Мес Каволи, Срединное кольцо, примерно пятьдесят лет до Битвы на Геонозисе.

— Встать! Вставай и беги, мелкий чакаар. Я что, мало тебя учил?

Фалин Маттран видел дымок вьющийся над лагерем наемников, в паре сотен метров от него — но с тем же успехом он мог быть и за двести километров. Он не мог встать; он не мог двигаться. Он опустился на четвереньки, дыша с огромным трудом, чувствуя жгучую боль в каждой мышце — но он не плакал.

Ему было семь лет. Почти. Он думал что ему должно быть шесть лет и десять месяцев — но на войне он сбился со счета.

— Не могу. — прошептал он.

— Можешь. — Мунин Скирата был крупным мужчиной, он носил выщербленную зеленую броню и бластер, стрелявший металлическими пулями. Он возвышался над ним, его голос оглушал, лицо было невидимо под шлемом с Т–образным визором, который испугал Фалина в первый раз. когда тот его увидел. — Я знаю — ты можешь. Ты самостоятельно выжил на Суркарисе. И ты сейчас не на прогулке в своем милом куатском парке, так что шевели шебсом, ты, ленивый маленький нибрал.

Это было нечестно; жизнь вообще не была честной. Родители Фалина были мертвы и он ненавидел мир. Он не знал — ненавидит ли он Мунина Скирату, но если бы он мог убить его прямо сейчас, он так и сделал бы. Ему мешала лишь усталость. Он хотел было потянуться за ножом, который он снял с мертвого тела его отца, но вспомнил что папа умер и не проснется, как бы отчаянно он ни пытался его разбудить, а сам он упадет в грязь, если не будет поддерживать себя обеими руками.

— Ты можешь это сделать, если захочешь. — рявкнул Мунин. — Но ты не хочешь, и потому ты нибрал. Знаешь что такое нибрал? Неудачник. Бесполезный груз. Обуза. Встать!

Фалин хотел лишь одного — доказать, что он не ленив и не глуп. Отец никогда не называл его глупцом. И мать тоже; они любили его и заботились о нем, а теперь они ушли навеки. Он с трудом сел, потом поднялся и шатаясь, заковылял, пытаясь перейти на бег.

— Вот это уже кое–что. — Мунин неторопливо шел рядом. — Давай. Шевелись.

Фалин уже не чувствовал под собой ног. Он бежал так долго, что они его больше не слушались; он пытался бежать, но никак не мог попасть в ритм и шел спотыкающимися шажками. Его легкие молили о пощаде. Но он не собирался останавливаться и быть нибралом. Он не желает быть таким.

Впереди было то, что теперь было его домом — лагерь, каждый день перебиравшийся с места на место, где он каждую ночь засыпал, всхлипывая и сжимая зубами кулак, чтобы мандалориане не услышали его и не посчитали его ребенком за то, что он так много плачет.

Он видел солдат–Мэндо, стоявших у лагеря и наблюдающих. Они все носили броню. Даже их женщины были суровыми солдатами, и не всегда было легко узнать, кто есть кто под этой броней, мужчина, женщина или даже человек ли это.

Фалин приказывал телу идти, но оно не слушалось. Он рухнул вперед, лицом на землю.

Каждый раз, когда он пытался подняться, обдирая ладони о песок и камни, руки отказывались держать его вес. Он захлебнулся от обиды. Финишная черта была все так же далеко. Но он должен подняться. Он должен дойти.

«Я не лентяй. Я не нибрал. Я не позволю им так меня называть…»

— Хорошо, ад'ика. — проговорил Мунин, поднимая его на руки. Он посадил Фалина на предплечье, так словно носить детей было для него обычным делом и направился к лагерю. Внезапный переход от рычания к дружелюбию был обескураживающим. — Ты хорошо поработал, парень. Все в порядке.

Фалин ударил Мунина изо всех сил, но его стиснутый кулак отскочил от металла нагрудника. Было больно. Но Фалин не хотел показывать это Мунину.

— Ненавижу тебя. — наконец, твердо сказал он. — Когда я вырасту, я тебя убью.

— Готов поспорить. — с усмешкой ответил Мунин. — Ты уже пытался.

Остальные мандалориане смотрели на них. Кто–то из них был в шлеме, кто–то нет Они закончили воевать здесь. Они ждали корабль, который доставит их домой.

— Пытаешься прикончить мальчишку? — Один из мужчин задержался и потрепал Фалина по волосам. Его звали Джун Хокан; он угощался стружками жутко пересушенного рыбного филе, джихаала, отрезая их от большого куска виброклинком и кидая их в рот так, как некоторые лакомятся фруктами. — Бедный шаб'ика. Разве ему мало досталось?

— Я просто тренирую его.

— Есть такое понятие «чересчур».

— Ладно тебе, он мэндокарла. Ему уже удалось выжить в одиночку. В нем есть дух.

— Есть дух или нет, а я не начинал серьезные тренировки со своим парнем, пока ему не исполнилось восемь.

Фалин не любил, когда его обсуждали так, будто он не может понять что происходит.

В центре лагеря — нескольких навесов из кусков пластоида, которые были натянуты над индивидуальными землянками и укрыты травой и ветками — бурлил на потрескивавшем костре котелок с похлебкой. Мунин опустил его на землю и вытер ему лицо и руки холодным мокрым полотенцем, прежде чем налить похлебки и протянуть ему миску.

— Надо будет подобрать тебе броню, когда вернемся домой. — сказал Мунин. — Тебе надо учиться жить и сражаться в ней. Бескар'гам. Вторая кожа мандалорианина.

Фалин жадно хлебал из миски. Он всегда был голоден. На вкус похлебка больше напоминала уху; это не было похоже на замечательные оладьи, которые пекла его мама, он не любил вкус рыбы, но по сравнению с теми отбросами, которыми он целый год питался в разрушенном городе — это был пир.

— Не хочу никакой брони. — пробурчал он.

— Кэл, когда ты в броне — ты можешь делать все, что недоступно обычным людям.

Мунин звал его «Кэл». На родном языке мужчины это значило что–то, связанное с ударом ножа. Мунин прозвал его Кэлом, потому что при первой их встрече Фалин попытался ударить его ножом; мандалорианин посчитал это забавным и не разозлился. Вместо этого Мунин кормил его, хорошо к нему относился и за те недели, что Фалин пробыл в лагере наемников, он почувствовал себя лучше, пусть даже он и не был счастлив.

Иногда Мунин назвал его Кэл'ика. Наемники рассказали ему что это значит «маленький клинок» и показывает, что Мунин тепло к нему относится.

— Я Фалин. — проговорил он, наконец. — Меня зовут Фалин. — Но он уже забывал — кто такой Фалин. Его дом в городе Куат казался похожим на сон, который забываешь когда просыпаешься, он был больше ощущением, чем воспоминанием. Его семья переехала на Суркарис, когда его отец нанялся обслуживать там боевые корабли KDY. — Я не хочу другого имени.

Мунин ел вместе с ним. Когда он не кричал, он и в самом деле был неплохим человеком, но он никогда не сможет занять место папы.

— Начать все сначала может быть самым лучшим, Кэл'ика. Ты не можешь изменить прошлое или других людей, но ты всегда можешь изменить себя, и это изменяет твое будущее.

Эта мысль зацепила Фалина и не отпускала. Когда ты чувствуешь себя бессильным, мысль о том, что ты можешь остановить зло, это самая лучшая вещь на свете. И он не хотел испытать подобное снова. Он хотел, чтобы все было иначе.

— Но зачем вы заставляете меня бегать и таскать тяжести? — спросил он. — Это больно.

— Чтобы ты мог справиться со всем, что бросит в тебя жизнь, сынок. Чтобы тебе никогда больше не пришлось никого бояться. Я делаю из тебя солдата.

Фалину понравилась идея стать солдатом. У него был неопределенный, но длинный список тех, кого он хотел убить за то, что они сделали с его родителями, а если ты солдат — ты можешь это сделать.

— Почему?

— Это достойное занятие. Ты крепок, умен и ты будешь отличным солдатом. Этим и занимаются мандалориане.

— Почему ты не убил меня? Ты убивал всех остальных.

Мунин какое–то время задумчиво жевал.

— Потому что у тебя нет родителей, а у меня и моей жены нет сына, поэтому нам есть смысл сделать то, что всегда делали мандалориане — мы принимаем тебя, тренируем тебя, учим тебя как быть солдатом и как самому быть отцом. Ты не хочешь этого?

Фалин долго думал над этим. Он не знал что ответить; он знал лишь, что сейчас, среди людей, он чувствовал себя более одиноким, чем тогда, когда он жил сам по себе, в руинах на Суркарисе — потому что все мандалориане казались единым целым. Они были тесно связаны между собой, словно семья. И они не убивали его родителей; они ворвались в город годом позже, когда война шла вовсю. Однако он все равно он злился, и они стали объектом его злости — до тех пор, пока не появится настоящая цель.

— Ты считаешь меня ленивым и глупым. — проговорил Фалин.

— Нет, я просто говорю это и кричу, чтобы ты вышел из себя, и заставил себя перешагнуть границы. — Мунин посмотрел как он опустошил миску и наполнил ее снова. — Потому что сила — здесь. — Он коснулся его головы. — Ты можешь заставить свое тело сделать что угодно, если достаточно отчаянно захочешь этого. Это называется стойкость. Когда ты узнаешь, насколько многое ты можешь сделать, сколь многому ты можешь посмотреть в лицо — ты почувствуешь себя удивительно, так, словно никто и никогда не обидит тебя снова. Ты будешь сильным — во всех смыслах этого слова.

Фалин хотел чувствовать себя удивительно. На полный желудок жизнь казалась неопределенной, но многообещающей — пока он не вспоминал о его матери и отце, лежащих среди рухнувших балок дома, который они снимали на Суркарисе.

Он никак не мог выбросить эту картину из головы.

Он поднялся, сполоснул миску в ведре с водой и снова сел у огня, разглядывая отцовский нож — как он делал каждый день. У клинка было три широкие грани — как у пирамиды которую растянули в стороны. Пока отец был жив — ему никогда не позволялось трогать его, и он сам научился им пользоваться, потому что ему некуда было бежать и о нем некому было заботиться. Теперь он неплохо умел метать его. Он много практиковался. Он мог попасть в любую мишень, двигалась ли она или нет.

— А как это — быть солдатом? — спросил он.

Мунин пожал плечами.

— Частенько — скучно. Иногда — страшно. Ты много путешествуешь. Ты заводишь самых лучших друзей. Ты живешь по–настоящему. И порой — ты умираешь слишком рано.

— И я должен выполнять приказы?

— Приказы сохраняют тебе жизнь.

Еще только начинало смеркаться, но у Фалина отчаянно слипались глаза, и по мере того, как угасал окружающий мир, он скользил в блаженную усталую дрему. Он попытался остаться в этом сумеречном состоянии, потому что сон немедленно приносил сновидения; но он слишком устал. В какой–то момент он ощутил что его подняли и несут, но он не проснулся полностью и последним, что он почувствовал было то, что его укладывают в одной из землянок на ворох теплых одеял, пахнущих машинным маслом, дымом и сушеной рыбой.

И вот тогда снова пришло сновидение. Он знал что он спит, но это не помогало.

Он вошел в парадные двери дома на Суркарисе; стены были разбиты вдребезги и рухнули, только лишь двери остались невредимы, и он не понимал что то, во что он наступил, было его матерью — пока не увидел обрывки ее любимой синей куртки. Он оглянулся, разыскивая отца.

Папа лежал рядом с остатками окна, и Фалин понимал, что что–то не так, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать что у отца нет большей части головы. Он присел рядом, чтобы снять нож с его пояса, и ему показалось что отец пошевелился.

На этом он всегда просыпался. Это было не так, как в жизни — он целую вечность топтался рядом с телами прежде чем решился убежать, спрятаться, и забрать нож, чтобы защитить себя — но во сне все было быстрее, отчетливей, и страшнее. Он вздрогнул, просыпаясь с отчаянно колотящимся сердцем.

— Папина голова… — всхлипнул он. — У папы разбита голова…

Мунин прижал Фалина к груди.

— Все в порядке. — прошептал он. — Я здесь, сынок. Я здесь. Это просто плохой сон.

— Я хочу, чтобы это прекратилось. Я не хочу больше видеть папину голову.

Фалин вцепился в него и рыдал, пока у него не кончилось дыхание. Мунин не накричал на него за то, что он плакал. Он просто держал его, пока он не затих.

Потом Фалин заметил, что трехгранный нож висит на его поясе, в новых кожаных ножнах. Он не помнил когда они появились.

— Это прекратится, Кэл. — проговорил Мунин. — Обещаю. И никто не обидит тебя пока я рядом. Ты вырастешь сильным, и ты будешь счастлив.

Фалин решил, что он не прочь называться Кэлом, если это прогонит кошмары. Каким–то образом эти две вещи были связаны: если он перестанет быть Фалином, он перестанет видеть тела своих родителей. Мунин Скирата говорил так уверенно, и казался таким сильным и надежным, что Фалин поверил ему. Ты можешь измениться, если захочешь этого. Ты можешь все что угодно — если ты этого хочешь.

— Я в самом деле не нибрал, правда?

— Конечно нет, Кэл. — тихо ответил Мунин. — Мне не стоило так говорить. В мандалорианском нет слова, которое бы тебе подошло.

Фалин–Кэл не понимал. Он посмотрел в лицо Мунина, ожидая объяснения.

— Герой. — сказал Мунин. — У нас нет слова «герой». Но ты — настоящий маленький герой, Кэл Скирата.

Кэл Скирата. Вот кем он собирался быть отныне и впредь. Он заснул снова, а когда он проснулся на следующее утро — ни снов, ни кошмаров — он увидел что мир стал другим.

Глава 2.

«Ба'джур бал бескар'гам, Ара'нов, алиит, Мэндо'а бал Манд'алор — ан венкуйан ми. Знания и броня, род и защита, наш язык и наш вождь — все поможет нам выжить.»

Стихотворение, которое учат мандалорианские дети, чтобы запомнить Резол'наре — шесть столпов культуры Мэндо

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: