Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Из летописи новогородской. 3 глава




Я зрел пред собою единаго знаменитаго по словесам военачальника, коего я отличными почтил знаками моего благоволения; я зрел ныне ясно, что все его отличное достоинство состояло в том только, что он пособием был в насыщении сладострастия своего начальника; и на оказание мужества небыло ему даже случая; ибо он издали невидал неприятеля. От таких то воинов [79] я ждал себе новых венцов. Отвратил я взор мой от тысящи бедств представившихся очам моим.

Корабли мои назначенные, да прейдут дальнейшия моря, видел я плавающими при устье пристанища. Начальник полетевший для исполнения моих велений на крылех ветра, простерши на мягкой постеле свои члены, упоялся негою и любовию в объятиях наемной возбудительницы его сладострастия. На изготованном велением его чертеже, совершеннаго в мечтании плавания, уже видны были во всех частях мира новые острова, климату их свойственными плодами изобилующие. Обширныя земли и многочисленные народы израждалися из кисти новых сих путешествователей. Уже при блеске нощных светильников начерталося величественное описание сего путешествия и сделанных приобретений, [80] слогом цветущим и великолепным. Уже златые дски уготовлялися на одежду столь важнаго сочинения. О Кук! по что ты жизнь свою провел в трудах и лишениях? По что скончал ее плачевным образом? Если бы возсел на сии корабли, то в веселиях начав путешествие, и в веселиях его скончая, столь же бы много сделал открытий, сидя на одном месте (и в моем государстве) толико же бы прославился; ибо ты бы почтен был твоим Государем.

Подвиг мой, коим в ослеплении моем душа моя наиболее гордилася, отпущение казни и прощение преступников, едва видны были в обширности гражданских деяний. Веление мое, или было совсем нарушено, обращаяся не в ту сторону, или не имело желаемаго действия превратным онаго толкованием, и медлительным исполнением. Милосердие мое сделалося торговлею, и тому, [81] кто давал больше, стучал молот жалости и великодушия. Вместо того, чтобы в народе моем чрез отпущение вины прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжею и пагубным комедиантом. Удержи свое милосердие, вещали тысящи гласов, невозвещай нам его

великолепным словом, если нехощеш его исполнити. Несоплощай с обидою насмешку, с тяжестию, ея ощущение. Мы спали и были покойны, ты возмутил наш сон, мы бдеть нежелали; ибо не над чем. – В созидании городов видел я одно расточение государственныя казны, нередко омытой кровию и слезами моих подданных. В воздвижении великолепных зданий к разточению нередко присовокуплялося и непонятие о истинном искустве. Я зрел расположение их внутреннее и внешное без малейшаго вкуса. Виды оных принадлежали веку Готфов и Вандалов. В жилище для Мусс уготованном [82] незрел я лиющихся благотворно струев Касталии и Ипокрены; едва пресмыкающееся искуство дерзало возводить свои взоры выше очерченой обычаем округи. Зодчие согбенные над чертежем здания, не о красоте онаго помышляли, но как приобретут ею себе стяжание. Возгнушался я моего пышнаго тщеславия и отвратил очи мои. – Но паче всего уязвило душу мою излияние моих щедрот. Я мнил в ослеплении моем, что ненужная казна общественная, на государственныя надобности, неможет лучше употребиться, как на вспоможение нищаго, на одеяние нагаго, на прокормление алчущаго, или на поддержание погибающаго противным случаем, или на мзду нерадящему о стяжании достоинству и заслуге. Но сколь прискорбно было видеть, что щедроты мои изливалися на богатаго, на льстеца, на вероломнаго друга, на убийцу иногда тайнаго, [83] на предателя и нарушителя общественной доверенности, на уловившаго мое пристрастие, на снисходящаго моим слабостям, на жену кичащуюся своим безстыдством. Едва, едва досязали слабые источники моея щедроты, застенчиваго достоинства и стыдливыя заслуги. Слезы пролились из очей моих, и сокрыли от меня толь бедственныя представления, безразсудной моей щедроты. – Теперь ясно я видел, что знаки почестей мною раздаваемые всегда доставалися в удел недостойным. Достоинство неопытное пораженное первым блеском сих мнимых блаженств, вступало в единый путь с ласкательством и подлостию духа, на снискание почестей, вожделенной смертных мечты; но влача косвенно стопы свои, всегда на первых степенях изнемогало, и довольствоваться было осуждаемо, собственным своим одобрением, во уверении, что почести [84] мирские суть пепл и дым. Видя во всем толикую

превратность от слабости моей и коварства министров моих произтекшую; видя что нежность моя обращалася на жену, ищущую в любви моей удовлетворения своего только тщеславия, и внешность только свою на услаждение мое устрояющую, когда сердце ея ощущало ко мне отвращение; возревел я яростию гнева. Недостойные преступники, злодеи! вещайте, почто во зло употребили доверенность Господа вашего? предстаньте ныне пред судию вашего. Возтрепещите в окаменелости злодеяния вашего. Чем можете оправдать дела ваши? Что скажете во извинение ваше? Се он, его же призову из хижины уничижения. Прииди вещал я старцу, коего созерцал в крае обширныя моея области, кроющагося под заросшею мхом хижиною, прииди облегчить мое бремя; прииди и возврати покой томящемуся [85] сердцу и возтревоженному уму. – Изрекши сие, обратил я взор мой на мой сан, познал обширность моея обязанности, познал откуду произтекает мое право и власть. Возтрепетал во внутренности моей, убоялся служения моего. Кровь моя пришла в жестокое волнение, и я пробудился. – Еще неопомнившись, схватил я себя за палец, но терноваго кольца на нем небыло. О если бы оно пребывало хотя на мизинце Царей!

Властитель мира, если читая сон мой, ты улыбнешся с насмешкою, или нахмуриш чело, ведай, что виденная мною странница, отлетела от тебя далеко, и чертогов твоих гнушается. [86]

ПОДБЕРЕЗЬЕ

Насилу очнуться я мог от Богатырскаго сна, в котором я столько сгрезил. – Голова моя была свинцовой тяжелее, хуже, нежели бывает с похмелья у пьяниц, которые по неделе пьют запоем. Не в состоянии я был продолжать пути и трестися на деревянных дрогах, (пружин у кибитки моей небыло). Я вынул домашней лечебник; искал нет ли в нем рецепта от головной дурноты, произходящей от бреду во сне и наяву. Лекарство со мною хотя всегда ездило в запасе; но по пословице на всякаго мудреца довольно простоты; против бреду я себя непредостерег и от того голова моя, приехав на почтовой стан, была хуже болвана.

Вспомнил я, что некогда блаженной памяти нянюшка моя Клеменьтьевна, [87] по имени Прасковья, нареченная Пятница,

охотница была до кофею и говаривала, что помогает он от головной боли. Как чашек пять выпью, говаривала она, такт и свет вижу, а без того умерла бы в три дни.

Я взялся за нянюшкино лекарство, но непривыкнув пить вдруг по пяти чашек, поподчивал излишне для меня сваренным, молодаго человека, которой сидел на одной со мной лавке, но в другом углу у окна. – Благодарю усердно, сказал он, взяв чашку с кофеем. – Приветливый вид, взгляд неробкой, вежливая осанка, казалось не к стате были к длинному полукафтанью, и к примазанным квасом волосам. Извини меня читатель в моем заключении, я родился и вырос в столице, и если кто некудряв и ненапудрен, того я ни вочто нечту. Если и ты деревенщина и волос непудриш, то [88] неосуди буде я на тебя невзгляну и пройду мимо.

Слово за слово я с новым моим знакомцом поладил. Узнал, что он был из Новогородской Семинарии, и шел пешком в Петербург повидаться с дядею, которой был Секретарем в Губернском штате. Но главное его намерение было, чтоб сыскать случай для приобретения науки. – Сколь великой недостаток еще у нас в пособиях просвещения, говорил он мне. Одно сведение Латинскаго языка не может удовлетворить разума алчущаго науки. Виргилия, Горация, Тита Ливия, даже Тацита почти знаю наизусть, но когда сравню знании Семинаристов с тем, что я имел случай по щастию моему узнать, то почитаю училище наше принадлежащим к прошедшим столетиям. Классические авторы нам все известны, но мы лучше знаем критическия объяснения текстов, нежели [89] то, что их доднесь делает приятными, что вечность для них уготовало. Нас учат философии, проходим мы логику, метафизику, ифику, богословию, но, пословам Кутейника в Недоросле, дойдем до конца философскаго учения и возвратимся вспять. Чему дивиться; Аристотель и Схоластика до ныне царствуют в Семинариях. Я по щастию моему знаком стал, в доме одного из Губернских членов в Новегороде, имел случай приобрести в оном малое знание во Француском и Немецком языках и пользовался книгами хозяина того дома. Какая разница в просвещении времен, когда один Латинской язык был в училищах употребителен, с нынешним временем! Какое пособие к учению, когда науки несуть таинства, для сведущих Латинской язык токмо

отверстыя,но преподаются на языке народном! – Но для чего, прервав [90] он свою речь продолжал, для чего незаведут у нас вышних училищ, в которых бы преподавалися науки на языке общественном, на языке Российском? Учение всем бы было внятнее; просвещение доходило бы до всех поспешнее, и одним поколением позже, за одного латинщика, нашлось бы двести человек просвещенных; по крайней мере в каждом суде был бы хотя один член понимающий, что есть юриспруденция или законоучение. – Боже мой! продолжал он с восклицанием, если бы привести примеры из размышлений и разглагольствований судей наших о делах! Что бы сказали Гроций, Монтескью, Блекстон. – Ты читал Блекстона, – читал первыя две части на Российской язык переведенныя. Нехудо бы было заставлять судей наших иметь сию книгу вместо святцов, заставлять их чаще в нее заглядывать, нежели в календарь. [91] Как непотужить, повторил он, что у нас нет училищ, где бы науки преподавалися на языке народном.

Вошедшей почталион помешал продолжению нашей беседы. Я успел Семинаристу сказать, что скоро желание его исполнится, что уже есть повеление о учреждении новых Университетов где науки будут преподаваться по его желанию. – Пора, государь мой, пора.....

Между тем как я платил почталиону прогонныя деньги, Семинарист вышел вон. Выходя выронил небольшой пук бумаги. Я поднял упадшее, и неотдал ему. Необличи, меня любезной читатель в моем воровстве; с таким условием, я и тебе сообщу, что я подтибрил. Когдаже прочтешь, то знаю, что кражи моей наружу невыведешь; ибо нетот один вор кто крал, но и тот кто принимал, так писано в законе Руском. Признаюсь, я на руку [92] нечист; где что немного похожее на разсудительное увижу, то тот час стяну; смотри, ты неклади мыслей плохо. – Читай, что мой Семинарист говорит:

Кто мир нравственной уподобил колесу, тот сказав великую истину, неиное что может быть сделал, как взглянул на круглой образ земли и других великих в пространстве носящихся тел, изрек только то, что зрел. Поступая в познании естества, откроют может быть смертные, тайную связь, веществ духовных или нравственных, с веществами

телесными или естественными; что причина всех перемен, превращений, превратностей мира нравственнаго или духовнаго зависит может быть от кругообразнаго вида, нашего обиталища, и других к солнечной системе принадлежащих тел, равно как и оно кругообразных, и коловращающихся..... На мартиниста похоже, на ученика Шведенборга..... Нет мой друг! я пью и ем не для того только, чтоб быть живу, но для того, что в том нахожу немалое услаждение чувств. И покаюся тебе, как отцу духовному, я лучше ночь просижу с пригоженькою девочкою, и усну упоенный сладострастием в объятиях ее, нежели зарывшись в Еврейския или Арабския буквы, в цыфири, или Египетские Иероглифы, потщуся отделить дух мой от тела и рыскать в пространных полях бредоумствований, подобен древним и новым духовным Витязям. Когда умру, будет время довольно на неосязательность, и душенька моя на бродится досыта.

Оглянись назад, кажется еще время то за плечами близко, в которое царствовало суеверие, и весь, его причет, невежество, рабство, инквизиция, и многое кое что. Давно [94] ли то было, как Вольтер кричал против суеверия до безголосицы; давно ли Фридрих неутолимой его был враг нетокмо словом своим и деяниями, но, что для него страшнее, державным своим примером. Но в мире сем всё приходит на прежнюю степень, ибо всё в разрушении свое имеет начало. Животное, прозябаемое, родится, ростет, дабы произвести себе подобных, потом умереть и уступить им свое место. Бродящие народы, собираются во грады, основывают Царства, мужают, славятся, слабеют, изнемогают, разрушаются. Места пребывания их невидно; даже имена их погибнут. Христианское общество в начале было смиренно, кротко, скрывалося в пустынях и вертепах, потом усилилось, вознесло главу, устранилось своего пути, вдалося суеверию; в изступлении шло стезею народам обыкновенною; воздвигло начальника, разширило [95] его власть, и Папа стал всесильный из Царей. Лутер начал преобразование, воздвиг раскол, изъялся из под власти его, и много имел последователей. Здание предъубеждения о власти Папской рушиться стало, стало изчезать и суеверие; истина нашла любителей, попрала огромной оплот предразсуждений, но не долго пребыла в сей стезе. Вольность мыслей вдалася необузданности. Не было ничего святаго, на все посягали.

Дошед до краев возможности, вольномыслие возвратится вспять. Сия перемена в образе мыслей предстоит нашему времени. Недошли еще до последняго края безпрепятственнаго вольномыслия, но многие уже начинают обращаться к суеверию. Разверни новейшия таинственныя творения, возмнишь быти во времена схоластики и словопрений, когда о речениях заботился разум человеческий, немысля о том, был ли в речении [96] смысл. Когда задачею любомудрия почиталося и на решение изследователей истинны, отдавали вопрос, сколько на игольном острии может уместиться душ.

Если потомкам нашим предлежит заблуждение, если оставя естественность гоняться будут за мечтаниями, то весьма полезной бы был труд писателя, показавшаго нам из прежних деяний, шествие разума человеческаго, когда сотрясший мглу предъубеждений он начал преследовать истину до выспренностей ея, и когда утомленный так сказать своим бодрствованием, растлевать начинал паки свои силы, томиться и низпускаться в туманы предразсудков и суеверия. Труд сего писателя безполезен небудет: ибо обнажая шествие наших мыслей к истине и заблуждению, устранит хотя некоторых от пагубныя стези и заградит полет невежества, блажен [97] писатель, если творением своим мог просветить хотя единаго, блажен если в едином хотя сердце посеял добродетель.

Щастливыми назваться мы можем: ибо небудем свидетели крайняго посрамления разумныя твари. Ближние наши потомки щастливее нас еще быть могут. Но пары в грязи омерзения почившие, уже воздымаются и предъопределяются объяти зрения круг. Блаженны, если не узрим новаго Магомета; час заблуждения еще отдалится. Внемли, когда в умствованиях, когда в суждениях о вещах нравственных и духовных начинается ферментация и возстает муж твердый и предприимчивый, на истинну или на прельщение, тогда последует премена Царств, тогда премена в исповеданиях.

На лествице, по которой разум человеческий низходить долженствует во тьму заблуждений, если покажем [98] что либо смешное и улыбкою соделаем добро, блаженны наречемся.

Бродя из умствования в умствование, о возлюбленные, блюдитеся, да невступите на путь следующих изследований.

Вещал, Акиба: вошед по стезе Равви Иозуа в сокровенное место, я познал тройственное. Познал 1 е: не на Восток и

не на Запад но на Север и Юг обращатися довлеет. Познал 2 е: не на ногах стоящему но возседая надлежит изпражняться. Познал 3 е: не десницею, но шуйцею отирать надлежит задняя. На сие возразил Бен Газас: дотоле обезстудил еси чело свое на учителя, да извергающаго присматривал? Ответствовал он: сии суть таинства закона; и нужно было, да сотворю сотворенное, и их познаю.

Смотри Белев словарь, статью Акиба. [99]

НОВГОРОД

Гордитеся, тщеславные созидатели градов, гордитесь, основатели Государств; мечтайте, что слава имени вашего будет вечна; столпите, камень на камень до самых облаков; изсекайте изображения ваших подвигов, и надписи дела ваши возвещающия. Полагайте, твердыя основания правления, законом непременным. Время с острым рядом зубов смеется вашему кичению. Где мудрые Солоновы и Ликурговы законы вольность Афин и Спарты утверждавшие? – В книгах. – А на месте их пребывания пасутся рабы жезлом самовластия. – Где пышная Троя, где Карфага. – Едва ли видно место, где гордо оне стояли. – Курится ли таинственно единому существу, нетленная жертва во славных храмах древняго Египта? Великолепные оных остатки, служат [100] убежищем блеющему скоту во время средиденнаго зноя. Не радостными слезами благодарения всевышнему отцу они орошаемы, но смрадными извержениями скотскаго тела. – О! гордость, О! надменность человеческая, возри на сие и познай, колико ты ползуща!

В таковых размышлениях подъезжал я к Новугороду смотря на множество монастырей вокруг онаго лежащих.

Сказывают, что все сии монастыри, даже и на пятнатцать верст растоянием от города находящиеся, заключалися в оном; что из стен его могло выходить до ста тысячь войска. Известно, по летописям, что Новгород имел народное правление. Хотя у их были Князья, но мало имели власти. Вся сила правления, заключалася в посадниках и тысяцких. Народ в собрании своем на вече, был истинный Государь. Область Новогородская простиралася [101] на Севере даже за Волгу. Сие вольное Государство стояло в Ганзейском союзе. Старинная

речь; кто может стать против бога и великаго Новагорода, служить может доказательством его могущества. Торговля была причиною его возвышения. Внутренния несогласия и хищной сосед совершили его падение.

На мосту вышел я из кибитки моей, дабы насладиться зрелищем течения Волхова. Неможно было, чтобы непришел мне на память поступок Царя Ивана Васильевича по взятии Новагорода. Уязъвленный сопротивлением сея республики, сей гордый, зверский, но умный властитель, хотел ее раззорить до основания. Мне зрится он с долбнею на мосту стоящ, так иные повествуют, приносяй на жертву ярости своей, старейших и начальников Новогородских. Но какое он имел право свирепствовать против них; какое он [102] имел право присвоять Новгород? То ли, что первые великие Князья Российские жили в сем городе? Или что он писался Царем всея Русии? Или что Новогородцы были Славенскаго племени? Но на что право, когда действует сила? Может ли оно существовать, когда решение запечатлеется кровию народов? Может ли существовать право, когда нет силы на приведение его в действительность. Много было писано о праве народов; нередко имеют на него ссылку; но законоучители непомышляли, может ли быть между народами судия. Когда возникают между ими вражды, когда ненависть, или корысть устремляет их друг на друга, судия их есть мечь. Кто пал мертв или обезоружен, тот и виновен; повинуется непрекословно сему решению, и аппеллации на оное нет. – Вот по чему Новгород принадлежал Царю Ивану Васильевичу. [103] Вот для чего он его раззорил и дымящияся его остатки себе присвоил. – Нужда, желание безопасности и сохранности созидают Царства; разрушают их, несогласие, ухищрение и сила. – Чтож есть право народное? – Народы, говорят законоучители, находятся один в разсуждении другаго в таком же положении, как человек находится в отношении другаго, в естественном состоянии. – Вопрос: в естественном состоянии человека какия суть его права? Ответ: взгляни на него. Он наг, алчущ, жаждущ. Все что взять может на удовлетворение своих нужд, все присвояет. Если бы что тому возпрепятствовать захотело, он препятствие удалит, разрушит, и приобретет желаемое. Вопрос: если на пути удовлетворения нуждам своим, он обрящет подобнаго себе, если на пример, двое чувствуя голод,

восхотят насытится одним куском; [104] кто из двух большее к приобретению имеет право? Ответ: тот кто кусок возмет. Вопрос: кто же возмет кусок? Ответ: кто сильнее. – Неужели сие есть право естественное, неужели се основание права народнаго! – Примеры всех времян свидетельствуют, что право без силы, было всегда в исполнении почитаемо пустым словом. – Вопрос: что есть право гражданское? Ответ: кто едет на почте тот пустяками незанимается, и думает, как бы лошадей поскорее промыслить.

Из летописи новогородской.

Новогородцы с великим Князем Ярославом Ярославичем вели войну, и заключили писменное примирение. –

Новогородцы сочинили писмо для защищения своих вольностей и утвердили оное пятидесятью осьмию печатьми. –

Новогородцы запретили у себя обращение чеканной монеты, введенной Татарами в обращение. – [105]

Новгород в 1420 году начал бить свою монету. –

Новгород стоял в Ганзейском союзе. –

В Новегороде был колокол, по звону котораго народ собирался на вече для разсуждения о вещах общественных.

Царь Иван письмо и колокол у Новогородцев отнял. –

– Потом. В 1500 году – в 1600 году – в 1700 году – году – году Новгород стоял на прежнем месте. –

Но, не всё думать о старине, не всё думать о завтрешнем дне. Если безпрестанно буду глядеть на небо, несмотря на то что под ногами, то скоро споткнусь и упаду в грязь... размышлял я. Как ни тужи, а Новагорода по прежнему не населиш. Что бог даст в перед. – Теперь пора ужинать. Пойду к Карпу Дементьичу.

Ба! ба! ба! добро пожаловать, откуды бог принес, говорил мне приятель мой Карп Дементьичь, прежде сего купец третьей гильдии, а ныне имянитой гражданин. По пословице [106] щастливой к обеду. Милости просим садиться. – Да что за пир у тебя. – Благодетель мой я женил вчера парня своего. – Благодетель твой, подумал я, не без причины он меня так величает. Я ему как и другие пособил записаться в имянитые граждане. Дед мой будто должен был по векселю 1000 рублей; кому, того незнаю, с 1737 году. Карп Дементьичь в 1780 вексель где то купил, и какой то приладил к нему протест. Явился он ко мне с искусным

стряпчим,и в то время взяли они с меня милостиво, одни только проценты за 50 лет, а занятой капитал мне весь подарили. – Карп Дементьичь человек признательной. – Невестка водки нечаянному гостю – Я водки непью. – Дахотя прикушай. – Здоровья молодых..... и сели ужинать.

По одну сторону меня, сел сын хозяйской, а по другую посадил Карп Дементьичь свою молодую невестку. [107]... Прервем речь. Читатель. Дай мне карандаш, и листочик бумашки. Я тебе во удовольствие, нарисую всю честную компанию; и тем тебя причастным сделаю, свадебной пирушке, хотя бы ты на Алеутских островах бобров ловил. Если точных неспишу портретов, то доволен буду их силуетами. Лаватер и по них учит узнавать кто умен и кто глуп.

Карп Дементьичь седая борода, в восемь вершков от нижней губы. Нос кляпом, глаза ввалились, брови как смоль, кланяется об руку, бороду гладит, всех величает: благодетель мой. – Аксинья Парфентьевна любезная его супруга. В шесдесят лет, бела как снег и красна как маков цвет, губки всегда сжимает кольцом; ренскаго непьет, перед обедом полчарочки при гостях, да в чулане стаканчик водки. Прикащик мужнин хозяину на щете показывает... [108] По приказанию Аксиньи Парфентьевны куплено годоваго запасу 3 пуда белил Ржевских и 30 фунтов румян листовых... Прикащики мужнины Аксиньины камердинеры. – Алексей Карповичь сосед мой застольной. Ни уса ни бороды а нос уже багровой, бровями моргает в кружок острижен, кланяется гусем, отряхая голову и поправляя волосы. В Петербурге был сидельцем. На аршин когда меряет, то спускает на вершок; за то его отец любит как сам себя; на пятнадцатом году матери дал оплеуху. – Парасковья Денисовна ево новобрачная супруга, бела и румяна. Зубы как уголь. Брови в нитку, чернее сажи. В компании сидит потупя глаза, но во весь день от окошка неотходит и пялит глаза на всякаго мущину. Под вечерок стоит у калитки. – Глаз один подбит. Подарок ее любезнова муженька, для перваго [109] дни; – а у кого догадка есть, тот знает за что.

Но любезный читатель ты уже зеваеш. Полно видно мне снимать силуеты. Твоя правда; другова небудет, как нос да нос, губы да губы. Я и того непонимаю как ты на силуете белилы и румяна распознаеш.

Карп Дементьичь, чем ты ныне торгуеш? В Петербург неездиш, льну не привозиш, ни сахару, ни кофе, ни красок непокупаеш. Мне кажется, что торг твой тебе был не в убыток. – От него то было я и раззорился. Но на силу бог спас. Получив одним годом изрядной барышок, я жене построил здесь дом. На следующей год был льну неурожай, и я немог поставить что законтрактовал. Вот от чего я торговать перестал. – Помню Карп Дементьичь что за тридцать тысячь рублей забранных в перед, ты тысячу пуд льну прислал должникам [110] на раздел. – Ей больше неможно было, поверь моей совести. – Конечно и на заморские товары был в том году неурожай. Ты забрал тысячь на двадцать... Да, помню; на них пришла головная боль. – Подлинно благодетель, у меня голова так болела; что чуть не треснула. Да чем могут заимодавцы мои на меня жаловаться? Я им отдал все мое имение. – По три копейки на рубль. – Никак нетста, по пятнадцати. – А женнин дом. – Как мне до него коснуться; он не мой. – Скажи же чем ты торгуеш? – Ни чем, ей ни чем. С тех пор как я пришел в несостояние, парень мой торгует. Нынешним летом, слава богу, поставил льну на двадцать тысячь. – На будущее конечно законтрактует на пятьдесят, возмет половину денег вперед, и молодой жене построит дом... Алексей Карповичь только что улыбается. – Старинной шутник, благодетель мой. [111] Полно молоть пустяки; возмемся за дело. – Я непью ты знаеш. – Да хоть прикушай.

Прикушай, прикушай, – я почувствовал, что у меня щеки начали рдеть, и под конец пира я бы как и другие напился пьян. Но по щастию, век за столом сидеть нельзя, так как всегда быть умным невозможно. И по той самой причине, по которой я иногда дурачусь и брежу, на свадебном пиру я был трезв.

Вышед от приятеля моего Карпа Дементьича, я впал в размышление. Введенное повсюду вексельное право, то есть строгое и скорое по торговым обязательствам взыскание, почитал я доселе, охраняющим доверие законоположением; почитал счастливым новых времен изобретением, для усугубления быстраго в торговле обращения, чего древним народам на ум неприходило. Но от чего же буде нет честности, в дающем вексельное [112] обязательство, от чего оно тщетная

только бумашка? Еслибы строгаго взыскания, по векселям несуществовало, уже ли бы торговля изчезла? Не заимодавец ли должен знать кому он доверяет? О ком законоположение более пещися долженствует, о заимодавце ли или о должнике? Кто более в глазах человечества заслуживает уважения, заимодавец ли теряющий свой капитал, для того что незнал кому доверил, или должник в оковах и в темнице. С одной стороны легковерность, с другой почти воровство. Тот поверил надеяся на строгое законоположение, а сей... А если бы взыскание по векселям небыло столь строгое? – Небыло бы места легковерию, небыло бы может быть плутовства в вексельных делах... Я начал опять думать, прежняя система пошла к чорту, и я лег спать с пустою головою. [113]

БРОННИЦЫ

Между тем, как в кибитке моей лошадей переменяли, я захотел посетить, высокую гору, близь Бронниц находящуюся; на которой, сказывают, в древния времена, до пришествия, думаю, Славян, стоял храм, славившийся тогда издаваемыми в оном прорицаниями, для слышания коих, многие северные владельцы прихаживали. На том месте, повествуют, где ныне стоит село Бронницы, стоял известной в Северной древней истории, город Холмоград. Ныне же на месте славнаго древняго капища, построена малая церковь.

Восходя на гору, я вообразил себя преселеннаго в древность, и пришедшаго, да познаю от державнаго божества грядущее, и обрящу спокойствие моей нерешимости. Божественный ужас [114] объемлет мои члены, грудь моя начинает воздыматься, взоры мои тупеют и свет в них меркнет. Мне слышится глас грому подобный, вещаяй: безъумный! по что желаеш познати тайну, которую я сокрыл от смертных непроницаемым покровом неизвестности? По что, о дерзновенный! познати жаждеш то, что едина мысль предвечная постигать может? Ведай, что неизвестность будущаго, соразмерна бренности твоего сложения. Ведай, что предъузнанное блаженство, теряет свою сладость долговременным ожиданием, что прелестность настоящаго веселия, нашед утомленныя силы, немощна произвести в душе, столь приятнаго

дрожания, какое веселие получает от нечаянности. Ведай что предузнанная гибель, отнимает безвременно спокойствие, отравляет утехи, ими же наслаждался бы, если бы скончания их непредузнал. Чего ищеши [115] чадо безразсудное? Премудрость моя все нужное насадила в разуме твоем и сердце. Вопроси их во дни печали, и обрящеш утешителей. Вопроси их во дни радости, и найдеш обуздателей наглаго щастия. Возвратись в дом свой, возвратись к семье своей; успокой востревоженныя мысли; вниди во внутренность свою, там обрящеш мое божество, там услышиш мое вещание. – И треск сильнаго удара гремящаго во власти Перуна, раздался в долинах далеко. – Я опомнился. – Достиг вершины горы, и узрев церковь возвел я руки на небо. Господи возопил я, се храм твой, се храм вещают истиннаго, единаго бога. На месте сем, на месте твоего ныне пребывания, повествуют, стоял храм заблуждения. Но немогу поверить о всесильный! что бы человек, мольбу сердца своего возсылал ко другому какому либо существу а не к тебе. Мощная десница [116] твоя, невидимо всюду простертая, и самаго отрицателя всемогущия воли твоея, нудит признавати, природы строителя и содержателя. Если смертный в заблуждении своем, странными, непристойными и зверскими нарицает тебя именованиями, почитание его однако же, стремится к тебе предвечному, и он трепещет пред твоим могуществом. Егова, Юпитер, Брама; бог Авраама, бог Моисея, бог Конфуция, бог Зороастра, бог Сократа, бог Марка Аврелия, бог Христиан, о бог мой! ты един повсюду. Если в заблуждении своем смертные, казалося, не тебя чтили единаго, но боготворили они твои несравненныя силы, твои неуподобляемыя дела. Могущество твое везде и во всем ощущаемое, было везде и во всем покланяемо. Безбожник тебя отрицающий, признавая природы закон непременный, тебе же приносит тем хвалу; [117] хваля тебя паче нашего песнопения. Ибо проникнутый до глубины своея изящностию твоего творения, ему предстоит трепетен. – Ты ищеш отец всещедрый искренняго сердца и души непорочной; они отверсты везде на твое пришествие. Сниди господи и воцарися в них. – И пребыл я несколько мгновений отриновен окрестных мне предметов, низшед во внутренность мою глубоко. – Возвед потом очи мои, обратив взоры на близь стоящия

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...