В качестве политической элиты 4 глава

Для адекватного осмысления властью создавшейся в обществе ситуации необходима была не только гибкость, но и государственное мышление; российская же бюрократия, по свидетельству современников, в большинстве своем представляла собой чиновников, а не государственных деятелей. Хорошо знающий правительственные сферы известный цензор А. Никитенко писал в своем дневнике в 1870 г.: У нас есть целые полки чиновников, а нет ни одного государственного человека” (170, С. 169). Запись спустя пять лет: “...у нас в настоящее время нет настоящих государственных людей, а есть только чиновники высших разрядов” (170, С. 330).

Поэтому неудивительно, что своей стороны правительство не нашло ничего лучшего, как репрессивными мерами ответить на приобретшее широкий характер земское конституционное движение, вплоть до разгона земских съездов в 1879-1880 гг. резолюции которых не отличались левым радикализмом. Власть в очередной раз проявила поразительную нетехнологичность политического поведения: вместо того, чтобы войти в союз с умеренными, изолировав радикалов, правительство с упорством, достойным лучшего применения обрушивало репрессии на потенциальных союзников.

Таким образом, крайне левые в союзе с крайне правыми вводили общество в патовую ситуацию. При этом не только умеренные либералы, но и все общество стало жертвой этого союза Между тем по целому ряду причин именно умеренность и постепенность могли дать шанс на дальнейшую демократизацию политической системы.

Однако власть предпочла жестко-охранительную реакцию, которая, в свою очередь, не устраняла причины, а борясь лишь со следствиями, загоняла противоречия вглубь.

После “поправения” императора либеральная бюрократия постепенно вытесняется из сферы принятия важнейших решений; ее “прибежищем” становится Государственный совет, в состав которого вошли многие отставные министры правительства периода реформ (Д. Замятнин, Н. Стояновский, К. Грот, А. Головнин, впоследствии М. Лорис-Меликов, А. Абаза и др.), а председателем совета был убежденный либерал—брат царя вел. кн. Константин Николаевич. Учитывая, что назначение в Государственный совет имело характер пожизненного (за исключением лиц, входящим в него по должности), этот орган по важнейшим вопросам правительственной политики часто выступал оппонентом Комитета министров. Однако позиция Государственного Совета не имела решающего значения, так как его решения подлежали утверждению императором, который часто солидаризировался с мнением консервативного меньшинства Государственного совета.

Аналогичным был процесс кадровых замен в провинции: в течение двух лет (с апреля 1866 г. по апрель 1868 г. было заменено более половины губернаторов (29 из 53) (80, С. 210.). Характерными для губернского управления становятся фигуры пензенского губернатора А. Татищева, орловского П. Нехлюдова, черниговского А. Анастасьева, ковенского Н. Клиненберга, минского Н. Трубецкого, полтавского Е. Янковского, нижегородского Н. Баранова, прославившихся произволом и некомпетентностью. О приоритетах правительственной “кадровой политики” в провинции можно судить по факту назначения наиболее одиозных фигур губернской администрации—пензенского губернатора А. А. Татищева и черниговского А. К. Анастасьева (“прославившихся” массовыми порками крестьян)—членами Государственного совета (первый к тому же был произведен в сенаторы). Если принять во внимание, что доминирующей тенденцией правительственной политики в провинции становится всемерное усиление власти губернаторов, все больше подчиняющих себе все государственные и негосударственные структуры, то последствия подобных кадровых перемен очевидны.

Таким образом, в 1860—80-х гг. радикализм требований контрэлиты стал одним из главных факторов ужесточения позиции верховной власти и тем самым блокировал процесс медленной и постепенной либеральной эволюции политической системы в целом и трансформации модели элитообразования в частности: “ За исключением одного года—с февраля 1880 по апрель 1881г., когда под влиянием сложившихся обстоятельств, венцом которых явился взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., самодержавие вынуждено было лавировать и дать некоторые уступки, весь остальной период характеризовался усилением охранительных начал” (80, С. 193).

Этот кратковременный период представляет особый интерес, потому что именно в этот период наиболее дальновидные представители властного истеблишмента (Д. Милютин, М. Лорис-Меликов, А. Абаза, М. Каханов), в полной мере продемонстрировали масштабность государственного мышления и политическую волю, необходимые для преодоления порочного круга противостояния власти и оппозиции.

Кратковременная либерализация правительственной политики, обусловленная осознанием неэффективности чисто репрессивных мер, связана с именем М. Лорис-Меликова. Следует отметить, что Лорис-Меликов изначально не был убежденным сторонником конституционных преобразований, однако его союз с либеральным крылом бюрократии—Д. Милютиным, А.Абазой, М. Кахановым, оказавшим весьма значительное влияние на “диктатора”, способствовал значительной эволюции его позиций. Благодаря редкой для российской бюрократии политической гибкости Лорис-Меликова политика правительства, будучи ранее преимущественно репрессивной, вышла за рамки чисто полицейских акций. В контексте нашей темы важно отметить, что среди первоочередных шагов Лорис-Меликова были важные кадровые изменения: он добился замены на посту министра просвящения Д. Толстого либеральным А. Сабуровым, замены Грейга на посту министра финансов известным своей компетентностью и принципиальностью сподвижником Н. Милютина А. Абазой. Он наметил план, суть которого—в широком привлечении умеренных представителей общества—либеральных земцев, интеллигенции, журналистов—к обсуждению и принятию правительством жизненно важных для общества решений при изоляции радикалов. По существу, речь шла к возвращению не только реформам1860-70-х гг. в их первоначальном, не искаженном последовавшей в связи с натиском радикалов реакцией, виде, но и возврате к модели самого процесса разработки реформ 1860-70-х гг., осуществлявшейся в тесном контакте бюрократии и общества. При этом очевидно, что подобный союз власти и общества мог решить не только непосредственные политические задачи (обеспечение поддержки власти в обществе и изоляцию радикалов), но и обеспечить принципиально новое качество управленческих решений и стать шагом к установлению представительного правления.

Однако гибкость Лорис-Меликова обернулась для него перекрестным огнем — как со стороны консервативного крыла власти, так и со стороны "Народной воли", которые равно негативно расценивали политику "бархатного диктатора". И хотя проект предлагаемых Лорис-Меликовым комиссий, в сущности, не был конституцией, он, бесспорно, представлял собой шаг к участию внеэлитных слоев в принятии ре-шений государственной важности. Как бы то ни было, факт остается фактом: на совещании 1 марта 1881 г. за несколько часов до гибели Александр II фактически одобрил проект, назначив соответствующее заседание на 4 марта: "Я дал свое согласие на это представление, хотя не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции" (67, С. 62). События 1 марта 1881 г. перечеркнули эту перспективу сотрудничества общества и власти, освободив последнюю от контроля и ответственности перед обществом, и послужили неотразимым доводом для сто-ронников теории "держать и не пущать". Именно изоляция от общества превратила бюрократию в замкнутую касту, сообщив ей то качество, которое по существу привело к трагедии 1917г.

Поражение реформистского курса, по сути, было предрешено — так же, как и судьба тех, кто был готов к сотрудничеству с обществом. Взрыв 1 марта 1881 г. радикально изменил кадровый состав лиц, принимавших важнейшие решения: в отставку ушли сторонники либеральных преобразований — М. Лорис-Меликов, Д. Милютин, А. Абаза; вел. кн. Константин Николаевич был уволен со всех постов и удален со двора. Таким образом, именно натиск радикального крыла контрэлиты способствовал консервативному повороту правительственной политики. Нельзя не согласиться с Р. Пайпсом: "Будь они (революционеры — О. Г.) даже на жаловании у полиции, террористы не могли бы лучше преуспеть в предотвращении политических реформ" (190, С. 395).

На властном Олимпе появились иные лица — печально известный Д. Толстой, о котором М. Катков писал, что его имя само по себе уже есть "манифест и программа", гр. П. Игнатьев, которого в бытность послом в Константинополе за феноменальную даже для дипломата склонность ко лжи прозвали "лгун-паша", И. Делянов (министр просвещения), Н. Муравьев (министр юстиции), Е. Феоктистов (глава цензуры) и, конечно же, К. Победоносцев. Размышляя над перспективами политики этого правоконсервативного крыла бюрократии, Д. Милютин записал в дневнике: "Реакция под маскою самодержавия и народности — это верный путь к гибели для государства" (67, С. 41).

Таким образом, осуществление буржуазной по характеру модернизации силами служилой элиты не вывело на политическую сцену естественный субъект этой модернизации, и существенной трансформации сложившейся ранее модели элитообразования не произошло. Это обусловлено как объективными, так и субъективными причинами. Анализ процессов элитообразования в период реформ 1860—70-х гг. обнажает три фактора, препятствовавшие складыванию плюралистически организованной элиты: I) слабая эффективность групп интересов в решении задач развития государства в условиях дефицита ресурсов и стратегической нестабильности; 2)отсутствие институциональных форм для артикуляции и агрегации разнонаправленных интересов; 3) отсутствие органичной инновационному развитию политической культуры — культуры диалога, взаимодействия и компромисса.

Анализ противостояния элиты и контрэлиты со всей очевидностью демонстрирует, что попытки форсировать политическую модернизацию в условиях политической культуры, параметры которой неорганичны избранной в качестве модели модернизации, приводят к противоположному результату: именно левый радикализм способствовал консервативному повороту правительственного курса и, по существу, торпедировал медленный процесс складывания плюралистически организованной элитной структуры. Между тем значение последней — не только в том, что она создает возможности агрегирования и артикуляции различных позиций и интересов, но и в том, что она создает предпосылки для формирования иной политической культуры — культуры политического диалога вместо традиции войны на уничтожение.

 

* * *

 

Фиаско попыток демократической реформы политической системы определило характер следующего этапа трансформации сложившейся ранее системы элитообразования мобилизационного типа. Все "охранительное" царствование Александра III можно рассматривать как реакцию на события 1 марта 1881 г. — на предпринятую контрэлитой в лице радикальной интеллигенции попытку ускорить политическое развитие страны. И так же, как предшествовавшие, эта попытка имела обратный желаемому результат: подобно тому, как выступление декабристов спровоцировало эпоху реакции Николая I, так и взрыв

1 марта 1881 г. обусловил серию контрреформ Александра III. Поразительно совпадение мрачных символов начала царствования Николая I и Александра III: восхождение на престол Николая I "торжественно открылось" виселицами (А. Герцен) — казнью пяти декабристов. Пять виселиц казненных народовольцев знаменовали начало царствования Александра III. Правление Александра III характеризуется принципиальным отходом от ставшей традиционной модернизационной стратегии верховной власти: впервые верховная власть добровольно (ибо "дворянская" политика Екатерины II была вынужденной уступкой правящему сословию) сделала ставку не на служилый класс, а на земельную аристократию, причем в период наибольшего упадка последней, в то время как уже столетие назад она со всей очевидностью продемонстрировала исчерпанность модернизационного потенциала. И в этом отношении позиция Александра III была бесспорным регрессом не только в сравнении с политикой его отца, который, несмотря на всю непоследовательность поддержки либерального крыла бюрократии, все же именно этот элитный сегмент рассматривал в качестве субъекта реформ, но и безусловным шагом назад в сравнении с "бюрократическим" царствованием Николая I.

Причины столь экстравагантной социальной ориентации были обусловлены двумя факторами: реакцией на радикализм контрэлиты (события 1 марта 1881 г.) и личностными качествами нового монарха. Как отмечалось выше, в условиях политико-центричного общества личность первого лица государства имеет определяющий характер. Особенности понимания императором Александром III стоявших перед российским обществом задач наложили отпечаток на его выбор в пользу заведомо непродуктивного социального слоя и на правительственный курс в целом. Характеризуя нового монарха, современник своеобразно сравнивал Александра III с Петром I: "Это Петр со своей дубинкой, говорит военный министр. Нет, это одна дубина, без великого Петра, чтобы быть точным" (127, С.342).

В 1885 г. журнал "Вестник Европы", суммируя требования дворянства, изложил подобие программы дворянского "ренессанса", которая включала предоставление дворянству исключительного или преимущественного права на участие в центральном и местном управлении; освобождение дворян от обязательной воинской повинности; избавление дворян от суда присяжных и признание их подсудности исключительно коронному суду, усиленному дворянским представительством; меры по экономической поддержке сословия (предоставление дешевого кредита); обеспечение привилегированного положения дворянства в сфере образования (устройство для дворянских детей особых при гимназиях пансионов и принятие в закрытые привилегированные учебные заведения исключительно одних дворянских детей); принятие мер по затруднению доступа в дворянство выходцев из других социальных слоев и т.п.(109, С. 77).

Александр III в отличие от своего отца удовлетворил значительную часть дворянских требований. По существу, реализация программы контрреформ Александра III означала перераспределение политических полномочий в обществе в пользу земельной аристократии в лице дворянства и знаменовала попытку возврата к дореформенному исключительному положению дворянства в управлении, прежде всего местном: закон 12 июля 1889 г. о земских начальниках возвратил дворянству полноту административной и судебной власти на местном уровне; земское положение 12 июня 1890 г. обеспечило дворянству доминирование в земствах; циркуляр о "кухаркиных детях" (1887г.) затруднил доступ недворянам в учебные заведения. При этом несмотря на "дворянскую" ориентацию, власть все же не могла в полном объеме выполнить требования дворянства, ибо это означало поступиться прерогативами самодержавия, с чем и Александр III и его преемник Николай II категорически не были готовы согласиться. Однако чем более покладистой была верховная власть, тем больше росли аппетиты дворянства: на исходе XIX в. позиция ходатая в отстаивании дворянских требований сменилась призывами к решительным действиям. Этим было продиктовано стремление к сословной консолидации, обретшей организационные формы в ходе революции 1905 г. и завершившейся образованием Совета объединенного дворянства весной 1906 г.

Поворот политики Александра III в сторону землевладельческой аристократии был в своем роде "противоестественным", что особенно проявилось на фоне неуклонного снижения числа землевладельцев в составе дворянства в целом и на государственной службе, в частности. (что было еще одним свидетельством неэффективности землевладельческого сословия). К концу XIX в., по данным А. Корелина, удельный вес землевладельцев в общей массе потомственного дворянства упал с 80 — 85 % до 50 — 55 % (109, С. 59); такой же процесс происходил в среде высшей бюрократии. Если в 1858 г. около 80 % сановников первых четырех классов владели имениями свыше 100 дес., то в 1901 г. —свыше 70 % не имели земельных владений или относились к числу мелкопоместных землевладельцев. (109, С. 60). По подсчетам П. Зайончковского, среди чинов II — III классов (в конце XIX в. чин I класса не присваивался) 45,7 % чинов второго класса и 55,7 % чинов третьего класса не имели земельных владений; среди обеих категорий около 70 % чинов не принадлежали к поместному дворянству (77, С. 114). Для сравнения: в 1854 г. лишь 11,35 % чинов второго класса и 31,7 % чинов третьего класса не имели земельной собственности (77, С. 114).

К концу XIX в. даже в армии при двукратном увеличении общей численности офицерского корпуса процент потомственных дворян понизился до 51 % (в середине 1860-х гг. — 55 %) (109, С. 69-70). Росла прослойка "служилого дворянства", для которого служба являлась основным источником дохода. Однако вектор правительственных симпатий был обращен в сторону поместного дворянства, которое, несмотря на всевозможные льготы, обнаруживало полную несостоятельность не только в сельскохозяйственных занятиях, но и на государственной службе.

В целом же в последней четверти века потомственное дворянство в России составляло 0,8 % населения, служилое — 0,4 %, итого — 1,2 %. Крестьянство составляло 81,5 % населения (313, т. 54. С. 86).

Претендуя на руководящую роль в обществе, дворянство обнаруживало все признаки закрытой касты. На обеспечение закрытого характера дворянства были направлены предложения по восстановлению отмененного в ходе реформ 1860 — 70-х гг. принципа сословного деления общества и многочисленные ходатайства дворянства перед правительством о повышении класса чинов, дававших право на дворянство (предложения совещания губернских предводителей в феврале 1896 г. вообще закрывали доступ недворянам в высшее сословие). Эту же цель преследовали предложения о даровании дворянским собраниям права исключать из состава дворянства нежелательные элементы и повышать вступительные взносы при записи в родословную книгу. Лишь противодействие высшей бюрократии помешало осуществлению этих предложений. Несмотря на то, что в полном объеме эти требования не были и не могли быть удовлетворены, так как это задевало прерогативы верховной власти, поместному дворянству все же в определенной степени удалось затруднить доступ в свои ряды выходцам из других сословий, что, несомненно, пагубно отразилось на качестве этого слоя и темпах социальной мобильности в целом.

Пагубной тенденцией эволюции правящей элиты в правление Александра III было и качественное ухудшение бюрократического слоя. Иначе и не могло быть, ибо общий курс правительственной политики неизбежно рекрутировал соответствующие ему "кадры". В ситуации стагнации и политической реакции неизбежен выход на первые роли посредственности. "Русский служилый класс конца XIX века открыто и принципиально приносит в жертву личным и семейным интересам дело государства... Своекорыстие как форма аполитизма служит патентом на благонадежность" (274, т. 1. С. 139).

В процессе рекрутирования элиты практически исчезает элемент меритократии — предпринятая Александром III в 1884 г. очередная попытка отменить систему чинов закончилась неудачей в результате активного противодействия этому министров его правительства. Принцип выслуги лет продолжал оставаться решающим критерием карьерного продвижения. Результаты не замедлили сказаться: "Нужно быть горьким пьяницей или совершить уголовное преступление, чтобы потерять обеспеченное место...Элемент соревнования, борьбы за жизнь, озонирующий деловые и либеральные профессии, на службе был не обязателен...служебное повышение обусловливалось временем, то есть фактором, несоизмеримым с количеством и качеством труда. Призванная некогда спасать Россию от дворянской атонии бюрократия вырождалась в огромную государственную школу безделья...Одутловатые, сутулящиеся, с ленивой, развинченной походкой, носители форменных шинелей всем своим обликом сигнализировали физическое и моральное истощение" (274, т. 1, С. 140). И самое главное: русским бюрократическим верхам не хватало не только творческих идей, но и воли к власти (274, т. 1, С. 141). А те немногочисленные талантливые деятели, которые появлялись в этой среде, были обречены на роль "белой вороны".

Бюрократия эпохи Александра III — это "люди двадцатого числа" (Г. Федоров). На смену вел. кн. Константину Николаевичу в качестве председателя Государственного совета приходит его брат вел. кн. Михаил Николаевич — человек ограниченного ума и посредственных способностей, о котором даже политически ему близкий начальник Главного управления по делам печати Е. Феоктистов писал, что это был "замечательно глупый председатель Государственного совета" (277, С. 257). Заметными фигурами на властном Олимпе становятся также братья царя вел. кн. Алексей Александрович, назначенный главой морского ведомства и лично ответственный за разгром русского флота в период русско-японской войны, и известный своей реакционностью вел. кн. Сергей Александрович, ставший московским генерал-губернатором.

Ключевыми фигурами в период правления Александра III стали обер-прокурор Св. Синода и воспитатель императора в его бытность наследником К. Победоносцев; министр "народного помрачения" в 1860 — 70-е гг., ставший в. правительстве Александра III министром внутренних дел гр. Д. Толстой; редактор "Московских ведомостей" М. Катков, издатель "Гражданина" кн. В. Мещерский. Знаменем этого квартета стало принципиальное отрицание позитивного значения реформ Александра 11. Так, Д. Толстой, принимая назначение министром внутренних дел в 1882 г., заявил, что реформы предшествовавшего царствования были ошибкой. Откровенная ортодоксия ближайших сотрудников Александра III и их тотальная критика всех и вся сочеталась с неспособностью предложить конструктивную и убедительную альтернативу левому радикализму контрэлитной фронды, что в конце концов вызвало разочарование императора и падение влияния Победоносцева во второй половине 1880-х гг.

Весьма примечательно, что "квартет" не был сплоченным коллективом единомышленников, общность мировоззрения не сочеталась с личной дружбой. По крайней мере, двое из четырех "кардиналов" — М. Катков и кн. Мещерский — формально не входили в круг правящей элиты, однако их влияние не ограничивалось выступлениями в прессе, но распространялось даже на принятие важнейших кадровых решений. Именно в редакции "Московских ведомостей" на Страстном бульваре нередко решались назначения на важнейшие государственные посты.

Современники замечали, что рядом с законным государевым правительством создавалась "какая-то новая, почти правительственная сила в лице редактора "Московских ведомостей", который окружен многочисленными пособниками на высших ступенях управления, как Делянов, Островский, Победоносцев, Вышнеградский, Пазухин. Весь этот двор собирается у Каткова...открыто толкует о необходимости заменить такого-то министра таким-то лицом, в том или другом вопросе следовать такой или иной политике, словом, нахально издает свои веления, печатает осуждения и похвалу и в конце концов достигает своих целей" (цит. по: 77, С. 72). Сам Катков признавался в письме императору в 1884 г.: "Министры советовались со мною, генерал-губернаторы на важных постах поверяли мне свои предположения; иностранные политики принуждены были считаться со мною. Мое имя стало равносильно политической программе" (цит. по: 246, С. 92).

По существу из прежней когорты либеральной бюрократии при Александре III остались лишь министр просвещения барон А. Николаи, министр юстиции Д. Набоков и министр финансов Н. Бунге. Консервативное крыло бюрократии затратило немало сил для их смещения. Причем это было обусловлено не личной неприязнью к вышеназванным лицам, а тем обстоятельством, что именно либеральную бюрократию консерваторы справедливо рассматривали в качестве главного творца реформ 1860 — 70-х гг. В результате усилий консервативного крыла Николаи был заменен ближайшим сотрудником гр. Толстого И. Деляновым, при котором был принят новый университетский устав 1884 г., фактически ликвидировавший автономию университетов. На смену Набокову в конце 1885 г. пришел ставленник Победоносцева Н. Манасеин, однако даже он показался чрезмерно либеральным, и впоследствии его сменил откровенный ортодокс Н. Муравьев, сделавший карьеру на процессе 1 марта 1881 г. В конце 1886 г. на место подвергшегося откровенной травле со стороны консерваторов Н. Бунге по совету Мещерского был назначен И. Вышнеградский — известный ученый, пользовавшийся, однако, репутацией сомнительного банковского дельца.

В итоге подобных кадровых перестановок, по мнению историков (см. напр.: 246, С. 75), в окружении Александра III не осталось никого, кто мог дать ему дельный совет по принципиальным вопросам. Современники отмечали, что чем незначительнее был масштаб личности чиновника, тем вероятнее были шансы его служебного продвижения. Так, кн. Мещерский, протежируя И. Дурново (о котором тот же ген. А. Киреев писал в дневнике: "Дурново принадлежит к тем редким людям, о которых не может быть двух мнений, — дурак") на пост министра внутренних дел, мотивировал императору пользу этого назначения именно глупостью кандидата в противовес его конкуренту — "страшно умному Плеве" (246, С. 65; 75).

Ухудшение качественных характеристик правящего слоя было еще заметнее в губерниях. Типичными фигурами в период правления Александра III становятся прославившиеся массовыми порками крестьян черниговский губернатор Анастасьев, пензенский Татищев, нижегородский Баранов, орловский Неклюдов. Как отмечалось выше, свидетельством оценки их деятельности верховной властью стало включение Анастасьева и Татищева в состав Государственного совета. Косвенным свидетельством качества местной администрации стали результаты работы комиссии 1881 — 85 гг., предметом рассмотрения которой был проект реформы местных учреждений. Созданная на волне неизжитых либеральных веяний под председательством одного из видных представителей либеральной бюрократии эпохи Александра II М. Каханова, она в итоге не только не дала ощутимых практических результатов, но, напротив, принятые под напором численно преобладавшего в составе комиссии консервативного крыла бюрократии ее решения заложили основу будущих контрреформ. Реакционный характер итоговых предложений комиссии стал результатом включения в ее состав "экспертов с мест" типа известного своими откровенно реакционными взглядами Пазухина. Ход дискуссий в комиссии продемонстрировал реакционность позиции представителей местной администрации даже на фоне весьма умеренно настроенных представителей центральной бюрократии. В итоге содержащиеся в первоначальном проекте предложения о расширении прав земства и т.п. были заменены противоположными им положениями о необходимости усиления роли поместного дворянства в крестьянском управлении и земстве.

Изменение курса правительственной политики нашло отражение в изменении соотношения сил и влияния правительственных учреждений. В связи с тем, что Государственный совет, в состав которого входили отставленные либеральные министры (Головнин, Лорис-Меликов, Абаза, Николаи, Набоков и др.), занимал нередко оппозиционную официальному курсу точку зрения и был относительно независим, большим влиянием в этот период, как и в правление Николая I, пользовался Комитет министров. Нередко наиболее одиозные законопроекты рассматривались именно в Комитете министров, минуя Государственный совет.

Подводя итог дворянской политики, в конце жизни кн. Мещерский, один из столпов "дворянской политики" Александра III, имел мужество признаться, что попытки Александра III возродить дворянство были "воззванием к мертвецу" (151, ч. 3. С. 239). Исключительный интерес представляет эволюция политической системы страны на рубеже XIX — XX вв., ибо именно этот период российской истории отмечен формированием предпосылок перехода от мобилизационной модели развития к инновационной и попыткой реализовать этот шанс. Главной предпосылкой отхода от мобилизационных методов развития было быстрое развитие капиталистической экономики, создавшее потенциал необходимых для инновационного развития финансовых ресурсов. Напомним, что по темпам развития Россия вышла на первое место в мире, тогда как по основным качественным показателям — уровню индустриализации и экономическому потенциалу — она занимала 4—5 место, уступая не только ведущим промышленным странам — США, Германии, Великобритании и Франции, но и государствам второго эшелона промышленно развитых государств — Австро-Венгрии и Италии, где процесс индустриализации не был завершен (252). Показателем существенного изменения финансового потенциала России в этот период может служить тот факт, что за годы промышленного подъема банки страны увеличили свои активы на такую же сумму, которую до того собирали полвека (121, С. 334). Новый масштабный рывок промышленно-финансовые структуры совершили в годы первой мировой войны, когда прибыль нередко превышала номинальный акционерный капитал предприятий. В 1913—17 гг. производственные мощности России увеличились на 40 % (272, С. 163).

Важнейшей предпосылкой перехода к немобилизационным методам развития в этот период было и совпадение интересов государства с экономическими интересами ведущего экономического субъекта этого периода: потребность государства в осуществлении буржуазной модернизации совпала с аналогичными устремлениями ведущего экономического класса — буржуазии.

Реализация предпосылок отказа от мобилизационной модели развития настоятельно требовала политической модернизации, ибо в рамках прежней жесткой абсолютистской политической системы могли быть предприняты только первые шаги по пути буржуазной эволюции политической системы. Для осуществления полномасштабного перехода к немобилизационным методам развития необходимо было решить следующие задачи: разрешить проблему аграрного перенаселения — ключевую экономическую и политическую проблему России; обеспечить политический компромисс относительно стратегии развития общества между двумя ведущими элитными сегментами — буржуазией и поместным дворянством и создать инструмент этого компромисса — соответствующую гибкую политическую систему, способную быть механизмом согласования усложнившихся экономических интересов.

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: