К проблеме национального характера

 

«Есть закон человеческой природы и культуры, в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, духа и уклада. Двенационализуясь, чело­век теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и священным огням жизни, ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны: и них заложены и жи­вут целые века всенародного труда, страданий, борьбы,созерцания, молитны и мысли»

Ильин И.А. М., 1993. С. 136.

 

О русском народе, его характере, о русской душе, культуре, исто­рии говорят и пишут давно, много и разнообразно. Писали и пишут в России и за ее пределами, в разные времена и при разных историче­ских обстоятельствах.

Характеристики, даваемые русским, столь различны и противопо­ложны, что вызывают у многих некое почти мистическое недоумение. Ни один народ не удостаивался чести порождать такие противоречи­вые чувства.

«Загадочная русская душа», русский народ характеризуются та­кими качествами, как религиозность, трудолюбие, доброта, справед­ливость, честность, терпеливость, свободолюбие, бесстрашие, пред­приимчивость. Однако у других авторов все наоборот, и русские ха­рактеризуются как пьяницы, трусы, как лодыри, лжецы, люди с рабской психологией, не способные понять высокие чувства и готовые к актам жестокости и вандализма.

Более глубокие исследователи, такие, например, как писавший в начале нашего века англичанин Морис Бэринг, пытаются понять про­тиворечивость русского характера. Бэринг пишет об энергии, смело­сти мысли русских, но одновременно об отсутствии чувства меры, экстравагантности, робости поведения, скачках от энергии к бездея­тельности, от оптимизма к пессимизму, от бунта к подчинению. В русском человеке, считает он, сочетаются свойства Петра Великого, князя Мышкина и Хлестакова.

В последнее десятилетие о русских говорят и пишут особенно много и, к сожалению, часто негативно.

В ближнем зарубежье, в бывших советских республиках негатив-нос отношение к русским объяснимо, хотя и несправедливо. Про­изошла определенная аберрация сознания, как бы персонификация зла, эффект «козла отпущения», в результате чего русские ассоции­руются с большевизмом, с догматической идеологией, от которой они пострадали не меньше друг их народов.

Удивительно другое — в последние годы в России, особенно в среде интеллигенции и даже в академических изданиях, возникла своеоб­разная антирусская мифология, оперирующая мифами об отсутствии у русских трудовой этики, духа предпринимательства, об исконном варварстве русских, об их безинциативности и лени, рабской покор­ности и невежестве. Что это? Мазохизм, подсознательное стремление к покаянию или желание подыграть западным партнерам? Или это национальная черта — самоуничижение и экзальтированный самокритицизм?

Во всех этих вопросах хочется попробовать разобраться.

Но прежде — о национальном характере вообще. Существует ли он? Или это некий миф, фантом.

К. Леви-Стросс писал, что оригинальность каждой из культур заключается прежде всего в ее собственном способе решения проблем размещения ценностей, общих всем людям. Только значимость их никогда не бывает одинаковой в разных культурах. Современная этнология, — говорит он, — все сильнее стремится понять истоки этого таинственного выбора.

И действительно, каждый народ строит свой национальный Кос­мос, создаст свой образ мира. Элементы образа (картины) мира носят общечеловеческий характер, но их расположение, а главное, осмыс­ление и оценка специфичны для каждого народа. Народ, нация (эт­нос) вырабатывают систему оценок своего Космоса и самых себя в нем с позиций добра и зла. Категории добра и зла архетипичны и присут­ствуют в любой культуре, однако содержание их меняется, развива­ется, наполняется разными смыслами в различных культурах.

Субъекты национальных культур, сформировавшихся в разных природных условиях и в разные эпохи, отличаются друг от друга своим мироощущением и миропониманием, «углом зрения», оценка­ми мира и самих себя в нем, своими устремлениями и идеалами, эмоциональными реакциями и предпочтениями, т.е. своими нацио­нальными характерами.

Народ, его культура в процессе исторического развития меняются и развиваются, меняется общественный менталитет (в котором соче­таются сознательные и бессознательные компоненты), точнее, его сознательная сфера.

А что же национальный характер? Меняется ли он и в каких пределах? Современный человек сильно изменился, изменился его облик и предпочтения, оценки и социальные идеалы. И тем не менее француз, араб, русский, киргиз, эстонец, американец поведут себя по-разному в одинаковых жизненных ситуациях, по-разному обуст­роят свои жилища (несмотря на тенденцию к унификации), органи­зуют свой бизнес, досуг и т.д. Такие различия (по сравнению с нами) в оценках, в поведении, в реакциях мы видим в американских филь­мах на экранах наших телевизоров.

Русский эмигрант, увезенный во Францию в раннем детстве и лишь к старости попавший в Россию, рассказывает:

— Всю жизнь я говорил по-французски, дружил с французами, женился на француженке и всегда я со своей мечтательностью, стрем­лением к каким-то высшим целям казался окружающим сумасшед­шим, да и сам себя считал таковым. А вот приехал сюда, пообщался с людьми и понял: я не сумасшедший, я просто русский. Человек жил практически вне своей культуры, но сохранил свой национальный характер, некие его фундаментальные черты.

Поразительные примеры демонстрирует нам детская психология. Наш жизненный уклад сейчас полностью перевернулся. Все, что име­ло знак минус, приобрело знак плюс, и наоборот. Некоторые семьи не только «вписались» в рыночные отношения, но и якобы усвоили чуж­дые российскому образу жизни и характеру принципы: «время деньги», «нечего заниматься пустопорожними разговорами», «надо дело делать, а не мечтать», «кому нужны какие-то подвиги и романтиче­ские бредни» и т.д. А вот дети в таких семьях часто мечтают, и не о сникерсах и черепашках ниндзя, а «о подвигах, о доблести, о славе». Эти благополучные детишки в меру своих сил думают и рассуждают о «мировых» проблемах — добре, красоте, справедливости. Куда же им деваться, если в их маленьких сердцах звучат голоса предков, стремившихся к «абсолютному добру» и сражавшихся со злом во всех его видах. Взрослые эти голоса не слышат или стараются не слышать, а иногда боятся их слышать и стремятся «вылечить» своих детей от «пустых» и «ненужных» сегодня чувств.

Детские психологи И. Медведева и Т. Шишова в своей умной «Книге для трудных родителей» рассказывают о таких взрослых, о маме, например, которая главным недостатком своего ребенка счи­тала его мечтательность. И о другой маме, которая, краснея и запи­наясь, сообщила психологам, что у ее сына... патриотизм, и что она, пытаясь освободить его от этого лишнего и вредного чувства, действо­вала «...и угрозами, и уговорами... ничего не помогает... Даже обо­стряется...» Звучит как анекдот, но это свидетельство, до каких па­радоксов доходит сегодня наша жизнь.

Можно себе представить, как ломается психика — наша и наших детей и их детей, и кто знает, сколько еще поколений испытают на себе последствия сильнейшего культурного срыва, когда рушатся ве­ковые устои под давлением иной цивилизационно-культурной систе­мы ценностей, когда государством и средствами массовой информа­ции внедряются чуждые национальному характеру установки и принципы поведения. Надежда одна — природа национального ха­рактера, его, в какой-то мере, иррациональная сущность, которые устоят.

Для любой культуры характерна определенная закономерность. Как бы не изменялась культура, даже в самых неблагоприятных ус­ловиях культурного срыва, когда быстро и радикально меняется самое главное — картина мира, система ценностей, социальные идеалы, доминанты идентификации личности — в культуре сохраняются не­кие фундаментальные основы, на базе которых восстанавливается картина мира, система ценностей, хоть и радикально измененные, но характерные именно для данной этнической культуры в данный пе­риод ее существования и соответствующие «душе народа», его инациональному характеру.

Итак, национальный характер оказывается наиболее устойчивой зоной этнической культуры, ее ядром. Именно в нем наиболее явно обнаруживаются следы коллективного бессознательного народа, его архетипы, в нем имплицитно содержится спрессованный в виде знаков и символов исторический опыт многих поколений народа.

Немного об этнических архетипах. Определяя архетипы, боль­шинство исследователей вслед за К. Юнгом обращает внимание на общечеловеческий характер этих компонентов коллективного бессоз­нательного. Однако уже Юнг писал об иерархии архетипов, отметив, что «господствующие архетипы не остаются неизменными раз и на­всегда» и принимают различную форму в Германии, Италии и России. «Архетипы, — пишет К. Юнг, — принадлежат группам, народам или всему человечеству». Одни и те же архетипические образы хаоса и порядка, света и тьмы, добра и зла, жизни и смерти у каждого народа имеют свое осмысление и воплощение, что обнаруживается в особенностях картины мира, в системах ценностей и особенно в национальном характере. К. Юнг видел, например, в движении немецкого национал-социализма и особенно в мифологии этого движения влия­ние мифического древнегерманского образа — бога Вотана — олицет­ворения «тевтонской ярости», одержимости, грозы, колдовства. Юнг пишет, что влияние этого бога еще в середине нашего века можно было обнаружить в немецких деревнях.

Этнические архетипы закрепляются в знаковых системах народа — в его языке, сказках, мифах, обрядах, ритуалах. Б.А Рыбаков отмечает, что древнерусское божество Род, воплощавшее все высшие и жизненно важные понятия русского человека, саму суть его миро­понимания и нравственности, нашло отражение в широком круге слов с корнем «род»: Род (семья, племя), Народ, Родина, Природа, Родить, Рожать, Урожай.

Этнические архетипы обнаруживаются и в таких трудноуловимых субстанциях, как эмоциональные реакции, вкусы и предпочтения, идеалы, взгляды, чувства, т.е. в национальном характере. Поэтому не случайно ассимилировавшийся во Франции русский чувствует свою непохожесть и понимает ее суть только в России. Не случайно молодые француженки и французы русского происхождения, бабуш­ки которых родились во Франции, на пасхальной службе в храме Александра Невского в центре Парижа с просветленными, залитыми слезами лицами слушают русский хор, не понимая ни слова.

Прежде чем приступить к анализу основных черт русского наци­онального характера, хотелось бы сделать еще одно отступление, поставив один из наиболее сложных вопросов. Кто является субъек­том русского национального характера? Бесспорно, представители русского этноса. На мой взгляд, близки к русскому национальному характеру украинцы и белорусы, имеющие общее с русскими проис­хождение, общую историческую память и разделившиеся в силу ряда геополитических и исторических обстоятельств. В характерах укра­инцев и белорусов возможны некоторые специфические черты, но, думается, фундаментальные основы являются общими.

Являются ли носителями русского национального характера века­ми живущие в России (не в автономиях) и ассимилировавшиеся в русской культуре татары, немцы, евреи, шведы и др.? Думается, да, тем более, что многие из них состоят в смешанных браках (имеют родителей разных национальностей), считают родным языком рус­ский и часто отличаются от «этнических русских» только фамилией или антропологическим обликом, да и то не обязательно, а многие вообще считают и называют себя русскими.

А как же с этническими архетипами? Не стучатся ли в их сердцах еще более древние архетипы? Возможно, иногда и стучатся, как сту­чатся в сердца русских угро-финские, арийские, татарские предки.

К. Юнг писал, что национальные архетипы, до поры дремлющие в подсознании, в период национальных катастроф, массовых перемен всплывают на поверхность. Такое явление актуализации этнических архетипов проявилось в России в последнее десятилетие. Разрушение устоев и ценностей привело к кризису самоидентификации, и люди, взамен утраченных связей, стали искать новые, новые опоры, в том числе этнические. В результате татары стали изучать язык, обычаи своего народа, считать себя мусульманами. Однако пилотажный оп­рос татарских семей в Москве выявил следующее: на вопрос о нацио­нальных исторических героях и деятелях культуры большинство на­зывало Суворова, Ломоносова, Петра I, даже Илью Муромца, а также Пушкина, Лермонтова. Грустно, что татары не знают своих национальных героев, но многие из них происходят из семей, живущих в Москве с XVI века, а в русском православии чтут святого Петра Ордынского — православного татарина. Как тут разделить этниче­ские архетипы? И еще пример. Образовалось государство Израиль, и многие евреи, особенно в последнее десятилетие, уехали на истори­ческую родину. Вроде бы здесь с архетипами все в порядке — они постучались в сердце, всплыли на поверхность, и люди поехали. Но что произошло дальше. В Израиле они (конечно, не все) с болью и теплотой вспоминали часто обруганную и проклятую Россию, со сле­зами слушали приезжающих из России артистов, организовывали общества русской культуры, русские театры, русские библиотеки, интересовались новинками русской литературы. Значит, и другие, русские архетипы стучат в их сердца, и другие голоса звучат в их подсознании. Тем более, что, по рассказам очевидцев, приехавшие из России евреи в Израиле демонстрируют в своей жизни, работе, биз­несе, отношениях как положительные, так и отрицательные качества именно русского характера. Таким образом, вопрос этот сложный, и однозначного ответа на него найти невозможно.

А теперь — о самом русском национальном характере. Каков он? Как совместить столь противоположные характеристики, даваемые русским не только иностранцами, но и ими самими.

Многие русские мыслители, да и иностранные исследователи Рос­сии, обращали внимание на антиномии русского национального ха­рактера, его противоречивость. Николай Онуфриевич Лосский в своей книге «Характер русского народа», написанной в 1957 году, говорит о необходимости определить такие качества русского харак­тера. каждое из которых содержит два противоположных, так что «отрицательное свойство есть как бы оборотная сторона той же меда­ли, у которой лицевая сторона — положительная».

Об этих двух сторонах медали пишет и Н. Бердяев, объясняя причину антиномий русского характера: «Два противоположных на­чала легли в основу формации русской души: природная, языческая, дионисическая стихия и аскетически монашеское православие. Мож­но открыть, — пишет он, — противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность;

жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мяг­кость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, само­хвальство и универсализм, Бесчеловечность; эсхатологически месси­анская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинст­вующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт». Бердяев отрицательные качества ставит на первый план, в результате чего положительные свойства как бы вытекают из отрицательных, явля­ются их оборотной стороной. Думается, что при таком анализе и форма выражения важна. Н.О. Лосский подходит иначе к определе­нию русского характера, беря за основу как первичное, положитель­ное качество русской души, что представляется более верным. М. Бэринг также писал: «Недостатки России — оборотная сторона поло­жительных качеств ее, столь ценных, что они перевешивают недо­статки».

Особенностью этой противоречивости русского характера являет­ся то, что стороны оппозиции имеют крайний характер, между ними нет середины. Противоречивость есть в любом народе, но подобная крайность противоположностей свойственна особенно русскому народу и является одним из недостатков его характера. Такие крайности отмечали многие исследователи.

«Одна черта, замеченная давно, — пишет Д.С. Лихачев, — дейст­вительно составляет несчатье русских: во всем доходить до крайно­стей, до пределов возможного».

Н.О. Лосский объясняет эту черту русского характера недостат­ком средней области культуры и, отсюда, отсутствием самодисципли­ны, чувства меры.

Ключевский видит причину в природе России, которая «часто сме­ется над самыми осторожными расчетами великоросса: своенравие климата и почвы обманывает скромные его ожидания и, привыкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось.

По этому вопросу хотелось бы заметить, что крайности русского характера способны как бы перетекать друг от друга, оборачиваться друг другом, это даже не две стороны медали, а, скорее, сообщающи­еся сосуды, где одно крайнее качество сопричастно другому, и в любой момент они могут поменяться местами, обратиться друг в друга у одного и того же человека. Трудолюбие может смениться ленью, бездеятельность — лихорадочной активностью, доброта - жестокостью, покорность — бунтом, предприимчивость — апатией и безынциативностью. Именно поэтому русских и характеризуют, если не видят этой двусторонности, либо как пьяниц, лодырей, варваров, трусов, либо как храбрецов, людей честных, трудолюбивых. А русские могут быть и такими и другими. Казалось бы, это не логично, но ведь есть и другая логика — мифологическая, которая, по словам Я.Э. Голосовкера, — как бы играет произвольно категориями — временем, про­странством, количеством, качеством, причинностью. Именно в архаическом пространстве мифологии возможно перетеканние сто­рон противоречия друг в друга: естественное и сверхъестественное; жизнь и смерть; человек и животное; прошлое и настоящее; ум и глупость; красота и безобразие, — все они могут меняться местами.

В мифологическом пространстве живут герои народных сказок, причем для русских сказок особенно характерны превращения. Таков неизменный персонаж русских народных сказок — Иванушка дура­чок. По логике мифа неказистый дурачок, почти юродивый, которым братья, да и отец помыкают, над которым смеются и которого обма­нывают, как бы берет реванш и посрамляет братьев, превращаясь в красавца-царевича, умного, храброго, умелого, которому достается и жар-птица (символ недосягаемой мечты), и царевна в жены. Вариан­том является сказка о нелюбимой падчерице — недалекой замараш­ке. чудесным образом обретающей счастье, богатство и проявляющей удивительную доброту к притеснявшим ее сестрам. Особенным оча­рованием обладает сказка о серебряном блюдечке и наливном яблоч­ке, где есть все — и воскресение девушки из мертвых (переход смерти в жизнь), и мечта о дальних странах, и превращение гонимой девуш­ки в невесту принца, и прощение желавших ее погубить сестер. Сим­волом этих превращений, где торжествует забитый, юродивый и уг­нетенный, является любимая народная игрушка «ванька-встанька».

Следует заметить, что мотив превращения противоположности друг в друга есть у многих народов, но эти превращения, как правило, инспирируются какой-то третьей силой — феей, колдунами и колдуньями, в русских же сказках чаще всего превращения исходят как бы из природы самих персонажей. Как уже говорилось; противоречия есть в характерах всех народов, но такие взаимозамещения, переход из одном крайности в другую характерны прежде всего для русского характера, почему, мне кажется, можно это свойство превращения, возрождения считать русским архетипом, основным качеством рус­ского характера. Думается, что такое качество в той или иной степени присутствовало у европейских народов на архаической стадии развития, но впоследствии было снято, смягчено, хотя и возрождается времена­ми. В России же архаическая логика взаимопревращений воспроиз­водится снова и снова, в разные эпохи и в разных обстоятельствах.

Такую логику демонстрирует былинный эпос в образе любимого русского героя — богатыря Ильи Муромца. Илья Муромец 30 лет «сиднем сидел», а потом «излечился», возродился и стал богатырем, способным на небывалые подвиги. Но вот что интересно, превраще­ния его характера не кончились, и мы знаем об удивительной мета­морфозе, в которой Б.П. Вышеславцев в своей работе 1923 года «Рус­ский национальный характер» видит провидческий смысл. Как известно, Илья Муромец был постоянной опорой князя Владимира и церкви, он всегда и везде защищал князя и «веру православную». Но вот случилась ссора с Владимиром, обиделся Илья Муромец на князя за то, что не позвал он его на пир. И тогда «натянул он тугой лук, вложил стрелочку каленую и начал он стрелять по Божим церквам, да по чудесным крестам, да по тыим маковкам, золоченым». «Здесь, — пишет Вышеславцев, — ясно виден весь русский характер: неспра­ведливость была, но реакция на нее совершенно неожиданна и сти­хийна... Это не есть восстановление нарушенной справедливости в мире, это есть «неприятие мира», в котором такая несправедливость существует».

Князь Владимир испугался погрома и устроил новый пир специ­ально для Ильи Муромца, посадил его на лучшее место, стал угощать, и на пиру богатырь признается, что было у него намерение

Стрелять во гридню по столовую

Убить тебя князя Владимира

Со стольною княгиней с Епраксией...

Б. П. Вышеславцев увидел в этом эпизоде всю картину «русской революции, которую в пророческом сне увидела древняя былина». «Это стихийный нигилизм, мгновенно уничтожающий все, чему на­родная душа поклонялась, и сознающий потом свое преступление...» Подобное же «неприятие мира» Вышеславцев видит и «в русском горестном кутеже, и в русских юродивых и чудаках, и в нигилистиче­ском отрицании культуры у Толстого, и, наконец, в коммунистиче­ском нигилизме».

Воспроизведение архаической логики перетекания друг в друга противоположностей видим и в наши дни.

Как всегда, существуют крайности, быстрое разрушение того, че­му недавно поклонялись, отсутствие преемственности, «средней об­ласти культуры». Вышеславцев говорил, что большевики соблазнили Россию, предложив «все стереть с лица земли, превратить родную землю в «tabula rasa» и на ней все по-новому расписать». И сейчас — новая попытка начать все с нуля, опять разрушив все, заново расписать «tabula rasa».

Особенно чутко улавливает народные настроения и их жизненные предпосылки искусство. Несколько примеров из современного кине­матографа.

С начала 80-х годов в кинематографе проявилась как бы «культу­ра плохого конца», герой все чаще уступает место антигерою. Такие настроения с 90-х годов все больше нарастают.

Скрытой темой произведений становится безнадежность, неуве­ренность, апатия, страх [16], психологи говорят о неосознаваемой психологической установке на эти эмоциональные реакции [ 17 ].

Ф.В. Бассин пишет о прорыве коллективного бессознательного, а через него архаических пластов психики в общественное сознание в период общественных стрессов, кризисов, потрясений. Это коллек­тивное бессознательное, по мнению Бассина, реализуется прежде всего в скрытых смыслах искусства [18 ].

В последние десятилетия наиболее сильной личностью в отечест­венных фильмах становится преступник, происходит героизация криминала и безнравственности. Но особенно выпукло проявляется мифологическая логика взаимопревращений. В жизни героев добро как бы перетекает в зло, законные, справедливые поступки несут зло, а наказанный преступник вызывает сочувствие. Человек, борющийся со злом, оказывается его носителем. Таковы фильмы В. Абдрашитова, например, «Плюмбум», где мальчик, борющийся со злом, вызывает страх и оторопь, а в конце фильма губит свою одноклассницу. Инте­ресен фильм «Пьеса для пассажира», где меняются местами преступ­ление и наказание,добро и зло.

Таков же фильм «Я сама», где героиня — и жертва и мститель, убийца, где все ценности и нормальные поступки перевернуты, а торжествует древнее, архаическое право.

Рассмотренное основополагающее качество русского характера проявляется в других его свойствах.

Духовность, поиски смысла, мечтательность, определенный ро­мантизм или идеализм — одно из свойств русского характера. Это качество может обнаружиться в искренней, даже экзальтированной религиозности и в столь же экзальтированном атеизме, что особенно проявилось после революции 17 года. Через всю историю России про­ходит стремление народа к правде, понимаемой как справедливость, иногда как абсолютное добро. В русских сказках и былинах поиск празды — это часто поиск некоего скрытого смысла, знания, почему испокон веков русские стремились «за тридевять земель», в «путь — дорогу», «за горы и леса», на поиск града Китежа, страны Беловодье.

В трудовой этике наиболее действенными были духовно-нравст­венные мотивы труда, что было максимально использовано в совет­ской культуре, которая выработала моральные стимулы труда — «труд — это дело чести, доблести и геройства».

Богатство никогда не было высшей ценностью на Руси, более того, его иногда стыдились. Тем более обидно, что сейчас происходит ломка национально-культурных архетипов и народу навязываются чуждые установки. Уже упоминавшиеся детские психологи рассказывают о столкновении современных воспитательных установок папы-бизнес­мена с традиционными российскими нормами взаимоотношений ма­териального (богатство) и идеального (духовность), результатом чего являются детские неврозы. В ответ на замечание психологов о слиш­ком нежной душе ребенка, мама заявила: «В наше время деньги нуж­ны, а не душа». А у ребенка, еще не закованного в броню современного практицизма, болит как раз эта «не нужная» душа, и все, что он делает и говорит по наущению родителей, оборачивается для него насмешками сверстников, у которых не такие современные родители, и травмами психики.

Традиции духовности, поиска смысла, стремления к «абсолютно­му добру» функционируют в рамках преемственности, приобретая специфические формы в каждую эпоху. Была определенная преемст­венность между российской культурой с ее сакральным ядром — пра­вославием, русской идеей, державным сознанием и советской культу­рой, где также было сакральное ядро — марксизм, идея единства «союза нерушимого», стремление к «абсолютному добру» (но не в небесном царстве, а на Земле), великая идея «светлого будущего» и спасения человечества. Это были утопичные, перевернутые идеалы, но идеалы, социальная перспектива. Сейчас же она утрачена, и раз­рушение этого национального архетипа уже оборачивается срывами коллективной психики — актами агрессии и безумия, разгулом без­нравственности и опустошения. И дело здесь не в мифологической логике национального характера, а в разушении его фундаменталь­ных первооснов.

Л.П. Карсавин, историк и философ, пишет в своей книге «Восток, Запад и русская идея», что если потеряна социальная перспектива и русский человек усомнится в своем идеале, он может дойти до «край­него скотоподобия или равнодушия ко всему». Сомнения в идеале, их потеря, утрата духовных ориентиров всегда были для русского чело­века сильнейшим культурным срывом, подлинной личной трагедией. Но особенно серьезна ситуация утраты духовных ориентиров обще­ством, резкая смена ценностных ориентации и установок.

Подобная ситуация резкой смены ценностей и идеалов случилась в результате реформ Петра I, когда jsepa была замещена знанием, а святость — образованностью. Но тот срыв коснулся прежде всего элиты, и результатом его стал отрыв на века элиты от народа, что имело драматические последствия в российской культуре.

В настоящее время культурный срыв коснулся всего народа — и элиты, и крестьян, и рабочих. Из ситуации культурного срыва, по-другому, из пограничной ситуации, когда потеряны социальные иде­алы и народ заносит из практицизма в агрессию, из духовной опусто­шенности — в мистику, может быть несколько выходов. При этом каждый из них — это «неприятие мира» и попытка побега, ухода из него.

Один из вариантов — это уход в иное пространство (эмиграция), в иное время (идеализация прошлого, уход в него, или, наоборот, жизнь надеждами на будущее, утопическими идеалами), в иной ста­тус, таким, например, был феномен бичей¹ в России в предперестро-ечные времена, когда интеллигенты уходили в матросы, в дворники, грузчики, пекари в знак протеста или просто не в силах заниматься своим делом в условиях духовной несвободны. Сейчас уход в иной статус знаменует либо стремление элементарно выжить в условиях «дикого» рынка, либо представляет шараханье в чуждую систему ценностей с идеалами богатства, что тоже ведет к духовному опусто­шению и опасности «дойти до крайнего скотоподобия».

Выходом из духовного кризиса является «отключение» от реаль­ности путем побега в безумие (юродство), вариантами которого явля­ется пьянство, наркомания, мистика и т.д. И наконец, наиболее ра­дикальным выходом является побег из жизни, смерть, самоубийство, настроенность на смерть (поэзия Виктора Цоя и огромная популяр­ность его у молодежи) или духовная смерть — апатия, равнодушие, безнадежность.

 

А. Р. Ратинов

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: