 |
Из летописи новогородской. 6 глава
|
|
|
|
Слово Крестицкаго дворянина невыходило у меня из головы. Доказательства его, о ничтожестве власти родителей над детьми, казалися мне неоспоримы. Но если в благоучрежденном обществе нужно, что бы юноши почитали старцев, и неопытность совершенство, то нет кажется нужды, власть родительскую делать безпредельною. Если союз между отцом и сыном, не на нежных чувствованиях сердца основан, то он, конечно нетверд; и будет нетверд, во преки всех законоположений. Если отец в сыне своем видит своего раба, и
власть свою ищет в законоположении; если сын почитает отца наследия ради; то какое благо из того обществу? Или еще один невольник в прибавок ко многим другим, или змия за пазухой..... [195] Отец обязан сына воскормить и научить, и должен наказан быть за его проступки, доколе он не войдет в совершеннолетие; а сын должности свои да обрящет в своем сердце. Если он ни чего неощущает, то виновен отец, по что ничего не насадил. Сын же в праве требавати от отца вспомоществования, доколе пребывает немощен и малолетен; но в совершеннолетии естественная сия и природная связь рушится. Птенец пернатых неищет помощи от произведших его, когда сам начнет находить пищу. Самец и самка забывают о птенцах своих, когда сии возмужают. Се есть закон природы. Если гражданские законы от него удалятся, то производят всегда урода. Ребенок любит своего отца, мать или наставника, доколе любление его необратится к другому предмету. Да неоскорбится сим сердце твое отец чадолюбивый; [196] естество того требует. Единое в том тебе утешение да будет воспоминая, что и сын сына твоего возлюбит отца, до совершеннаго только возраста. Тогда же от тебя зависеть будет, обратить его горячность к тебе. Если ты в том успееш, блажен и почтения достоин. – В таковых размышлениях доехал я до почтоваго стана. [197]
|
|
|
ЯЖЕЛБИЦЫ
Сей день определен мне был судьбою на испытание. Я отец, имею нежное сердце, к моим детям. Для того то слово Крестицкаго дворянина меня столь тронуло. Но потрясши меня до внутренности, излияло некое усладительное чувствование надежды, что блаженство наше в отношении детей наших, зависит много от нас самих. Но в Яжелбицах определено мне было, быть зрителем позорища, которое глубокий корень печали, оставило в душе моей, и нет надежды на его истребление. О юность! услыши мою повесть; познай свое заблуждение; воздержись от произвольныя гибели; и пресеки путь к будущему раскаянию.
Я проезжал мимо кладьбища. Необыкновенной вопль терзающаго на себе власы человека понудил меня [198] остановиться. Приближась, увидел я, что там совершалось погребение.
Надлежало уже гроб опускать в могилу, но тот, котораго я издали зрел терзающаго на себе власы, повергся на гроб и ухватясь за оной весьма крепко, недозволял оной опускать в землю. С великим трудом, отвлекли его от гроба, и опустя оной в могилу, зарыли ее поспешно. Тут страждущий вещал к предстоящим: почто вы меня его лишили, почто меня с ним непогребли живаго, и нескончали моей скорби и раскаяния. Ведайте, ведайте, что я есмь убийца возлюбленнаго моего сына, его же мертва предали земле. Недивитеся сему. Я непрекратил жизни его ни мечем, ни отравою. Нет я более сего сделал. Я смерть его уготовал до рождения его, дав жизнь ему отравленную. Я есмь убийца, каковых много, но есмь убийца лютейший других. Убийца сына моего до рождения [199] его. Я, я един прекратил дни его, излияв томный яд в начало его. Он воспретил укрепиться силам тела его. Во все время жития своего, ненаслаждался он здравием ни дня единаго; и томящагося в силах своих, разверстие яда пресекло течение жизни. Никто, никто меня ненакажет за мое злодеяние! – Отчаяние ознаменовалося на лице его, и бездыханна почти отнесли его с сего места. –
|
|
|
Нечаянный хлад разлиялся в моих жилах. Я оцепенел. Казалося мне, я слышал мое осуждение. Воспомянул дни, распутныя моея юности. Привел на память все случаи, когда востревоженная чувствами душа гонялася за их услаждением, почитая мздоимную участницу любовныя утехи, истинным предметом горячности. Воспомянул, что невоздержание в любострастии навлекло телу моему, смрадную болезнь. О если бы не далее она корень свой испускала! [200] О если бы она с утолением любострастия прерывалася! Прияв отраву сию в веселии, не токмо согреваем ее в недрах наших, но даем ее в наследие нашему потомству. – О друзья мои возлюбленные, о чада души моей! Неведаете вы, колико согреших пред вами. Бледное ваше чело, есть мое осуждение. Страшусь возвестить вам о болезни, иногда вами ощущаемой. Возненавидите, может быть меня, и в ненависти вашей будете справедливы. Кто уверит вас и меня, что вы неносите в крови вашей сокровеннаго жала, определеннаго, да скончает дни ваши безвременно. Прияв сей смрадный яд в тело мое в совершенном возрасте, затверделость моих членов противилася его распространению, и борется с его
смертоносностию. Но вы прияв его от рождения вашего, нося его в себе, как нужную часть сложения; как воспротивитесь разрушительному [201] его созжению? Все ваши болезни суть следствия сея отравы. О возлюбленные мои! плачьте о заблуждении моего юношества, призовите на помощь врачебное искусство, и если можете, не ненавидьте меня.
Но теперь отверзается очам моим, все пространство сего любострастнаго злодеяния. Согрешил предомною, навлекши себе безвремянную старость и дряхлость в юношеских еще летах. Согрешил пред вами, отравив жизненныя ваши соки, до рождения вашего, и тем уготовил вам томное здравие, и безвременную, может быть, смерть. Согрешил, и сие да будет мне в казнь, согрешил в горячности моей, взяв в супружество мать вашу. Кто мне порукою в том, что не я был причиною ее кончины? Смертоносный яд, източаяся в веселии, преселился в чистое ея тело, и отравил непорочныя ея члены. Тем смертоноснее он был, [202] чем был сокровеннее. Ложная стыдливость воспретила мне ее в том предостеречь; она же неостерегалася отравителя своего, в горячности своей к нему. Воспаление, ей приключившееся, есть плод, может быть, уделенной ей мною отравы.... О возлюбленные мои, колико должны вы меня ненавидеть!
|
|
|
Но кто причиною, что сия смрадная болезнь, во всех Государствах делает столь великия опустошения, нетокмо пожиная много настоящаго поколения, но сокращая дни грядущих? Кто причиною, разве неправительство? Оно дозволяя разпутство мздоимное, отверзает нетокмо путь ко многим порокам; но отравляет жизнь граждан. Публичныя женщины находят защитников, и в некоторых Государствах состоят под покровительством начальства. Если бы, говорят некоторые, запрещено было наемное удовлетворение [203] любовныя страсти, то бы нередко были чувствуемы, сильныя в обществе потрясения. Увозы, насилия, убийство, нередко бы источник свой имели в любовной страсти. Могли бы они потрясти и самыя основания обществ. – И вы желаете лучше тишину и с нею томление и скорбь, нежели тревогу и с нею здравие и мужество. Молчите скаредные учители, вы есте наемники мучительства; оно проповедуя всегда мир и тишину, заключает засыпляемых лестию в оковы. Боится оно даже посторонния тревоги. Желалобы, чтоб везде одинако
с ним мыслили, дабы надежно лелеяться в величестве и утопать в любострастии... Я неудивляюся глаголам вашим. Сродно рабам желати, всех зреть в оковах. Одинаковая участь облегчает их жребий, а превосходство чье либо, тягчит их разум и дух. [204]
ВАЛДАИ
Новой сей городок, сказывают, населен при Царе Алексее Михайловиче взятыми в плен Поляками. Сей городок достопамятен в рассуждении любовнаго расположения его жителей, а особливо женщин незамужних.
Кто небывал в Валдаях, кто незнает Валдайских баранок и Валдайских разрумяненных девок? Всякаго проезжающаго наглыя Валдайския и стыд сотрясшия девки останавливают, и стараются возжигать в путешественнике любострастие, воспользоваться его щедростью, на щет своего целомудрия. Сравнивая нравы жителей, сея в города произведенныя деревни, со нравами других Российских городов, подумаеш, что она есть наидревнейшая и что развратные нравы, суть единые токмо остатки ея древняго построения. Но как немного более ста лет как она населена, то можно судить, сколь развратны были и первые его жители.
|
|
|
Бани бывали и ныне бывают местом любовных торжествований. Путешественник условясь о пребывании своем с услужливою старушкою или парнем, становится на двор, где намерен приносить жертву всеобожаемой Ладе. Настала ночь. Баня для него уже готова. Путешественник раздевается, идет в баню, где его встречает или хозяйка, если молода, или ее дочь, или свойственницы ея, или соседки. Отирают его утомленные члены; омывают его грязь. Сие производят совлекши с себя одежды, возжигают в нем любострастный огнь, и он препровождает тут ночь, теряя деньги, здравие и драгоценное на путешествие время. Бывало, сказывают, что оплошнаго и отягченнаго любовными [206] подвигами и вином путешественника сии любострастныя чудовища, предавали смерти, дабы воспользоваться его имением. Неведаю, правда ли сие, но то правда, что наглость Валдайских девок сократилася. И хотя они неоткажутся и
ныне удовлетворить желаниям путешественника, но прежней наглости в них невидно.
Валдайское озеро, над которым построен сей город, достопамятно останется в повествованиях жертвовавшаго монаха жизнию своею, ради своей любовницы. В полуторе версте от города, среди озера, на острове, находится Иверской монастырь, славным Никоном Патриархом построенный. Один из монахов сего монастыря, посещая Валдай, влюбился в дочь одного Валдайскаго жителя. Скоро любовь их стала взаимною, скоро стремились они к совершению ея. Единожды насладившися ея веселием, [207] не в силах они были противиться ея стремлению. Но состояние их полагало оному преграду. Любовнику нельзя было отлучаться часто из монастыря своего; любовнице нельзя было посещать кельи своего любовника. Но горячность их все преодолела; из любострастнаго монаха она сделала неустрашимаго мужа, и дала ему силы почти чрезъестественныя. Сей новый Леандр, дабы наслаждаться веселием ежедневно в объятиях своей любовницы, едва ночь покрывала черным покровом все зримое, выходил тихо из своей кельи и совлекая свои ризы, преплывал озеро до противустоящаго берега, где восприемлем был в объятия своей любезной. Баня и в ней утехи любовныя для него были готовы; и он забывал в них опасность и трудность преплывания, и боязнь, если бы отлучка его стала известна. За несколько часов до разсвета, возвращался он [208] в свою келью. Тако препроводил он долгое время в сих опасных преплытиях, награждая веселием ночным скуку дневнаго заключения. Но судьба положила конец, его любовным подвигам. В одну из ночей, когда сей неустрашимый любовник отправился чрез валы на зрение своей любезной, внезапу возстал ветр ему противной, будущу ему на среде пути его. Все силы его немощны были, на преодоление разъяренных вод. Тщетно он утомлялся напрягая свои мышцы; тщетно возвышал глас свой, да услышан будет в опасности. Видя невозможность достигнуть берега, вознамерился он возвратиться к монастырю своему, дабы, имея попутной ветр, тем легче онаго достигнуть. Но едва обратил он шествие свое, как валы, осилив его утомленныя мышцы, затопили его в пучине. На утрие тело его найдено на отдаленном берегу. Если бы я писал [209] Поэму на сие, то
|
|
|
бы читателю моему представил любовницу его в отчаянии. Но сие было бы здесь излишнее. Всяк знает, что любовнице, хотя на первое мгновение, скорбно узнать о кончине любезнаго. Неведаю и того, бросилась ли сия новая Геро в озеро; или же в следующую ночь, паки топила баню для путешественника. Любовная летопись гласит, что Валдайския красавицы от любви неумирали.... разве в больнице.
Нравы Валдайские переселилися и в близь лежащей почтовой стан, Зимногорье. Тут для путешественника такая же бывает встреча, как и в Валдаях. Прежде всего представятся взорам разрумяненныя девки с баранками. Но как молодыя мои лета уже прошли, то я поспешно разстался, с мазанными Валдайскими и Зимногорскими Сиренами. [210]
ЕДРОВО
Доехав до жилья, я вышел из кибитки. Неподалеку от дороги над водою, стояло много баб и девок. Страсть господствовавшая во всю жизнь надо мною, но уже угасшая, по обыкшему ея стремлению направила стопы мои к толпе сельских сих красавиц. Толпа сия состояла более нежели из тридцати женщин. Все они были в праздничной одежде, шеи голыя, ноги босыя, локти наруже, платье заткнутое спереди за пояс, рубахи белыя, взоры веселые, здоровье на щеках начертанное. Приятности, загрубевшия хотя, от зноя и холода, но прелестны без покрова хитрости; красота юности в полном блеске, в устах улыбка, или смех сердечной; а от него виден становился ряд зубов, белее чистейшей слоновой кости. Зубы, которые бы щеголих [211] с ума свели. Приезжайте сюда любезныя наши боярыньки Московские и Петербурския, посмотрите на их зубы, учитесь у них как их содержать в чистоте. Зубнаго врача у них нет. Несдирают они каждой день лоску с зубов своих ни щетками ни порошками. Станьте, с которою из них вы хотите, рот со ртом; дыхание ни одной из них незаразит вашего легкаго. А ваше, ваше может быть, положит в них начало..... болезни..... боюсь сказать какой; хотя незакраснеетесь, но расердитесь. – Разве я говорю неправду? – Муж одной из вас таскается по всем скверным девкам; получив болезнь пьет, ест и спит с тобою же; другая же сама изволит иметь годовых,
месячных, недельных или чего боже спаси, ежедневных любовников. Познакомясь сего дня и совершив свое желание, завтра его незнает; да и того иногда незнает, [212] что уже она одним его поцелуем заразилася. – А ты голубушка моя пятнадцати летняя девушка, ты еще непорочна может быть; но на лбу твоем я вижу, что кровь твоя вся отравлена. Блаженной памяти твой батюшка из докторских рук невыхаживал; а государыня матушка твоя, направляя тебя на свой благочестивый путь, нашла уже тебе женишка, заслуженнаго старика Генерала, и спешит тебя выдать за муж, для того только, чтобы несделать с тобой визита воспитательному дому. А за стариком то жить нехудо, своя воля; только бы быть за мужем, дети все его. Ревнив он будет, тем лучше; более удовольствия в украденных утехах; с первой ночи приучить его можно, неследовать глупой старой моде, с женою спать вместе. –
И неприметил, как вы, мои любезныя городския сватьюшки, тетушки, [213] сестрицы, племянницы и проч. меня долго задержали. Вы право того нестоите. У вас на щеках румяна, на сердце румяна, на совести румяна, на искренности.... сажа. Все равно румяна или сажа. Я побегу от вас во всю конскую рысь к моим деревенским красавицам. Правда, есть между ими на вас похожия, но есть такия, каковых в городах слыхом неслыхано и видом невидано.... Посмотрите, как все члены у моих красавиц круглы, рослы, неискривлены, неиспорчены. Вам смешно что у них ступни в пять вершков, а может быть и в шесть. Ну любезная моя племянница, с трех вершковою твоею ножкою, стань с ними рядом, и бегите в запуски; кто скоре достигнет высокой березы, по конец луга стоящей? а – а – ето нетвое дело. – А ты сестрица моя голубушка, с трех четвертным своим станом в охвате, ты изволиш издеваться, [214] что у сельской моей русалки, брюшко на воле выросло. Постой моя голубушка, посмеюсь и я над тобою. Ты уж десятой месяц за мужем, и уж трех четвертной твой стан изуродовался. А как то дойдет до родов, запоеш другим голосом. Но дай бог, что бы обошлось все смехом. Дорогой мой зятюшка ходит повеся нос. Уже все твои шнурованья бросил в огонь. Кости из всех твоих платьев повытаскал, но уже поздо. Сросшихся твоих на криво составов тем неспрямит. – Плачь
мой любезной зять, плачь. Мать наша, следуя плачевной и смертию разрешающихся от бремени жен ознаменованной моде, уготовала за многия лета тебе печаль, а дочери своей болезнь, детям твоим слабое телосложение. Она теперь возносит над главою ея смертоносное острие; и если оно некоснется дней твоея супруги, благодари случай; [215] а если вериш, что провидение божие отом заботилося, то благодари и его, коли хочеш. – Но я еще с городскими боярыньками. – Вот что привычка делает; отвязаться от них нехочется. И право с вами бы неразстался, если бы мог довести вас до того, чтобы вы лица своего и искренности нерумянили. Теперь прощайте. –
Покуда я глядел на моющих платье деревенских нимф, кибитка моя от меня уехала. Я намерялся ити за нею в след, как одна девка по виду лет двадцати, а конечно неболее семнадцати, положа мокрое свое платье на коромысло, пошла одною со мной дорогою. Поравнявшись с ней, начал я с нею разговор. – Нетрудно ли тебе нести такую тяжелую ношу, любезная моя, как назвать незнаю. – Меня зовут Анною, а ноша моя нетяжела. Хотя бы и тяжела была, я бы тебя барин непопросила [216] мне пособить. – К чему такая суровость, Аннушка душа моя, я тебе худова не желаю. – Спасибо, спасибо; часто мы видим таких щелкунов, как ты; пожалуй проходи своею дорогою. – Анютушка я право нетаков, как я тебе кажуся, и нетаков, как те, о которых ты говориш. Те, думаю, так неначинают разговора, с деревенскими девками; а всегда поцелуем; но я хотя бы тебя поцеловал, то конечно бы так, как сестру мою родную. – Неподъезжай пожалуй; расказы таковыя я слыхала; а коли ты худова немыслиш, чего же ты от меня хочеш? – Душа моя, Аннушка, я хотел знать, если у тебя отец и мать, как ты живеш, богато ли или убого, весело ли, если у тебя жених? – А на что ето тебе барин. От роду в первой раз такия слышу речи. – Из сего судить можеш Анюта, что я ненегодяй, нехочу тебя обругать или обезчестить. [217] Я люблю женщин для того, что они соответственное имеют сложение моей нежности; а более люблю сельских женщин, или крестьянок для того, что они незнают еще притворства, неналагают на себя личины притворныя любви, а когда любят, то любят от всего сердца, и искренно...
Девка в сие время смотрела на меня выпяля глаза с удивлением. Да и так быть должно; ибо кто незнает, с какою наглостию дворянская дерзкая рука поползается, на непристойныя и оскорбительныя целомудрию шутки с деревенскими девками: Они в глазах дворян старых и малых, суть твари созданныя на их угождение. Так они и поступают; а особливо с нещастными, подвластными их велениям. В бывшее Пугачевское возмущение, когда все служители вооружились на своих господ; некакия крестьяне (повесть сия нелжива) связав своего господина везли [218] его на неизбежную казнь. Какая тому была причина. Он во всем был господин доброй и человеколюбивой, но муж небыл безопасен в своей жене, отец в дочери. Каждую ночь посланные его приводили к нему на жертву безчестия, ту которую он того дня назначил. Известно в деревне было, что он омерзил 60 девиц, лишив их непорочности. Наехавшая команда выручила сего варвара из рук на него злобствовавших. Глупые крестьяне, вы искали правосудия в самозванце! но почто неповедали вы сего, законным судиям вашим? Они бы предали его гражданской смерти, и вы бы невинны осталися. А теперь злодей сей спасен. Блажен, если близкой взор смерти, образ мыслей его переменил, и дал жизненным его сокам, другое течение. – Но крестьянин в законе мертв, сказали мы..... Нет, нет, он жив, он жив будет, если того восхочет..... [219]
Если барин ты нешутиш, сказала мне Анюта, то вот что я тебе скажу; у меня отца нет, он умер уже года с два, есть матушка да маленькая сестра. Батюшка нам оставил пять лошадей, и три коровы. Есть и мелкаго скота и птиц довольно; но нет в дому работника. Меня было сватали в богатой дом за парня десятилетняго; но я незахотела. Что мне в таком ребенке; я его любить небуду. А как он придет в пору, то я состареюсь, и он будет таскаться с чужими. Да сказывают, что свекор сам с молодыми невестками спит, покуда сыновья выростают. Мне для того то незахотелось ити к нему в семью. Я хочу себе ровню. Мужа буду любить, да и он меня любить будет, в том несомневаюсь. Гулять с молодцами нелюблю, а за муж барин хочется. Да знаеш ли для чего? говорила Анюта [220] потупя глаза. – Скажи душа моя Анютушка, нестыдись; все слова в устах невинности, непорочны. – Вот что я тебе скажу. Прошлым летом, год
тому назад, у соседа нашего женился сын на моей подруге, с которой я хаживала всегда в посиделки. Муж ее любит, а она его столько любит, что на десятом месяце после веньчанья, родила ему сынка. Всякой вечер она выходит пестовать его за ворота. Она на него ненаглядится. Кажется, будто и паренек то матушку свою уж любит. Как она скажет ему, агу, агу, он и засмеется. Мне то до слез всякой день; мне бы уж хотелось самой иметь такова же паренька... Я немог тут вытерпеть и обняв Анюту поцеловал ее от всего моего сердца. – Смотри барин какой ты обманьщик, ты уж играеш со мною. Поди сударь прочь от меня, оставь бедную сироту, сказала Анюта заплакав. Кабы [221] батюшка жив был и ето видел, то бы даром, что ты господин, нагрел бы тебе шею. – Неоскорбляйся моя любезная Анютушка, неоскорбляйея, поцелуй мой неосквернит твоей непорочности. Она в глазах моих священна. Поцелуй мой есть знак моего к тебе почтения и был изторгнут восхищением глубоко тронутыя души. Небойся меня, любезная Анюта, неподобен я хищному зверю, как наши молодые господчики, которые отъятие непорочности не во что вменяют. Если бы я знал, что поцелуй мой тебя оскорбит, то кленусь тебе богом, что бы недерзнул на него. – Разсуди сам барин, как неосердиться за поцелуй, когда все они уж посулены другому. Они заранее все уж отданы, и я в них невластна. – Ты меня восхищаеш. Ты уже любить умееш. Ты нашла сердцу своему другое ему соответствующее. Ты будеш блаженна. Ни что неразвратит [222] союза вашего. Небудеш ты окружена соглядателями, в сети пагубы уловить тебя стрегущими. Небудет слух сердечнаго друга твоего, уязвлен прельщающим гласом, на нарушение его к тебе верности призывающим. Но почто же моя любезная Анюта, ты лишена удовольствия наслаждаться щастием в объятиях твоего милаго друга? – Ах барин, для того, что его неотдают к нам в дом. Просят ста рублей. А матушка меня неотдает; я у ней одна работница. – Да любит ли он тебя? – Как же нетак. Он приходит по вечерам к нашему дому и мы вместе смотрим на паренька моей подруги..... Ему хочется такова же паренька. Грусно мне будет; но быть терпеть. Ванюха мой хочет ити на барках в Питер в работу, и неворотится, покуда не выработает ста рублей для своего
выкупа. – Непускай его любезная Анютушка, [223] непускай его; он идет на свою гибель. Там он научится пьянствовать, мотать, лакомиться, нелюбить пашню, а больше всего он и тебя любить перестанет. – Ах барин нестращай меня, сказала Анюта, почти заплакав. – А тем скорее Анюта, если ему случится служить в дворянском доме. Господской пример заражает верхних служителей, нижние заражаются от верхних, а от них язва разврата, достигает и до деревень. Пример есть истинная чума; кто что видит, тот то и делает. – Да как же быть? Так мне и век за ним небывать замужем. Ему пора уже жениться; по чужим он негуляет; меня неотдают к нему в дом; то высватают за него другую, а я бедная умру с горя..... Сие говорила она проливая горькия слезы. – Нет моя любезная Анютушка, ты завтра же будеш за ним. Поведи меня к своей матере. [224] – Да вот наш двор, сказала она, остановясь. Проходи мимо, матушка меня увидит, и худое подумает. А хотя она меня и небьет, но одно ея слово мне тяжелее всяких побоев. – Нет моя Анюта, я пойду с тобою;... и недожидаясь ея ответа, вошел в ворота и прямо пошел налестницу в избу. Анюта мне кричала в след, постой барин, постой. Но я ей невнимал. В избе я нашел Анютину мать, которая квашню месила; подле нее на лавке сидел будущей ея зять. Я без дальних околичностей ей сказал, что я желаю, чтобы дочь ее была за мужем за Иваном, и для того принес ей то, что надобно для отвлечения препятствия в сем деле. Спасибо барин, сказала старуха, в этом теперь уж нет нужды. Ванюха теперь пришед сказывал, что отец уж отпускает его ко мне в дом. И у нас в воскресенье будет свадьба. – Пускай же посуленное от меня [225] будет Анюте в приданое. – И на том спасибо. Приданова бояре девкам даром недают. Если ты над моей Анютой что сделал, и за то даеш ей приданое, то бог тебя накажет за твое безпутство; а денег я невозьму. Если же ты доброй человек и неругаешся над бедными, то взяв я от тебя деньги, лихие люди мало ли что подумают. Я немог надивиться, нашед толико благородства в образе мыслей у сельских жителей. Анюта между тем вошла в избу, и матери своей меня расхвалила. Я было еще попытался дать им денег, отдавая их Ивану, на заведение дому; но он мне сказал: у меня Барин есть
две руки, я ими дом и заведу. Приметив, что им мое присудствие было неочень приятно, я их оставил и возвратился к моей кибитке.
Едущу мне из Едрова, Анюта из мысли моей невыходила. Невинная [226] ея откровенность, мне нравилась безмерно. Благородной поступок ея матери меня пленил. Я сию почтенную мать с засученными рукавами за квашнею, или с подойником подле коровы, сравнивал с городскими матерями. Крестьянка нехотела у меня взять, непорочных, благоумышленных ста рублей, которыя в соразмерности состояний долженствуют быть для Полковницы, Советницы, Майорши, Генеральши, пять, десять, пятнадцать тысячь или более; если же Госпоже Полковнице, Майорше, Советнице или Генеральше,.... (в соразмерности моего посула Едровской ямщичихе), у которой дочка лицем недурна, или только что непорочна, и того уже довольно, знатный боярин, седмидесятой, или чего боже сохрани, седмьдесят второй пробы, посулит пять, десять, пятнадцать тысячь или глухо знатное приданое, или сыщет чиновнаго жениха, или [227] выпросит в почетныя девицы; то я вас вопрошаю городския матушки, неёкнет ли у вас сердечко? незахочется ли видеть дочку в позлащенной карете, в брилиантах, едущую четвернею, если она ходит пешком, или едущею цугом, вместо двух замореных клячь, которыя ее таскают? Я согласен в том с вами, что бы вы обряд и благочиние сохранили, и нетак легко здалися, как феатральныя девки. Нет мои голубушки, я вам даю сроку на месяц или на два, но неболее. А если доле заставите воздыхать первостатейнаго безплодно, то он будучи занят делами Государственными, вас оставит, дабы нетерять с вами драгоценнейшаго времени, которое он лучше употребить может на пользу общественную. – Тысяча голосов на меня подымаются; ругают меня всякими мерскими названиями; мошеник, плут, кан... бес... ипр. ипр..... | Голубушки мои успокойтесь, я вашей чести непоношу. Уже ли все таковы? Поглядитесь в сие зеркало; кто из вас себя в нем узнает, та брани меня без всякаго милосердия. Жалобницы и на ту я неподам, суда по форме говорить с ней нестану. –
Анюта, Анюта, ты мне голову скружила! Для чего я тебя неузнал лет 15 тому назад. Твоя от[к]ровенная
невинность любострастному дерзновению неприступная, научила бы меня ходить во стезях целомудрия. Для чего первой мой в жизни поцелуй небыл тот, которой я на щеке твоей прилепил, в душевном восхищении. Отражение твоея жизненности проникнуло бы во глубину моего сердца, и я бы избегнул скаредностей, житие мое исполнивших. Я бы удалился от смрадных наемниц любострастия, почтил бы ложе супружества, ненарушил бы союза родства, моею плотскою несытостию; девственность была бы для меня святая святых, и ея коснутися недерзнул бы. О моя Анютушка! сиди всегда у околицы, и давай наставления твоею незастеньчивою невинностию. Уверен, что обратиш на путь доброделания, начинающаго с онаго совращатися, и укрепиш в нем к совращению наклоннаго. Невозтревожся, если закоренелый в развратности, поседевшей в объятиях безтудства мимо тебя пройдет, и тебя презрит; нетщися воспретить его шествию, услаждением твоего разговора. Сердце его уже камень; душа его, покрылася алмазною корою. Неможет благодетельное жало невинныя добродетели, положить на нем глубокия черты. Конец ея скользнет, по поверхности гладко затверделаго порока. Блюди, да о нее острие твое непритупится. Но непропусти юношу, опасными лепоты прелестями облеченнаго; улови его в твои сети. Он горд, надменен, [230] порывист, нагл, дерзновенен, обидящ, уязвляющ, кажется. Но сердце его уступит твоему впечатлению, и отверзется на восприятие твоего благотворнаго примера. – Анюта я с тобой немогу разстаться, хотя уже вижу двадцатой столп от тебя. –
Но что такое за обыкновение, о котором мне Анюта сказывала? Ее хотели отдать за десятилетняго ребенка. Кто мог такой союз дозволить? По что неополчится рука законы хранящая, на искоренение толикаго злоупотребления? В христианском законе брак есть таинство, в гражданском, соглашение или договор. Какой священнослужитель может неравной брак благословить, или какой судия может его вписать в свой дневник? Где нет соразмерности в летах, там и брака быть неможет. Сие запрещают правила естественности, яко вещь безполезную [231] для человека; сие запрещать долженствовал бы закон гражданский, яко вредное для общества. Муж и жена в обществе, суть два гражданина,
делающие договор в законе утвержденной, которым обещаваются прежде всего на взаимное чувств услаждение (да недерзнет здесь ни кто оспорить первейшаго закона сожития, и основания брачнаго союза; начало любви непорочнейшия; и твердый камень основания супружняго согласия) обещеваются жить вместе, общее иметь стяжание, возращать плоды своея горячности и дабы жить мирно друг друга неуязвлять. При неравенстве лет, можно ли сохранить условие сего соглашения? Если муж десяти лет, а жена двадцати пяти, как то бывает часто во крестьянстве; или, если муж пятидесяти а жена пятнадцати или двадцати лет, как то бывает во дворянстве, может ли быть взаимное чувств услаждение. [232] Скажите вы мне мужья старички, но скажите по совести, стоите ли вы названия мужа. Вы можете только возжечь огнь любовной, не в состоянии его утушить. Неравенством лет нарушается единый из первейших законов природы; то может ли положительной закон быть тверд, если основания неимеет в естественности? Скажем яснее он и несуществует. – Возращать плоды взаимной горячности. – Но может ли тут быть взаимность, где с одной стороны пламя, а с другой нечувствительность? Может ли быть тут плод, если насажденное древо лишается благодетельнаго дождя и питающия росы? А если плод когда и будет, но будет он тощ, невзрачен и скорому подвержен тлению. – Неуязвлять друг друга. – Се правило предвечное, верное, буде щастливою в супругах симпатиею, чувства их равномерно услаждаются, [233] то союз брачный будет благополучен; малыя домашния волнения скоро утихают при нашествии веселия. И когда мраз старости, подернет чувственное веселие, непроницаемою корою, тогда напоминовение прежних утех успокоит брюзгливую древность лет. – Одно условие брачнаго договора может и в неравенстве быть исполняемо. Жить вместе. – Но будет ли в том взаимность. – Один будет начальник самовластный, имея в руках силу, другой будет слабый подданник и раб совершенный, веление господа своего исполнять только могущий. – Вот Анюта благия мысли тобою мне внушенныя. Прости любезная моя Анютушка, поучения твои вечно пребудут в сердце моем впечатленны, и сыны сынов моих, наследят в них.
|
|
|
