выбирать, а ты женись.

Мать сказала: Саньминь, ты что, редьку выбираешь и тыкву? — А потом добавила: — Саньминь, достань мне кусок льда, да потвёрже, иначе будет недостаточно холодный.

Саньминь выбрал для матери кусок льда и с подобием улыбки на лице нырнул во внутреннюю комнату. Ли Юньфан сидела молча, думая о том, какие же они все искренние и как с ними трудно.

— Уминь, ты против моей женитьбы?

Уминь не произнёс ни слова, он читал старенький учебник по математике. Уминь в этой семье был интеллигентом. Он носил очки и кроссовки, регулярно натирался кремом для защиты кожи, Уминь был как будто из другого рода. В прошлом году он окончил среднюю школу, но не поступил в университет, после чего стал намного более скрытным. В этом году он с энтузиазмом готовился опять поступать. Судя по его презрительному взгляду, женитьба — это было вообще что-то из мира насекомых.

— Я тебя спрашиваю, ты против моей женитьбы?

— В твоих словах нет никакого смысла. Я ничего не хотел говорить, а ты меня вынуждаешь. На самом деле, твоё настоящее желание — заткнуть всем рты, не дать высказаться. Кто имеет право протестовать против твоей женитьбы? Я думаю, что кроме соперника — никто. Ты не меня должен спрашивать. Брат, не грусти. Тебе нужно занять одну комнату. Мы всё понимаем, так что не надо столько болтать. Мне хотелось бы знать, где я буду спать.

— Вот именно, где нам спать? Даже помыться и то будет неудобно, — проворчала Сыминь, лицо её покраснело как помидор.

Чжан Даминь вздохнул. Он понимал, что слова его брата справедливы, и он действительно много болтает ерунды, пора переходить к существу вопроса.

— Я уже давно всё придумал. Что я, зря не спал ночами? Основной принцип — сделать как можно больше с минимальными затратами. У нас прибавилась Ли Юньфан и не прибавилась новая мебель. Кроме подобающей расстановки вещей, мы должны подумать и о том, чтоб людям было куда ступить. Никак не избежать того, что задницами будем задевать головы, но мы ведь одна семья, так что ничего страшного. Я стремлюсь к справедливости. Кроме Юньфан, мы все дети одной матери, я…

Мать сказала: говори скорее, если договорили, то закончим, у меня изжога!

— Одностворчатый шкаф из внутренней комнаты двигать не будем. Двуспальную кровать из внешней комнаты и стол с тремя ящиками переставим во внутреннюю комнату. Зеркало повесим над столом, получится туалетный столик, Ли Юньфан не протестует против этого. Двухэтажная кровать из внутренней комнаты переедет в северо-восточный угол внешней комнаты, Саньминь будет спать внизу, а Уминь — наверху. Верхний этаж кровати находится близко к окошку и к лампе, книжки читать удобно. Уминь, я ведь искренне для тебя стараюсь, ты должен понимать. Раму односпальной кровати из внутренней комнаты поставим на односпальную кровать из внешней комнаты, получится ещё одна двухэтажная кровать, которую мы поставим в юго-западный угол рядом со входом. Так и входить будет удобно, а если не сможем помыться в комнате, то можно будет пройти на кухню. Сыминь, если ты переживаешь за сестру, то будешь спать наверху. Эрминь — полная, и к тому же ей вставать рано, чтоб успеть на утреннюю смену…

— Я согласна спать наверху, однако, брат, кровати все распределили, а где же будет спать наша мама?

— На ящиках! Под двуспальной кроватью есть два ящика, под односпальной — один, и под кроватью из внутренней комнаты — ещё один. Если их сложить, то получится четыре деревянных ящика, из которых выйдет целая кровать, шириной девяносто сантиметров, длиной два метра, высотой пятьдесят сантиметров. Она как раз поместится в северо-западный угол внешней комнаты. Я давно всё подсчитал. Я бы и сам хотел спать на этих ящиках, и если бы не женитьба, если бы я не был с Ли Юньфан, то я правда хотел бы там спать… Эрминь, прекрати ворчать на кухне, входи и скажи.

— Ящики неровные, ты хочешь уморить маму?

— Мы их выровняем битым кирпичом и деревом.

— Ну вот уже и кирпичи в ход пошли, ты точно хочешь маму погубить!

— Что ты ворчишь? Я ещё даже не сказал, что на ящики положим какие-нибудь вещи. Ворчишь без толку! Ты думаешь, мне самому приятно? Мам, не ешь ты так много льда, послушай. Я тебя прошу спать не на ящиках, а на мягком диване. Мы купим пружинный матрац и положим его на ящики, разве ж это можно будет назвать ящиком? Эрминь, скажи, если я для мамы обустрою диван, тебе в душе так же будет неспокойно? Если так, то это твои проблемы, не имеющие никакого отношения к ящикам.

Эрминь не ответила.

Уминь откинул покрывало на кровати и посмотрел на ящик, затем встал, не говоря ни слова. Сыминь тоже подошёл посмотреть, потом положил руку матери на ногу, как бы говоря — ничего не поделаешь, нет другого выхода.

Мать сказала: только впустую деньги тратить, подстелите соломенный матрац и довольно.

Чжан Даминь рассмеялся, пристыжённо начал тереть руки, будто они все в мыле.

— Мам, значит, диван… Теперь надо расставить столы. Складной стол в диаметре девяносто сантиметров. Между кроватью Саньминя и маминым диваном шестьдесят сантиметров, кровать Эрминь всего в тридцать сантиметров от входа, куда же его поставить? Я вам скажу: мы его поместим в том месте, где соединяются эти три кровати, он будет стоять ближе к кровати Эрминь. Не смотрите, я уже сто восемь раз всё перемерял. Вечером будем вешать занавеску, мужчины — снаружи, женщины внутри. Днём занавеску отодвинем, поставим складной стол, можно и есть, и уроки делать, кому что надо. А в хорошем настроении можно и в карты сыграть. Вечером снова стол складываем, стулья складываем, всё ставим за дверь. Таким образом, ночью не будем спотыкаться. И не наступим в ночной горшок, заблудившись.

— Складные стулья за дверь… А куда девать холодильник, который сейчас стоит за дверью?

Искренний взгляд Уминя был полон убеждённости и недоумения.

— Уминь, ты затронул больной вопрос. Посмотри сюда. После того как поставим вашу с Саньминем двухэтажную кровать, холодильник будет стоять здесь. Там — дверная рама внутренней комнаты, расстояние до центра — пятьдесят пять сантиметров. А знаешь, какая ширина у холодильника? Пятьдесят пять сантиметров! Чёрт побери! Если я не поставлю его здесь, то буду виноват перед ним. Однако холодильник — это не комод, он издаёт звуки, гудит через какие-то промежутки времени, гудит по нарастающей. Слышите? Снова загудел, да ещё и дрожит! Очень хорошо ощущается. Придётся вам с Саньминем потерпеть. В особенности Саньминю, который любит свешивать голову с кровати. Теперь ему придётся свешивать ноги.

Во внутренней комнате не раздавалось ни звука. Только все расслабились, как раздался грохот. Саньминь высунул голову из внутренней комнаты, лицо его побелело, голос стал грубым, как будто его обидели. Он заговорил громко, но не про холодильник, а про другой домашний электроприбор.

— А телевизор куда поставим?

Чжан Даминь оцепенел.

— Ты собираешься стол с тремя ящиками переставить во внутреннюю комнату и сделать из него туалетный столик. К этому у меня нет претензий. Ты ставишь холодильник практически мне на голову, но и к этому у меня нет претензий! Однако куда ты поставишь телевизор, который стоял на этом столе? Куда ты его поставишь?

Чжан Даминь и вправду оцепенел. Он начисто упустил из виду восемнадцатидюймовый телевизор марки «Куньлунь». Он выругался про себя даже громче, чем Саньминь — куда же поставить, куда поставить, куда, куда, куда, куда… Эти слова беспрестанно эхом звучали у него в голове.

— Саньминь, что ты так волнуешься? Это же всего лишь телевизор.

— …Куда поставишь телевизор?

— Я его целый день буду в руках держать, не сердись ты так!

Чжан Даминь привинтил с четырёх углов разделочной доски болты, к ним прикрутил четыре проволоки, а потом между болтами и проволокой водрузил телевизор. А потом… потом Чжан Даминь подвесил эту дурацкую чёрную вещь к балке внешней комнаты.

Свадьба была достаточно простой, однако этот подвешенный в воздухе телевизор стал предметом веселья, удивления и одобрения. Чжан Даминь, оставив невесту, встал под разделочной доской и полчаса рассказывал, что к чему. Он то доставал антенну, то вынимал источник тока, создавалось впечатление, что он выбирает себе провод, чтоб повеситься.

Веселье завершилось, все разошлись, молодожёны вошли в комнату для новобрачных. Наконец-то поженились. Наконец-то отгородились ото всех. Совершенно голыми они забрались на кровать, принадлежащую им одним. Чжан Даминь стоял на коленях в ногах кровати, то казалось, что он бежит стометровку, то казалось, что он только что завершил марафон, разные чувства переплетались в его душе, ему казалось, что всё происходит, как во сне. Ли Юньфан спросила, опираясь на изголовье кровати:

— Даминь, ты любишь меня?

— Если бы я тебя не любил, разве так старался бы?

Молодые люди зажили по-настоящему счастливой жизнью.

В июле следующего года три раза прошёл сильный дождь. Во время второго ливня канализация дворика засорилась из-за утонувшей кошки. Вымокший Саньминь, с нежностью прикрывая дождевиком свою одиннадцатую подружку, подошёл ко входу в дом. Ой! Раздался женский визг. Чжан Даминь в это время вычерпывал воду в одних трусах, похожих на рваную тряпку, которые еле держались на ягодицах. Услышав этот визг, Чжан Даминь поспешно прыгнул в воду. Дворик был похож на бассейн. Посередине была проложена доска, по обеим сторонам которой теперь плавали тазик для умывания и голова Чжан Даминя. Голова была вся мокрая, на лице не было никакого выражения, как будто голова сама по себе плавала там без тела. Из-за этого визга одиннадцатая подружка Саньминя произвела на Чжан Даминя крайне неприятное впечатление. Братец выбирал-выбирал, перебрал всю редьку на поле в полгектара и выбрал эту! Эх, никакого вкуса.

Саньминь, держа девушку за руку, ступил на доску, как будто спускался с корабля по сходням или даже на оборот — с пристани на корабль. В комнате было темно. Слышался шум дождя, вода медленно прибывала. Корабль мог вот-вот потонуть, качаясь на волнах в бурю. Ой! Чжан Даминь опять услышал визг. Девушка, едва вступив на корабль, тут же опрокинула ночной горшок, полный дождевой воды.

Саньминь вышел под дождь. Помогая вычерпывать воду, он сообщил тяжёлую новость. Он сказал: «Брат, я в мебельном магазине заказал двуспальную кровать и деньги уже отдал». Раздались раскаты грома. Чжан Даминь втянул голову в плечи, задрожал, как будто двуспальная кровать с грохотом упала с неба.

— Брат, помоги мне придумать, куда её поставить?

— Не будешь дальше выбирать? Устал?

— Как ни выбирай, только она одна.

— Ничего, что она такая нервная?

— Я привык, нормально.

— На вид достаточно легкомысленная.

— Она такой кажется, на самом деле совсем не легкомысленная, а очень понимающая. Всегда плачет во время фильмов. Если я буду к ней плохо относиться, то она и под колёса прыгнуть может, такая импульсивная. Это судьба. В любом случае, кровать уже куплена. Ведьма она или жаба, я её не променяю ни на кого.

— Зачем спешить с покупкой кровати, разве мебельный магазин закрывается?

— Моя вода тоже вскипела, я тоже хочу её налить в термос. Брат, выбери место, завтра я закажу велорикшу, чтоб её привезти. Обо всём остальном тебе не придётся заботиться.

— Не нанимай велорикшу, это дорого. Я сам принесу кровать, а ты придумай место, куда её поставить, хорошо?

— Нет. Ты не думай о перевозке, думай о том, куда поставить, в нашей семье только ты умеешь это делать. Куда скажешь, туда и поставлю. Если не придумаешь, куда поставить, не поможешь мне, то я не женюсь!

— Глупости, если я поставлю её в туалет, ты согласишься?

— Нет.

— Если ты не согласишься, я соглашусь. Завтра же перееду в туалет жить. Не дадите жить в туалете, буду жить в мышиной норе, там не разрешите, поселюсь в гнезде сороки, а если в гнезде не позволите жить, поселюсь, мать твою, в канализации вместе с дохлой кошкой! Я…

— Брат, не сердись на меня, зачем ты это говоришь на всю улицу?

— А мне так нравится!

Чжан Даминь подскочил ко входу и заорал, стоя под дождём. Яростно кричал он всякую чушь, трусы потихоньку соскользнули вниз, оголив две грязные ягодицы.

— Буду завтра спать в туалете! В полицейском участке! Мне так нравится!

В комнате раздался стук. Ой! Девушка Саньминя словно ослепла, и память у неё отшибло: она снова в том же самом месте наткнулась на несчастный ночной горшок.

Ой!

Пусть буря будет ещё более ожесточённой!

Кто-то собрался жить в туалете!

Потом Чжан Даминю пришлось объяснять соседям, что это были слова, сказанные в гневе. Что он понимает, для чего предназначен туалет, одним словом, что он не для того, чтобы в нём спать. Если бы это был свой собственный туалет, то ничего страшного. Но двуспальная кровать перегородила бы общий выход, это неправильно и аморально. Как же он может там жить?

Мать поддержала разговор, сказав, что это истинная правда, ведь он боится червей.

Вопрос туалета был решён. А вопрос с двуспальной кроватью не сдвинулся с места, никто не мог ничего придумать. Когда в третий раз дождь полил как из ведра, Чжан Даминь проснулся в ночи. Открыл глаза, обдумал один способ, зевнул, обдумал другой способ. Никак не мог уснуть. Наощупь он пробрался на кухню, чтоб попить, чайник, однако, не нашёл, зато руки его наткнулись на волосы. Сверкнула молния, и под волосами обнаружилось лицо Саньминя, замершее, позеленевшее и даже немного посиневшее, похожее на огромную сорванную, но не созревшую тыкву. С Чжан Даминем чуть сердечный приступ не случился, и голос вдруг пропал. Он понял, что если брат будет так тосковать и дальше, то просто погибнет. Двуспальная кровать убьёт его несчастного младшего брата.

— Ты чего это делаешь? Не спится?

— Боюсь засыпать… Глаза закрою и вижу только ноги…

— Какие ноги? Женские?

— Нет… лошадиные… табун лошадей скачет ко мне, цок-цок, цок-цок… и все — лошадиные ноги. Только глаза закрою, не вижу ничего другого, только лошадиные ноги кофейного цвета!

— Саньминь, ты болен.

— А когда они приближаются, то это уже не лошадиные ноги…

— А какие?

— Ножки кровати, столько, что и не сосчитать…

— Саньминь, ты точно болен.

— Брат, я не болен.

Чжан Даминь зажёг сигарету Саньминю, затем себе. Он курил и вздыхал, слушая шум ветра и дождя. Он чувствовал, что его жизнь, его счастливая жизнь будет разрушена мчащимся табуном кроватей с копытами на ножках.

— Я не болен, но мне так плохо.

— Почему тебе плохо?

— Не могу сказать.

— Ты должен сказать. Если в себе держать, то опухоль вырастет.

— Вот здесь… между бровями и чуть выше, как будто трещина… Так плохо… Вчера во второй половине дня я ходил к начальнику поговорить, хотел, чтобы мне выделили комнату. Я… Я хотел обсудить вопрос о том, чтобы мне выделили комнату. Я ходил к начальству… ходил к начальству…

Саньминь заплакал, всхлипнув несколько раз.

— Говори скорее, не тяни!

— Начальник ко мне хорошо относится, спросил, стою ли я в очереди на жильё. Я говорю, стою. Он сказал: ты хороший товарищ, хороший молодой человек, стой спокойно в очереди, если никто не вклинится, то в первой половине двадцать первого века ты обязательно получишь свою собственную комнату.

— Ты сам напросился, подставив рот для испражнений!

— …Я ему говорю: а можно я вне очереди? Начальник в ответ: ты хороший товарищ, хороший молодой человек, вне очереди нельзя. Я говорю: а почему Сяо Ван пролез без очереди? Ведь он пришёл позже меня и работает хуже. Начальник сказал на это… Он сказал: а ты знаешь, кто отец Сяо Вана? Брат, мне так плохо…

Саньминь снова заплакал.

— Мне тоже плохо. Но сейчас уже поздно просить маму подыскать тебе отца с положением. Ты бы в тот момент встал на колени и попросил начальника стать тебе крёстным отцом, так ведь вряд ли у него нет сына, так что и это уже поздновато…

Саньминь молча вытер нос. Чжан Даминь подошёл ко входу в кухню, посмотрел наружу через порог, похожий на дамбу. Воды скопилось не много, до опасной отметки ещё далеко. Он бросил окурок в лужу, огонёк треснул и исчез.

— Саньминь, я придумал.

— Что ты придумал?

— Мысль ещё не созрела. Я всё обдумывал, говорить ли тебе. Думал, думал и решил тебе сказать. Так будет лучше для твоего душевного состояния. Ты постоянно думаешь о ножках кроватей, скамеек, загнал себя в тупик, из которого не выбраться. Тебе надо попробовать втиснуться в другое место. Канализация забита мёртвой кошкой. Так то кошка, а если ты втиснешься, то, возможно, и пролезешь. Не по-настоящему, это я так, к примеру, чтоб прояснить позицию. Мы не можем опираться на кого-либо, не получится. Мы опираемся на то, что везде пролезем. Вроде и нет выхода, а мы всё-таки его найдём. Вроде и нет места для двуспальной кровати, но, чуть поднатужившись, придумаем, куда её втиснуть. Саньминь, мой способ на самом деле очень прост. Мне просто неловко его вслух произнести. У нас ведь есть двухэтажная кровать, составленная из двух односпальных?

— Ты имеешь в виду…

— Также сложить две двуспальные кровати.

— Сложить?

Саньминь тихонько рассмеялся, заговорил сам с собой, очень возбудился, долго потирая руки от радости. Однако вскоре он угомонился. Видно, понял, что сложить кровати — это крайне сурово, совершенно не стоит так радоваться. Он покачал головой, вздохнул, крепко обхватив плечи, как будто только что примчавшиеся ножки кровати лягнули его в живот. Чжан Даминь тоже замолчал. Он почувствовал неприятный запах. Да, сложить кровати и впрямь плохая идея. Поначалу показалось нормальным, но, поразмыслив глубже, понял: нет, не пойдёт. Сложенные двуспальные кровати не только будут еле держаться, после выключения света они будут без конца издавать звуки, пошлые, вульгарные и даже непристойные! Чжан Даминь задумался: как такой неприличный способ мог вообще ему прийти в голову? Ему хотелось отхлестать себя по щекам за слишком длинный язык.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: