 |
Глава шестьдесят четвертая 14 глава
|
|
|
|
Встречаются прелюбопытные местные типы — похоже, каждая долина становится приютом новому племени. Самцы щеголяют в бусах из слоновой кости и медных серьгах, женщины красят волосы в алый цвет и выбеливают лица. Все — мужчины, женщины и дети — курят большие длинные сигары, скрученные из листьев табака, и никто особенно не утруждает себя работой. Вчера я выменял за рыболовный крючок ожерелье из львиных зубов. Судя по запаху, лев был мясоед, но обходился без зубной щетки. Представляю себе, какой фурор вызовет этот предмет, когда я снова окажусь в кафе «Руайяль».
Со мною приключилось и кое-что еще — настолько это странно, что не решаюсь даже об этом писать из опасения, что ты сочтешь меня безумцем. Но все же мне необходимо с кем-нибудь поделиться, и, разумеется, этот «кто-то» не Гектор. Ну, так вот, друг мой: кажется, я влюбился. Да; как ни нелепо это звучит, но здесь, в этой глуши меня постигла жгучая страсть. Объект моих чувств — девушка по имени Фикре — африканка. И, сознаю, что еще более нелепо, — она в некотором роде из прислуги. Однако прекрасно образована и биография ее в высшей степени необычна. Ситуация, как ты, должно быть, догадываешься, весьма щекотливая. Дама, о которой идет речь, уже связана с другим лицом, к которому она не питает никаких чувств. Как бы то ни было, не вижу возможности для себя жениться на ней, да и было бы неловко расторгнуть нашу с Эмили помолвку, поскольку я управитель плантации ее отца. Словом, все весьма и весьма непросто. Одно для меня ясно — никогда еще в жизни я не испытывал к женщине ничего подобного, — и, кажется, то же она чувствует и в отношении меня. Я еду сквозь чащу, полный сладких воспоминаний о нашем последнем с ней свидании, и сам себе улыбаюсь. Гектор гневно утверждает, будто я жую кхат, это местный наркотик! Ничего подобного, я и без дурмана чувствую прилив жизненных сил, как никогда.
|
|
|
Трудно представить, когда я сумею отправить это письмо: возможно, смогу передать его кому-то, кто отправится на побережье. Порой, бросая взгляд вниз сквозь просветы в лесу на бесконечные, густо покрытые зеленью долины, я испытываю такое чувство, будто переступаю через некий порог, словно вот-вот пройду насквозь мощную изгородь и совершенно исчезну из вида.
Твой,
Роберт.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Закон джунглей
Вырастают новые районы, открывая новые возможности для предпринимательства и капитала, успешность их развития изменяет облик областей, пусть прежде поросших густыми джунглями, ныне то тут, то там покрытых присущими для индустриального общества роскошными зелеными садами с белеющими среди них особняками европейских предпринимателей. Смотреть на то, как осуществляется переход из одних рук в другие — от Природы к Человеку, — зрелище поистине незабываемое. Прекрасные, плодоносящие плантации, отвоеванные у первобытного варварства, уже заполняют лощины пусть еще дикой горной долины, со всех сторон окружаемой вздыбленными массивами лесов, лишь ждущих своей очереди пред занесенным топором лесоруба… —
Эдвин Лестер Арнольд, «Кофе: выращивание и прибыль», 1886
То тут, то там мысль человеческая стремится вширь, озаренная новой идеей или новым открытием, и к прежней косности ей уже нет пути, —
Оливер Уэнделл Холмс, «Самодержец утреннего застолья»
Глава тридцать девятая
«Цвет кофе» — это нежный аромат прелестных белых цветков кофейного дерева, которое в XVII веке называли арабским жасминам, так как оба эти растении схожи. Эфирные масла Jasminium grandiflorum [43]имеют значительно более сильный, более фруктовый аромат, чем жасмин Самбак,[44]и именно они вызывают в нашем восприятии радость узнавания кофейного запаха.
|
|
|
Ленуар, «Le Nez du Café».
Рассвет поднимается над джунглями, свет и звук одновременно пробиваются сквозь сплетение ветвей, первые дневные лучи, как всегда приветствуют нас какофонией криков, визгов, рыка, треска, постепенно стихающих, переходящих в летаргическое бормотание утра. На вершине холма белые люди похрапывают на своих раскладушках. Женщины в местной деревне подкладывают дров в общий очаг, толкут зерна кофе и ходят опорожняться в овраг до того, как проснутся их мужья. На рассвете зябко: завтракают, укрывшись яркими одеялами, присев на корточках вокруг огня.
Все разговоры только об одном: о пришедших. Прежде сюда уже забредали белые люди, они шли через долину длинными караванами с навьюченными животными. Но эти — другие, эти построили дом. Признаться, дом очень даже плохой, слишком близко к ручью, и, значит, когда придут дожди, туда заползет туча насекомых. И слишком близко к оврагу, так что рано или поздно их животные переломают себе ноги. Но все же дом. Чего они хотят? Этого никто не знал.
Кое-кто был встревожен не на шутку. Кику, врачевательница, сидела поодаль от других, погруженная в свои мысли. Это верно, белые люди вроде не ведут себя враждебно. Но она опасалась, что их приход может обернуться чем-то еще более опасным, чем враждебность. Чем именно и что могло вызвать эту ее тревогу, она сказать пока не могла. Возможно, оно пришло от айанаа, лесных духов, которые порой сообщают ей то, что больше ниоткуда не узнать. И вот сидела она в сторонке, стараясь вслушаться в голоса леса, как человек, который хочет отключиться от голосов окружающих, чтоб расслышать, о чем шепчутся за стенкой.
Наконец, она поняла, чего испугался лес. Перемен. И удивилась, потому что ведь бояться перемен могли только люди, перемены на лес не влияли. Его, как воду, можно потревожить; он, как вода, может взволноваться; но, как и вода, всегда постепенно возвращается к тому, чем был, и все то, что за свою жизнь сотворил с ним человек, рано или поздно порастает быльем.
— Я скажу вам, зачем они тут, — сказал юноша по имени Байана. — Они пришли, чтоб убить леопарда.
Тут все закивали. Ну, конечно же, леопард. Вот уже несколько месяцев, как ходят слухи по деревне, что видали леопарда, вселяя ужас в тех, у кого маленькие дети. Если белые люди пришли, чтобы убить леопарда, то от этого будет хорошо всем — уж не леопарду, конечно, всем остальным. Тот белый, что убьет его, сможет сделать себе плащ из его шкуры, и жителям деревни будет спокойней. Единственный в их деревне, кто побеждал леопарда, был вождь Тахомен, но это случилось двадцать лет тому назад, когда тот был молод. Хоть он и надевает порой шкуру леопарда, но ее уже за столько лет изгрызли личинки и всякие насекомые, и теперь она уже на вид такая, что ее и носить стыдно.
|
|
|
Так как всем хотелось, чтоб леопард стал причиной прихода белых людей, все понадеялись, что так оно и есть. Надежда быстро переросла в общее согласие, а око в убеждение, так что скоро все всем стало ясно, кроме одного: кто покажет пришельцам место, где лучше всего охотиться на леопарда.
Лес поведал Кику, что белым людям не интересен леопард, но он не сказал ей, что им интересно. Может быть, она не дослышала лес или, может, лес и сам не знает. Может, лес белых людей далеко; надо долго ждать, пока ветер долетит с одного конца долины на другой, — пока что-то дойдет. Словом, Кику до поры решила повременить.
И тут они услышали сильный треск и звяканье, сопровождаемые нестройным топотом по тропе. Двое белых в ботинках и третий, без ботинок, но, как и те, что в ботинках, по лесу ходить не привыкший, шли к деревне. Жители были удивлены и даже немного встревожены. Несколько женщин, схватив детей, поспешили с ними скрыться в своих хижинах. Другие, подхватив детей, наоборот, выбежали наружу, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Теперь треск уже сопровождался глухими гортанными голосами, произносившими слова на непонятном жителям деревни языке.
— Эта тута де-та, саа, — сказал один голос.
— Думаю, они все ж таки спрятались в заросли, — уверенно произнес другой. — Мозги у местных, Уоллис, устроены иначе, чем у наших работяг. Доказано, что и кровь у них значительно жиже, значит, и соображают они как во сне. Ага, а это что такое?
|
|
|
— Похоже, мы набрели на место их обитания, Гектор.
Жители растерянно уставились на троих мужчин, выходивших на поляну. Двое ужасно высокие, белокожие, одетые по-чужеземному. Один, рыжеволосый и рыжебородый, имел наиболее угрожающий вид. На другом был зеленый костюм из шерсти-альпака и белый шлем. Третий, темнокожий адари в одеянии из цветастой материи, держал в руке длинную палку и с надменным видом поглядывал вокруг.
— Сидеть на места, — произнес он, окидывая жителей деревни презрительным взглядом. — Кто у васа дикаря вождь?
— Погоди-ка, Джимо, — сказал рыжий. И выступил вперед: — А ну, эй вы все, послушайте, — прогрохотал он. — Мы пришли сюда, — он указал пальцем на землю, — выращивать кофе. — Он указал на кофе, который один из изумленных жителей деревни в этот момент пил из деревянной чашки. — Если будете на нас работать, и работать усердно, вам будут хорошо платить.
Наступила короткая пауза.
— По-моему, он хочет выпить кофе, перед тем как идти убивать леопарда, — сказал Байана.
Жители облегченно закивали. Да, да!
— Я отведу вас туда, где зверь, — робко произнес Байана.
Убедившись, что белые его не поняли, он указал на тунику из леопарда на Тахомене, сделал вид, что запускает копье, и с надеждой добавил:
— Пети-мети?
— Говоришь «пети-мети»? Прекрасно! — крякнул Гектор. — Я знал, что с этими ребятами мы сможем договориться.
И он принялся знаками изображать человека, рубящего дерево, что могло также походить на забивание дубиной смертельно раненного леопарда.
И вот уже другой юноша решил оспорить право Байаны вести белых людей к леопарду.
— Я! Я! Я отведу вас к леопарду! — вскочив на ноги, вмешался он в разговор.
Указывая на себя пальцем, этот принялся энергично изображать, что убивает леопарда дубиной.
— Отлично! — прогремел рыжий. — Похоже, у нас уже объявился первый дровосек. А вы, сэр? Да? И вы?
Еще несколько юношей уже шагнули вперед, готовые выступить внушительной группой, чтобы все получили щедрую награду только за то, что проводят белых людей к леопарду.
— Видите, Уоллис? — сказал рыжий, поворачиваясь к своему спутнику. — Перед вами результат простейшего воздействия на мозги дикарей. Вот он, универсальный язык Коммерции, который вмиг сокрушит границы между разными народностями! Впэчатляэт, а вас?
— Безусловно, — неуверенно произнес другой белый. — Э-э-э… но не надо ли пояснить им, что мы эту землю купили? Что мы теперь, так сказать, их хозяева?
— Сомневаюсь, что их примитивный ум способен такое понять. — Гектор обеими руками указал на лес: — Лес… вон там… рубить! — прокричал он.
|
|
|
Группа охотников истолковала его призыв так, будто от них требуется подсказать, искать ли леопарда в этом направлении, на востоке. Многие с улыбкой закивали, одобряя выбор Гектора. Другие, думая, что на самом деле леопарда надо искать на западе, считали, что стоит все-таки поискать именно в том направлении. К тому же, заметили они первым, вряд ли белый человек обрадуется, если его заведут в такую даль, а после окажется, что зря.
Сторонники похода на восток возражали, что было бы очень неучтиво при первой же встрече показывать белому человеку, что тот ничего не смыслит: правильнее будет с ним согласиться, пусть даже он явно ошибается. Начались долгие споры, в ходе которых сторонники восточного направления нащупали неоспоримый аргумент: если белые люди будут направлены на запад и там действительно окажется леопард, то они скоро уйдут. В то время как если их направить на восток, как предлагают другие, понадобится потом организовывать еще и экспедицию на запад, и тогда, скорей всего, белым придется снова заплатить «пети-мети».
Джимо сновал между молодыми людьми, раздавая карточки. Каждая, пояснял он, разделена на тридцать дней. Каждый день надо рубить деревья и помечать в карточке, и когда карточка заполнится отметками, им заплатят. Юноши из группы охотников отлично понимают, что он говорит: эти билетики — доказательство того, что тебя как лучшего выбрали охотиться на леопарда. Несколько избранных пустились в пляс, буйными прыжками и приседаниями изображая смерть леопарда.
— Ишь ты! — вскричал рыжий. — Мы тут всего ничего, а как мы их здорово завели! Так и лощину в два счета очистим!
— Похоже, вы правы, — кивнул другой.
Кику наблюдала за всеми этими приготовлениями с нарастающим чувством тревоги. Ей показалось, что эти белые люди на самом деле ведут разговор о рубке деревьев, а не о том, чтоб убить леопарда. Но не это тревожило ее, жители деревни и сами рубили лес, если нужна живая древесина для постройки хижин. Нет, беспокоило Кику то, что, глядя на этих двоих белых, она ясно видела, что оба они, каждый по-своему, находились под властью каких-то чар. И если глаза ей не изменяли, у одного эти чары были навеяны мощной силой любви.
В ту ночь молодые мужчины деревни устроили ритуальный танец, чтоб явилась удача в охоте за леопардом. Чем больше шуму, тем больше надежды, что айанаа услышит и благословит их дело, и, воодушевленные изрядным количеством пенящегося пива, они старались горланить и вопить как можно громче.
— Господи, ну и гудеж! — ворчал Гектор в своей походной кровати за полмили от деревни. — Неужели не соображают, что завтра им работать?
— Что будем делать, если не выйдут?
— Выйдут, выйдут. Вспомните, как они встрепенулись насчет пети-мети.
— Вы правы. — Роберт на мгновение умолк в своей походной кровати. — Не правда ли странно, что они до сих пор сами не пытались выращивать кофе?
— Странно? Нисколько. С чего бы это? До нас сюда никто и не являлся, некому было показать, как это делается.
— Но ведь их образ жизни весьма далек от фермерства? — не унимался Роберт. — По крайней мере, от того, чем занимаются у нас. По-моему, у них нет ни малейшего желания, чтобы… окультуривать джунгли. Мне просто интересно, почему. Может, потому, что, однажды попробовав, они увидели, что этого делать не надо. Понимаете… будто они знают то, что нам неведомо.
— Как всегда, Уоллис, вы все ставите с ног на голову, — фыркнул Гектор. — Как раз мы знаем то, чего не знают они. — Он потянулся к газовому фонарю, тускло горевшему на упаковочном ящике между ними. — Пора выключать.
Шипение фонаря смолкло; все погрузилось в темноту. Гул барабанов и крики со стороны деревни стали казаться еще громче.
— Спокойной ночи, Гектор.
— Покой’ночи.
Ему снилась Фикре: ее гибкое, полусогнутое, черное тело прямо над ним, ее ясные светлые глаза, прикованные к его глазам в момент, когда неописуемое наслаждение перетекает из паха в пах. «Скоро, — шепчет она своим певучим выговором. — Совсем скоро. Когда Бей покинет Харар». Отчасти сон уходит. Во тьме издевательски хохочет какое-то животное. В дальней деревне нескончаемая дробь барабанов биением нового сердца вторит пульсирующей плоти.
Жители деревни пьянеют, и их мысли тоже откликаются на зов пола. Молодые мужчины с жаром отплясывают танец убиения леопарда, но на самом деле своим танцем хотят зажечь женщин, которые в свой черед, изображая в танце великую женскую радость при виде принесенного в деревню убитого леопарда, на самом деле своим танцем подстрекают мужчин к действию.
Кику сидела в сторонке, смотрела. Считала, пусть лучше танцуют те, что помоложе, — раз твои груди теперь плюхаются туда-сюда, а не призывно волнуются, прыжки твои уже вряд ли кого привлекут. При том она и так знала, кто оставит свое копье перед ее хижиной в эту ночь. Байана давеча, чтобы видели все, принес ей пищу, этим напоминая всем, кто видел, что он спит с ней. Кику ничего против не имела, отчасти потому, что он был пылкий, хоть и несколько самодовольный любовник, но еще и потому, что спать с Байаной были у нее и свои причины.
В этот момент одна из причин подошла и присела рядом.
— Ты не танцуешь, — сказал Тахомен.
— Стара я танцевать, — бросила Кику небрежно.
По ее тону можно было понять, что это больше чем ответ на вопрос Тахомена. Собственно, ее слова направили разговор к самой сути их главного преткновения.
— Какая же ты старая! — фыркнул Тахомен. — Кто тебе такое сказал? Глупость это.
Ты мне это сказал, вертелось у нее на языке. Не словами, тем что взял себе второй женой Алайю. Кику перевела взгляд за костер, где среди других женщин танцевала и та. Гадина… груди у нее похожи на наливающиеся тыковки, и когда Алайа прыгала, они чуть колыхались.
— Хорошо танцует Алайа, — сказала Кику.
— Да, — мрачно кивнул Тахомен.
Он тоже прекрасно понимал, что мучает Кику. Ему хотелось сказать: Что ты с ума сходишь! Ну да, я взял себе другую жену. А почему нет? Взял, во-первых, потому, что я вождь — ты слыхала когда-нибудь, чтоб у вождя была всего одна жена? Притом я хочу иметь детей, а ты мне никого не родила. Но ничего этого Тахомен не сказал, потому что знал: Кику все это и без того известно. Он просто негромко заметил:
— Копье Байаны подолгу торчит перед твоей хижиной.
Кику прочертила на земле зигзаг.
— Это копье усердного труженика.
— Он очень умело владеет копьем. — Тахомен сделал еле заметную паузу. — Так он говорит.
Кику не хотелось, чтобы Тахомен думал, будто может загладить нанесенное ей оскорбление несколькими бойкими шутками в адрес ее любовника, потому скрыла улыбку, опустив взгляд к земле, на которой продолжала чертить знаки.
— Потому-то ты так занята, что недосуг зайти ко мне в хижину, — заметил Тахомен.
— Да и ты слишком занят, чтоб ко мне заглянуть.
— Даже если бы собрался, перед твоей хижиной торчит копье Байаны.
— При чем тут копье, ты и не пытался заглядывать.
— Откуда ты знаешь, что не пытался?
Потому что прислушиваюсь к тебе, хотела сказать Кику.
— Потому что, как видно, был слишком занят с Алайей.
— «Новая жена — что куст кофе, чем скорей соберешь урожай, тем лучше», — произнес Тахомен.
— Это так. — И все же Кику не удержалась, чтобы ответить ему другой поговоркой. — «У мужчины много жен, а у каждой жены много любовников».
Тахомен согласно кивнул. Как во многих их поговорках, в той, что сейчас напомнила Кику, подчеркивалась важность соблюдать саафу, то есть взаимный паритет.
— Учти, пословица все-таки начинается со слов: «У мужчины много жен…»
Поняв, что сама себя загнала в ловушку, Кику пошла на попятный:
— Ну, да. Кто же спорит, заводи себе сколько хочешь жен. Хоть троих. Хоть четверых! Сколько душе угодно!
Тахомен вздохнул:
— Если я взял в жены Алайю, это не значит, что стал меньше о тебе думать. Ты по-прежнему старшая жена.
— Что значит «по-прежнему»? Раньше я не была старшей женой. Я была единственной.
— Я хотел сказать, что отношение к тебе всегда будет почтительное.
Почтительное! Что мне с этой почтительности, думала Кику, если тебе нужны сиськи, и дети, и обожание? Что толку зваться старшей, если уже не те годы, чтобы рассчитывать на любовь?
Тахомен снова вздохнул:
— Может, когда Байана перенесет копье в другое место… тогда…
Некоторое время они сидели молча. Потом Тахомен сказал:
— И леопард этот…
— А что леопард?
— Думаешь, белые люди проделали такой долгий путь, чтоб мы помогли им убить леопарда?
Кику уклончиво пожала плечами.
— Я вот все об этом думаю, — сказал Тахомен. Он сплюнул в костер. — По мне, лучше б не за леопардом они пришли. Мне бы самому хотелось леопардом заняться.
— Тебе?
— Ну да. Почему нет?
— В твои годы охоту оставляют тем, кто помоложе.
— Думаешь, я слишком стар? — с наигранным удивлением спросил Тахомен. — И что же, все так говорят, что я, мол, слишком стар, чтоб убить леопарда?
Кику вздохнула. Тахомен имел манеру — что ни скажи обращать на себя. «Видишь, — будто говорил он, — я тоже старею. Разве я скулю на этот счет?» И — хотя ни за что она не произнесла бы этого вслух, — в этом бессловесном разговоре, что они вели между собой, она готова была прокричать: «Не скулишь! Только ты — другое дело! Ты можешь просто взять себе другую жену!»
Но вслух она только фыркнула.
Тахомен снова метко сплюнул в огонь.
— В конце концов, есть много способов поймать леопарда, — произнес он задумчиво.
— Много. Но на моей памяти, как ни берись, для человека это всегда плохо кончается.
— Что ж, поглядим.
Глава сороковая
Задолго перед рассветом повар Кума разбудил двух белых, поднеся им крепкий черный кофе. Снаружи ожидал Джимо с вереницей осоловелых после загула жителей деревни. Многие в честь предстоящего события разрисовали себя магическими знаками. Некоторые нарисовали белой краской на лице усы и пятна, чтоб походить на леопарда, на которого собрались охотиться. Правда, у некоторых краска на лицах размазалась в результате иных ночных похождений. Одни держали в руках топоры, другие дубинки, третьи — копья.
— Прямо как дети, — со вздохом сказал Гектор. — Надо же! С копьями рубить деревья! Джимо, достань-ка больше топоров из наших запасов.
Когда всех надлежащим образом оснастили, группа лесорубов потянулась в джунгли. Гектор повел их вверх по холму. Дойдя до высшей точки, он указал на деревья:
— Вот! Рубите здесь!
Жители деревни были явно сбиты с толку.
— Бвана говорить деревья рубить! — крикнул Джимо. — Раз! Раз! Давай!
Жители переглядывались. Если остановиться и начать рубить эти деревья, то уже не останется никакой надежды найти леопарда сегодня.
— А ну, пошел! — Джимо грубо пихнул одного из юношей к дереву. Тот нехотя поднял топор, начал рубить.
— Так! Второй! Руби! — выкрикнул Джимо, подводя второго к следующему дереву.
Скоро выстроенные им в линию сбитые с толку жители деревни вовсю трудились над рубкой деревьев.
Когда стволы были прорублены почти до самой середины, Гектор велел Джимо переставить людей, чтобы вырубали прилегающие деревья ниже по склону. Снова стали рубить, пока не прорубили стволы почти до сердцевины и снова опустили топоры, не дав деревьям повалиться. Местные уже трудились молча — в конце концов до них дошло, что сегодня никакой охоты на леопарда не будет, но обещание насчет пети-мети остается. Во время работы все спрашивали друг дружку: что же это может быть? Видно, пришельцы хотят построить громадную хижину, и, может, даже не одну. Тогда почему они не срубают до конца, оставляя их вот так, недорубленными? Видно, так у них, у белых, принято? Но почему?
Так все и продолжалось, пока не перешли на третий ряд. И тут одним из деревьев на пути встал куилту, платан. Инстинктивно жители деревни расступились, кто влево, кто вправо, чтобы это дерево осталось нетронутым.
— Эй, там! — крикнул Гектор. — Одно пропустили.
Ухватив одного местного жителя за плечо, Джимо потянул его назад к платану, скомандовав:
— Руби!
Сначала физиономия аборигена изобразила изумление, потом озадаченность, потом тревогу. Прочие отложили работу, чтобы разъяснить вопрос приезжим. Это, сказали они, священное для женщин дерево, из которого делают женские сикквее, или ритуальные трости.
— Скажи, чтоб кончали болтовню, — бросил Гектор Джимо, и тот погнал упиравшихся деревенских к недорубленным деревьям.
— Роберт! Пора им показать, что и нам по плечу то, что мы требуем от них. — Он указал на основание дерева. — Давайте — вы с этой стороны.
Жители деревни, притихнув, с ужасом смотрели, как белые люди топорами долбят дерево. Работа выдалась нелегкая, оба белых изрядно вспотели к ее концу — верней, не к самому концу: снова в сердцевине дерева оставался узкий конус.
Уже близился полдень, когда Гектор наконец призвал остановиться. К этому моменту уже было обрублено десятка четыре деревьев. Все снова потянулись вверх по холму, там Гектор велел дорубить самое первое дерево. Оно повалилось с оглушительным треском — тут путь ему преградило дерево, стоявшее ниже, каким-то образом выдержавшее тяжесть первого. Но вот повалили и это, и оно также легло на соседнее, ниже по склону Вес обоих деревьев удерживался только густыми кронами росших на склоне деревьев.
Третье дерево было громадным, высоким, с тяжелой кроной. Когда оно с треском валилось, ствол у него раскололся: люди отскочили прочь, едва громадная махина выстрелила в небо. Груз ветвей грянул на очередное по склону дерево. С внезапным треском оно подалось под их тяжестью. За ним очередное, потом следующее, и весь склон превратился в мощно вздымавшуюся волну падающих стволов и крушащихся ветвей. Лавина уносила с собой все, что попадалось на пути, даже деревья, которых еще не коснулся топор, и все это, подобно домино, опрокидывалось с горы вниз. Казалось, какой-то великан, набрав в грудь побольше воздуха, с силой дует сверху, ровняя джунгли с землей. Гул громовыми раскатами летел вниз от лесорубов и возвращался к ним вновь, и снова ревом вниз-вверх, отражаясь эхом со всех сторон долины. Птицы взвились к небу; пыль вздымалась сквозь крушащиеся ветви; все как будто в замедленном ритме тянулось кверху и оседало вниз.
— Эх, черт побери, — произнес Гектор, с восхищением глядя на открывшуюся картину, — краше этого дьявольского зрелища сроду ничего не видал!
В деревне Кику, заслышав гул, похолодела. Вокруг поднялся вопль: женщины, решив что это землетрясение, кинулись искать своих детей. Кику тотчас сообразила, что никакое это не землетрясение, но что именно, она сказать не могла. Такого гула ей еще никогда не приходилось слышать. Казалось, лес рушится сам по себе, подобно тому, как рвется кожа, если ободрать ее об острый камень. В громадном, разверзшемся просвете средь хаоса рушащихся стволов и перекореженных ветвей она разглядела людей, крошечных с дальнего расстояния, движущихся к следующему участку на склоне.
В ту ночь жители деревни, рассевшись вокруг огня, обсуждали то, что произошло. Теперь каждому ясно, зачем сюда явились белые люди. Никакой охоты на леопарда не будет: эти люди явились только для того, чтобы валить лес. Так что же будет, если весь лес, состоящий не только из деревьев, но и из лесных духов, полностью порушить? Когда человек умирает, его дух заползает на дерево. Если дерево падает, его дух сливается с духами деревьев, что вокруг. Что станется теперь со всем множеством сотен, тысяч духов, которые в этот день выпустили на свободу белые люди? Этого не знал никто, потому что до сих пор никогда ничего подобного в их жизни не случалось.
Кое-кто из старейшин считал, что молодежь должна прекратить эту работу. Для тех, кто помоложе, однако, не так важно было истребление леса, как то, что белые люди пообещали вознаградить их за помощь. Эта молодежь уже чувствовала, что все должно как-то поменяться, и считала, что перемены, возможно, и к лучшему. Если раньше джунгли властвовали над жителями деревни, теперь они смогут, как и белые люди, подчинять лес своей воле. Иных из молодежи даже крайне впечатлил и восхитил способ, которым белые люди очистили склон горы. Снова и снова они оживляли в памяти треск дерева под топором, — убеждая односельчан, что на такое стоило посмотреть своими глазами. Все это походило на могучую бурю, какой никогда в этих местах не видывали, и все это устроил человек! То, что можно поработать на людей, обладающих такой мощью, при этом еще и богатея, казалось немыслимым везением.
Глава сорок первая
— Сегодня я встречаюсь кое с кем, — нерешительно произносит Линкер. — Может, и тебе захочется присоединиться?
Эмили поднимает голову:
— А с кем именно, папа?
— Эти люди из одного американского концерна… владелец мистер Дж. Уолтер Томпсон, — Линкер морщится. — Скажите пожалуйста, ну почему эти американцы вечно путают местами свои инициалы и даты! Как бы то ни было, это те самые господа, которые консультируют «Арбакля» по вопросам рекламы. Теперь у них здесь контора. Они сообщили мне письмом, что у них есть новые идеи, как лучше организовать сбыт для женщин. Я подумал, что тебе легче, чем мне, судить, правы они или нет.
— Я бы с удовольствием.
— Отлично. — Линкер взглядывает на часы. — Они будут здесь в одиннадцать.
К некоторому разочарованию Эмили, только один из специалистов по рекламе американец. Его имя Рэндолф Кэрнс, и внешне он — полная противоположность тому, что она ожидала. Вместо импозантного, предприимчивого маклера она обнаружила в мистере Кэрнсе человека сдержанного, учтивого, педантичного, наподобие школьного учителя или инженера.
— Как вы, мистер Линкер, пропагандируете в настоящий момент свою марку кофе? — мягко спрашивает он.
— Тем же способом, я думаю, какой открыли у вас в Америке, — быстро отвечает Линкер. — Каждая упаковка «Кофе Кастл» имеет на обертке контрольный талон, который может быть погашен на полпенни при последующей покупке.
— Это все прекрасно и замечательно, сэр. Но, мне кажется, вы не совсем поняли мой вопрос. Я спросил, как вы марку свою пропагандируете.
Отец явно озадачен.
— Продукт, — поясняет мистер Кэрнс, — это то, что вы продаете. Марка — это то, что народ покупает.
Линкер кивает, но Эмили видит, что он, как и она, пребывает в полном недоумении.
— Сформулируем иначе, — говорит Кэрнс, задерживая на обоих снисходительный взгляд. — Ваша марка — это то, чего люди ждут от вашего товара. Скажу даже больше, на самом деле сам по себе продукт тут не так уж и важен. — Он откидывается на спинку стула. — Словом: как нам создать предпочтительное для себя ожидание, вот в чем вопрос.
|
|
|
