Основные методологические принципы ГУМАНИТАРНЫХ НАУК

«Никто не станет отрицать, что естественные науки, особенно физика, достигли более высокого уровня развития, чем гуманитарные, что они, попросту говоря, достигли больших успехов», — написал почти 50 лет назад X. Ульдалль, отмечая несоответствие между искусством, с помощью которого мы управляем неодушевленной природой, и неловкостью, с которой мы решаем вoпpoсы, относящиеся к людям. За прошедшие годы ситуация в гума­нитарных науках не слишком изменилась. Чем же вызвано такое отставание: сложностью предмета изучения, неадекватностью применяемых методов или чем иным?

Часто говорят, что у гуманитарных наук есть свой особый пред­мет — Человек. Но человека в той или иной мере изучают биоло­гия, физиология, медицина, экономика, логика, математическая лингвистика — неужели это все гуманитарные науки? Сомнитель­но. Иногда говорят, что естественные науки исследуют всеобщие явления, а гуманитарные — уникальные. Но какая наука не име­ет дела с уникальными объектами? География, изучающая конк­ретные материки и океаны? Геология? Зоология? Археология? Где провести границу между общим и уникальным? Почему, например, исследование Млечного пути или Эрмитажа со всеми его карти­нами является исследованием уникальных объектов, а фотона или поваренной соли — нет? А изучение славянских языков — это изучение чего-либо уникального? Может быть, хотя бы русский язык уникален? Или язык Пушкина? Или язык Пушкина лицей­ского периода? И как описывать уникальное, не проводя сравне­ния с чем-либо? Но тогда мы вынужденно не только уникальное описываем и изучаем. В общем, такое деление представляется малоконструктивным.

Часто утверждается, что в гуманитарных науках применяется специальный метод, не подлежащий употреблению в естествен­ных науках, — метод сопереживания людям, включенным в исследуемые события, «последовательно­го вживания в ту или иную систему культурных образов». Нас уверяют, что историки, социологи и культурологи именно с помо­щью отождествления с изучаемыми героями приходят к понима­нию, а следовательно, и к адекватному объяснению интересующих их событий. В общем, как в рассказе Борхеса, когда наш совре­менник доводит себя до такого душевного единения с Серванте­сом, что оказывается в состоянии самостоятельно написать XVII главу «Дон Кихота». Признаюсь, мне трудно поверить, что ис­следователь способен адекватно сопереживать Ван Гогу, отрезаю­щему себе ухо, или Сократу после принятия им чаши с цикутой. Нет даже намека на критерий, позволяющий установить, кто из многих сократоведов сопереживает Сократу лучше. Неужели по силе пищевого отравления, которое он сможет у себя вызвать? Раз­ве музыковед с нормальным слухом может отождествить свои пе­реживания с переживаниями пишущего музыку глухого Бетхове­на? Впрочем, он вообще ни в каком смысле не может отождествить себя с Бетховеном, потому что только один Бетховен создавал бетховенскую музыку! Думаю, К. Поппер прав, когда считает такой метод субъективным, догматичным и очень опасным.

Как же определить, в каком случае мы рас­суждаем, как треугольники и поэтому принимаем все действитель­ное за треугольное, а когда вчувствуемся в реальность по-настоя­щему и соответствуем ей? Метод вчувствования эвристически полезен, создает у людей, знакомящихся с его результатом, чув­ство правдоподобия, но он не делает те или иные высказывания верным. Он даже не является специфическим для гуманитар­ных наук. Аналогичную функцию выполняет в естественных на­уках критерий эстетического совершенства. Красивые теории не вызывают чув­ства сопереживания природе и не кажутся исследователям правдоподобными.

В. Ф. Петренко пытается спасти положение и найти действи­тельно принципиальное различие между объектами изучения. Естественные науки, утверждает он, изучают такие объекты, ко­торые подчиняются законам и при этом изменяются настолько медленно, что время этого изменения нельзя никоим образом со­поставить со временем жизни познающего субъекта.

В гумани­тарных науках «познаваемое — другой человек или коллективный субъект — не является жестко детерминированной системой», а изменения объекта исследования протекают крайне быстро. Но вот проблема: как быть с элементарными частицами, которые, как утверждает квантовая механика, не являются жестко детермини­рованными системами, а время жизни некоторых из них вообще близко к нулю? Квантовая механика — это гуманитарная наука? При таком подходе, по-видимому, даже наука о снеге тоже долж­на быть гуманитарной. Ведь снежинки быстро тают, и трудно описать законы падения каждой индивидуальной снежинки. И наоборот, как быть с историей или пушкиноведением? Разве прошедшая история или творчество Пушкина меняются быстрее, чем время жизни познающего их субъекта? Или эти науки — не гуманитарные?

Петренко в итоге приходит к тому, что различать надо науки не по объекту, а по методу исследования. Например, психофизика использует естественно-научную субъект(???)- объектную парадигму, что позволяет ей формулировать законы типа законов Вебера—Фехнера и Стивенса. Психология же, опирающаяся на субъект-субъект­ную парадигму, — это гуманитарная наука, и в ней некорректно говорить о каких-либо законах.

Гуманитарные науки — особый вид эмпирических наук, где отнесение к тому или иному классу делается исключительно по смыслу. Исходя из этого определения и согласно существующей традиции, будем в дальнейшем все, что изучают гуманитарные науки, называть текстом. Текстом, таким образом, является не только письменная или устная речь, но и любые события, явле­ния, вещи, поступки. Например, Кельнский собор, сновидение, теория относительности, любовная записка, груда камней на ме­сте археологических раскопок — все это текст, подлежащий интерпретации. Мир, описываемой естественной наукой, полнос­тью бессмыслен. В этом мире, как пишет Б. Рассел, сам человек есть всего лишь продукт действия причин, не подозревающих о цели, к которой они направлены; его рождение, рост, его надеж­ды и страхи, его любовь и вера — все это результат случая; ника­кой героизм, никакое воодушевление и напряжение мысли и чувств не сохранят человеческой жизни за порогом смерти; вся многовековая работа, все служение, все вдохновение, весь блеск человеческого гения обречены на то, чтобы исчезнуть вместе с гибелью Солнечной системы; храм человеческих достижений бу­дет погребен под останками Вселенной. И только в опоре на эти истины, уверяет Рассел, только на твердом фундаменте полного отчаяния можно строить надежное убежище для души.

Человек, однако, обычно не опирается на отчаяние. И осозна­ет он себя отнюдь не в том несчастном или, наоборот, счастливом своей бессмысленностью мире, который описал Рассел. Созна­ние, по Э. Гуссерлю, — это поле, на котором совершается наделе­ние смыслом. Пусть даже сам мир просто таков, как он есть, и не имеет никакого смысла. Смысл — это то, что привносит в этот мир человек. И для него окружающее всегда насыщено смыслами. Ф. Ницше отмечал, что действительность открыта для бесконечных интерпретаций. Действительно, все можно интерпретировать по-разному, а потому встает задача выбора наилучшего из всех возможных смыслов. Этот выбор заведомо не может опираться на строго объективные критерии; поскольку смысл всегда насквозь субъективен. Тем не менее, люди способны обмениваться смыслами, а, следовательно, перед каждым челове­ком встает задача согласовать сделанный им свой выбор с выбо­рами других людей. Однако разные люди могут приписать одной и той же ситуации еще больше разных смыслов. Какой же интер­претации следует отдать предпочтение?

Произвольность классификаций в гуманитар­ных науках наибольшая. Однако и здесь существуют нормативы. Среди методологических принципов гуманитарных наук мож­но выделить следующие:

Принципы: Смысловое совершенство истолкования (аналог логических требований к классификации в эмпирических науках). Исследователь исходит из предположения, что в тексте нет случайных элементов, что все в нем подлежит объяснению. Мы всегда подходим к тексту с такой предпосылкой. И лишь если предпосылка не подтверждается, т.е. текст не становится понятным, мы ставим ее под вопрос. Отсюда следует: из нескольких интерпретаций более предпочтительна та, которая более полна, т.е. объясняет большее число фрагментов текста (включая любые мелочи: не только факты, но и структуру самого текста, выбор тех, а не иных формулировок, и пр.). Необходимость логического анализа интерпретаций. Особо следует отметить, что совершенство интерпретации заключается в том, что подлежит объяснению не только то, что сказано в тексте, но и то, что в нем не сказано, например, фигуры умолчания. Описание должно быть свободным от противоречий, исчерпывающим и предельно простым. Переносимость интерпретации на другие тексты (ослабленный вариант проверяемости). Из нескольких возможных интерпретаций более предпочтительна та, которая способна объяснить и другие тексты (ситуации, поступки и т.д.), которые до построения данной интерпретации вместе не рассматривались. Всегда можно придумать способ перевода одной какой-то надписи с этрусского языка на современные языки. Но принят будет такой вариант перевода, который точно позволит переводить и другие этрусские тексты. Любые два текста всегда можно связать между собой. Поэтому для подтверждения интерпретации недостаточно просто указать на связь с другим текстом, важно еще показать, как с помощью этой интерпретации можно вскрыть иной смысл этого другого текста. Рассмотрим теперь принципы, аналогичные конвенциональным нормам в эмпирических науках, однако играющие особую роль именно в гуманитарных науках. Смысл настолько субъективен, что по-настоящему объективизировать его можно только в диалоге, ибо только другой человек способен критически оценить, насколько осмысленной выглядит предложенная интерпретация, и усовершенствовать ее. Поэтому достижение взаимопонимания в гуманитарных науках выступает как критерий для оценки качества концепции. Взаимопонимание, в свою очередь, всегда опирается на согласование разных точек зрения на объект понимания. Но, как хорошо знает любой практикующий психолог, человек понимает только то, что готов принять. Важной нормой гуманитарных наук становится соответствие идеалу. Соответствие традициям: какой бы теоретической позиции мы ни придерживались, обязаны были так или иначе соотносить свою классификацию с традиционной. Так, сколь скептическим ни было бы отношение к существующей классификации психических процессов, любое исследование все же должно быть переводимо на эту классификационную сетку, иначе научное сообщество не примет его результатов. Требование к описанию результатов (квалификационный уровень истолкователя). Все, что угодно, можно истолковать как угодно, поскольку смысл текста в самом тексте не содержится. Следовательно, любому тексту всегда можно приписать любой смысл. Но накладываются жесткие требования к изложению собственных взглядов: новую интерпретацию текста имеет право предложить только тот ученый, который хорошо знает предшествующие интерпретации этого текста. «Новый научный текст должен быть вписан в корпус психологической науки, а система цитирования, неявных ссылок и перекрестных ассоциаций должна обеспечивать «жизнь текста» в ранее существовавшем тексте.» Мало знающему нет места на Олимпе гуманитарных наук. Проведение рядового гуманитарного исследования при некотором навыке у подготовленного ученого обычно не вызывает больших трудностей. Любому явлению всегда можно приписать любой смысл. Для признания своего труда научным ученому достаточно при анализе какого-либо текста лишь перечислить почти все смыслы, когда-либо этому тексту приписывавшиеся. Ну а если удастся еще и найти всеми давно забытый смысл, то это уже становится событием.