 |
Счастливая жизнь болтливого Чжан Даминя 8 страница
|
|
|
|
Чжан Саньминь сидел в больничном коридоре, там стоял сильный запах медицинского спирта, от этого запах спиртного, исходивший от него, был слабее, но вот лицо было лицом пьяницы, этого было не скрыть. Ох уж этот непутёвый брат! Чжан Даминь и жалел, и ненавидел его, ему не хотелось вмешиваться в их жизнь. Но вот встретились, и сердце смягчилось, Чжан Даминь не знал, можно ли помочь брату.
— Не разводитесь?
— Нет. Я её убью!
— Убей себя.
— Я не буду разводиться, она моя жена.
— Саньминь, разведись с ней. Она унижает тебя так, как никого другого! Избей её, пусть проваливает!
— Брат… Я не могу без неё…
Он посмотрел на старшего брата глазами с красными сосудами, это был взгляд проигравшегося картёжника, который в любой момент мог протянуть руку и попросить денег. Чжан Даминю не хотелось отвечать. Саньминь искоса посмотрел на дверь палаты Сыминь, хмыкнул, ненавидя весь свет: что хорошего в человеческой жизни, я хочу понять, дни пролетают один за другим! Чжан Даминь выругался про себя: да пошёл ты! А затем тоже начал размышлять о том же: действительно, что хорошего в человеческой жизни? Те, кто заслуживают смерти, не умирают, а те, кто не заслуживают, наоборот, должны умереть!
В чём смысл жизни?
Чжан Эрминь и Ли Мугоу тоже пришли. Ли Мугоу отвёл Чжан Даминя в сторону и на правах побратима спросил: какие нужны лекарства, какие вещи? Скажи мне, я куплю! Чжан Даминю было очень тяжело, он похлопал Мугоу по плечу, ему хотелось плакать: брат, ничего уже не поможет.
Чжан Сыминь была очень спокойна, если только рядом были родственники или коллеги, на её лице всегда была слабая улыбка, похожая на яркий, но искусственный цветок. Жизнь потихоньку уходила из её молодых глаз, широко раскрыв глаза, она не отрываясь смотрела на окружающий мир, впитывая как можно больше. Она держала Чжан Сяошу за руку, тёрла её, это было тяжело видеть, казалось, что родная мать прощается с любимым сыном. В такие моменты Ли Юньфан выводила Чжан Даминя из палаты, она слонялась по коридору молча, боясь, что если скажет хоть слово, то расплачется.
|
|
|
Чжан Сяошу ещё не знал, что это за болезнь, он думал, что тётя полежит там пару дней и вернётся домой, но после нескольких визитов он понял, что дело серьёзное. Он же был умным ребёнком, он напрямую уверенно затронул вопрос жизни и смерти, но в каждом его движении был глубоко запрятанный страх.
— Тётя, ты ведь не умрёшь?
— А как ты думаешь?
— Тётя не умрёт!
— Почему?
— Тётя хороший человек!
— Хорошие люди не умирают?
— Хорошие люди не умирают!
— И то правда! Хорошие люди живут вечно!
Чжан Сяошу на мгновение почувствовал воодушевление, а потом опять испугался.
— Тётя, что же будет, если ты умрёшь?
— Я не умру.
— Если вдруг умрёшь, что же будет?
— Ну, тогда у тёти никогда не будет молодого человека.
— Тётя, давай у тебя сначала появится молодой человек, а потом только умрёшь?
— Хорошо, а кто будет моим молодым человеком?
— Я ещё не придумал.
Чжан Сыминь поцеловала тыльную сторону руки Чжан Сяошу, влажными глазами она смотрела на ноготки мальчика, отмечая для себя не забыть сказать золовке, чтоб она их подстригла.
— Тётя, как тебе мой отец?
— Замечательно.
— Тебе нравятся такие, как он?
— Он слишком много говорит.
— Ну, тогда какие тебе нравятся?
— Тёте нравятся высокие.
Чжан Сяошу кивнул головой.
— Тёте нравятся не болтливые.
Чжан Сяошу погрузился в молчание.
— Тётя, я вырасту высоким-превысоким, хорошо?
— Хорошо!
— Тётя, я буду молчаливым, хорошо?
— Хорошо!
— Тётя, я буду твоим молодым человеком, хорошо?
— Хорошо!
— Я тебе нравлюсь?
|
|
|
— Нравишься! Замечательный ребёнок…
— Тётя, я всегда буду любить тебя!
— Тётя тоже… Тётя не забудет тебя!
Долго сдерживаемые слёзы хлынули из глаз Сыминь, капнув на руку ребёнка. Эти холодные слёзы напугали его, ужас и скорбь наконец вырвались наружу.
— Тётя, не умирай!
— Тётя не умрёт!
— Тётя, не умирай! Тётя!!!
Мальчик разразился рыданиями прямо в палате, это было слишком внезапно. Ли Юньфан подоспела и увела его, рыдания стали ещё громче. Ли Юньфан тихонько приговаривала: какой же ты непонятливый. Она тащила его, но только они зашли в лифт, обняла крепко за голову: пусть тётя видит, что ты сильный, пусть она видит, что ты сильный! Говорила, говорила и сама тоже расплакалась.
Когда пришла беда, вместе с ней пришли и два радостных события. Начальник цеха вызвал к себе Чжан Даминя и сказал, что он тут трудится уже давно, немного болтлив, но работает хорошо, они собираются его повысить до заместителя начальника участка, прошение уже подано. Чжан Даминь никогда не был никаким, даже самым маленьким, начальником, поэтому когда он услышал эту новость, у него закружилась голова, и даже никаких вежливых фраз типа: я не смогу, пусть кто-нибудь другой этим займётся — не произнёс. Выйдя из кабинета, он тотчас же пожалел, казалось, что он корыстен, как будто сто лет мечтал стать начальником, на самом деле он никогда даже и не думал. То, что во времена завязывания красного галстука хотел стать председателем отряда, совершенно очевидно не считается. Если подумать, что предстоит стать начальником, то никаких неприятных ощущений не возникает, совсем не тяжело, даже походка вроде бы стала легче. Обдумывая эту радостную новость, он вдруг задумался о неустойчивости жизни, о непостоянстве жизни и смерти, на этом фоне должность начальника просто ерунда! И даже если должность ещё выше — тоже ерунда, полная ерунда! Да и к тому же всего лишь какой-то убогий начальник участка, да ещё и заместитель, весь день бегать, задрав задницу, заставлять народ краски распылять — вот и вся должность!
Другое радостное событие было иного рода, сначала Чжан Даминь был потрясён, а потом возрадовался так, что всю ночь не мог нормально спать, несколько раз просыпался от собственного смеха. Их жилой район собирались сносить. С момента распространения этой новости план начали тут же реализовывать, по дворам как будто пронёсся осенний ветер, на всех стенах висели иероглифы: сносить. Серые иероглифы — сносить, сносить — напоминали жуткие указы древних императоров — рубить, рубить, рубить!
|
|
|
Из компании, занимавшейся сносом, приходили четыре раза, всё время были очень приветливы и радушны, будто все их заботы о жильцах, и они собираются вместе с жильцами поживиться за счёт государства. Замеряли площадь, сверили прописку, за Чжан Даминем закрепили трёхэтажную квартиру из трёх жилых комнат. Одну комнату — пожилой женщине, одну — молодой женщине, одну — семье из трёх человек, представитель компании сказал, что этот вариант хорош, лучше не бывает, но Чжан Даминь не соглашался. По его представлениям, нужна была квартира с тремя жилыми комнатами и квартира с одной комнатой. Или две двухкомнатные квартиры. Представитель сказал: у вас нет никаких оснований для этого. А он ответил: у меня есть основания. — Ну и какие у вас основания? Он сказал: у меня такие основания: мой сын — гений, он уже экстерном окончил класс, я хочу, чтоб он ещё два класса окончил экстерном. Ему нужно место, чтобы нормально готовиться к урокам, моему сыну нужен… кабинет! Когда речь дошла до слова «кабинет», Чжан Даминь почувствовал, что ему трудно выговорить, а сказав, смутился. Представитель сказал: государство не предоставляет кабинеты для гениальных детей, даже если они сразу после рождения в университет поступят. К тому же ему всего двенадцать лет, наш начальник ростом один метр шестьдесят шесть сантиметров, а мой сын ещё выше! Тут представитель рассмеялся: да будь он хоть два метра ростом, вам всё равно придётся жить с ним в одной комнате. Чжан Даминю было горько: так относиться к гению, страна рано или поздно ещё пожалеет об этом! Представитель компании, занимавшейся сносом, выразил глубочайшее сочувствие: давайте сначала подпишем договор, и пусть они потом жалеют! Чжан Даминь сел, подписал договор, только в душе чувствовал небольшое неудовлетворение. Комнаты — это печёная лепёшка, кабинет — лук, естественно, если в лепёшку завернуть лук, будет очень вкусно, но и просто лепёшка тоже сойдёт, всё лучше, чем ходить голодным.
|
|
|
Эта новость, достигнув больничной палаты, вызвала непредсказуемый эффект. Чжан Сыминь точно знала, что уже не сможет там жить, тем не менее описала свою будущую комнату и давала всем наставления, как её обставить. Никогда не виденная комната стала прекрасным видением, которое захватило её, дало ей ощущение удовлетворения. Перед смертью у неё не было других мыслей, она лишь повторяла слово «шторы». Когда ей купили дорогие шторы и дали потрогать, она тихонько покачала головой. Внезапно вспомнили, что её любимый цвет зелёный, поспешили поменять на зелёные шёлковые, она осторожно потрогала и опять тихонько покачала головой. Ли Юньфан тогда пошла в магазин и купила самую дешёвую ткань светло-зелёного цвета, очень тонкую, почти прозрачную. Чжан Сыминь дотронулась пальцами, взяла и не отпускала, поднесла близко к глазам и осмотрела каждый миллиметр, как будто рассматривала каждый прожитый день. Она не могла вымолвить ни слова, только на лице её появилась бледная улыбка, будто составлявшая единое целое с бледной тканью. Во время просветления перед смертью она вдруг отчётливо сказала несколько слов. Это был итог её жизни и в то же время чёткое завещание Чжан Сяошу.
— После того как тётя уйдёт, ты должен вместо меня подметать комнату!
Чжан Сяошу держал тётю за руку и уже не мог плакать. Поминки прошли торжественно, пришло много народу, и все незнакомые. Чжан Даминь не позволил матери пойти, боялся, что она оскандалится, а в результате опозорился сам. Когда вся семья рыдала в больнице, он не плакал. Но стоя возле тела сестры, окружённого живыми цветами, он почувствовал, что что-то не то. Столько людей пришло, но не было её молодого человека. Он всё время думал, что сестра только говорит, что нет любимого человека, и полагал, что нет друга и ничего страшного. А сейчас он понял, что у сестры и правда не было любимого, и это так несправедливо по отношению к ней, слишком несправедливо по отношению к такой замечательной девушке, несправедливо по отношению к сестре! Чжан Даминь разрыдался как деревенская баба. Глядя на бледный и печальный профиль сестры, он рыдал так, что лишился чувств, напугав Чжан Сяошу.
Уже потом коллеги из девятой больницы судачили о том, что Чжан Сыминь очень красивая, откуда же у неё такой братец, маленький, как глиняный горшок. А некоторые говорили: кто этот человек, наверняка её двоюродный братец из деревни, плакал, как идиот? Чжан Даминь действительно опозорился, прелестная и несчастливая передовик труда тихо ушла под мощный и грубый плач старшего брата. Брат виноват перед ней.
|
|
|
Представитель компании, занимавшейся сносом, пришёл к ним в дом, сначала отвесил поклон живым, потом поклонился фотографии умершей, затем сказал: выражаем искреннее сочувствие вашему горю, примите соболезнования, сядем, подпишем договор. Чжан Даминь замер: какой договор подпишем? Разве не подписали уже?
— То был проект, не считается.
— Не надо говорить, подписывать, так подписывать, где подписывать?
— …вот здесь.
— Минуточку… когда это три комнаты пре-пре-пре-превратились… превратились в д-д-д-две! …твою мать! Мы её ещё не выписали! Прах моей сестры ещё не остыл!
Никто не препятствовал ему, и Чжан Даминь ударил этого молокососа в костюме. Соседи были поражены. Чжан Даминь с ножом для рубки овощей гонялся по двору за метавшимся в разные стороны парнем из компании по сносу зданий, тот бегал так быстро, что потерял ботинки. Разве это похоже на Даминя? Когда его ударили по голове кирпичом, он и то не дал сдачи, а что с ним сегодня случилось? А, ясно, у него душа болит из-за сестры, это такой удар!
В день принудительного сноса домов Чжан Даминь обхватил гранатовое дерево и не отпускал. Бульдозер уже снёс комнатку, а он всё висел на дереве, размахивая руками, как упрямая, несообразительная обезьяна. Он страстно и со слезами говорил, как мятежный бунтарь: моя сестра уже и диван выбрала, моя сестра и обои выбрала, моя сестра и занавески выбрала, моя сестра… Вы не можете с ней так поступить! Верните комнату моей сестре! Товарищи, моей сестре и после смерти нет покоя!
Человек, занимавшийся принудительным сносом, нисколько не рассердился, он спокойно подошёл к Чжан Даминю и посмеялся над ним: тут живым людям квартир не хватает, а вы мёртвой хотите целую комнату, и не мечтайте! Сейчас тебя снимем, чтоб ты очнулся! Пятеро или шестеро парней вцепились в руки и ноги Чжан Даминя и стащили его вниз. Чжан Даминь не нашёл иного выхода, как сжечь все мосты, и заверещал как резаный.
— Вы не можете отнять комнату моей сестры! Верните мне трёхкомнатную квартиру! Это гранатовое дерево посадил мой отец, вы не можете его уничтожить! Верните мне трёхкомнатную квартиру! Разрешите нам жить в трёхкомнатной квартире, мой сын — гений, я должен ему обустроить кабинет… прошу вас! Товарищи, господа… пожалейте нас!
Сотрудник компании ещё больше развеселился. «То сестра, то отец, то сын — ты практически всех вспомнил?
Если можешь, вспомни о своей чести! Сейчас упрашивать уже поздно! И лизать нам ноги тоже бесполезно! Иди, ешь кукурузные пампушки, ты! »
При этой сцене присутствовал и один инспектор, он смотрел издалека и очень тревожился: почему этот товарищ настолько не уважает законы? Почему так не уважает законы? Вам нужно усилить пропаганду законов, упор делать на воспитании, на мягких мерах, быть деликатными и тактичными. Конечно, что касается таких упрямых паршивых овец в стаде, то нельзя быть к ним снисходительными, ни в коем случае, надо усилить размах, нанести жестокий удар, поэтому следует создать хорошую обстановку, сохранять спокойствие, продвигать нашу работу вперёд, вперёд к… О, подарок! Аплодисменты!
Паршивая овца в стаде — Чжан Даминь — сам был виноват в том, что его задержали и заперли в чёрной железной клетке. После помещения в клетку он немного успокоился, понял, что действительно опозорился, ещё хуже, чем на поминках, теперь он в этом очень раскаивался.
Спустя две недели паршивая овца вернулась в своё родное гнездо, лицо почернело, руки истощились, но глаза сияли и лучились энергией, как будто он только что вернулся из отпуска, проведённого на взморье. Он боялся, что жена встретит его с покрывалом на голове, но обнаружил, что в доме обе комнаты в идеальном порядке, а жена, повязав фартучек, готовит ему рыбку! Она взяла лопатку для приготовления еды и стукнула его по голове, скрежеща зубами от злости: ах ты, саранча, зачем выпрыгиваешь, когда не просят?
— Пусть я выпрыгиваю, когда не просят, пусть я прыгаю в воду, не спрашивая, но ведь… никто мне не сказал, что вода-то — кипяток!
Чжан Даминь сел, ему всё казалось, что в комнате чего-то не хватает. А, вспомнил, дерева нет. Теперь всё не так, как было прежде, как же скучно, ужасно скучно жить в комнате, где по центру не растёт дерево! Чжан Даминь скучал по своему любимому гранатовому дереву.
Начальник цеха опять вызвал Чжан Даминя к себе. Чжан Даминь скромно сел, уговаривая себя, что ничего особенного не происходит, всего лишь должность заместителя начальника участка. Начальник сказал: ты должен понять правильно. Чжан Даминь поднял плечи, подумав: даже если я задеру хвост, всё равно до неба не достану. Начальник сказал: ты обязательно должен ко всему отнестись правильно. Чжан Даминь подумал: мать твою, посмотрите-ка, я такой гордый, самоуверенный, самонадеянный, глядящий на других свысока, — взяточник и коррупционер? Если я стану заместителем начальника участка, прежде всего я…
— Товарищ Чжан Даминь, я официально уведомляю вас, что после совещания начальников цехов и после одобрения канцелярией директора завода было принято решение о… вашем увольнении с сегодняшнего дня!
Чжан Даминь был как громом поражён.
Через полмесяца в жилом квартале северной части города появился один загадочный человек. Был он невысокого роста, с печальным выражением лица, в специальной авоське он нёс несколько термосов, спереди на груди — пять или шесть, и сзади — пять или шесть, все разных видов. Увидев старушку, он тут же бросился к ней, на лице его была заискивающая улыбка, как у девушки, которую незаслуженно обидели.
— Наш завод вот-вот разорится, а термосов скопилось много. Если вам нужно, то продам подешевле, проявите милосердие, поддержите меня. Наш завод не может с нами расплатиться, каждому выдали семьсот термосов и всё. Ну, скажите, не гады ли? Ещё ни термоса не продал, а уже пришлось заплатить за аренду заводского помещения, куда пришлось сложить все эти термосы. Ну, скажите, не мерзко ли? Посмотрите, какие замечательные термосы, похожи на толстенького малыша? Обязательно возьмите одного домой, будто приёмного внука, он будет вам компаньоном…
— Не надо! У нас дома есть.
— Будет ещё один, чем больше, тем лучше!
— А он настоящий?
— Вы думаете, он из бумаги сделан?
— Внутри есть стеклянный баллон?
— Ах! Хотите, я один разобью, чтоб вы увидели?
— Не надо! Если понадобится — пойду в магазин и куплю.
— У меня дешевле!
— Хороший товар дешёвым не бывает. Не надо!
— Матушка, вы возвращайтесь, если ваш термос разобьётся!
— Да ты поставь их на землю, отдохни, вон, весь вспотел.
— Боюсь отдыхать. Вот найду какой-нибудь бугорок, тогда и присяду, а если здесь всё положу и сяду, то не смогу поднять. Если вам правда меня жалко, то не покупайте этот большой, купите хотя бы тот, что поменьше!
— Не надо! Не надо!
Чжан Даминь всё-таки перепугал старушку, и она ушла. Тогда он проник в высотное здание, соврал, что несёт подарок начальнику, на лифте поднялся на самый верх и начал стучать во все двери подряд, двигаясь сверху вниз. Постучал, одна створка двери открылась, на пороге стоял молодой человек, ненамного выше сына.
— Я представляю научно-исследовательский институт освоения новых технологий, мы изобрели новейший термос, качество отменное, много моделей, полнейшая цветовая гамма, предоставляем гарантии…
— Иди отсюда, иди, иди, иди!
Ещё одна дверь, на пороге — красивая девушка, намного моложе жены и намного красивее.
— Я…
— Убирайся!
Чжан Даминь укрылся на тёмной лестнице, ему не хотелось двигаться, он чувствовал себя утомлённым и телом, и душой. Положив термосы, он сел на ступеньки и начал есть хлеб. К нему тихонько подошёл человек, нагруженный десятком клеток для птиц: брат, тебе не нужна клетка для птиц? Чжан Даминь как будто себя увидел, тихо спросил: друг, кто только что обругал тебя?
— Если собака лает, то чего бояться, разве сможет укусить?
Чжан Даминь набил желудок и продолжил свои атаки на оставшиеся кабинеты. Из северной части города он перебрался в западную, оставив незабываемые впечатления многим людям. И когда в одном из зданий пропал большой мешок с рисом, тут же вспомнили о нём. Наверняка это тот самый мужчина, пересыпал рис в термосы и сбежал! На него расставили сети, надеясь, что он вернётся, а он тем временем перебрался в восточную часть города.
За два месяца он продал четырнадцать термосов. Он бросил курить, стал пуглив как заяц, усох, Ли Юньфан боялась, что он винит себя, чтобы он отвлёкся, предложила поехать и взобраться на горы Сяншань. Всей семьёй. Он ответил: не хочу взбираться на горы, стыдно мне ехать в горы, пусть Сяншань заберётся на меня и закопает меня, эдакое ни к чему не пригодное пирожное! Ли Юньфан пошутила: если небо обрушится, то прямо на головы высоких, а ты такой низенький, чего бояться? Он тоже пошутил, если небо обрушится, то все высокие лягут на землю, а я не смогу, так как у меня на спине куча термосов, если не на меня обрушится небо, то на кого ещё? Муж с женой, как в прежние времена, весело смеялись, но у веселья этого был привкус горечи.
Летом того же года вернулся техник с завода по пошиву полотенец. Возможно, он приехал, чтобы похвастаться, каким стал, собирался пригласить друзей с завода на ужин, и Ли Юньфан тоже пригласил. Она не хотела идти, коллеги уговаривали: ты обязательно должна пойти, чтоб он совсем лица не потерял. А если он будет вести себя нагло, то мы тебе поможем стол опрокинуть, не верим, что он не подожмёт хвост. Ли Юньфан спросила у Чжан Даминя, идти или нет, она была уверена, что он скажет: у нас что, есть нечего? Зачем есть с ним? Не ходить! Но получилось всё совершенно наоборот. Идти! Быстрее идти! Почему не ходить! Выбери самую дорогую еду, пусть расплачивается! Обычно трудно поймать американца, а тут с трудом поймали одного, нужно съесть как можно больше! Будет недостаточно еды, можно его самого съесть с соевым соусом! И не забудь мне принести руку, я её буду смаковать не два и не три дня! Я с бокалом вина буду ждать тебя! Чжан Даминь хихикал, такой же несерьёзный, как в былые годы, Ли Юньфан больше не поднимала эту тему, она открыла шкаф, чтобы выбрать юбку. На затылке у неё не было глаз, поэтому он не видела, как лицо мужа в одно мгновенье помрачнело, взгляд потемнел, посерел, стал тревожным, словно у бездомного пса.
— Где будет ужин?
— Ресторан «Хунбинлоу».
Ли Юньфан ушла, и Чжан Даминь побежал вслед за ней. Он никогда такого не делал, он понимал, что ему должно быть стыдно, что не следует так делать, но поневоле продолжал. Преследуешь? Ревнуешь? Боишься, что и последняя соломинка покинет тебя? Пошёл лёгкий дождик, а вскоре полил как из ведра. Чжан Даминь как мокрая курица стоял под деревом, глядя на огни «Хунбинлоу» и силуэты мужчин и женщин за окнами. Он переживал самый сильный душевный кризис за всю жизнь. Промучился полжизни, столько трудностей пережил, и в конце концов ничего не вышло!
Чжан Даминь полночи провёл под дождём, придя домой, он обнаружил, что Ли Юньфан сидит в гостиной, на столе лежит связка денег, зелёных, не китайских.
— Где ты был?
— Ходил смотреть, как вы ужинали.
— Ты…
— Он тебе и денег заплатил?
— Ты меня злишь! Ты весь в этом!
— Что он хочет тебе купить?
— Скотина!
Ли Юньфан влепила Чжан Даминю пощёчину. Эта связка иностранных денег разрушила остатки чувства собственного достоинства Чжан Даминя. Если винить, то следует винить техника, вмешивающегося в их отношения и положившего восемьсот восемьдесят восемь долларов в подаренную блузку. Он хотел, чтоб получился сюрприз, и не подумал, что до смерти напугает Ли Юньфан и вызовет ревность в их семье, а хозяин дома будет убит горем так, что ему захочется открыть окно и прыгнуть вниз. Ночью муж с женой никак не могли заснуть, они беседовали друг с другом по душам, как будто один из них раздвигал рёбра, чтоб другой мог увидеть, красное ли сердце, или как будто один из них вскрывал себе живот, чтоб другой мог увидеть, прямые кишки или нет. Естественно, они начали обниматься, разговаривали и плакали, плакали и смеялись, смеялись и опять разговаривали. Разве грустно им? Очень весело! В это время внезапно — тук-тук-тук — кто-то постучал в дверь из комнаты.
— Папа, что вы делаете?
— Мама на меня ворчит.
— Мама на тебя ворчит, а чего же ты плачешь?
— Не к добру развеселился.
— Подумайте о последствиях!
Гений! Никакой личной жизни.
Когда Чжан Даминь встретился с техником в холле гостиницы «Цзинлунь», до вылета самолёта оставалось немного времени. Техник взял конверт с деньгами и очень смутился, лицо покраснело, он смотрел на часы и мямлил, не зная, что сказать. Чжан Даминь не думал, что противник такой никчёмный, и не мог сдержаться, открыл рот, и из горла как будто пёс выскочил — гав-гав-гав — он и сам не понимал, что говорит.
— Давно уже в Америке? Тарелки мыть научился? Американцы — уроды, всегда заставляют китайцев тарелки мыть. Из-за этого во всём мире если скажут — китаец, то все тут же подумают о мытье тарелок. А если скажут — мытьё тарелок, то тут же все думают о китайцах. В английском языке Китай называется «Чайна» — фарфор, это правда? Вот гадость! В китайском языке мы называем Америку — Мэйго, [17] хватило бы только Го, а тут ещё и Мэй! Слишком уж их превозносим! Ты сейчас американец, должен знать, там красиво? Это место для людей? Они нас называют «фарфор», а мы будем их звать «тарелками»!
— Извините, мне надо спешить на самолёт.
— Я тебя провожу. В будущем не надо просто так деньги давать. Ты их всучил нашей Юньфан. А она потом плакала, ей показалось, что её оскорбили. Я знаю, ты виноват перед ней, чувствуешь стыд, хотел бы чем-то возместить, но эти деньги мы не можем принять. Вот когда разбогатеешь, возьми десять тысяч, восемьдесят тысяч, обвяжи красной ленточкой, встань на одно колено и лично вручи их Юньфан. Не будет ли это лучше, чем сейчас, когда ты их спрятал? Эти деньги оставь себе, на бензин в Америке, не трать зря время. Если завтра кончатся деньги, только скажи, я разрешу Юньфан послать тебе, не стоит церемониться, свои люди! Скажи, ведь так?
— Извините, машина подъехала, до свидания!
— Я тебе дверь открою. В самолёте осторожнее, на прошлой неделе в Колумбии упал самолёт, все сгорели, превратились в угольки. Как приедешь в Америку, поддерживай с нами связь. Заболеешь СПИДом или ещё чем, возвращайся, я знаю одного старика, он мазь в живот втирает и все болезни вылечивает… Когда в Нью-Йорке будешь гулять по улицам, будь осторожен, чтоб пуля в ухо не попала. Да хранит тебя Господь, аминь! Береги себя! Козёл!
Машина была уже далеко, когда он наконец замолчал. Горло пересохло, в висках застучало. Вся печаль и тоска, накопившиеся с момента смерти Чжан Сыминь и после увольнения, выплеснулась с этим словесным потоком. Небо стало голубым, облака белыми, и даже идти по земле стало намного легче.
— Даминь, зачем ты пошёл с ним разговаривать?
— Я сказал, что рад с ним познакомиться, добро пожаловать в следующий раз к нам в гости, до свидания!
— Правда?
— Гадом буду, если обманываю.
— Наконец начал говорить, как человек!
Накануне Праздника середины осени Чжан Даминь продал за один раз шестьсот термосов директору какого-то завода. Если бы он не боялся, что у этого директора грибок на ногах, то упал бы на пол и целовал бы ему ноги. Обычное жилое здание, обычная дверь. Обычный толстый мужик с большими ушами, и не скажешь, что над головой нимб светится. Чжан Даминь приготовился, что его опять выгонят, и заученно, будто сутру, начал свою рекламную речь: я рекламный агент завода по производству термосов, наши термосы не имеют себе равных в мире…
— Продаёте термосы? Входите, входите!
С этого момента в жизни Чжан Даминя открылась новая страница. Директор сказал, что у них на заводе загрязнилась вода, только что поменяли водопроводное оборудование, а служащие не хотят тратить небольшую сумму и поменять термосы. И он собирается вычесть из их премий сумму на покупку термосов и заставить их поменять термосы! Чжан Даминь и вправду взглянул на ноги директора и с дрожью в голосе сказал: я стучал в десять тысяч дверей, и вот наконец встретил человека, настоящего человека, великого человека. У Китая есть надежда. У китайского пролетариата есть надежда. У нас, тех, кто живёт за счёт термосов, есть надежда! Когда он уходил, шутя сказал директору: я охотился целый год, надеясь поймать хотя бы зайца, а сегодня только ступил на гору, и тут же столкнулся с пандой! Директор весело рассмеялся.
— Национальное достояние? Ну что вы! Всего лишь медведь!
Чжан Даминь вместе со всей семьёй отправился на горы Сяншань. Когда он стоял у станции канатной дороги у подножья опасной горы, у него опять случился приступ любви к подсчётам. В один конец — столько. В оба конца — столько. За взрослого — столько. За ребёнка — столько. Он считал на пальцах и в итоге всё перепутал. Ли Юньфан не обращала внимания, ведь чем больше обращаешь внимание, тем больше он сбивается.
Она просто встала рядом, ожидая, что он выйдет из тумана. Он выбрался.
— Пусть мама и Сяошу поедут на фуникулёре, а мы пойдём пешком.
— Не боишься, что кто-нибудь из них вывалится?
— Верно. Тогда ты с ними поедешь, а я пойду пешком.
— Трое разве смогут сесть?
— Верно. Ну, тогда ты с мамой сядешь, а мы с Сяошу поднимемся пешком.
— Сколько будет Сяошу помнить поездку на фуникулёре?
— И то верно. Тогда ты поезжай с Сяошу, а мы с мамой поднимемся пешком.
— Каким образом?
— Я понесу маму на спине.
— Даминь, да не ковыряйся ты в этих деньгах!
— Я боюсь, что мама перепугается!
Ли Юньфан и Чжан Сяошу уехали на фуникулёре. Чжан Даминь посадил мать на спину и пошёл по тропинке вверх, сэкономил несколько юаней, и от этого было приятно на душе. Мать прижималась к его спине, и он ощущал спокойствие. Что может мать увидеть? Подумав о том, что мать смотрит на всё вокруг сверху, не удержался и улыбнулся своей сыновней почтительности. Он громко сказал: мама, там деревья как будто в огне, ты видишь?
Мать ничего не отвечала.
Они встретились на вершине горы. Дул сильный ветер, желтинник уже вступил в пору угасания, этот пожар вскоре должен был угаснуть. Чжан Даминь опять громко сказал: мама, ты видишь этот огонь? Весь лес будто горит, но скоро уже угаснет, ты видишь?
Мать произнесла одно слово: котёл.
Ко-тел!
Мать вспомнила ушедшего отца.
Чжан Сяошу, подперев щёки, смотрел на тени далёких гор, он был погружён в мир, в который неизменно погружаются все гении, взгляд его поднимался всё выше, за облака.
— Папа, а почему человек умирает?
— Я и сам точно не знаю, спроси свою мать.
— Мам, для чего живёт человек?
— Иногда ни для чего. Только почувствуешь, что есть какой-то смысл, и опять возникает ощущение, что всё бессмысленно. Правда. Не веришь, спроси отца.
|
|
|
