 |
В качестве политической элиты 6 глава
|
|
|
|
Особая ответственность лежала на имперской бюрократии, призванной быть держателем государственного порядка. Бюрократический аппарат России в тот период представлял собой внушительную силу. Общая численность гражданских и военных чинов в России начала XX в. составляла 1,45 млн. чел. (108, С. 161). Из них почти 100 тыс. (91204) получали оклады свыше 1000 руб. в год. Численность высокооплачиваемых чиновников превышала количество лиц, имевших такой же доход из любого другого изолированного источника. Из них примерно две тысячи получали оклады более 5 тыс. рублей (73, С. 161 — 170).
В начале XX в. численность чиновников, имевших классные чины по гражданской службе, составляла 385 тыс. (80, С. 221), а к 1917г. в России насчитывалось до 500 тыс. гражданских чиновников различных рангов, включая канцелярских служителей (91, С. 146). Ушли в прошлое времена, когда расходы на содержание управленческого аппарата были скудными: на содержание управленческого аппарата в начале XX в. уходило 14 % государственного бюджета (в Англии — 3%, Франции — 5 %, Италии и Германии — по 7 %) (91, С. 146 — 147). Однако эта огромная армия была крайне неэффективной и не оправдывала затрачиваемых на ее содержание средств.
На наш взгляд, подобная ситуация обусловлена особенностями эволюции имперской бюрократии, в частности, падением качества ротации высшего управленческого аппарата, снижением темпов вертикальной мобильности элиты в целом. В свое время Петр I предпринял радикальные шаги, чтобы обновить правящий слой, однако, как отмечалось выше, даже его отчаянные усилия не смогли обеспечить успех, и в течение 200 лет "тасовалась" одна и та же "колода", причем весьма ограниченная по численности: напомним, что удельный вес дворянства на рубеже XIX — XX вв. составлял около 1 % населения; в таком же соотношении находились высшие классы к общей численности государственных служащих. И хотя к началу XX в. основная масса чиновничества была разночинной по своему происхождению (среди состоявших на гражданской и военной службе процент дворян составлял в конце XIX в. 36,9 % — см.: 108, С. 149), собственно правящий слой — высшие четыре класса — были представлены исключительно дворянскими фамилиями. Это означало, что пул, из которого рекрутировалась правящая элита, практически не обновлялся. П. Зайончковский констатировал, что и в начале XX в. (1903 г.) процент дворян в высшем управленческом слое оставался высоким (более 95 % членов Государственного совета и Комитета министров, 87 % сенаторов принадлежали к потомственному дворянству (80, С. 207-208).
|
|
|
В данном случае не имеет значения, что связь дворянства с землевладением была в значительной мере утраченной и жалованье являлось основным источником существования этой категории (в 1901 г. 70 процентов чинов I — IV классов либо не имели земли, либо владели поместьями менее 100 десятин, что не могло являться источником самостоятельного дохода (108. С. 149)). В Государственном совете землевладельцы составляли в 1903 г. 56,8 процента (в 1853 г. — 92,7 процента); в Комитете министров — 58,8 процента (в 1853 г. — 94,3 процента); в Сенате 48 процентов (в 1853 г. — 72,7 процента) (80, С. 207 — 208). Падение землевладельцев в общем числе дворян отражало процесс дворянского оскудения и являлось косвенным показателем падения эффективности этого класса в целом. И именно из этого "падающего" сословия рекрутировался высший управленческий слой империи.
"Оскудение в России в эту эпоху государственно мыслящими и работоспособными людьми было прямо катастрофическим", — со знанием дела констатировал осведомленный современник — генерал А. Мосолов, занимавший в 1900 — 16 гг. должность начальника канцелярии Министерства императорского двора (165, С. 42). Причины ухудшения качественных характеристик управленческого слоя обусловлены его тенденцией к превращению в закрытую касту вследствие того, что обладание властью в России было предпосылкой богатства, а не наоборот. Поэтому из десятилетия в десятилетие в списках высших чиновников империи встречались те же фамилии: Танеевы, Дурново, Мордвиновы, Мосоловы, Бобринские, Игнатьевы, Набоковы, Треповы и т.д.
|
|
|
Ярким примером пагубных последствий династийности бюрократии может служить семья Танеевых, в которой на протяжении ста лет передавалась от отца к сыну должность управляющего канцелярией е. и. в. Последний представитель этого семейства в бюрократическом аппарате Российской империи А. Танеев — широко образованный, выдающийся музыкант — вырос при дворе и достиг высшей ступени иерархической лестницы, наследовав должность главноуправляющего канцелярией е. и. в. от своего отца. Кроме того, он был статс-секретарем, обер-гофмейстером высочайшего двора, членом Государственного совета, и (!) по мнению М. Палеолога, — "одной из главных опор Распутина" (192, С. 191), а дочь А. Танеева — в замужестве Вырубова была одной из главных действующих лиц "камарильи" и активнейшей почитательницей Распутина.
Падению качества бюрократии способствовал и крайне неэффективный механизм ротации — негибкая, косная система чинопроизводства; как указывалось выше, многократные попытки верховной власти отменить систему чинов в целях обеспечения эффективности ротации правящего слоя успеха не имели.
Существенным дефектом механизма ротации бюрократии стало широкое распространение протекции в бюрократической среде, которое охватывало не только высшие этажи иерархии, но также средние и низшие. Так, многие офицеры ближайшей свиты императора были обязаны этим своим назначением службе в Конном полку, так как министр двора гр. Фредерике, формировавший состав ближайшей свиты, был в свое время командиром этого полка. При этом большинство офицеров ближайшей свиты не имели необходимой для этой деятельности подготовки.
Генерал Мосолов вспоминал, что при вступлении в должность в 1900 г. он пережил немало затруднений с персоналом канцелярии, так как большинство чиновников были сыновьями камердинеров великих князей, людьми без высшего образования и необходимого для службы воспитания, попавших в министерство по протекции великих князей. "Благодаря высокому заступничеству молодые люди считали себя неуязвимыми со стороны начальства" (165, С. 161).
|
|
|
Среди причин неэффективности бюрократии следует также назвать проявившийся и в этот период традиционный порок российского служилого класса — его низкую сплоченность. В этой связи показательна реакция С. Витте на гибель своего коллеги по правительству — министра внутренних дел В. Плеве: Витте не скрывал радости по поводу смерти Плеве (121, С. 158). И это не единственный пример подобного рода. М. Палеолог, размышляя о причинах "снарядного кризиса" 1915 г. и неэффективности военного руководства в целом, полагал, что объяснение этому следует искать, наряду с другими причинами, в той ненависти, которую испытывал военный министр Сухомлинов к главнокомандующему вел. кн. Николаю Николаевичу, так как Сухомлинов сам рассчитывал занять эту должность (192, С. 187).
Все вышеперечисленные факторы привели к тому, что накануне февраля 1917г. обозреватели констатировали, что русская бюрократия "теряет то единственное, чем она гордилась и в чем старалась найти искупление своим грехам — внешний порядок и формальную работоспособность" (цит. по: 72, С. 275). Таким образом, неэффективность бюрократии во многом предопределила падение Российской империи.
Однако имперская бюрократия была не единственным ответственным за крушение империи. В полной мере ответственность за неудачу осуществления перехода к экономико-центричной модели развития разделяет буржуазия в качестве претендующей на власть новой элиты империи. Очевидно, что предпосылки перехода к немобилизационному развитию могли быть реализованы лишь в случае готовности буржуазии стать субъектом инновационного развития. Однако российская буржуазия в полной мере продемонстрировала неспособность не только завоевать власть, но и удержать ее тогда, когда в феврале 1917 г. власть, подобно зрелому плоду, упала к ее ногам.
|
|
|
Между тем в начале XX в. буржуазия составляла внушительную силу. Численность крупной буржуазии в начале 1880-х гг. составляла 0,8 — 1 млн. чел.; в конце XIX в. — 1,5 млн. чел. (т. е. примерно половину численности привилегированных классов, которую на основании переписи 1897 г. Ленин оценивал в 3 млн. чел.). При этом буржуазной была не только большая часть имущих верхов, буржуазными (денежные капиталы, торгово-промышленная деятельность, домовладение, личный труд) были также источники состояния трех четвертей обладателей годового дохода в 5 тыс. руб. и лишь около четверти (24,17 процента) обладателей такого дохода получали его от земли (121, С. 334).
Отличительным признаком российской буржуазии была ее значительная зависимость от государства (отсюда ставшая притчей во языцех ее властебоязнь). Это обусловлено параметрами российского развития: геополитическое и геоэкономическое положение России предопределяло доминирующую ролью государства в качестве субъекта развития и требовало сосредоточения в его руках национального богатства, по сравнению с которым самые значительные личные стояния "теряли вес". В этом же контексте следует упомянуть хронический финансовый дефицит, определявший слабость класса, в основе господства которого лежит капитал; позднее по сравнению с западноевропейскими конкурентами формирование, что определяло потребность русского торгово-промышленного класса в протекционистской политике государства. Исследование В. Лаверычева "Крупная буржуазия в пореформенной России. 1861—1900" показало, что доминирующим мотивом в отношении буржуазии к государству и в XIX, и в XX вв. были ее протекционистские требования, призванные защитить русский деловой класс от европейских конкурентов, и прежде всего немецких. Российская буржуазия не смогла создать эффективную политическую организацию. Русский торгово-промышленный класс требовал от самодержавия не политических свобод, а покровительственных тарифов. "Протекционизм был, конечно, необходимой теплицей для русской промышленности, но в ее банной температуре атрофировалась политическая воля" (274, т. 1, С. 152). Косвенной причиной слабой политической консолидации российской буржуазии было преобладание в структуре буржуазии торговых элементов над промышленными и ремесленными (в 1905 г. в процентном отношении это составляло 87:2:11); по социальному составу более 80 процентов предпринимателей были выходцами из старых городских сословий (купцы, мещане, ремесленники), входившими в состав сложившихся в предшествовавший период сословных организаций, что определяло их слабую заинтересованность в общебуржуазном политическом представительстве, и, таким образом, служило одной из причин слабой агрегации и артикуляции общеэкономических интересов буржуазии в целом и ее низкой политической сплоченности (подробнее см: 73, С. 6-9).
|
|
|
Современный исследователь российской буржуазии начала века А. Боханов обоснованно констатирует: "Применительно к России само понятие "предпринимательские круги" следует скорее воспринимать как историческую метафору, чем определение некоего конкретного, связанного общностью интересов, целей и мировоззрения сообщества. Были банкиры, промышленники, торговцы, биржевики; существовали различные организации по отраслевым, региональным и даже общеимперским интересам, но почти везде, в том числе и в наиболее значительной организации — Совете съездов представителей промышленности и торговли, центробежные силы сплошь и рядом доминировали над центростремительными, а текущие интересы и потребности преобладали" (30, С. 272). Одна из газет обоснованно констатировала в 1916 г., что политическая активность торгово-промышленного класса такова, что "только его аппетит к барышам обостряется до истинного напряжения воли" (цит. по: 72, С. 37).
Созданные со значительным опозданием и призванные быть средством артикуляции интересов буржуазии, ее политические партии не были собственно буржуазными не только по своему социальному составу, но и по идеологии и избранной тактике. Претендовавший на представительство крупной буржуазии Союз 17 октября (который в прессе обоснованно называли "партией последнего правительственного распоряжения") никогда не был чисто буржуазной партией ни по своей программе, ни по своему социальному составу из-за преобладания в нем (и отнюдь не только численного) помещичьего элемента.
Привыкшая быть иждивенцем государства российская буржуазия не только не смогла стать самостоятельным субъектом модернизации, но даже использовать половинчатую политику "бонапартистского" лавирования, ставшую основой курса премьера П. Столыпина.
Поражение буржуазии не в последнюю очередь было обусловлено ее внутренней деконсолидированностью. Линии расхождений были многочисленными, но главным было противоречие между петербургской финансово-промышленной группой, тесно связанной с высшей бюрократией и иностранным капиталом (А. Путилов, А. Вышнеградский, Е. Шайкевич, Э. Нобель, Я. Утин и др.), и московской группой (П. и В. Рябушинские, А. Коновалов, А.Гучков, С. Третьяков, С. Четвериков, Н. Морозов и др.), отодвинутой от выгодных заказов (а значит, и прибылей) и претендовавшей на роль выразителя интересов не только московской, но и провинциальной буржуазии. Основой усиления влияния петербургской группы в 1914—16 гг. стал значительный рост ее потенциала в связи с военными заказами (когда прибыли превышали номинальный акционерный капитал предприятии), а также за счет устранения конкурентов в лице немецких предприятий. От этих источников московская была оттеснена. Организационная и психологическая дряблость буржуазии стала результатом ее сравнительно позднего развития, когда она оказалась между "наковальней" самодержавия и "молотом" натиска внеэлитных слоев. Поэтому либеральная оппозиция в стремлении добиться своих целей никогда не обращалась за поддержкой к внеэлитным слоям, справедливо опасаясь стать детонатором взрыва, который сметет не только монархию, но и ее саму.
Представляется правомерным вывод А. Боханова: "Русские капиталисты не успели и не смогли стать альтернативной социальной силой, способной объединить конструктивные элементы общества, и сошли с исторической арены вместе с самодержавной властью. Этот известный итог существования не был исторически запрограммирован, но оказался обусловленным всем ходом общественного развития, теми формами и тем уровнем, которые его характеризовали" (30, С. 273).
* * *
Хотя главной причиной неудачи отказа от мобилизационной модели развития в начале XX в. были обстоятельства субъективного характера — неэффективность политической элиты в целом и потенциального субъекта инновационного типа развития в частности, переход к немобилизационным методам развития не состоялся в значительной мере и по объективным причинам. В числе таковых следует назвать параметры развития России — дефицит капиталов в объеме, необходимом для инновационного развития (см. ссылку 1), значительный масштаб территории, ее геополитическую уязвимость. В этом же контексте следует назвать объективную ограниченность возможностей отказа от мобилизационных методов развития в области аграрных отношений — ключевой сфере экономики России: аграрный вопрос был центральным в ходе работы первых трех Государственных Дум, а неразрешенность "аграрного вопроса" стала причиной трех русских революций. По существу, аграрная реформа П. Столыпина была попыткой реализации задач развития немобилизационными методами. Однако известно, что аграрная реформа Столыпина потерпела поражение, а политическая смерть Столыпина наступила гораздо раньше его физической гибели.
Осуществление аграрной реформы натолкнулось на сопротивление основной массы крестьян и потребовало использование репрессивного аппарата, в качестве которого выступили землеустроительные комиссии и органы местной администрации. Однако несмотря на это, итоги реформы были весьма незначительны по сравнению с масштабом предпринятых усилий: лишь 26,1 процента крестьян вышли из общины; при этом только 26,6 процента вышедших из общины получили согласие схода на выделение, в то время как 73,4 процента крестьян укрепили земли в собственность вопреки воле односельчан. Анализ состава выделившихся показал, что реформа способствовала выходу из общины тех элементов, которые действительно тяготились пребыванием в ней и ускорила разрушение общины в тех районах, в которых она уже отмирала, но не смогла уничтожить общину там, где большинство крестьян было заинтересовано в ее сохранении. (121, С.358,360).
Еще менее успешным были усилия решить проблему избытка аграрного населения средствами переселенческой политики. В течение 1906 — 14 гг. из районов Европейской России в Сибирь, Среднюю Азию, на Северный Кавказ переехали немногим более трех млн. человек. Однако в связи с нерешенностью проблем обустройства на новом месте к 1916 г. из-за Урала в европейскую Россию вернулось более трети переселенцев (1, С. 89). Но главное в том, что переселение покрывало лишь 18 процентов естественного прироста населения (121, С.372).
Неудача столыпинской аграрной реформы стала очевидной еще до первой мировой войны: пиком реформы стали 1908 — 09 гг. Война, хотя и оказала негативное влияние на ход осуществления аграрной реформы, не изменила существенно ситуацию: до войны и вне связи с войной сложилась тенденция к исчерпанию контингента крестьян, желавших воспользоваться возможностью выхода из общины и создания единоличного хозяйства.
Причины неудачи решить аграрную проблему немобилизационными методами обусловлены теми же факторами, которые и вызывали к жизни мобилизационную модель: дефицитом капиталов, необходимых для ведения фермерского хозяйства(см. ссылку 2); неблагоприятными природно-климатическими условиями, обусловливавшими неэффективность индивидуального сельского хозяйства. Главным же камнем преткновения в осуществлении столыпинской аграрной программы было лежащее в ее основе стремление во что бы то ни стало оставить в неприкосновенности помещичье землевладение. Именно это обусловило сохранение земельного голода беднейших слоев и главное — не принесло столь желанного политического успокоения, а лишь обострило политическое противостояние в деревне. Безусловно, провал реформы не был предопределен — в условиях двадцати лет внутреннего и внешнего мира она могла стать необратимой, однако отсутствие столь необходимых для реформы двух десятков лет покоя, в свою очередь, было не случайным, ибо острота экономического кризиса в деревне была столь велика, что не могла дать длительного мира и "успокоения".
Еще одна причина неудачи перехода к немобилизационному типу развития в том, что суть последнего — в совпадении государственного интереса и частного, что в условиях России весьма затруднено. Но даже тогда, когда такое совпадение возникло, оно было сорвано из-за начала Первой мировой войны. На первый взгляд, это досадная случайность, однако историческая случайность в данной ситуации есть проявление закономерности: России хронически не хватает "покоя" (о котором так мечтал Столыпин) вследствие практической невозможности избежать участия в европейских и мировых конфликтах в связи с уязвимостью геополитического положения.
Таким образом, самая серьезная в истории России попытка отказа от мобилизационных методов развития по существу потерпела поражение. Анализ причин этого поражения показывает, что его природа имела не только субъективный, но и объективный характер. Это означает объективную ограниченность использования в условиях России инновационной модели развития, а значит, предъявляет особо высокий стандарт требований к потенциальному субъекту инновационного развития. В начале XX в. призванная стать субъектом развития экономическая элита не смогла реализовать свой шанс. Не последнюю роль в этом сыграла объективная ограниченность диапазона совпадения интересов государства и экономических субъектов. Эти факторы обусловили возвращение к практике мобилизационного развития в советский период. Применительно к процессам элитообразования это нашло отражение в безраздельном доминировании номенклатурно-бюрократического принципа элитного рекрутирования в условиях советской политической системы.
В заключение характеристики процессов элитообразования на рубеже XIX — XX вв. коснемся отношений в системе "элиты — массы". Несмотря на то, что монархические симпатии широких слоев населения в значительной мере были поколеблены в ходе подавления первой русской революции, все же следует отметить сохранение традиционного для предшествовавшего политического развития России пиетета внеэлитных слоев населения по отношению к институту монархии. Свидетельством тому может служить программа выступавших в качестве выразителей интересов крестьянства трудовиков, которые, несмотря на радикализм целого ряда требований (национализация помещичьих земель, созыв Учредительного собрания и т.п.), никогда не выдвигали требования замены монархии республикой.
Однако сохранение уважения основной массы населения к институту монархии в период правления Николая 11 сочеталось с беспрецедентным падением морального авторитета персонифицировавшей монархию императорской четы, что означало некоторое изменение диспозиции в треугольнике "верховная власть — правящий класс — внеэлитные слои населения". Если раньше массы являлись опорой самодержавия в противостоянии с правящей аристократией, то теперь объектом ненависти стала императорская семья, и прежде всего императрица. Скорее всего, падение авторитета высшей власти стало итогом не только ее собственных ошибок, но и результатом целенаправленной дискредитации высшей российской власти в контексте общего курса заинтересованных сил (как внутренних, так и внешних) на дестабилизацию внутриполитической ситуации в России. Свидетельством тому может служить поток хлынувшей на российский книжный рынок с февраля по октябрь 1917 г. дискредитировавшей царскую чету литературы. Вряд ли столь массированный литературный натиск мог быть случайным (см. ссылку 3).
Падение авторитета высшей власти углубило пропасть между элитными кругами и широкими слоями населения. М. Палеолог писал в своем дневнике: "Если признать, что здоровье не есть что-нибудь иное, как гармония всех функций, как дружная работа всех органов, то придется прийти к выводу, что русский исполин опасно болен. Ибо социальный строй России проявляет симптомы грозного расстройства и распада. Один из самых тревожных — это тот глубокий ров, та пропасть, которая отделяет высшие классы русского общества от масс. Никакой связи между этими двумя группами; их как бы разделяют столетия" (193, С.62-63).
Впервые европейски ориентированная элита, оторванная от подавляющего большинства населения, возникла при Алексее Михайловиче. При Петре I и в течение послепетровского периода разрыв этот увеличивался в геометрической прогрессии. Для характеристики этого разрыва уместен парафраз А. Уткиным знаменитой метафоры Дизразли о богатых и бедных в Англии — "две нации в одной" — применительно к России. "Но британский премьер говорил о бедных и богатых в Англии, в России же двумя нациями были, с одной стороны, носители западной цивилизации, а с другой — приверженцы Византии — Азии, оторванные от Киевской прародины массы" (105, С. 176).
Причины этого колоссального разрыва обусловлены целым рядом факторов, среди которых наиболее значима специфика типа развития — неорганического, догоняющего, характерной особенностью которого было опережение органического внутреннего ритма. И если верхний слой — очень тонкий, численно незначительный в мощной толще всей массы населения — не только был в состоянии поспевать за этим ритмом, но даже стремился его опередить, чтобы компенсировать очевидную разницу в историческом и психологическом опыте и возрасте по сравнению с европейскими современниками, то вся остальная масса населения жила как бы на другой планете и в другом историческом времени. При этом каждый новый виток модернизационных усилий не сокращал, а лишь углублял эту интеллектуально-психологическую пропасть, сообщая тем самым новый импульс и без того значительному напряжению между этими двумя полюсами российского общества.
Г. Федотов писал, что "русскую империю держали и строили две силы: одна пассивная — неисчерпаемая выносливость и верность народных масс, другая активная — военное мужество и государственное сознание дворянства" (274, т. 1. С. 128). В правление Николая II обе эти основы подверглись эрозии: "Со времени эмансипации медленно, но неизменно начинает крошиться тот гранитный массив, на котором стояла Империя... В японскую войну завершился распад монархической, отчасти религиозной идеи народа" (274, т. 1. С. 155-157).
Печальный итог известен — крушение Российской империи.
1. С финансовой точки зрения Россия и в этот период была бедна капиталами: по подсчетам С. Витге, общая сумма финансового капитала России составляла около 11 млрд. руб., из которых половина имела иностранное происхождение, в то время как в Германии и Франции итог движимых ценностей превышал 30 млрд. руб., в Англии — 60 млрд. руб. (121,С. 17—18). К 1917 г. общий капитал промышленных и торговых кампаний (за исключением банков и железных дорог) составлял примерно 2 млрд. долларов, (в то время совокупный капитал компаний Великобритании, страны с населением в три раза меньшим России, насчитывал 12 млрд. долларов), что составляло одну девятую часть капитала, инвестированного в США только в железные дороги. Капитал лишь одной корпорации США — "Юнайтед Стил корпорейшн" равнялся совокупному капиталу всех индустриальных и торговых компаний России (272,С. 131). Военные приготовления России.хотя и отставали по темпам и качеству от соответствующих усилий европейских конкурентов, поглощали огромные средства:в 1907—13 гг. только прямые военные расходы России составили 4,36 млрд. руб., что вдвое превысило прирост акционерных капиталов в стране в 1902—14 гг. Кроме того.затраты на поддержку помещичьих хозяйств и проведение столыпинской аграрной реформы также превышали приток капиталов в акционерные банки и предприятия в предвоенные годы (46, С. 256).
2. Согласно подсчетам экспертов, создание фермерского хозяйства требовало не менее 800 руб., в то время как государство выделяло всего 150 (260,С.186); многолетние обсуждения вопроса об организации финансовой помощи государства выделяющимся из общины остались безрезультатными, несмотря на то, что еще в 1908 г. экспертами межведомственного совещания по аграрной реформе при МВД было признано, что без финансовой поддержки государства аграрная реформа вряд ли имеет шансы на успех (121,С.254 — 255). Последнее свидетельствует о том, что финансирование столыпинской реформы в большем объеме, чем это осуществлялось в качестве условия, имело прекращение финансовой поддержки поместного дворянства, а последнее, вылившееся неизбежно в дворянский бунт, могло быть достигнуто только средствами насилия.
3. Аскольдов Н. Правда о Николае Романове. М., 1917; Николай Романов и Сухомлинов (факты и документы). М.,1917; Царские амуры. Тайные похождения Алисы,Ники,Милуша и Гриши. Пг.,1917; Каратыгин В. Про царя и про царицу и про честную вдовицу (политическая сказка в стихах). М., 1917; Томский О. Сказка о Гришке Распутном, глупых министрах и дворе высочайшем. Пг., 1917; Любовные похождения Николая Романова. М.,1917 и др.
5.1 СОВЕТСКАЯ НОМЕНКЛАТУРА –
КЛАССИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ЭЛИТЫ
МОБИЛИЗАЦИОННОГО ТИПА
Уже в классической элитологии было сформулировано положение о неизбежности дихотомии “элита — массы” в социалистическом обществе. Так, Р. Михельс констатировал, что и бесклассовое коллективистское общество, безусловно, нуждается в элите, в качестве которой призвана выступить бюрократия: “Удовлетворительно управлять общественным богатством можно, только создав широкий слой чиновничества (164, 1991, № 3. С. 43). Это положение получило дальнейшее развитие в работах современных западных политологов и экономистов. Внесший заметный вклад в разработку теории современной демократии Й. Шумпетер писал, что в современных условиях трудно представить себе какую-либо форму организации социалистического общества, не связанную с созданием громоздкого и всеобъемлющего бюрократического аппарата. “Любая иная мыслимая модель несет в себе угрозу неэффективности и распада...бюрократия — это вовсе не препятствие для демократии, а ее необходимое дополнение. Она неизбежно сопровождает современное экономическое развитие и станет еще более существенным его компонентом в социалистическом государстве” (310. С. 276).
Однако если в политической науке достигнут консенсус относительно неизбежности дихотомии “элита — массы” в экономически эгалитарном обществе, то характер этой дихотомии остается предметом острых дискуссий. Доминирующим в исследовательской литературе последних десятилетий является представленный именами Р. Арона, З. Бжезинского, С. Хантингтона, К. Фридриха, Дж. Бернхема, М. Джиласа, Х. Арендт, Б. Рицци, М. Восленского и значительным числом других исследователей подход, согласно которому социальная структура советского общества, являвшегося по сути тоталитарным, представлена двумя враждебными классами — всевластной номенклатурой и бесправными, лишенными собственности массами. При этом конкретные характеристики правящего класса разнятся в концепциях различных исследователей: З. Бжезинский, М. Джилас и М. Восленский представляют его в качестве номенклатурной бюрократии; Дж. Бернхема — как класс менеджеров. Однако, на наш взгляд, эта позиция чрезмерно идеологизирована и скорее метафорична, чем эвристична. Основной недостаток этого подхода обусловлен принципиальной неприменимостью классовой теории к анализу обществ советского типа в связи с тем, что в них по существу отсутствует ключевой признак класса — владение собственностью. Могущественная номенклатура, обладая широкими (на протяжении ряда этапов советской истории — практически неограниченными) полномочиями по распоряжению государственной собственностью, не являлась ее полноценным субъектом, ибо не обладала правом владения этой собственностью. Право распоряжения, сколь бы широко оно ни практиковалось, все же не переходило в право владения.
|
|
|
