 |
Глава шестьдесят четвертая 19 глава
|
|
|
|
Леопард негромко мяукнул. Откуда-то из-за его спины выкатились двое щенков, каждый не больше зайца. Едва подбежали к матери, один тотчас поднырнул ей под брюхо и стал сосать; другой, посмелее, скакнул за пролетающей голубой бабочкой, хватая ее увесистой лапой.
Так вот почему этот леопард набросился на массу Крэннаха. Тахомен еще тогда заподозрил такое, а тут убедился окончательно. Мать защищала своих детенышей, не мстила за самца.
Теперь леопард перевалился на бок, шугнув щенка, которому хотелось сосать. Тогда тот принялся следить за братом, копируя его движения, и, разинув пасть, стал прыгать за бабочкой. Щелчок попал в цель: явно обескураженно щенок застыл с бабочкой в зубах. На миг мелькнул ярко-голубой язык, пасть распахнулась, и бабочка, вихляя, точно пьяная, улетела прочь.
Тахомен обнаружил, что думает о Кику, об их малышах, умерших в младенчестве. Интересно, где в лесу нашли приют их духи.
Мать издала очередное урчанье, и группа леопардов двинулась в глубь леса. Они прошли в нескольких футах от Тахомена, мать по-прежнему была слишком поглощена своими детенышами и его не заметила.
Если метать, сказал он себе, только сейчас.
Когда звери ушли, Тахомен поднялся во весь рост. Ноги и руки у него затекли от долгого сидения на корточках. Вот и еще один знак, отметил он про себя с горечью, что он уже не так молод, как прежде. Возможно, это был его последний шанс убить леопарда.
Возвращаясь назад в деревню, он снял с шеи ожерелье, на котором были подвешены яйца и глаза массы Крэннаха, и забросил его далеко в чащу. Теперь ему уже ни к чему было их джу-джу.
Подходя к деревне, Тахомен услышал странные звуки. Похоже, они доносились из самой гущи терновника. Рукоятью топора Тахомен осторожно раздвинул кусты и заглянул внутрь.
|
|
|
Масса Уоллис лежал прямо в гуще переплетенных колючих зарослей. Его одежда была грязна и изорвана, в спутанных волосах застряла сорная трава, и Тахомену показалось, будто он воет.
Тахомен пробился сквозь заросли и вытащил массу Уоллиса наружу. Но было ясно, что дело куда серьезней, чем простое невезение провалиться в колючки. Масса Уоллис смотрел невидящими глазами, стонал и бормотал что-то бессвязное.
Засунув за пояс топор, Тахомен подхватил белого человека под руки и помог ему дотащиться до деревни.
Глава пятьдесят восьмая
«Нежный» — при первом глотке характеризуется едва уловимым, приятно ласкающим ощущением чуть дальше кончика языка.
Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»
Артур встречается с Сэмюэлем Пинкером в своем клубе. Они обсуждают некоторые интересующие обоих вопросы. Возникновение Независимой Рабочей партии и что это может означать для двух традиционно существующих. Далее — война в Южной Африке и что в последнее время преобладает в заголовках газет: какое воздействие может оказать это событие на империю?
Все чаще и чаще Линкер задумывается над мировыми проблемами. Производители мыла «Санлайт» братья Левер доказали, что можно продавать произведенный в Британии продукт за границу. Более того, их продукт даже изготовляется за границей на дочерних фабриках в Канаде и Бразилии! Почему бы фирме «Кастл» не последовать их примеру? В конце концов, голландцы и французы употребляют кофе даже больше, чем британцы, и, выходит, что этикетка «Кастл» фирмы Линкера воплощает некий универсальный смысл. Пинкер изучил новую стратегию Леверов: тут открывается фабрика, там возводится производственное предприятие; расходы, по возможности, общие, но всегда неизменный контроль. Это явный прорыв, он уверен в этом. Подобно тому, как в последние годы различные государства создают между собой альянсы во внешней политике, так и торговые компании этих же государств должны смыкаться похожим путем.
|
|
|
Трудность, разумеется, есть, — и она политического свойства. Некоторые газеты утверждают, что эти торговые союзы не так хороши для потребителя, — что они лишь немногим лучше, чем картели. Разумеется, это ерунда: как можно не увидеть громадной разницы между, с одной стороны, двумя компаниями, договаривающимися не поощрять конкуренцию в отдельных областях, и, с другой, неким кофейным синдикатом, в котором небольшая группка сановников, государственных деятелей и богатых владельцев плантаций сговаривается не предоставлять вышеназванным компаниям сырье. Пинкер убежден, что свободная торговля победит, но дело следует поставить на правильные рельсы и довести до слуха членов правительства… Словом, у них с Артуром Брюэром есть о чем потолковать.
Но вот беседа закончена, они сидят, попыхивая сигарами и пригубливая свои стаканы. Но Пинкер улавливает некоторую нервозность в молодом человеке.
— Мистер Пинкер, — говорит Артур.
— Прошу, просто Сэмюэл!
— Сэмюэл… Мне бы хотелось кое о чем вас спросить.
Пинкер зажатой между пальцами сигарой изображает подбадривающий жест.
— Это касательно Эмили, — говорит Артур, смущенно улыбаясь.
Глаза у Линкера суживаются, но он не произносит ни слова.
— Разумеется, я ей ничего такого не говорил, да и не скажу, если на то не будет вашего согласия. Но мне кажется, у нас с ней много общих интересов, она такой замечательный в общении человек; и это я отношу, если позволите, за счет того, какое вы дали ей воспитание и образование.
Пинкер удивленно вздымает брови.
— Я хотел бы спросить у вас, позволено ли будет мне общаться с ней чуть теснее, — поясняет Артур.
— Позволено ли? — переспрашивает Пинкер, подобно огнедышащему дракону исторгая из себя сигарный дым. — Позволено ли? Вы спрашиваете моего согласия на то, чтобы ухаживать за моей дочерью?
Напрягшись, Артур кивает:
— Именно так.
Внезапно Пинкер расплывается в улыбке:
— Дорогой мой, я-то надеялся, что вы уже давно этим занимаетесь!
Глава пятьдесят девятая
«Горьковатость» — этот привкус считается желательным лишь до определенной степени.
|
|
|
Международная Кофейная Организация. «Сенсорная оценка кофе»
Наконец пришла пора дождей; шквал серых вод грянул с небес, как будто с вершины гигантского водопада.
Между тем жители деревни обсуждали, как поступить с массой Уоллисом. В этих беседах тамилы участия почти не принимали. Теперь, когда ферма лишилась крепкого хозяина, когда они уже не были уверены, что им заплатят, тамилы по одиночке, по двое исчезали в джунглях, отправляясь на поиски других плантаций и работы.
Вода проникла в рабочие постройки, так что жителям деревни пришлось их разобрать и использовать дерево для постройки округлых хижин с соломенными крышами, которые, по их опыту, воду не пропускают. От дождя размякла земля, поэтому люди выкопали некоторые зараженные растения и взамен посадили батат и маис. В джунглях и так растет много кофе, да и одним кофе сыт не будешь.
Правда, похоже, кое-кто пытался это оспорить. Масса Уоллис жил в хижине у Кику и ничего не брал в рот, только кофе да кхат. Заснет на пару часов, снова проснется, и так весь день напролет: то он рыдает, то головой бьется об стенку, как полоумный.
— Колдовство сходит медленно, — объясняла Кику соседям. — Мало что можно сделать, чтобы приблизить выздоровление. Пусть себе жует травку, если она ему боль снимает.
— Почему мы должны давать ему приют? — допытывались некоторые из тех, кто помоложе. — Что он нам хорошего сделал, ведь он позволял избивать нас и разрушать наши дома? Он даже не может вести хозяйство, чтобы и мы получали деньги.
На этот вопрос ответить было не просто.
— Он такой же человек, как и мы, — сказала Кику. — Разве можем мы прогнать гостя прочь, не предоставив ему еды и крова?
Лишь однажды масса Уоллис вышел из своего столбняка, и это случилось, когда на ферму наведался торговец, человек от одной из новых компаний, которые привозили одни товары в джунгли, а другие вывозили оттуда. Он явился в сопровождении двух мулов, к спине каждого было приторочено по увесистому деревянному ящику. Торговец был сомали, но одетый, как белый. Такого жителям деревни видеть еще не приходилось.
|
|
|
— Я привез товар, который заказал мистер Уоллис, — объявил прибывший изумленному Тахомену. — Где он?
К еще большему изумлению Тахомена из хижины Кику появился масса Уоллис, и взгляд его был ясен.
— Мое оружие! — выкрикнул он. — Оружие пришло!
Ящики сгрузили со спин мулов, и Джимо принялся лезвием топора вскрывать крышки. Внутри оказалась записка, которую Уоллис развернул и пробежал глазами:
Уоллис!
Посылаю вам, как Вы и просили двенадцать «Ремингтонов» последнего образца. Если решите, что сумеете сбыть больше, пришлите еще денег.
Ваш —
Хэммонд.
— Больше? — пробормотал Уоллис. — Разумеется, я продам больше! Ну же, Джимо, распечатывай скорее! Наконец-то…
Шагнув к ящику, он вынул из него что-то увесистое. Молча развернул обертку из вощеной бумаги.
Ничего подобного жители деревни отродясь не видывали — кнопки в четыре ряда, одна над другой, а над всем этим широкий полукруг с зубьями, — потому, казалось, будто венчает весь этот механизм ухмыляющаяся челюсть. Вмиг масса Уоллис как бы остолбенел. Потом поставил машину на землю и принялся хохотать. Долго-долго он так гоготал до слез, сложившись пополам, как от боли в животе. Жители деревни, вежливо улыбаясь, переглядывались, не понимая смысла всей этой шутки, но готовые присоединиться к его веселью.
Наконец Уоллис сумел что-то выговорить.
— Хэммонд, идиот чертов, — задыхаясь, произнес он. И, взглянув на Тахомена, сказал то, что вождь уразуметь не смог: — Дюжину сраных пишущих машинок, вот что он мне прислал!
Потом масса Уоллис снова удалился в хижину Кику. Казалось, на него обрушилось новое смертельное заклятие: он просто отвернулся к стене, так и лежал.
— Он умрет? — спросил Тахомен у жены.
— Может и умрет, если захочет того. Это не похоже на проклятие, наложенное каким-то магом, — масса Уоллис сам себя проклял, и только ему решать, позволит он сам себе это проклятие снять или нет.
Каждое утро Кику варила ему кофе, густой, темный, бормоча моленья, пока растирала зерна:
Кофейник, Кофейник, дай нам покой,
Кофейник, Кофейник, пусть дети растут,
Защити нас от бед,
Дай нам дождь, дай траву.
Но масса Уоллис оставлял кофе нетронутым, только все жевал и жевал кхат.
Спрошу лес, что делать, решила Кику. Она отправилась в джунгли и сидела там тихо-тихо, прислушиваясь к мириадам шепотов айана. Уже земля, которую расчищали для кофейной плантации, сплошь покрылась сорной травой: скоро деревья начнут снова расти из джунглей, и постепенно громадная дыра в лесу снова зарастет, как затягивается кожа на заживающей ране.
|
|
|
Так часто бывало — лес не давал ей прямых ответов, вместо этого позволял спокойно собраться с мыслями, пока ответ сам не прояснится, пока она не увидит, что он уж давно глядит ей прямо в глаза.
Глава шестидесятая
«Аптечный» — свойство вкуса второсортного кофе, соотносимое с «резким».
Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»
Они отнесли массу Уоллиса в хижину, которая предназначалась для лечения больных, и положили его там на пол. В хижине была яма для очага, но не было отверстия в крыше для выхода дыма. В этой яме Кику скопила большую кучу всяких трав и коры куста ибоги.[51]Там были еще и зерна кофе, потому что кофе усиливает действие ибоги, а также паста, изготовленная из дробленых корней ибоги.
Удушливый дым тлеющей ибоги заполнил хижину. Кику сорвала с массы Уоллиса одежду и разрисовала его тело узорами, обозначавшими его возрастной клан. Потом взяла плошку с пастой и осторожно наложила немного ему на губы и десны, потом сделала то же самое себе.
— Что ты делаешь? — пробормотал он.
— Туда, куда предстоит отправиться, отправимся вместе, — сказала она ему на языке галла.
Потом села у его постели и стала ждать, приложив руку к его запястью, чтобы духи зар, явившись, не улетели бы с ним одним, не захватив и ее.
Время в хижине видений редко совпадало с временем за дверью, но и при этом Кику показалось, что она прождала слишком долго, прежде чем почувствовала, как постукивают по крыше прибывшие духи. Масса Уоллис, застыв, приподнялся на несколько дюймов над полом, когда зар попытались поднять его к себе на плечи, но Кику крепко держала его до тех пор, пока они не соблаговолили заметить ее.
— Кто ты? — грозно спросил ее один из духов.
— Я проведу его по пути, чтоб с ним ничего не стряслось.
— Зачем? Ведь он не твоего племени.
— Он наш гость, я должна оберегать его.
Ей было слышно, как зар советуются между собой.
— Мы не твои зар, — сказали они наконец. — Мы прибыли издалека, чтобы забрать этого человека. Ты тут совсем ни при чем.
— Вы не наши зар, но это наша хижина, и этот человек под защитой нашего гостеприимства. Он разрисован нашими знаками.
— Путь будет далек, и ты не сможешь вернуться назад.
— Пусть так, я готова отправиться с вами, — ответила Кику.
Они взлетели ввысь, летели над долиной, и впервые Кику смогла взглянуть вниз и увидеть перемены, произведенные белым человеком, — не только рукотворные, как, например, вырубка леса, но и все сложные переплетения родственных и племенных связей, сделавшихся зримыми благодаря пасте ибоги, и которые оказались даже более нещадно поруганы, чем леса. Лес-то сумеет залечить свои раны, а вот общий уклад племен, думала Кика, вряд ли окажется таким же стойким.
Они все летели и летели над Хараром и над пустыней, над бескрайним морем и горами, стылыми в снегах. И прилетели они в такое место, которое было странным даже по знаниям ибога-странствий, в место, где много серых каменных коробок и много прямых линий, и поняла Кику, что это и есть деревня белого человека.
Зар пытались их разлучить, но усилием воли Кику держала массу Уоллиса: она перевернулась, едва они стали падать вниз, так, что теперь он летел верхом у нее на спине, и потому Кику видела, что потом происходило, его глазами.
У стола стоит женщина средних лет. Она перебирает огромную кучу листочков, сворачивая пополам и укладывая в аккуратную пачку. Как раз в тот момент, когда стопка вот-вот развалится, входит другая женщина, гораздо моложе, берет стопку листков и переносит на другой стол, где для них уже заготовлены специальные конверты. Похоже, женщины трудятся с листочками уже давно.
Обе женщины обведены многоцветным контуром, как видится в глазах после паров ибоги. Но можно разглядеть, что молодая хороша собой. По тому, как вздрогнул масса Уоллис, увидев ее, Кику понимает, что эта женщина для него важна. Поэтому Кику с массой Уоллисом перемещаются ко второму столу и смотрят, как молодая женщина раскладывает бумажки в конверты.
Женщина их видеть не может, но ее нежные ноздри трепещут, она поворачивается в их направлении, и лицо ее принимает озадаченное выражение. Она быстро поводит носом в воздухе.
— Мэри? — произносит она.
Другая женщина поднимает голову.
— Вам не кажется, что пахнет кофе?
— Нет. Только типографской краской. Я уже трижды порезала пальцы об эти треклятые листки. Может, прервемся, выпьем чаю?
— Разумеется, вам необходимо сделать перерыв, — говорит входящий в комнату мужчина. — И это будет первым актом в нашем законодательстве — человек не должен сворачивать избирательные бюллетени в течение более двух часов без перерыва на чаепитие.
— В таком случае, мы должны продолжить работу. Ведь мы занимаемся ею всего сорок минут, — сухо говорит молодая женщина.
Но она улыбается вошедшему мужчине.
— Я поставлю чайник, — говорит Мэри. Проходя мимо молодой женщины, она тихонько бросает: — Наверно, я вернусь нескоро, этот чайник долго закипает.
Та женщина уходит, в комнате тихо. Кику и так не слишком понимает речь белых людей, но их молчание — новая загвоздка. В языке галла много разных видов молчания, от неловкой паузы до многозначительной тишины, но Кику тотчас понимает, что вот эта здешняя тишина игривого свойства.
— Сегодня вечером собрание, — начинает мужчина. — Боюсь, мне придется на нем присутствовать, но я подумал… если вы не слишком утомитесь… может быть, согласитесь сопроводить меня туда в качестве гостьи?
— А по какому поводу собрание?
— Гомруль.[52]— Он разводит руками. — Необходимо найти способ провести билль через Палату лордов. На данный момент землевладельцы дали понять, что они заблокируют всякую попытку урегулировать ирландский вопрос.
— Я с удовольствием пойду, Артур.
— Правда? Вам не будет скучно?
— Мне это чрезвычайно интересно, — заверяет она его. — А будет ли там сэр Генри?
Мужчина кивает:
— Он основной оратор.
— Тогда я с нетерпением буду ждать вечера. Говорят, он блестящий оратор. И вообще мне будет приятно сопровождать вас.
За спиной Кику слышит безутешное рыдание массы Уоллиса.
Но вот масса Уоллис тяжелеет, а облики людей в комнате становятся ярче. Пора улетать. Кику чувствует, как зар сильными руками подхватывают ее под мышки, поднимают вверх. Но лететь им слишком далеко, а задержались они слишком долго: масса Уоллис стал такой тяжелый, а Кику так устала, что зар не могут их поднять. На миг ей кажется, им никак не улететь. Иногда бывает так, она знает: люди впадают в ибога-транс и по той или другой причине никогда не возвращаются обратно, обрекая свой дух вечно бродить по земле, невидимым, неприкаянным. Совершив неимоверное усилие, Кику рвется вверх. Она чувствует, как зар подтягивают ее, и уже они летят по воздуху, пролетают над бурлящим муравейником, это деревня белого человека, сперва медленно, но вот, набирая скорость, они летят теперь над морем.
Вернувшись в целительную хижину, масса Уоллис погружается в глубокий сон. Кику произносит заклинания, благодарит зар за их помощь, желая им благополучной дороги обратно, туда, откуда они явились. Затем берет заточенную иглу дикобраза и осторожно погружает ее сначала в пепел ибоги в очаговой яме, затем подносит к ритуальным знакам на груди массы Уоллиса. Острие пронзает кожу: от серой, еще чуть ядовитой золы кожа вспучивается и твердеет по проколотым точками контурам рисунка, и это означает вступление массы Уоллиса в свой возрастной клан.
Пока масса Уоллис спал, Кику отправилась искать Тахомена.
— Тут у меня мысль пришла, — робко произнесла она.
Он знал ее слишком хорошо, чтобы поверить, будто одной мыслью все и ограничится.
— Говори.
— Хорошо бы Алайе побыть при массе Уоллисе служанкой.
Тахомен был изрядно озадачен:
— Алайе? Почему Алайе?
— Потому что она самая красивая из молодых женщин.
— Ты хочешь, чтобы она разделила с ним постель?
Кику отрицательно покачала головой:
— Думаю, масса Уоллис сейчас слишком для этого слаб, но когда красавица рядом, то и поправиться легче. Да и ей будет занятие.
Тахомен устремил взгляд вдаль, продолжая прикидывать про себя. От Кику всего можно было ожидать, но тут выдала такое, прямо голова кругом.
— Если Алайа все же станет прислуживать белому человеку, — сказал Тахомен, — я не найду ее, если захочу к ней.
— Но по счастью у тебя есть и другая жена.
— Значит, копье Байаны уже не будет торчать у твоей хижины?
— Копье Байаны… — многозначительно произнесла Кику, — не так прямо и не так далеко бьет, как ему хочется думать.
Тахомен хохотнул:
— По-твоему, мужчина так наивен, — сказал он, — и один взгляд на хорошенькое личико может снять с него порчу?
— Хочешь сказать, я глупость предложила? — взъершилась Кику.
— Конечно, нет, — поспешно ответил Тахомен. — Просто наивность, а это уж дело совсем другое.
— Гм, — уже мягче произнесла Кику. — Конечно, мужчины наивны, ну и женщины тоже, если уж на то пошло.
— Да? Что же вам, женщинам, нужно?
— Нам нужно… — Кику помедлила. — Чтоб не спрашивали, что нам нужно.
— Ой, избавь меня от своих загадок, старая женщина, — ворчливо сказал Тахомен.
Она с силой пихнула его в плечо:
— Меньше болтай о старости! Не такая уж я старуха, вот если опять начнешь ходить ко мне в хижину…
— То что?
Она мотнула головой:
— Ну, скажем, лес пообещал мне кое-что.
— Да? — сказал Тахомен.
Кику видела, что он понял, и еще она видела, что он не станет все портить лишними словами, на это она и надеялась. И поняла, что за это самое и любила его: было такое в нем, он соображал, чего говорить не надо.
Глава шестьдесят первая
Ухаживание имеет странный вид, в значительной мере потому, что происходит в преддверии общих выборов. Активность политической кампании в полном разгаре: листовки пишутся, печатаются, заправляются в конверты, доставляются к каждой двери; посещаются собрания, организуются дебаты, выстраивается лоббирование, проходят встречи с избирателями… Обстановка захватывающая, но они редко оказываются вдвоем, разве что на несколько минут. Он — генерал, а она — из рядового состава. Нежные чувства Артура проявляются в мягком осведомлении, не слишком ли много она работает, и он настоятельно убеждает других добровольцев дать ей возможность немного передохнуть в данный момент в его обществе. Ее хрупкость превращается в их отношениях в удобный миф: немое напоминание о ее слезах тогда, в его кабинете, о полученном в дар платке, надушенном одеколоном «Трамперс»…
Окружающим становится ясно, что они прекрасно понимают друг друга. Его рыцарство, его галантность сосредоточены только на ней. Если во время публичного выступления он говорит о Беззащитности, его глаза ловят ее взгляд в толпе слушателей. Если он говорит о Роли Женщины, именно этой женщине дарит он свою улыбку. Если говорит о Либералах и Семейной партии, то с такой серьезностью смотрит на нее, что она не может одержать улыбки и вынуждена опустить глаза из опасения: что если, глядя на нее, может улыбнуться и он.
О Роберте Уоллисе она не вспоминает. Ну а если и вспоминает — ведь как бы ни старалась она, но временами просто невозможно заставить себя о нем не думать, — то исключительно с негодованием, оно не прошло до сих пор. В такие минуты Эмили вовсе не ощущает себя той хрупкой женщиной, какой видит ее Артур. В такие минуты ей все еще хочется разыскать этого тупого, никчемного, самовлюбленного юнца и кулаком в кровь разбить ему нос.
Выборы совпадают с возвращением тысяч солдат из Южной Африки. Правительство консерваторов устраивает один парад победы за другим. Порой трудно отличить избирательный ажиотаж от парадных церемоний.
Консерваторы сохраняют большинство с достаточным перевесом. После выборов Пинкер с яростью обнаруживает, что Уильям Хоуэлл, владелец «Кофе Хоуэлла» произведен в рыцари; официально — за заслуги в филантропической деятельности, но на самом деле, и это всем известно, за его финансовое подпитывание фондов партии консерваторов.
Почтеннейшие либералы сетуют, что поддержка таких вопросов, как избирательное право для женщин, лишает их постов. Они утверждают, что необходима политика, направленная на интересы избирателей, а не тех, которые по своему положению не способны отдавать голоса в поддержку партии. Пособия по болезни, пенсии, пособия по безработице — вот чем можно привлечь к себе рабочий люд.
В Лондоне Союз за право голоса для женщин удваивает свои усилия, чтобы добиться влияния. Эмили работает для Союза с тем же рвением, как и для избирательной компании Артура. У нее болезненный вид, она ужасно исхудала; но глаза все так же горят, впрочем, чем худее и бледнее она становится, тем нежней заботится о ней Артур.
Что касается Артура, то для него досада, что его партия проиграла выборы, скрашивается тем обстоятельством, что внутри его электората доля голосов в его поддержку возросла. Теперь он важная фигура среди либералов, возможно, в будущем — министр.
Настает время заняться домашними проблемами. Ему повезло, он нашел себе жену, которая составит идеальную пару министру: трудолюбивая, правильно мыслящая и, благодаря энергии своего отца, богатая. Остается только сделать официальное предложение.
Предложение делается без особого афиширования. Только так, никакого шума: они оба не склонны к помпезности. Он выводит ее на веранду Палаты общин. Вечер: бесконечное движение взад-вперед по глади реки улеглось. Артур заводит разговор, давая Эмили понять, что на этот шаг идет, все тщательно обдумав, что он как никто в высшей степени почитает святость любви, чистейшее выражение которой он видит в пожизненном союзе двух любящих сердец.
— В заключение, — говорит он, — я желал бы вашего позволения переговорить с вашим отцом, чтобы просить у него вашей руки.
— О, Артур! — говорит она. Услышанное для нее отнюдь не сюрприз: на протяжении последних недель он не скрывал своего особого отношения к ней. — Я отвечу «да» — конечно, «да».
Конечно, «да». Как может быть иначе? К браку она стремилась всегда. Она — личность Рациональная. Отступить теперь от той будущности, которую она рисовала себе, было бы весьма неразумно.
Если по истечении долгих дней у нее появятся сомнения — а сомнения у Эмили есть и сейчас, — то и тогда она воспримет их как естественные. Им обоим предстоит совершить непростой шаг, который изменит жизнь обоих. И если, когда он заговаривает о браке, порой ей кажется, что он имеет в виду что-то иное, что-то более абстрактное, и, возможно, более возвышенное, чем себе представляет она, ну что ж, она и к этому готова. Он идеалист — и Эмили это в нем больше всего восхищает.
Не любовь будет крепить их брак: скорее брак будет крепить их любовь. Она страстно верит в это, но все же не может удержаться от вопроса: что если все-таки так не случится?
Пинкер видит, что зря полагался на политиков. Если что-то требуется предпринять, пусть лучше этим займутся деловые люди. Продажи «Кофе Кастл» постоянно растут, и денег у него полно. Правда, Хоуэлл перенял его тактику, запустив в оборот и свой кофе в упаковке под названием «Высокосортный кофе с плантаций Хоуэлла», но Пинкер уверенно опережает своего соперника. Он вводит новые формы упаковки — по полфунта, по четверть фунта, и даже новый вид тары — плотно закрывающуюся жестяную коробку, в которой можно хранить молотый кофе по нескольку недель. Рекламисты из лондонской конторы Дж. Уолтера Томпсона именуют такой кофе «долговечным». Они корпят над выпуском дюжины рекламных объявлений в неделю, каждое из которых целенаправленно вдалбливает в головы покупателей, что «Кофе Кастл» — неотъемлемая часть счастливого брака. («Подавая мужу чашку этого необыкновенного кофе „Кастл“… вы создаете домашний уют!»)
Линкер долгие часы проводит в своем кабинете, планирует, выстраивает, обдумывает тактику действий.
Глава шестьдесят вторая
В целом, решила Кику, все идет как надо. Алайе приятно ходить за таким большим и уважаемым человеком, как масса Уоллис. Масса Уоллис, хоть по-прежнему говорит мало, начал снова есть, и каждый день он трудится в лесу, собирает кофе. А Тахомен каждую неделю проводит с ней по нескольку ночей, не всегда, правда, занимаясь любовью. Ведь, хоть она еще вполне молода, чтоб зачать ребенка, но, все же не настолько, чтобы слишком изнурять себя. Они просто разговаривают, обсуждают то да се, перебирают деревенские сплетни, и потом засыпают, уютно и привычно лежа в объятиях друг у друга. И хотя еще рано пока говорить, будет ли ей послан еще один ребеночек, и, конечно, еще совсем рано, чтобы узнать, останется ли ребеночек с ними или будет отозван далеко-далеко. Хотя шепот леса обнадеживал.
Однако вопрос с массой Уоллисом по-прежнему не был решен. И наконец Кику поняла, что время для этого настало. Она дождалась, когда собрался совет старейшин, чтобы обсудить деревенские дела, и тогда воздела вверх свою палку сикквее, показывая, что у нее есть что сказать.
— Сыновья женщины, дочери женщины! — начала она.
— Говори! — кивнул ей Тахомен. — Мы слушаем.
— Все вы помните, — сказала Кику, — когда пришли белые люди, саафу был нарушен. Лес пострадал, но лес умеет выжидать. Теперь поля, которые они расчищали, уже поросли кустарником и сорной травой, и деревья поднимаются вновь.
Но не думайте, что все вернется к тому, как было раньше. Уже доходят до наших ушей рассказы о других белых фермерах, что приходят в наши долины. Уже наведываются торговцы в наши края, несут продавать корзины с товаром, высматривая, что можно купить или обменять.
Лес может вырасти снова, но он не сможет защитить нас от очередного белого человека, который придет сюда и захочет повалить лес и все засадить прямыми рядами. Мы можем сказать белому человеку, что его планы не сбудутся, что дикие кабаны пожрут его всходы, а солнце иссушит его саженцы, только белый человек нас слушать не станет, потому что такова его натура.
— Что ты предлагаешь? — раздался чей-то голос. — Или ты, как та собака, лаешь, когда гиены уж и след простыл?
Кику покачала головой:
— Я как тот паук, который говорит: одну паутину порвать легко, а тысячью паутин можно связать льва. Вот что предлагаю я. Белый человек платил нам деньги за наш труд. Вместо того, чтобы самим их потратить, мы должны отдать их ему назад.
|
|
|
