Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

XIV. Мировая война XX века




 

 

Не заглушить стремленья к высшей сфере

И буре той, что днесь шумит кругом!

Пусть вновь все люди – злобный враг с врагом.,

Пусть в новых душах вновь воскресли звери.

 

На суше, в море, в вольной атмосфере,

Везде – война, кровь, выстрелы и гром...

Рок ныне судит неземным судом

Позор республик лживых и империй!

 

Сквозь эту бурю истина пройдет,

Народ свободу полно обретет

И сам найдет пути к мечте столетий!

 

Пройдут бессильно ужасы и эти,

И Мысль взлетит размахом мощных крыл

Над буйным хаосом стихийных сил!

 

 

XV. Заключение

 

 

Над буйным хаосом стихийных сил

Сияла людям Мысль, как свет в эфире.

Исканьем тайн дух человека жил,

Мощь разума распространялась в мире.

 

Прекрасен, светел, венчан, златокрыл,

Он встал, как царь в торжественной порфире.

Хоть иногда лампады Рок гасил,

Дух знанья жил, скрыт в дивном эликсире.

 

Во все века жила, затаена,

Надежда – вскрыть все таинства природы,

К великой цели двигались народы.

 

Шумя, Европу обняла война...

Все ж топот армий, громы артиллерий

Не заглушат стремленья к высшей сфере.

 

<1918>

 

 

«Пора! Склоняю взор усталый...»

 

И утлый челн мой примет вечность

В неизмеримость черных вод...

Urbi et Orbi

 

 

Пора! Склоняю взор усталый:

Компас потерян, сорван руль,

Мой утлый челн избит о скалы...

В пути я часто ведал шквалы,

Знал зимний ветер одичалый,

Знал, зноем дышащий, июль...

 

Давно без карты и магнита

Кручусь в волнах, носим судьбой,

И мой маяк – звезда зенита...

Но нынче – даль туманом скрыта,

В корму теченье бьет сердито,

И чу! вдали гудит прибой.

 

Что там? Быть может, сны лагуны

Меня в атолле тихом ждут,

Где рядом будут грезить шкуны?

Иль там, как сумрачные струны,

Стуча в зубчатый риф, буруны

Над чьей-то гибелью взревут?

 

Не все ль равно! Давно не правлю,

Возьмусь ли за весло теперь,

Вновь клочья паруса поставлю?

Нет! я беспечность в гимне славлю,

Я полюбил слепую травлю,

Где вихрь – охотник, сам я – зверь.

 

Мне сладостно, не знать, что будет,

Куда влечет меня мой путь.

Пусть прихоть бури плыть принудит —

Опять к бродячим дням присудит

Иль в глуби вечных вод остудит

В борьбе измученную грудь!

 

Пора! спеши, мой челн усталый!

Я пристань встречу ль? утону ль? —

Пою, припав на борт, про скалы,

Про все, что ведал я, про шквалы,

Про зимний ветер одичалый,

Про, зноем дышащий, июль!

 

15 марта 1919

 

Вступление

 

 

Жизнь кончена, я это сознаю,

Нет больше целей, нет надежд свободных,

Пора пересказать всю жизнь свою

В стихах неспешных, сжатых и холодных.

Мне – сорок шесть. За эти годы я

Людей значительных встречал немало

(Меж ними были и мои друзья),

Судьба меня нередко баловала,

Я видел много стран, и сквозь окно

Три революции мог наблюдать я жадно,

Испить любовь мне было суждено

И все мученья страсти беспощадной.

И все прошло, и все я пережил,

И многих нет, с кем я сидел на пире...

Смотрю спокойно на ряды могил

И больше ничего не жду я в мире.

 

20 марта 1919

 

Праздник труда

Гимн Первого мая 1919 года

 

 

На сонных каналах Венеции

Колышут весло гондольеры;

С весной пробуждаются в Греции

Античных столетий Химеры;

Смеется беспечная Франция,

Сбор золота щедро посеяв;

Мне кажется: в пламенном танце я,

Взглянув за зубцы Пиренеев;

Грозясь, торжествует Британия,

По свету суда рассылая...

Как будто и кровь и страдания

Забыты пред праздником Мая!

 

Но лишь единому народу,

Ликуя, можно встретить Май:

Тому, кто новую свободу

Ввел радостно в свой старый край;

Тому, кто создал, первый в мире,

Свою Республику Труда, —

И мая Первого на пире

Он вправе первым быть – всегда!

 

Что день, исчезают бесследное

Безумства, царившие долго;

Проносятся залпы последние

Над Вислой, над Бугом, над Волгой;

Кончается бред неестественный,

Пять лет всех томивший сурово;

Выходят из пропасти бедственной

Заветные тени былого;

Вновь людям звучит все державнее:

«Свобода!—Равенство!—Братство!»

Кровавое время недавнее

Страшит, как в мечтах святотатство...

 

Но лишь единому народу,

Ликуя, можно встретить Май:

Тому, кто новую свободу

Ввел радостно в свой старый край;

Тому, кто создал, первый в мире,

Свою Республику Труда, —

И мая Первого на пире

Он вправе первым быть – всегда!

 

Из праха встает, что разрушено:

Селения, фабрики, школы.

Пусть море из слез не осушено:

Жизнь кличет на подвиг тяжелый.

Вот снова машины стогудные

Завыли в казармах стооких,

Воскресли часы многотрудные

Под взорами стражей жестоких;

И, хитро таясь, но уверенно,

Вновь частую сеть капитала

Незримые руки – размеренно

Бросают в толпу, как бывало...

 

И лишь единому народу,

Ликуя, встретить можно Май:

Тому, кто новую свободу

Ввел радостно в свой старый край;

Тому, кто создал, первый в мире,

Свою Республику Труда, —

И мая Первого на пире

Он вправе первым быть – всегда!

 

30 апреля 1919

 

Труд

 

 

В мире слов разнообразных,

Что блестят, горят и жгут, —

Золотых, стальных, алмазных, —

Нет священней слова: «Труд!»

 

Троглодит стал человеком

В тот заветный день, когда

Он, сошник повел к просекам,

Начиная круг труда.

 

Все, что пьем мы полной чашей,

В прошлом создано трудом:

Все довольство жизни нашей,

Все, чем красен каждый дом.

 

Новой лампы свет победный,

Бег моторов, поездов,

Монопланов лет бесследный,

Все – наследие трудов!

 

Все искусства, знанья, книги —

Воплощенные труды!

В каждом шаге, в каждом миге

Явно видны их следы.

 

И на место в жизни право

Только тем, чьи дни – в трудах:

Только труженикам – слава,

Только им – венок в веках!

 

Но когда заря смеется,

Встретив позднюю звезду, —

Что за радость в душу льется

Всех, кто бодро встал к труду!

 

И, окончив день, усталый,

Каждый щедро награжден,

Если труд, хоть скромный, малый,

Был с успехом завершен!

 

1919

 

Первый привет

 

Николаю Минаеву

...а в миг паденья —

Взгляд, лишь взгляд один, без сожаленья!

Urbi et Оrbi

 

Издревле сладостный союз...

Пушкин

 

 

Годы делят нас и поколенья:

Дышишь ты весной, мгновенным маем, —

Я последние считаю звенья

Цепи той, что все мы не снимаем.

 

Но и ты, как я, на утре чистом,

Зов заветный слышал в полумраке.—

Голос Музы, – над путем росистым,

Там, где тени, тайны, сон и маки.

 

И пока ты – на тропе священной,

И твой взор надеждой вещей блещет, —

Над тобой скольжу я неизменно,

И в руке моей – венец трепещет.

 

3 августа 1919

 

* * *

 

 

Что день, то сердце все усталей

Стучит в груди; что день, к глазах —

Тусклей наряд зеленых далей

И шум и смутный звон в ушах;

 

Все чаще безотчетно давит,

Со дна вставая, душу грусть,

И песнь, как смерть от дум избавит,

Пропеть я мог бы наизусть.

 

Так что ж! Еще работы много,

И все не кончен трудный путь.

Веди ж вперед, моя дорога,

Нет, все не время – отдохнуть!

 

И под дождем лучей огнистых.

Под пылью шумного пути

Мне должно, мимо рощ тенистых,

С привала на привал идти.

 

Не смею я припасть к фонтану,

Чтоб освежить огонь лица,

Но у глухой судьбы не стану

Просить пощады – до конца!

 

Путем, мной выбранным однажды,

Без ропота, плетясь, пойду

И лишь взгляну, томясь от жажды,

На свежесть роз в чужом саду.

 

1919

 

У цели

 

 

Еще немало перекрестков,

И перепутий, и путей!

Я много схоронил подростков,

В могилу проводил детей.

 

Летами я не стар, но много

И видено и свершено,

И завела меня дорога

За цель, манившую давно.

 

Теперь ступил я за пределы

Своей младенческой мечты.

Что впереди? Мне скажут: целый

Мир, полный вечной красоты!

 

Но все, что будет, неизбежно,

Непрочны краски новизны,

И путнику с вершины снежной

Долины далеко видны.

 

Быть может, не скудеют силы,

Но повторенья мучат ум;

Все чаще тихий сон могилы

Пленительней, чем яркий шум.

 

Соблазн – последний срок исчислить

Душе порой неодолим,

И в жажде – не желать, не мыслить,

Я тайно упиваюсь им!

 

<1919>

 

* * *

 

 

Сложив стихи, их на год спрятать в стол

Советовал расчетливый Гораций.

Совет, конечно, не всегда тяжел

И не подходит для импровизаций.

Хотя б поэт был мощен, как орел,

Любимцем Аполлона, Муз и Граций, —

Не сразу же божественный глагол

Зажжет в нем силу мощных декламации!

Пусть он всю ловкость в рифмах приобрел

И в выборе картин для декораций;

Пусть он и чувство для стихов нашел,

Всем нужны образы для иллюстраций:

Диван и лампа иль холмы и дол,

Ряды гранитов иль цветы акаций...

Но я собрал с усердьем мудрых пчел,

Как мед с цветов, все рифмы к звуку «аций»,

Хоть не коснулся я возможных зол

И обошел немало разных наций.

Теперь мне предоставлен произвол

Избрать иную рифму вариаций.

 

Что скажете, когда возьмусь за ум

И дальше поведу свой стих с любовью?

Поэт, поверьте, не всегда угрюм,

И пишет он чернилами, не кровью.

Но все ж он любит голос тайных дум,

И их не предает он суесловью.

Но мир ведь призрак, объясняет Юм,

И вот, стихи слагая по условью,

Он смело отдается чувствам двум:

Веселью и душевному здоровью.

И рифмовать он может наобум

Стих за стихом, не шевельнувши бровью.

На нем надет охотничий костюм,

Он мчится на коне в леса, к становью,

За ним мечта спешит, как верный грум,

Чрез изгородь, по пашням или новью,

И метко бьет львов, тигров или пум,

Гоня оленя к тайному низовью...

Но будет! Этих рифм тяжелый шум

Терзать придет с упреком к изголовью.

 

<1919 >

 

* * *

 

 

Мелькают дни, и с каждым новым годом

Мне все ясней, как эта жизнь кратка;

Столетия проходят над народом,

А восемьдесят лет – срок старика!

 

Чтоб все постичь, нам надобны века.

Мы рвемся к счастью, к тайнам и свободам,

И все еще стоим пред первым входом,

Когда слабеет смертная рука.

 

Нам призрак смерти предстает, ужасный,

Твердя, что все стремления напрасны, —

Отнять намерен горе и печаль.

 

Но нет! Он властен заградить дыханье,

Но мысль мою, мои мечты, сознанье

Я унесу с собой – в иную даль!

 

<1919>

 

Знакомый стих

 

EXPOSITIO [64]

 

 

Знакомый стих любимого поэта!

Он прозвучал, и вот душа – ясней,

Живым лучом властительно согрета,

Скользнувшим отблеском далеких, милых дней!

 

Слова поэта – магия печали:

В них мир таится мыслей и картин,

И часто словно разверзает дали

Мечтам – одна строфа иль стих один.

 

И как в зерне скрывается растенье —

И стебль, и листья, и цветы, и плод,

Так и в стихе затаено виденье, —

Как семя, пав, оно в душе растет.

 

 

EXOUIUM [65]

 

 

Вслед за картиной движется другая

И ряд еще, во, сладостно-слита

С мечтой поэта – (раня) и сверкая, —

Встает далекой юности мечта!

 

Я помню тот же стих; к знакомой книге

Приникли мы, счастливые, вдвоем.

И были полны вкрадчивые миги

Возникшим, как заклятие, стихом.

 

Он подсказал нам все, что мы таили,

Он объяснил, что в нас самих живет,

Нас подчинил своей чудесной силе,

Как Паоло с Франческой – Ланчелот!

 

Знакомый стих любимого поэта,

С тобой навек сплел эти миги я,

Диван высокий, тайны полусвета

И сладкий миг желанного ответа,

Крик радостный души: твоя! твоя!

 

1919

 

 

Набросок

 

 

Все роковое божественно,

Прав победитель всегда!

Пусть он ступает торжественно —

Пей упованье стыда!

 

С ней, с неизменной, с возлюбленной,

Вот он на ложе любви!

Дерзостно с жертвой погубленной

Жгучие нити не рви.

 

Ты диадемой венчаешься,

Алые розы надень.

Пусть от огней опьяняешься,

Нежит и хмурая тень.

 

Нежит мученье последнее —

Плакать растоптанной в прах...

Ты торжествуешь победнее

С черным моленьем в зрачках.

 

1917 или 1919

 

* * *

 

 

Я доживаю полстолетья,

И на событья все ясней

Могу со стороны смотреть я,

Свидетель отошедших дней.

 

Мое мечтательное детство

Касалось тех далеких лет,

Когда, как светлое наследство,

Мерцал «Реформ» прощальный свет.

 

И, мальчик, пережил, как быль, я

Те чаянья родной земли,

Что на последние усилья

В день марта первого ушли.

 

Потом упала ризой черной

На всю Россию темнота,

Сдавила тяжко и позорно

Всех самовластия пята.

 

Я забывал, что снилось прежде,

Я задыхался меж других,

И верить отвыкал надежде,

И мой в неволе вырос стих.

 

О, как забилось сердце жадно,

Когда за ужасом Цусим

Промчался снова вихрь отрадный

И знамя красное за ним!

 

Но вновь весы судьбы качнулись,

Свободы чаша отошла.

И цепи рабства протянулись,

И снова набежала мгла.

 

Но сердце верило... И снова

Гром грянул, молнии зажглись,

И флаги красные сурово

 

Взвились в торжественную высь.

Простой свидетель, не участник,

Я ждал, я верил, я считал...

 

1919

 

* * *

 

 

Я вырастал в глухое время,

Когда весь мир был глух и тих.

И людям жить казалось в бремя,

А слуху был ненужен стих.

 

Но смутно слышалось мне в безднах

Невнятный гул, далекий гром,

И топоты копыт железных,

И льдов тысячелетних взлом.

 

И я гадал: мне суждено ли

Увидеть новую лазурь,

Дохнуть однажды ветром воли

И грохотом весенних бурь.

 

Шли дни, ряды десятилетий.

Я наблюдал, как падал плен.

И вот предстали в рдяном свете,

Горя, Цусима и Мукден.

 

Год Пятый прошумел, далекой

Свободе открывая даль.

И после гроз войны жестокой

Был Октябрем сменен февраль.

 

Мне видеть не дано, быть может,

Конец, чуть блещущий вдали,

Но счастлив я, что был мной прожит

Торжественнейший день земли.

 

Март 1920

 

* * *

 

 

Пусть вечно милы посевы, скаты,

Кудрявость рощи, кресты церквей,

Что в яркой сини живут, сверкая, —

И все ж, деревня, прощай, родная!

Обречена ты, обречена ты

Железным ходом судьбы своей.

 

Весь этот мирный, весь этот старый,

Немного грубый, тупой уклад

Померкнуть должен, как в полдень брачный

Рассветных тучек узор прозрачный,

Уже, как громы, гудят удары,

Тараны рока твой храм дробят.

 

Так что ж! В грядущем прекрасней будет

Земли воскресшей живой убор.

Придут иные, те, кто могучи,

Кто плыть по воле заставят тучи,

Кто чрево пашни рождать принудят,

Кто дланью сдавят морской простор.

 

Я вижу – фермы под вязью кленов;

Извивы свежих цветных садов;

Разлив потоков в гранитах ярок,

Под легкой стаей моторных барок,

Лес, возращенный на мудрых склонах,

Листвы гигантской сгущает кров.

 

Победно весел в блистаньи светов,

Не затененных ненужной мглой,

Труд всенародный, труд хороводный,

Работный праздник души свободной,

Меж гордых статуй, под песнь поэтов,

Подобный пляске рука с рукой.

 

Ступив на поле, шагнув чрез пропасть,

Послушны чутко людским умам,

В размерном гуле стучат машины,

Взрывая глыбы под взмах единый,

И, словно призрак, кидают лопасть

С земли покорной ввысь, к облакам.

 

22 июля 1920

 

Бессонная ночь

 

 

За окном белый сумрак; над крышами

Звезды спорят с улыбкой дневной;

Вскрыты улицы темными нишами...

– Почему ты теперь не со мной?

 

Тени комнаты хищными птицами

Все следят, умирая в углах;

Все смеются совиными лицами;

Весь мой день в их костлявых когтях.

 

Шепчут, шепчут: «Вот – мудрый,

прославленный,

Эсотерик, кто разумом горд!

Он не гнется к монете заржавленной,

Не сидит он меж книг и реторт!

 

Юный паж, он в наивной влюбленности

Позабыл все морщины годов,

Старый Фауст, в зеркальной бездонности

Он das Weiblicht[66]славить готов.

 

Любо нам хохотать Мефистофелем,

В ранний час поникая во мглу,

Над его бледным, сумрачным профилем,

Что прижат к заревому стеклу!»

 

– Полно, тени! Вы тщетно насмешливы!

Иль для ваших я стрел уязвим?

Вами властвовать знаю! Не те ж ли вы,

Что склонялись пред счастьем моим?

 

Вновь ложитесь в покорной предельности, —

Тайте робко в улыбке дневной,

Вторьте крику свободной безвольности:

«Почему ты теперь не со мной!»

 

26—27 июля 1920

 

* * *

 

 

Гордись! я свой корабль в Египет,

Как он, вслед за тобой провлек;

Фиал стыда был молча выпит,

Под гордой маской скрыт упрек.

 

Но здесь мне плечи давит тога!

Нет! я – не тот, и ты – не та!

Сквозь огнь и гром их шла дорога,

Их жизнь сном страсти обвита.

 

Он был как бог входящий принят;

Она, предав любовь и власть,

Могла сказать, что бой он кинет, —

Гибель за гибель, страсть за страсть.

 

А мы? Пришел я с детской верой,

Что будет чудо, – чуда нет.

Нас мягко вяжет отсвет серый,

Наш путь не жарким днем согрет.

 

Те пропылали! Как завидны

Их раны: твердый взмах клинка,

Кровь с пирамиды, две ехидны,

Все, все, что жжет нас сквозь века!

 

А нас лишь в снах тревожит рана,

Мы мудро сроков тайны ждем.

Что ж даст нам суд Октавиана,

Будь даже мы тогда вдвоем!

 

Прощай! Я в чудо верил слепо...

Вот славлю смерть мечты моей.

И пусть в свой день с другим у склепа

Ты взнежишь яд священных змей!

 

6 августа 1920

 

Уныние

 

 

Уныние! твой берег скал безлесных

Глухим прибоем пленных пен омыт;

Зловеще рыжи срывы стен отвесных,

Сер низкий купол, в жутких тучах скрыт.

 

К уклону круч, где смутно вход обещан,

Свой снизив парус, легкий челн причаль.

Свистящим ветрам петь из влажных трещин,

По камням мчать, как смерч крутя, печаль.

 

Безлюдье; чаек нет; не взбрызнут рыбы;

Лишь с вихрем раковин чуть слышный вздох..

Прянь на утес, стань на нагие глыбы,

Ползи, сметая пыль, мни мертвый мох.

 

В очах темно, дрожь в груди, руки стынут,

Кровь под ногтями; скользок узкий путь...

Жди, там, с высот, где кряжа гребень минут,

На новый склон, в провал огня, взглянуть!

 

Верь, только верь, – есть пламенные долы!

Жди, вечно жди, – там в пальмах реет зной.

Всходи, всползай, ломай гранит тяжелый,

Славь сад надежд, вися над крутизной!

 

24 августа 1920

 

Паломничество в века

 

 

Как с камней пыль, мгновеньем свиты

Огни «Лито», темь «Домино».

Крута ступень в храм Афродиты,

Лицо, в знак страха, склонено!

 

Дианы светоч, тих и ярок,

Кидает дождь прозрачных пен

К снам колоннад, к раздумьям арок,

На гордый мрамор строгих стен.

 

Над зыбью крыш встал Капитолий;

Он венчан златом, недвижим;

По Тибру с ветром негу соли

Вдыхает с моря вечный Рим.

 

Мы тайны ждем, воздев ладони,

Обряд молитв без слов творя.

Тебе, рожденный в светлом лоне,

Наш скромный дар, цвет сентября.

 

Киприда, ты, чья власть нетленна,

Нас, падших ниц, благослови!

Не мы ль пришли сквозь мрак вселенной,

Века пробив тропой любви?

 

Не числь, благая, в грозной славе,

Людских обид! Взгляни: как встарь,

Здесь вольный Скиф и дочь Аравии

Чтут, в сладкой дрожи, твой алтарь.

 

Дней миллион, разгром империй,

Взнесенный дерзко к небу крест, —

Исчезло все! Нам к прежней вере

Путь указал блеск вещих звезд.

 

Слух напряжен. Смех благосклонный —

Богини отзыв нас достиг...

Спит Рим, Селеной окропленный;

Но третьей стражи слышен крик.

 

Пора! Всплывает пар тумана?

Тибр тмится, форум мглой повит.

Стрельчатый вход к мечтам Тристана,

Струя багряный свет, открыт.

 

Там строй колонн взвел Сансовино,

Здесь дом, где Гретхен длила сон...

Блестя, взнесла нож гильотина...

Встал в свет окна Наполеон...

 

Спешим! веков и миг не метит;

Пусть чары крепки, ночь везде, —

Уже со стен, угль жуткий, светит

Вязь четких букв: Эс-эр-ка-де.

 

28 августа 1920

 

* * *

 

 

Не лги, мечта! былого жгуче жаль,

Тех светлых ласк, тех нежных откровений,

Когда, дрожа в рассветной мгле мгновений,

Была любовь прекрасна, как печаль.

 

По нас влечет дыханьем дымным даль,

Пьяня огнем неверных дерзновений.

В наш бред воспоминаний и забвений

Вонзает время режущую сталь.

 

В какой стране очнемся мы, кто скажет?

Гудящий ток разлившейся реки

Меж прошлым сном и настоящим ляжет.

 

И эти дни томленья и тоски

Растают тенью заревых обманов,

Как там, за лесом, завеса туманов.

 

4 декабря 1920

 

Дворец Центромашин

 

 

Из тьмы, из бездн иных столетий,

Встает, как некий исполин,

Величествен в недвижном свете,

Центродворец мотомашин.

 

Сталь ребер он согнул высоко,

До облаков внес два плеча;

Циклопа огненное око

Слепит неистовством луча.

 

Хребет залег, горе подобный,

Стеклянной чешуей повит;

Но днем и ночью жар утробный

Сквозь тело тусклое разит.

 

Растя до звезд, он в глуби вдвинут,

В земные недра тяжко врос,

И горны легких не остынут,

Дыша в просторы гулом гроз.

 

Кипит расплавленное чрево,

Дрожит натруженная грудь,

Крутясь, из алчущего зева

Исходит в дымном клубе муть.

 

Огромной грудой угля сытый,

Дракон бескрылый, не устань!

Над распрями стихий– гуди ты

Призыв на вековую брань!

 

Вращайтесь, мощные колеса,

Свистите, длинные ремни,

Горите свыше, впрямь и косо,

Над взмахами валов огни!

 

Пуды бросая, как пригоршни,

В своем разлете роковом,

Спешите, яростные поршни,

Бороться с мертвым естеством!

 

А вы, живые циферблаты,

Надменно-медленным перстом,

Безумьем точности объяты,

Взноситесь молча над числом!

 

Здесь – сердце города, здесь – в жилы

Столицы льются, вновь и вновь,

Незримо зиждущие силы,

Ее божественная кровь;

 

Чтоб город жил в огнях оконных,

В пыланьи лун на площадях;

Чтоб гром трамваев неуклонных

Не молк на спутанных путях;

 

Чтоб в кино быстрые картины

Сменялись в мерной череде;

Чтоб дружно лязгали машины,

Пот нефтяной струя в труде!

 

Реви, зверь мощный, множь удары,

Шли токи воль, не ослабей,

Чтоб город, созидатель старый,

Дышал свободно грудью всей,

 

Чтоб он, тебе придав заботы,

Тобой храним на всем пути,

За грань, сквозь толщу тайн, в высоты,

Мог мысль победную взнести!

 

17 декабря 1920

 

* * *

 

 

Когда над городом сквозь пыль поют

Глухие сны лимонного заката,

И торсы дряблые сквозь тень снуют, —

В зачахлом сквере жалкая заплата.

 

Вновь ненавистны мне и дом и труд,

Мечта опять знакомой злобой сжата;

Над дряхлым миром я вершу свой суд,

И боль моя – за ряд веков расплата.

 

1920

 

Бунт

 

 

В огне ночном мне некий дух предрек:

«Что значит бунт? – Начало жизни новой.

Объято небо полосой багровой,

Кровь метит волны возмущенных рек.

 

Великим днем в века пройдет наш век,

Крушит он яро скрепы и основы,

Разверзта даль; принять венец готовый,

В сиянье братства входит человек.

 

Дни просияют маем небывалым,

Жизнь будет песней; севом злато-алым

На всех могилах прорастут цветы.

 

Пусть пашни черны; веет ветер горний;

Поют, поют в земле святые корни, —

Но первой жатвы не увидишь ты!»

 

1920

 

* * *

 

 

Мечта, внимай! Здесь, в полночи бездонной,

Где изнемог мрак, пологи стеля,

Как враг врагу, как другу брат влюбленный,

Тебе кричит, верша свой круг, Земля:

 

«Довольно, люди, грозных распрь! устала

Я дым вдыхать, кровь телом всем впивать!

Иль вам убийств, слав, дележей – все мало?

К оливе мира длань – вас молит мать.

 

Взрыт океан огнем эскадр бродячих,

Поля пальбой дрожат до тучных недр,

Пожаров буйный блеск слепит незрячих...

Смиритесь, дети! дар мой будет щедр.

 

Грызите грудь мне остро-тяжким плугом,

Вдвигайте в чрево камни стройных стен, —

Но пусть с востоком запад, север с югом

Признают вновь мой дружественный плен!»

 

– Нет, мать-Земля, молчи! ты миллиарды

Веков жила, чтоб встретить этот век;

Рождались черви, ящеры и парды,

Но смысл твоих рождений – человек!

 

Теперь он встал, чтоб жизнь твою осмыслить,

Твои дела венчать своим венцом.

Он смеет ныне мыслить, мерить, числить,

Он во вселенной хочет стать творцом.

 

Гул наших битв есть бой святой, последний,

Чтоб земли все связать в единый жгут,

Все силы слить в один порыв, победней

Взнести над миром мудро-дружный труд.

 

Земля, смотри! упор единой выи

Ввысь всюду взводит светлый ряд аркад:

Рабы нам воды, ветры, все стихии,

Ты вся – эдем, ты вся – поющий сад.

 

Мы челны шлем путем междупланетным,

Мы учим правде звездных мудрецов,

Твой мир несем мы, именем заветным

Твоим крестим мы жизнь иных миров.

 

Тебе, Земля, путь устрояем новый,

Твой, мощью знаний, оживляем прах,

Жуть вечных далей одолев, готовы

От солнца к солнцу плыть в эфирных днях!

 

<1920>

 

* * *

 

 

Когда стоишь ты в звездном свете,

Смотря на небо, не забудь,

Что эти звезды, блестки эти

И те, что слиты в Млечный Путь, —

 

Все это – солнца огневые,

Как наше солнце, и кругом

Плывут шары земель, – такие,

Как шар земной, где мы живем.

 

В просторном океане неба,

Как в жизни нашей, – тот же круг;

Там тот же бодрый труд для хлеба,

Та ж радость песен и наук!

 

1920

 

* * *

 

 

Современность грохочет, грозит, негодует,

Взрезом молний браздит наш уклончивый путь,

Сон грядущего в зорких зарницах рисует,

Валит слабых и сильных стремится столкнуть.

 

Но ведь ярусы розы по-прежнему красны,

Пестры бабочки в поле, легки облака,

Камни мертвых строений упруго-бесстрастны.

Быстро миги летят, собираясь в века.

 

Так стройте призрак жизни новой

Из старых камней давних стен.

Меня ж всегда закат багровый

Влечет, как узника, в свой плен.

 

Пройдут века, над вашим домом

Воздвигнут новые дома, —

Но будут жечь огнем знакомым

Все тот же блеск, все та же тьма.

 

Еще священней и чудесней

За ночью ночь воздвигнет храм,

Чтоб в нем по зову Песни Песней

Клонили зной уста к устам!

 

<1920>

 

* * *

 

 

Не довольно ль вы прошлое нежили,

К былому льнули, как дети?

Не прекрасней ли мир нынешний, нежели

Мертвый хлам изжитых столетий?

 

Иль незримо не скрещены радио,

Чтоб кричать о вселенской правде,

Над дворцами, что строил Палладио,

Над твоими стенами, Клавдий!

 

Не жужжат монопланы пропеллером,

Не гремят крылом цеппелины.

Над старым Ауэрбах-келлером,

Где пел дьявол под звон мандолины?

 

На дорогах, изогнутых змеями,

Авто не хохочут ли пьяно

Над застывшими в зное Помпеями,

Над черным сном Геркулана?

 

А там на просторе, гляньте-ка,

Вспенены китами ль пучины?

Под флотами стонет Атлантика,

Взрезают глубь субмарины!

 

<1920>

 

* * *

 

 

С тех пор как я долго в немом ожидании,

В тихом веселии,

Качался над пропастью смерти, —

Мне стали мучительны повествования

О невинной Офелии,

О честном Лаэрте,

И много таких же золотоволосых

Историй

О любви и о горе.

 

Волны у взморий

Стыдливо рокочут;

На зеленых откосах

Кузнечики сладко стрекочут;

Розы в стразовых росах

Влюбленным пророчат,

И та же луна

(О которой пела Ассирия),

«Царица сна»

(И лунатичек),

 

Льет с высоты

Свои древние, дряхлые чары

На круг неизменных привычек,

На новый, но старый,

Ах, старый по-прежнему свет.

Да, та же луна

Глядит с высоты,

Луна, о которой пела Ассирия,

Нет!

Иной красоты

Жажду в мире

Я.

 

<1920>

 

* * *

 

 

Снова сумрак леса зелен,

Солнце жгуче, ветер чист;

В яме, вдоль ее расселин,

Тянут травы тонкий лист.

 

Сквозь хвою недвижных елей

Полдень реет, как туман.

Вот он, царь земных веселий,

Древний бог, великий Пан!

 

Здравствуй, старый, мы знакомы,

Много раз я чтил тебя.

Вновь пришел, мечтой влекомый,

Веря, радуясь, любя.

 

Я ль не славил, в вещей песне,

Запах листьев, ширь полян, —

Жажду петь еще чудесней:

Милый Пан! я счастьем пьян.

 

Старый, мудрый, стародавний,

Ты поймешь ли в этот день,

Что восторг любви – державной,

Чем высоких сосен тень?

 

Что лишь в час, когда ликуем

Мы от новых страстных ран,

Сладко метить поцелуем

Шерсть твою, Великий Пан!

 

<1920>

 

Всадник в городе

 

 

Дух наших дней свое величество

Являл торжественно и зло:

Горело дерзко электричество

И в высоте, и сквозь стекло;

Людей несметное количество

По тротуарам вдоль текло;

 

Как звери, в мире не случайные,

Авто неслись – глаза в огне;

Рисуя сны необычайные,

Горели кино в вышине;

И за углом звонки трамвайные

Терялись в черной глубине.

 

И вот, как гость иного времени,

Красивый всадник врезан в свет;

Носки он твердо держит в стремени,

Изящно, но пестро одет:

Ботфорты, хлыст, берет на темени,

Былой охотничий жакет.

 

Как этот конь исполнен грации!

Его копыт как звучен звон!

Он весь подобен иллюстрации

К роману рыцарских времен.

Но как неверны декорации,

Восставшие со всех сторон.

 

Здесь, где шумит толпа столичная,

Полна всесилья своего,

Здесь, где, дымя, труба фабричная

Стоит – немое божество, —

Где стук машин – игра привычная,

Ты, выходец, искал чего!

 

Ты нарушаешь тон торжественный

Всей современности. Гляди:

Толпа, смеясь, на зов естественный,

Играя, мчится впереди.

Что ж! как кентавр, как миф божественный,

В былых преданьях пропади!

 

1920

 

В вагоне

 

 

Душно, тесно, в окна валит

Дымный жар, горячий дым,

Весь вагон дыханьем залит

Жарким, потным и живым.

 

За окном свершают сосны

Дикий танец круговой.

Дали яркостью несносны,

Солнце – уголь огневой.

 

Тело к телу, всем досадно,

Все, как мухи, к стеклам льнут,

Ветер бега ловят жадно,

Пыль воздушную жуют.

 

Лица к лицам, перебранка,

Грубость брани, визглый крик,

Чахлый облик полустанка,

В дым окутанный, возник.

 

Свет надежды; там, быть может,

Ковш воды, студен и чист!

Нет, напрасно не треножит

Паровоза машинист!

 

Прежний дым и грохот старый,

Духота, что раньше, та ж,

Караван в песках Сахары,

Быстро зыблемый мираж.

 

Все песок, пески, песчаник,

Путь ведет в песках, в песках.

Сон иль явь, ах, бедный странник,

Да хранит тебя Аллах!

 

1920

 

Болезнь

 

 

Демон сумрачной болезни

Сел на грудь мою и жмет.

Все бесплодней, бесполезней

Дней бесцветных долгий счет.

 

Ночью сумрак мучит думы,

Утром светы множат грусть,.

За окном все гулы, шумы

Знаю, помню наизусть.

 

То, что прежде так страшило,

Стало близким и простым:

Скоро новая могила

Встанет – с именем моим.

 

Что ж! Порвать давно готов я

Жизни спутанную нить,

Кончив повесть, послесловья,

Всем понятного, не длить.

 

Только жаль, мне не дождаться

До конца тех бурь слепых,

Что гудят, летят, крутятся

Над судьбой племен земных.

 

Словно бывши на спектакле,

Пятый акт не досмотреть

И уйти... куда? – во мрак ли,

В свет ли яркий?.. Мысль, ответь!

 

1920

 

Возвращаясь

 

 

Возвращаясь, мечтать, что завтра,

В той комнате, где свалены книги,

Этих строк непризнанный автор

Опять будет длить повторенные миги

И, склоняясь у печки к остывающим трубам,

Следить, как полудетские губы

«Нет» неверно твердят,

Как лукавые веки упорно

Прикрывают наивно-обманный взгляд,

А около,

Из-под шапочки черной,

Вьются два маленьких локона.

 

Возвращаясь, мечтать, что снова

Завтра, под снежным дождем,

Как в повести старой,

Мы пройдем вдоль Страстного бульвара

Вдвоем,

Говоря о причудах маркиза де Сада,

Об том, что мудро таит Кама-Шутра,

Об чем исступленно кричал Захер-Мазах, —

И будет все равно – вечер, день или утро,

Так как вечность будет идти рядом,

Та вечность, где живы

Каждый лепет счастливый

И каждый вздох.

 

Возвращаясь, мечтать о простом,

Об том,

Что завтра, маленьким чудом,

Я снова буду, – я буду! —

Тем же и с ней же!

Смейся, февраль, колючий и свежий,

В лицо мне,

С насмешкой тверди о моем вчера!

 

Ничего не хочу я помнить!

В памяти, умирая, простерты

Все прежние дни и ночи,

И возле,

Окоченели и мертвы,<

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...