Д-р Деннис Саммербелл («The Biologist», ноябрь 1981)

Это не еще одна чудаковатая книга, но привлекательное и разумное представление невероятной гипотезы. Автор утверждает, что все феномены жизни необъяснимы в при­нятых границах физики и химии, и затем выдвигает гипоте­зу, «формативную причинность», которая перекрывает этот разрыв. Гипотеза основана на том, что структура ранее су­ществовавших систем оказывает кумулятивное воздейст­вие на генезис последующих подобных систем через прост­ранство и время, чтобы сохранить форму. Механизму этого воздействия он дает вызывающее название «морфический резонанс».

Шелдрейк не отвергает и не нападает на законы науки, но представляет свою теорию в ортодоксальных рамках, признавая ценность редукционистского подхода и давая серьезный отпор витализму. Книга хорошо написана, она занимательна и стимулирует мысль, а как ученый автор дает прекрасный обзор современных представлений во многих областях науки.

Невероятно? Да, но таков был Галилей.

 

Луи Вингерсон («World Medecine», июль 1981)

 

Хотя идеи Шелдрейка и кажутся дикими, когда с ними познакомишься поближе, их трудно отвергнуть с позиций логики. По меньшей мере они являются хорошим тестом творческой способности умов биологов.

 

Д-р П. Е. Ходжсон («The Tablet», 25 июля 1981)

Несмотря на множество впечатляющих достижений в генетике и молекулярной биофизике, мы до сих пор не до­стигли детального понимания эволюции и развития живых организмов. Дарвиновская теория естественного отбора дает вероятный механизм микроскопической эволюции, но про­цессы, ответственные за главные изменения, остаются неяс­ными. Например, как может развиваться такая чрезвычайно сложная система, как глаз или перо, когда промежуточные формы, возможно, препятствуют выживанию? В дополнение к этим проблемам происхождения форм есть и другие труд­ности объяснения их роста и поведения.

Иногда такие проблемы решались путем введения по­стулата о божественном вмешательстве; такой шаг являет­ся одновременно теологически спорным и в научном плане самоубийственным...

В течение многих лет биологи постулировали существо­вание организующих факторов — энтелехий, или морфогенетических полей,— которые управляют развитием новых структур. Само по себе это не помогает, если мы не можем сказать, как эти поля действуют. Теперь д-р Шелдрейк про­двигает эту идею дальше...

Гипотеза формативной причинности относится к объек­тивно наблюдаемым закономерностям и потому может быть проверена в физических, биологических и психологических системах. Она дает новый способ рассмотрения многих зага­дочных явлений и, если получит подтверждения, может явиться огромным вкладом в объединение наук.

 

Профессор Мэри Хессе («Theology», т. 85, 1982)

Это поразительная, захватывающая гипотеза, и можно на­деяться, что будут исследованы ее возможности вне биологии, а также, конечно, ее применение в биологии, на которую она в основном опирается....Гипотеза Шелдрейка имеет потенци­альные возможности для описания цепи системных уровней и, может быть, даже для рассмотрения вечной проблемы ре­лигии — как выразить деяния Божьего промысла в мире.

 

Д-р Брайан Гудвин («New Scientist», 16 июля 1981)

Необычайно широкое разнообразие форм растений и животных и упорядоченные изменения, которым подвергаются организмы в процессе своего развития,— это то, что наиболее ярко характеризует сферу биологии. Так что неудивительно обнаружить, что некоторые из наиболее оживленных дебатов среди биологов за последние два сто­летия велись вокруг подходящего пути исследования для выяснения того, как поколение за поколением появляются специфические формы и их разновидности. За последние три десятилетия было мало реальных дискуссий по проблеме биологических форм, поскольку считалось общепринятым мнение, что генетика и молекулярная биология дадут реше­ние проблем наследования и морфогенеза. Казалось, что ответом будет генетическая программа, хранилище инст­рукций, закодированных в ДНК и выбираемых для произ­водства организмов с морфологией и моделями поведения, адаптированными к данному окружению.

Однако в науке ответы означают специальные теории, определяющие необходимые и достаточные условия для конкретных процессов с конкретными, проверяемыми предсказаниями, а никто еще точно не определил, каким об­разом генетическая программа создает организмы со специ­фической формой и поведением. Что она может делать — это контролировать производство специфических молекул и макромолекул в отдельных частях организма на опреде­ленных этапах его развития. Сборка больших молекул в ха­рактерные структуры клеток, а последних — в организмы определенной формы обычно считается следствием либо известных законов физики и химии, либо их обобщений, которые произойдут в будущем.

Руперт Шелдрейк в своей ясно написанной книге пред­лагает радикально иное решение...

Идеи, развиваемые Шелдрейком и используемые для объяснения морфогенеза и поведения, выглядят как совер­шенно виталистические. Тем не менее он утверждает, что его подход не столь виталистичен, как органицизм в духе организмической философии Уайтхеда, так как он применяет принципы формативной причинности как к физическим, так и к биологическим явлениям. Так, процессы физическо­го морфогенеза, такие как конденсация субатомных частиц с образованием атомов, атомов с образованием молекул и молекул с образованием жидкостей и кристаллов, все интер­претируются с позиций тех же принципов причинности, которые действуют в живых организмах. Кроме того, его предсказания результатов четко описанных экспериментов представляют сильный контраст с отсутствием таких экс­периментов в предыдущих виталистических теориях в био­логии. Поэтому Шелдрейк считает, что его подход к рассмо­трению биологической формы и поведения строго научный и что его экспериментальные следствия выражены гораздо более ясно, чем те, которые зависят от концепции генети­ческой программы.

Достоинства этой книги заключаются в ясности рассмо­трения и строгой дедукции, которые Шелдрейк применяет к исследованию центральной проблемы биологии. Независи­мо от того, соглашаемся мы с его концепцией или нет, а лич­но мне не хотелось бы разделять его взгляды из-за дуализма, который он вносит в науку в форме энергетических и не­энергетических полей, несомненно, что мы имеем дело с важным научным исследованием природы биологической и физической реальности.

 

 

Это паблисити (которого я совсем не ожидал дало основа­ниядля чрезвычайно резкого по форме нападения редакции журнала «Нэйчур».

 

 

Книга для сожжения?

Книги справедливо заслуживают уважения, даже привя­занности. Они есть плоды длительной работы, и даже если не вполне реализуются амбиции их авторов, они находят свою нишу в виде гальки где-нибудь на отмелях науки и литерату­ры. И даже плохие книги не должны сжигаться; труды, такие как «Майн Кампф», стали историческими документами для тех, кто занимается патологиями политиков. Но что следует сделать с книгой д-ра Руперта Шелдрейка «Новая наука о жизни», опубликованной летом (издательство «Блонд и Бриггс», Лондон, 1981)? Этот приводящий в ярость трактат приветствовали многие газеты и научно-популярные журна­лы, рассматривая его как «ответ» материалистической науке, и теперь он может стать точкой опоры для разношерстной команды креационистов, антиредукционистов, неоламаркис­тов и прочих. Автор, по образованию биохимик, показал себя хорошо осведомленным человеком; тем не менее он заблуж­дается. Его книга является наилучшим кандидатом на сож­жение за много лет.

Его логика проста. Если физики не могут сделать досто­верные расчеты кристаллических структур или конфигура­ций молекул ab initio, просто зная составляющие их атомы, то разве можно себе представить, что молекулярные биологи смогут точно соотнести генетическую структуру организма с его последовательными фенотипами, которые возникают в процессе развития? И трудность здесь не только математиче­ского характера. Разве клетки рук и ног не содержат совер­шенно одинаковую ДНК, спрашивает Шелдрейк. И как это может быть, что очень похожие геномы человека и шимпан­зе порождают весьма различные фенотипы, когда у дрозо­фил при гораздо больших различиях в генотипе рождаются мушки, очень похожие по форме? Способ решения этих и других вопросов, предлагаемый Шелдрейком, состоит в следующем: он заимствует из эмбриологии неопределенное понятие морфогенетического поля, используемое для обо­значения в большинстве своем не идентифицированных воздействий, которые формируют развивающийся орга­низм, а затем возводит это понятие до уровня универсально­го фактора. Предполагается, что все агрегаты вещества, одушевленные или неодушевленные, подвержены действию великого разнообразия морфогенетических полей, наполня­ющих все пространство и распространяющихся вперед во времени. Действие этих морфогенетических полей (которые иным способом описаны быть не могут) состоит в обеспече­нии того, что данный агрегат вещества примет форму, кото­рую подобные ему агрегаты принимают где-либо еще или принимали ранее. Такова «гипотеза формативной причинно­сти» — подзаголовок книги. Одним махом объясняется на­следование приобретенных признаков. Коллективное бес­сознательное Юнга делается неизбежным. Инстинктивное поведение животных перестает быть проблемой, так как существует морфогенетическое поле, которое гарантирует, что каждый набор нейронов в каждой центральной нервной системе поставлен в необходимое соответствие (обеспечива­ющее такое поведение.— Прим. пер.).

Такую аргументацию не стоило бы принимать всерьез, если бы этого не сделали другие. Однако дела обстоят так, что книга Шелдрейка является прекрасной иллюстрацией широко распространенного среди публики непонимания того, что такое наука. В действительности аргументация Шелдрейка никоим образом не является научной, но есть лишь упражнение в псевдонауке. Он выступает с абсурдным утверждением, что его гипотеза может быть проверена — что она фальсифицируема в том смысле, как это понимает Попп,— и действительно, в тексте присутствует полдюжины вариантов экспериментов, которые можно провести для подтверждения того, что формы агрегатов вещества в самом деле создаются гипотетическими морфогенетическими по­лями, которые пронизывают все. Общими атрибутами этих экспериментов являются большие затраты времени, неубе­дительность в том смысле, что в них всегда будет возможно постулировать существование еще одного морфогенетического поля для объяснения какого-либо неудобного и неодно­значного результата, и непрактичность в том смысле, что ни один уважающий себя фонд, дающий гранты, не воспримет эти предложения серьезно. Однако это не самое сильное возражение против попытки Шелдрейка придать своей аргу­ментации видимость ортодоксальности. Более важное возра­жение против его аргументации состоит в том, что в ней не содержится никаких сведений о природе и происхождении этих морфогенетических полей, ключевого элемента его ги­потезы, и никаких предложений по поводу исследования способов их распространения. Многие читатели останутся под впечатлением, что Шелдрейку удалось найти в научной дискуссии место для магии — и действительно, это могло быть отчасти целью написания подобной книги. Но гипотезы могут квалифицироваться как теории, только если все их ас­пекты доступны экспериментальной проверке. Гипотеза Шелдрейка не лучше, нежели гипотеза о том, что человек, имеющий магическую палочку для обнаружения воды, спо­собен открыть подземную воду вследствие вмешательства некоего «поля», порожденного присутствием воды, а его предложения экспериментальных проверок не лучше, чем тот аргумент, что, если искатели воды преуспевают в зарабатывании денег, значит, в этой теории что-то есть.

Конечно, весьма огорчительно, что эти простые истины не поняты более широко. Несчастье также в том, что ожида­ниям публики относительно того, чего может достичь наука, теперь окрашенным аргументацией д-ра Шелдрейка, столь очевидно недостает терпения. Аргументация Шелдрейка вы­черкивает из его каталога те способы, пользуясь которыми молекулярные биологи — без сомнения, боевые отряды редукционистов — до сих пор были неспособны вычислить фенотип организма, зная его генотип. Но что из этого? Разве последние двадцать лет не показали достаточно ясно, что, в противоположность более ранним ожиданиям, объяснения биологических феноменов на молекулярном уровне являют­ся возможными и весомыми? И кто сказал, что молекулярная биология должна считаться неудачей до тех пор, пока эмб­риология не стала разделом математики? Д-р Шелдрейк, чьи познания могли бы сделать его способным судить лучше, ока­зал плохую услугу, помогая распространять эти неверные представления и обманчивые ожидания. Его книгу следует не сжигать (ни даже положить на закрытые полки в библио­теках), но, скорее, твердо определить ее место среди литера­туры, порожденной интеллектуальными заблуждениями.

Однако, вместо того чтобы предать гипотезу забвению, эта атака вызвала еще больший интерес публики и стимули­ровала немедленную реакцию. Редактор журнала «Нью Сайентист», Майкл Кенворт, откликнулся так:

 

Сожжение редакторов

Они опять в своем репертуаре, на Литтл Эссекс-стрит. На прошлой неделе «Нэйчур» опубликовала редакционную статью под заголовком «Книга для сожжения?». В то время как большинство «популярных научных журналов» (подоб­ных нашему), используя фразу из этой статьи, предпочитают публиковать свои отзывы на книги, подписанные рецензен­том, «Нэйчур» бьет анонимно по книге д-ра Руперта Шелдрейка «Новая наука о жизни»...

Читатели обоих журналов, «Нэйчур» и «Нью-Сайентист», могут вспомнить аналогичный эпизод, когда не так давно «Нэйчур» бросилась в атаку на ученого с несколько неортодоксальными идеями. Тогда суровой критике был подвергнут Тэд Стил. Означает ли это, что «Нэйчур» отказа­лась от научного метода, согласно которому идеи бросают в мир, чтобы их апробировало научное сообщество? Или мы должны испытывать их на уровне редакций?

Об этой полемике было дано сообщение по радио (Пере­дача «Мир вечером», Би-Би-Си, «Радио 4») 30 октября 1981. Программа включала 15-минутную дискуссию между мной и редактором «Нэйчур» Джоном Мэддоксом вместе сДжэнет Коэн. Вот как эта дискуссия закончилась.

Мэддокс. Если я понимаю правильно то, что вы говорите, д-р Шелдрейк, и то, что написано в вашей книге, и если я пра­вильно понял, что вы сказали сейчас, то, если начать с оплодо­творенного кошачьего яйца, с оплодотворенной яйцеклетки и поскольку где-то в пространстве и времени существует «поле кошек», это яйцо будет направлено к образованию формы вначале маленького котенка, а затем взрослого кота. Это верно?

Шелдрейк. Да. Я говорю, что те вещи, которые порожда­ют рисунки форм в природе, в частности рисунки форм структуры живых организмов, в действительности управля­ются не безвременными законами или просто химическими составляющими, которые они наследуют, хотя эти послед­ние очень важны, но что они, скорее, подобны привычкам и зависят от того, что случилось в прошлом и как часто это случалось.

Мэддокс. Одна из проблем д-ра Шелдрейка в том, что он требует не только существования морфогенетического поля для кошек, но морфогенетического поля для абиссинских кошек, для сиамских кошек и для обычных котов в переул­ках, и явная сложность этого взаимопроникающего набора полей действительно заставляет ум колебаться. Особенно когда понимаешь, что кошки есть лишь один из нескольких миллионов видов.

Шелдрейк. То, что заставляет ум колебаться,— это огром­ное разнообразие и сложность природы. Я хочу сказать, что действительно существуют все эти различные виды живот­ных и растений. И если мы должны понять, почему может быть так много различных видов кошек и так много других различных видов животных, и растений, и птиц и так далее, тогда сложность природы становится фактом; проблема в том, как его объяснить.

Мэддокс. Ну, д-р Шелдрейк, это совсем элементарно, и я предлагаю качественное, но тем не менее стимулирую­щее объяснение. Вы говорили о молекулах ДНК, составляю­щих хромосомы каждого живого существа, и молекулярные биологи с конца 1940-х годов указывают на то, что числа возможных вариаций химического состава одной молекулы ДНК того размера, который находят в организме человека, вполне достаточно для объяснения гораздо большего разно­образия видов, чем ныне живущие.

Шелдрейк. Конечно, я прекрасно знаю, среди молекуляр­ных биологов общепринято мнение, что эта проблема будет со временем решена известными способами. Но я говорю про­сто, что это акт веры с их стороны и во всей истории развития биологии и эмбриологии были люди, которые расходились с ними во взглядах.

Мэддокс. Общепринятый научный взгляд — я думаю, совершенно правильный — состоит в том, что нет особой заслуги в изобретении теорий, которые сами по себе требу­ют большого воображения и представляют собой нападения на то, что нам известно об устройстве физического мира, когда, на мой взгляд, есть по крайней мере шанс, что приня­тые теории в должном порядке дадут объяснение.

Могу ли я объяснить д-ру Шелдрейку, почему у меня та­кое сильное чувство по отношению к этой книге? Я считаю, что те интересные вопросы, о которых вы пишете, на самом деле вопросами не являются. Под этим я имею в виду, что не знаю убедительных свидетельств, позволяющих предполо­жить, что такие явления, как коллективное бессознательное, паранормальные феномены и тому подобное,— что все это реальные явления. Я считаю совершенно справедливым и правильным, что люди должны бездельничать в своих крес­лах и удивляться, как это может быть, чтобы та или другая ложка гнулась в руках у одного и не гнулась в руках кого-либо другого; я думаю, что дело серьезных, трезвых ученых, если хотите, — и здесь я признаю, что это звучит несколько резко,— заниматься проблемами, которые реально существуют. Я действительно очень встревожен тем, что путь, пред­ложенный вами, ободрит всех людей, мыслящих антинаучно.

В журнале «Нэйчур» письма по этому поводу продолжа­ли появляться в течение нескольких месяцев. Ниже приведе­ны некоторые из них.

 

«Зажигательный» вопрос

Сэр, в конце концов, возможно, вы правы, считая, что «Новая наука о жизни» Руперта Шелдрейка — это книга для сожжения. Поскольку, увидев тот катастрофический эффект, который книга Шелдрейка произвела на беспристрастность, не говоря уже о здравом смысле человека, облеченного ответ­ственностью редактора «Нэйчур», я содрогаюсь при мысли о том, какое действие она может произвести на обыкновенного человека.

Но, может быть, опасность представляет, скорее, влия­ние кафедры, с которой провозглашаются научные ереси, нежели сама книга. Так как несомненно, что в книге нет ничего, что могло бы вызвать возбуждение до такой степени, чтобы смешивать без разбора «креационистов, антиредук­ционистов, неоламаркистов и прочих». Самое худшее, что может сделать эта книга для ученых,— это заставить их по­тратить время впустую. Вы бы больше нам помогли, если бы напечатали две тщательно продуманные рецензии противо­положного характера. Для неученых — бесполезных книг много. Их способность мистифицировать науку — ничто, по сравнению с энергичными попытками декларировать ортодоксальные взгляды.

 

Роберт Хеджес (Оксфордский университет, UK)

 

Сэр, я должен выразить мое глубокое огорчение тем, что на влиятельных редакторских страницах «Нэйчур» разум­ные аргументы уступили место эмоциональным выпадам в вашем комментарии «Книга для сожжения?». Среди многих гневных прилагательных вы клеймите «Новую науку о жиз­ни» д-ра Шелдрейка как «лучшего кандидата на сожжение за многие годы», потому что (а) его утверждение, что она может быть проверена, является «абсурдным» и (б) теория является неполной в отношении «природы и происхождения» посту­лированных Шелдрейком морфогенетических полей и «способов их распространения». Вторая причина, как вы говори­те, «более серьезная», добавляя, что «гипотезы могут квали­фицироваться как теории, только если все их аспекты могут быть проверены».

Это второе возражение, если бы оно принималось хотя бы отчасти как основание для определения публикации как кандидата на сожжение, воспрепятствовало бы обнародова­нию любой гипотезы до тех пор, пока она не была бы выяс­нена во всех деталях, — это верный способ удушения всех новаторских идей.

Что касается первого возражения, вами выдвигаются три аргумента: (1) эксперименты требуют больших затрат времени; (2) можно оправдать негативные результаты; (3) ни одно учреждение, дающее гранты, не поддержит такие экс­перименты. Аргумент (1) забраковал бы все эксперименты по наследованию, не только предложенные Шелдрейком; аргумент (2) приложим в принципе к любому эксперименту, но в данном случае он не имеет смысла, поскольку Шелдрейк ясно говорит, что негативный результат он будет считать свидетельством против своей гипотезы; а аргумент (3) также бессмыслен, так как апеллирует к «высшему авторитету» без каких-либо объяснений того, почему ни одно учреждение не поддержит такие эксперименты.

Я разделяю беспокойство «Нэйчур» по поводу того, что у публики может создаться впечатление, что в науке присут­ствуют иррациональные элементы. Но бороться с таким впечатлением можно, лишь демонстрируя рациональность.

К. Дж. С. Кларк (Йоркский университет, UK)

 

Сэр, в редакционной статье вы отвергаете морфогенетические поля д-ра Шелдрейка как «псевдонауку» на том осно­вании, что он не описывает их природу и происхождение и не обсуждает пути исследования законов их распростране­ния. Но свойства теплоты, света и звука стали исследоваться задолго до того, как было достигнуто какое-либо понимание их истинной природы, а электричество и магнетизм вначале имели точно такой же статус, который вы раскритиковали в гипотетическом примере с обнаружением воды. Были ли все эти исследования псевдонаукой?

Вы утверждаете, что гипотезы могут квалифицироваться как теории, только если все их аспекты могут быть провере­ны. Такой критерий воспрепятствовал бы тому, чтобы общая относительность, черная дыра и многие другие концепции современной науки рассматривались как узаконенные науч­ные теории.

Обсуждение экспериментов, предложенных д-ром Шелдрейком, считается бесполезным, поскольку a priori предполагается, что эти эксперименты дадут отрицатель­ный результат.

Быстрые успехи молекулярной биологии, на которые вы ссылаетесь, не имеют большого значения. Для путешествен­ника быстрое движение по какому-либо пути еще не означает ни того, что он близок к цели, ни того, что его цель вообще мо­жет быть достигнута, если он будет двигаться тем же путем.

Ссылаясь на «солидные учреждения, дающие гранты», вы демонстрируете беспокойство не о научной обоснован­ности, а о респектабельности. Свидетельством существен­ной слабости позиции является неспособность допустить даже возможность того, что подлинно научные факты мо­гут существовать вне рамок распространенных научных представлений.

 

Б. Д. Джозефсон

(Кембриджский университет, U.K.) 15 октября 1981

 

Правда Шелдрейка

Сэр, с интересом и тревогой я прочитал вашу редакцион­ную статью «Книга для сожжения?», в которой вы критику­ете новую книгу Руперта Шелдрейка «Новая наука о жиз­ни»... В частности, сильная, порой даже истеричная атака была направлена против приписываемого Шелдрейку убеж­дения в «крахе» молекулярной биологии и его «смутного представления» о том, что идея морфогенетических полей, развитая эмбриологами, такими как Конрад Уоддингтон, и математически разработанная теоретиками, такими как Рене Том, может найти дальнейшее применение в науках о живом. Взгляды Шелдрейка были объявлены «псевдонауч­ными», «популистскими» и вносящими «магию» в науку. В статье подразумевалось, что Шелдрейка следует считать типичным представителем витализма, интеллектуально обанкротившейся доктрины девятнадцатого века, которая вполне заслуженно вынуждена была уступить место впос­ледствии плодотворной (но, возможно, не менее мистичес­кой) редукционистской школе мысли.

Если я правильно понимало Шелдрейка, в его представле­нии молекулярная биология не является полным провалом, но напротив — важным и даже решающим вкладом в анализ проблем внутриклеточной организации, от которой, очевид­но, зависит физиология всего организма. Тогда все, что, по-видимому, сделал Шелдрейк,— это утверждение, что це­лое не является лишь суммой своих частей и что высшие уровни организации не могут быть выражены в редукцио­нистских терминах. Хотя его книга не лишена своих научных солецизмов (грамматических ошибок.— Прим. пер.), Шелд­рейк выдвинул много стимулирующих аргументов, и его кни­га представляет важную веху в применении формальной гео­метрии к живым объектам, начатом Уоддингтоном и Томом. Конечно, я чувствую, что книга слишком значительна, чтобы ее можно было столь легко отбросить, и в заключение я хотел бы вспомнить изречение Мильтона: «... Истина никогда не приходит в Мир иначе, нежели как побочный ребенок, при­носящий бесчестье породившему его» {«The Doctrine and Discipline of Divorce», 1643—1644).

 

M. Т. Исаак

(Медицинский Колледж Больницы Св. Варфоломея, Лондон, U. К.)

29 октября 1981

 

«Nature» возобновила атаку рецензией профессора Д. Р. Ньюса

 

Карточный притон

 

Название этой книги обманчиво скромно. Автор не удов­летворяется тем, что предлагает лишь новую науку о жизни, так как он переоценивает многие черты реального мира, открытые естественными науками, и высказывает предполо­жение, что существует великий принцип сохранения, про­являющий себя как в жизни субатомных частиц, так и в раз­вивающемся эмбрионе или в поведении человеческих существ. Принцип состоит в следующем: то, что происходит сейчас или произошло ранее, может оказывать влияние, не затухающее в пространстве или во времени, на будущие события подобного же рода. Это влияние вызывает повторе­ние того, что совершилось ранее. Степень подобия, делаю­щая живой организм способным отвечать на это влияние, есть степень его специфичности. Однако не все события подчиняются принципу «формативной причинности».

Непосредственным приемником сообщений является «морфогенетическое поле», которое направляет изменения формы в связанном с ним «морфогенетическом зародыше» до тех пор, пока его (поля) предписания не начинают воспри­ниматься и «морфическая единица» в итоге не совпадет с самим полем. Морфогенетическое поле ассимилирует опыт всех предшествующих подобных морфических единиц с по­мощью процесса, именуемого «морфическим резонансом». Ни морфический резонанс, ни подчинение морфогенетиче­ского зародыша приказам своего морфогенетического поля не включают обмена материей и энергией.

Это, как я понимаю, есть суть аргументации д-ра Шелдрейка.

Конечно, это весьма отважный поступок — на менее чем двухстах страницах изложить столь революционное отрица­ние всего, вероятность чего показала эмпирическая наука. Нельзя также отрицать необходимость некоторой снисходи­тельности по отношению к носителям действительно экстраординарных идей. Они не имеют ободряющей поддержки тыла, состоящего из допущений и предпосылок, которые разделяют с ними читатели. Но они должны стараться, по крайней мере, выражаться ясно, как бы это ни отражалось на правдоподо­бии их утверждений.

Сочинение д-ра Шелдрейка подобно грезам миссис Блум — ни один предмет не изучается обстоятельно, преж­де чем перейти к другому, а другой, также до разрешения соответствующих вопросов, опять сменяется каким-либо третьим. Было бы недоброжелательно предположить, что это есть способ избежать трудностей, но даже читатели, которые совсем не сочувствуют автору, могут приветство­вать более четкое изложение его позиции. Например, при обсуждении ограничений морфического резонанса автор предполагает, что, в то время как прошлые события могут производить эффект в настоящем, будущие события этого делать не могут. Признавая, что, рассуждая логично, влия­ние будущих событий на настоящие можно допустить, он все же исключает такое влияние простоты ради и затем строго замечает, что, «только если бы были убедительные эмпирические доказательства физического воздействия со стороны будущих морфических событий, было бы необ­ходимо рассматривать такую возможность серьезно». Помимо двусмысленности употребления словосочетания «физические воздействия» в обсуждения сверхфизических феноменов, читатель остается в недоумении также относительно того, почему столь же строгое рассуждение не было применено к прошлому.

Д-р Шелдрейк действительно верит в то, что его идеи могут быть подтверждены экспериментом, но его предложе­ния по части таких экспериментов неудовлетворительны и носят весьма предварительный характер. Так, «если тысячи крыс обучались выполнению новой задачи в лаборатории в Лондоне, после этого такие же крысы должны быстрее обу­чаться выполнению той же задачи в других лабораториях где-либо еще. Если скорость обучения крыс в другой лабо­ратории, скажем в Нью-Йорке, измеряется до и после обу­чения крыс в Лондоне, то крысы, испытываемые во втором случае, должны обучаться быстрее, чем в первом».

Ну да, но так же должно быть и без вмешательства Лон­дона, и любые количественные предсказания действия это­го гипотетического принципа настолько произвольны, что поставить такие эксперименты действительно может быть очень сложно. Д-р Шелдрейк признает, что в своих весьма случайных предложениях некоторого набора эксперимен­тов для каждого он описывает возможный результат, под­тверждающий формативную причинность, но при этом противоположный результат оказывается неубедитель­ным. Было бы хорошо, если бы он мог предложить нам предсказания своей гипотезы, неподтверждение которых закрыло бы вопрос.

Всякий, у кого возникает искушение принять всерьез формативную причинность или морфический резонанс, дол­жен спросить себя, почему он это делает. Мир, постоянно посещаемый посланиями из прошлого, причем некоторые из них, исходящие, например, от морфических единиц вымер­ших видов, обречены вибрировать вечно, напрасно ища морфогенетический зародыш, с которым они могут вступить в резонанс,— такой мир может быть призывом к поэзии. К сожалению, он может порождать также упорный страх пе­ред научным пониманием явлений. Д-р Шелдрейк в начале книги объясняет, что некоторые известные проблемы био­логии весьма сложны, а другие — в принципе неразрешимы, например те, которые связаны с эволюцией и происхож­дением жизни. Оказывается, ни одна из этих проблем не может быть решена и с помощью формативной причиннос­ти, поскольку они носят характер, скорее, творческий и уни­кальный, нежели повторяющийся. Но в конце его изложения по крайней мере один читатель имел явное впечатление, что внутренняя неразрешимость имеет для автора свою привлекательность и что гипотеза формативной причинности была его вкладом в счастливое состояние помрачения ума.

 

Д. Р. Ньюс (5 ноября 1981)

 

 

Тем не менее в рождественском книжном приложении к «Нэйчур», в котором публиковались мнения выдающихся ученых о том, какие книги им особенно понравились в 1981 го­ду, лорд Эшби, член Королевского Общества, выбрал «Новую науку о жизни», назвав ее «удивительным вызовом ортодок­сальным теориям развития растений и животных».

Статьи об этой гипотезе и вызванные ею дискуссии в по­следующие три года появлялись в газетах, журналах и кни­гах в Англии, Австралии, Индии, Японии, Южной Африке, США, в Западной и Восточной Европе, а также обсуждались на радио и телевидении по крайней мере в десяти странах. В подавляющем большинстве этих дискуссий высказыва­лись симпатии к новым направлениям исследований, пред­лагаемым гипотезой, но, разумеется, оппозиция не сложила оружия. Например, после статьи об этой гипотезе в газете «Гардиан» профессор Льюис Волперт, член Королевского Общества, снова выступил в печати.

 

Факты или фантазии?

Научной аналогией художника, голодающего в мансар­де, может служить визионер вне обычной лаборатории, идеи которого вначале презирают, но в конце концов их принимают....Брайан Айнглис увековечил этот образ своей статьей («Тело и Душа», 28 декабря), в которой он полностью под­держивает идеи, высказанные в «Новой науке о жизни» Руперта Шелдрейка.

Шелдрейк выдвинул идею, что в мире живого такие про­цессы, как эмбриональное развитие, эволюция и обучение, включают мистический процесс, называемый морфическим резонансом. Он предположил, что путь развития руки или глаза можно понять только с помощью морфогенетических зародышей в клетках, которые вступают в резонанс с прошлыми формами. Таким образом, он отвергает как не соответствующие (научным) требованиям всю генетику, эмбриологию и теорию эволюции (не говоря уже о теории обучения) и утверждает, что нашел ответ на все несоответ­ствия в рамках своей новой теории.

Взгляды Шелдрейка — это взгляды модернизированного виталиста, мистические и бесполезные, как всегда. Главная идея в том, что природа живых организмов никогда не мо­жет быть объяснена на языке физики и химии. Особенно странно, что витализм нужно оживлять сегодня, когда моле­кулярная биология успешна более, чем когда-либо раньше. Доброжелательный отклик на такие идеи отражает, по-види­мому, глубокую и искреннюю потребность у многих людей в мистических объяснениях, которые оставляют душу неза­тронутой и позволяют более терпимо относиться к тому, что все мы смертны. Подобно религиозным верованиям, такие представления не имеют ничего общего с наукой.

Мы знаем гораздо больше о развитии организации и формы, чем допускает Шелдрейк. Его обсуждение регене­рации типично для его общего подхода. Многие животные способны восстанавливать утерянные части тела. Шелдрейк утверждает, что такая биологическая регуляция не может объясняться с помощью любой машиноподобной системы. Но это значит игнорировать наше современное понимание, например, одной из простейших регенерирующих систем — гидры.

Мы не достигли исчерпывающего понимания того, как гидра регенерирует свою голову, когда ее удаляют, или как маленькая, но вполне нормальная гидра регенерируется из фрагмента особи большего размера, но имеется множество экспериментальных подробностей и, что более важно, существуют модели, которые дают очень хорошее объясне­ние процесса регенерации. Они ясно показывают, как физико-химическая система может обеспечить основу для регенерации определенной структуры. Никакие из этих работ не требуют каких-либо концепций типа морфического резонанса. Верно также, что есть много аспектов, кото­рые мы пока не понимаем. Но это не означает, что такие процессы представляют непроницаемую тайну, совсем на­оборот — у нас имеется ясное представление о том, на какие вопросы мы хотим получить ответ.

Чтобы новую теорию можно было принять всерьез, она должна, как минимум, оперировать современными экспери­ментальными данными, а также современными теориями. Морфический резонанс в этом отношении совершенно безнадежен, поскольку он даже не касается эксперимен­тальных данных. Он просто утверждает действие неизмеряемых, количественно неопределяемых сил. Но, кричат его защитники, теория проверяема и потому удовлетворяет критерию научности Поппа. Это абсолютно неправильное понимание природы науки. Можно иметь абсурдные теории, которые проверяемы, но это не делает их наукой. Рассмот­рим гипотезу, что поэтическая Муза обитает в маленьких частичках, содержащихся в мясе. Она может быть проверена путем выяснения того, улучшаются ли поэтические способ­ности у тех, кто съедает больше гамбургеров.

Одной из характерных черт псевдонауки <

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: