Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

В качестве политической элиты 2 глава




Очевидно, что положительное решение крестьянского вопроса было возможно лишь в двух случаях: либо в ситуации обеспечения исключительной функции денег в качестве средства вознаграждения, либо в ситуации давления верховной власти на землевладельческое сословие с целью превращения его в субъект реформы. И то и другое было исключительной прерогативой верховной власти, однако ни к тому, ни к другому Николай I прибегнуть не был готов. И если осуществлению первого условия препятствовала извечная проблема российского развития—нехватка денег в казне, то второе было вопросом политической воли верховной власти. Однако, как и его предшественник на троне, Николай I категорически был не готов к применению мер насилия по отношению к элитарной среде.

Исследования С. Мироненко показали, что действительно имевшая место поддержка проекта императором и его заинтересованность в его одобрении не подлежат сомнению, однако оказывая несомненную, но неофициальную и неафишированную, поддержку усилиям Киселева, император гибко реагировал на ход обсуждения проекта в комитете, декларируя свою позицию в зависимости от позиции большинства членов комитета. Оказывая мягкое, предельно осторожное “лоббирование” проекта, он избегал открытого столкновения с сановной аристократией, демонстрируя поддержку Киселева исключительно в той мере, в какой положения проекта совпадали с мнением большинства комитета.

Двойной стандарт позиции верховной власти предопределил судьбу проекта: фактически он был сведен до уровня министерской инструкции, не обязательной даже как дополнение к старому указу. Но поразительно, что утверждение даже этого малозначимого документа на заседании Государственного совета потребовало личного участия императора. При этом более, чем характерна та настойчивость, с которой председатель комитета И. В. Васильчиков добивался обсуждения этого документа на заседании Государственного совета до его публичного утверждения императором во избежание толков в народе о том, что столь важный документ был принят царем в обход Государственного совета именно потому, что император, “желая даровать крестьянам полную свободу, не вверил сего дела государственному совету потому, что там заседают помещики” (158, С. 181). Таким образом, правящая элита опасалась не только солидаризации позиций верховной власти и внеэлитных слоев, но и того, что адекватно интерпретируемая информация может инициировать подобное сближение, в ходе которого правящий класс станет “третьим лишним”. Это означает, что в новых условиях была воспроизведена сложившаяся в условиях ранних форм российской государственности модель взаимоотношений в треугольнике “верховная власть—правящий класс—внеэлитные слои”: союз верховной власти и внеэлитных слоев против аристократии.

Землевладение было главным, но не единственным фактором неэффективности николаевской бюрократии. Сыграли роль и иные причины. Прежде всего, в данном контексте следует упомянуть крайне негибкую систему чинопроизводства. Безусловно, принцип вхождения в состав элиты империи посредством службы (Табель о рангах) имел колоссальное значение, выступая фактически в качестве меритократического критерия отбора в элитарный круг. Однако сложившаяся со времен Екатерины II практика применения этого принципа в Российской империи извратила суть меритократического принципа и существенно снизила эффективность ротации элиты, ибо главным критерием карьерного продвижения со времен Екатерины II стала выслуга лет. Российский император, всесильный самодержец, был стеснен в выборе необходимых сотрудников, ибо указы Екатерины от 19 апреля 1764 г. и 13 сентября 1767 г. и законы 1790 и 1796 г., подтвержденные аналогичными указами Павла I, в качестве главного основания служебного продвижения определяли срок службы, игнорируя личные и деловые качества и служебные заслуги. В условиях этой системы человек, обладавший соответствующим образованием и опытом, не мог претендовать на занятие соответствующей его подготовке должности, не прослужив предварительно необходимое количество лет на предыдущих ступенях чиновной иерархии, в то время как лишенный способностей и усердия чиновник неуклонно продвигался вверх. Сперанский попытался изменить этот порядок, однако упомянутый выше указ от 6 августа 1809 г., вызвавший взрыв негодования в чиновной среде, соблюдался далеко не всегда; практика его применения допускала частичные изменения, и в 1834 г. он был отменен. “Положение о производстве в чины по гражданской службе” (1834 г.) устанавливало два критерия служебного продвижения—выслугу лет и служебные успехи, жестко регламентируя необходимый срок службы для каждого из оснований (разнящийся для этих двух критериев), и отдавая преимущество выслуге. Это обстоятельство стало существенным фактором снижения эффективности управленческого аппарата при Николае I: согласно докладам Инспекторского департамента, 90 процентов продвижений осуществлялись по выслуге лет, и лишь 10 процентов—за отличие по службе (80, С. 59). “Нужно быть горьким пьяницей или совершить уголовное преступление, чтобы потерять обеспеченное место. Служба и являлась для сотен тысяч особой формой социального обеспечения, пожизненной рентой, на которую дает право школьный диплом. Элемент соревнования, борьбы за жизнь, озонирующий деловые и либеральные профессии, на службе был не обязателен. За исключением немногих карьеристов—мало уважаемых в своей среде,—служебное повышение обусловливалось временем, то есть фактором, несоизмеримым с количеством и качеством труда. Призванная некогда спасать Россию от дворянской атонии бюрократия вырождалась в огромную государственную школу безделья” (274, т. 1. С. 140).

Неэффективность сложившейся практики чинопроизводства и необходимость отмены системы чинов стала очевидной уже в начале XIX в. Однако ни тогда, ни в последующем (этот вопрос рассматривался на протяжении всего XIX в. при разных императорах—в 1846 г., в 1858 г., в 1883-86 гг., в 1895-1901 гг.) система чинов отменена не была и просуществовала до 1917 г.

В числе причин неэффективности имперской бюрократии следует упомянуть и удручающе низкий образовательный уровень подавляющей части чиновничества. В XVIII в. причиной тому являлось фактическое отсутствие учебных заведений, однако и создание в эпоху Александра I системы образования, включающей низшие, средние и высшие учебные заведения, мало изменило ситуацию в связи с катастрофической нехваткой учебных заведений. Архивные исследования П. Зайончковского показали, что даже среди принятых на службу в 1894 г. лица с высшим образованием составляли 32,52 %, со средним—15,05 % и с низшим—52,43 % (80, С. 34).

Еще одним фактором, препятствующим эффективной ротации элиты, был сословный ценз: выходец из потомственного дворянства при прочих равных условиях имел преимущество в служебном продвижении перед простолюдином: “Привилегии дворянина сохранились и здесь (на государственной службе—О. Г.). Его подъем по четырнадцати классическим ступеням лестницы напоминал иногда взлет балерины; разночинец вползал с упорством и медленностью улитки.” (274, т. 1. С. 137).

Сословные привилегии дворянства в чинопроизводстве были отменены лишь в период первой русской революции—согласно закону 1906 г. производство в первый классный чин отныне не зависело от сословной принадлежности.

Существенно снижало эффективность бюрократии и незначительная численность российской бюрократии по отношению к общей численности населения. Это соотrношение было характерно для управленческого аппарата России вплоть до конца XIX в. Несмотря на ставшее хрестоматийным представление о царящем в России эпохи Николая I засилье бюрократии, ее численность и в XIX в. оставалась незначительной по отношению к общей численности населения в сравнении с наиболее развитыми странами Европы.

Еще одним унаследованным от Московского периода пороком была скудость выделяемых на содержание управленческого аппарата средств. Жалованье большинства чиновников в XIX в., особенно низших классов, было весьма низким и часто не обеспечивало прожиточного минимума. Жалованье некоторых низших категорий госслужащих было ниже, чем даже доход лакея (в начале XIX в. жалованье канцелярского служителя не превышало 200 руб., в то время как лакей получал 183 руб., камер-лакей и швейцар—203, кучер—401, лейб-лакей—463 рубля в год—см.: 204, № 4. С 150).

Естественным следствием этого было низкое качество управления, что актуализировало проблему контроля исполнительской дисциплины. Однако осуществление контроля, в свою очередь, во многом упиралось в невозможность использования самого эффективного из мер контроля—системы штрафов. И конечно же, неизбежным следствием низкой оплаты управленческого труда была коррупция.

Высшая бюрократия, в отличие от низших чинов, была высокооплачиваемой категорией. Необходимо отметить существенную разницу в окладах высших и низших категорий гражданских служащих. По штатам 1800 г. губернатор получал 3000 рублей в год, что в 30 и более раз превышало жалованье канцелярского служителя. В соответствии со штатами министерств 1802 г., параметры которого сохранились до середины XIX в., содержание министра составляло 12 тыс. рублей в год плюс казенная квартира или квартирные в сумме 1200 руб.(* 333). К концу XIX в. содержание высшей бюрократии еще более увеличилось и по сравнению c началом века возросло почти в два раза. В целом же оклады высшей бюрократии были таковы, что в условиях значительного снижения числа крупных помещиков в составе высшей бюрократии большие оклады были важным фактором привлекательности государственной службы.

Однако, несмотря на это, коррупция не обошла и высшие эшелоны власти. К середине XIX в. взяточничество охватило все звенья государственного аппарата, став повсеместным явлением. Декабрист Бестужев в письме Николаю I с горечью писал, что лихоимство чиновников дошло до “неслыханной степени бесстыдства”: “В казне, в комиссариатах, у губернаторов, у генерал-губернаторов—везде, где замешан интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел—тот крал” (24, “С. 496). А. Пушкин в “Заметках по русской истории XVIII в.” (1822) дал следующую характеристику русской бюрократии: “От канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно” (217, С. 16).

Масштабы злоупотреблений в середине XIX в. вынудили правительство в атмосфере общественных ожиданий прогрессивных преобразований конца 1850-х гг. принять меры по пресечению этого зла. В ходе ревизий деятельности губернских учреждений были вскрыты столь многочисленные злоупотребления, что в некоторых учреждениях были отстранены от службы от половины до трех четвертей штатных сотрудников. Косвенным свидетельством результативности подобных мер стало резкое сокращение числа недвижимых имений, приобретенных семьями чиновников: если в 1850 г. имения приобрели 622 чиновника, то в 1857 г.—лишь 105 (204, № 4. С. 157).

Неэффективность бюрократии была обусловлена также особенностями “кадровой политики” Николая I. Выбор в пользу служебного принципа рекрутирования элиты был вполне органичен Николаю I, так как соответствовал его нравственно-психологическим и мировоззренческим установкам, согласно которым служба государству является долгом и монарха, и простого гражданина: “Я смотрю на человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит” (цит. по: 306, т. 1. С. 147; см. также: 111, С. 153). Образ жизни императора был тому доказательством: по воспоминаниям современников, он “проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных” (270, С. 36). Возможно, не случайно среди ближайших сотрудников Николая I было много остзейских немцев (А. Бенкендорф, К. Нессельроде, П. Клейнмихель, Л. Дубельт, И. Дибич, В. Адлерберг, М. Фок и др.), олицетворявших в глазах императора столь высоко ценимые им служебные качества: “чтобы впрячь в оглобли даровитую, но беспорядочную русскую натуру, понадобились немцы, много немцев. Недаром два бюрократических царствования—Николая I и Александра II—были эпохой балтийского засилья” (274, т. 1. С. 138). Подобная “служебная” ориентация монарха в первый период правления Николая I дала основание некоторым современникам, в их числе был и А. Пушкин, сравнить нового монарха со знаменитым предком—Петром I (сам Николай I был чрезвычайно горд подобным сравнением).

Однако масштаб личности является могучим корректором любых сравнений: если Петр действительно создал “служебную” империю, в которой первым слугой государства являлся монарх, то при Николае I государство (включая и самого монарха) подчинилось своему слуге—бюрократии. Если Петр I действительно был государственным деятелем исторического масштаба, то Николай I понимал службу узко-утилитарно, как не рассуждающую исполнительность. Николай I многократно повторял, что ему нужны сотрудники не умные, а послушные. Государство в его понимании было исключительно военно-полицейским ведомством, а вся система управления—бюрократическо-полицейской машиной. Не случайно удельный вес военных в гражданском управлении при Николае I был чрезвычайно велик: не только военное и морское ведомства, но и Министерство внутренних дел, финансов, путей сообщений, почтовый департамент в тот или иной период возглавляли военные. Даже во главе министерства просвещения в 1824-1828 гг. стоял адмирал А. Шишков, а обер-прокурором Святейшего Синода был назначен гусарский полковник Н. Протасов. В целом высшие военные чины при Николае I составляли 55,5 % состава Комитета министров; 49 % членов Государственного совета; и 30,5 % сенаторов (80, C. 142). Аналогичной была ситуация в провинции: во главе 41 из 53 губерний стояли военные губернаторы (75, С. 44-45).

События 14 декабря 1825 г. стали причиной крайней осторожности новой верховной власти в рекрутировании правительственного аппарата. В первый период правления Николая I заметное влияние оказывали лица, выдвинувшиеся еще при Александре I—Н. Карамзин, М. Сперанский (значительно изменившийся по сравнению с периодом “дней Александровых прекрасного начала”), В. Кочубей, Е. Канкрин, Н. Новосильцов, И. Дибич и др.

Постепенно им на смену приходят лица, в большей мере соответствующие масштабу мышления императора: в 1844 г. А. Бенкендорфа на посту шефа жандармов сменил князь А. Орлов, в молодости служивший вместе с Николаем I и оказавший ему важные услуги в решающий день 14 декабря 1825 г. и которого современники характеризовали как ограниченного, инертного, человека, круг интересов которого был ограничен личными делами; правнук знаменитого петровского фаворита морской министр А. Меньшиков (на совести которого лежит неподготовленность русского флота к войне, что послужило одной из главных причин разгрома флота в ходе Крымской кампании); П. Клейнмихель, выделявшийся даже на фоне николаевского чиновничества казнокрадством и феноменальной некомпетентностью в подведомственных областях, но занимавший такое множество должностей, что столичные остряки в шутку прочили его на место санкт-петербургского митрополита. Укрепляют свои позиции выдвинувшиеся еще при Александре I А. Чернышев, в течение 20 лет возглавлявший при Николае I военное ведомство (при этом, по свидетельству современников, главным для него была не реальная боеспособность армии, а плац, парады, муштра и другие внешние эффекты) и ставший впоследствии председателем Государственного совета и Комитета министров; министр иностранных дел граф К. Нессельроде, страстный поклонник Меттерниха, фактически подчинявший политику России австрийским интересам; на нем лежит личная ответственность за губительное решение об участии России в Крымской войне и внешнеполитическую изоляцию России в период Крымской кампании. Качество этой элиты в полной мере продемонстрировала Крымская война.. К. Нессельроде, А. Чернышев и А. Меньшиков несут личную ответственность за крымское поражение России.

Типичны для николаевского времени такие фигуры, как министр просвещения в 1833-1850 гг. С. Уваров—автор знаменитой формулы “самодержавие, православие, народность”, который пропагандировал “православие, будучи безбожником,... самодержавие—будучи либералом; народность—не прочитав за свою жизнь ни одной русской книги” (244, С. 59). О кн. П. Ширинском-Шихматове, сменившем на этом посту Уварова в 1850 г., говорили, что при нем просвещение получило не только шах, но и мат. Именно ему принадлежит сомнительная честь исключения философии из учебных программ (о философии Ширинский-Шихматов говорил, что польза ее не доказана, а вред возможен). Ставший министром финансов Ф. П. Вронченко пользовался репутацией лица, знающего арифметику лишь до дробей.

В качестве исключений в среде николаевской бюрократии можно назвать двух выдающихся государственных деятелей—министра финансов Е. Канкрина и министра государственных имуществ гр. П. Киселева. Е. Канкрин—личность масштабная, незаурядная; с его именем связаны не только денежные реформы 1840-х годов и оздоровление финансовой системы России в целом, но и значимые общественные инициативы: учреждение в 1828 г. технологического, а затем и сельскохозяйственного институтов, реорганизация горного и лесного институтов, организация первых промышленных выставок, создание сельскохозяйственной газеты и многие другие начинания. Блестяще образованный П. Киселев был единственным в среде николаевской бюрократии последовательным сторонником освобождения крестьян с землей, что стало причиной ненависти к нему в среде высшего чиновничества. Однако несмотря на это, Киселев пользовался поддержкой и симпатией императора, хотя и неафишированной. Именно он, которого император называл своим “начальником штаба по крестьянскому вопросу”, был автором проекта, рассматривавшегося в Секретном комитете 1839-1842 гг. Примечательно, что Киселев был одним из немногих, кто, находясь на государственной службе, не увеличил своего состояния.

Столь же неэффективной, как и центральная, была и провинциальная администрация.

Генерал-губернаторы московский А. Закревский, киевский Д. Бибиков, его брат виленский генерал-губернатор И. Бибиков, прибалтийский А. Суворов, восточносибирский В. Руперт, западносибирский И. Пестель снискали славу некомпетентных и коррумпированных чиновников. От перечисленных генерал-губернаторов выгодно отличались лишь наместник Кавказа и новороссийский генерал-губернатор св. кн. С. Воронцов и сменивший Руперта в Восточной Сибири гр. Н. Муравьев (Амурский).

Еще более удручающим был состав губернаторов. Своей некомпетентностью были известны калужский губернатор Е. Толстой, нижегородский кн. М. Урусов, тамбовский П. Булгаков. Именно в среде губернской администрации наибольшее распространение получило взяточничество и мздоимство (на этом “поприще” прославились пензенский губернатор А. Панчулидзев, архангельский В. Фрибес, псковский Г. Бартоломей, херсонский Ф. Панкратьев). В соответствии с собранными в период правления Николая I данными III отделения с. е. и. в. канцелярии о коррумпированности губернаторов, лишь два губернатора не были замешаны в злоупотреблениях—киевский И. Фундуклей и ковенский А. Радищев. “Что не берет взяток Фундуклей,—заметил Николай I,—это понятно, потому, что он очень богат, ну а если не берет их Радищев, значит, он чересчур уж честен” (цит. по: 80, С. 156).

Рассматривая особенности преломления свойственных мобилизационной модели элитообразования характеристик, следует отметить, что для имперской бюрократии, как и для предшествовавших форм “служилой” элиты был характерен пестрый полиэтнический состав. Из 2967 высших государственных служащих, занимавших ключевые посты в период 1700-1917 гг., 37,6 % (1.079 человек) были иностранного происхождения, прежде всего западноевропейского (преимущественно немецкого). В середине XIX в. только лютеране занимали 15 процентов высших должностей в центральном управлении (190, С. 240-241). В конце XIX в. местная знать присоединенных национальных окраин оставалась основным источником пополнения высшего управленче-ского аппарата: около 48 процентов всех потомственных дворян составляли представители местной знати присоединяемых территорий (109, С. 63). В этом проявились особенности характерного для россий-ской империи типа ассимиляции, когда местные элиты вовлекаемых в орбиту Московского государства, а затем Российской империи земель (татарские мурзы, прибалтийские бароны, польская шляхта, кавказские и литовские князья, высший слой украинского казачества) включались в состав центральной элиты. Так, согласно указам 80-х гг. XVIII в. права дворянства были предоставлены украинской старшине и татарским мурзам; в 1775 г. дворянство получили высшие слои Донского казачьего войска, в 1799 г.—Уральского; в 1802—Черноморского, в 1817 г.—Астраханского, в 1840 г.—Оренбургского; в 1845—Кавказского линейного и т.д.(см.: 92. С. 159). Кроме того, значительное число выходцев из других государств (Германии, Франции, Англии, Голландии и др.) активно поступали на русскую государственную службу, нередко занимая в послепетровской России высшие государственные посты. Значительная национальная неоднородность элиты была одной из причин слабой внутренней сплоченности имперской бюрократии, как и иных модификаций сформированных по служебному принципу элит.

Таким образом, анализ особенностей становления имперской бюрократии в качестве элиты показывает, что несмотря на существенное изменение конкретного содержания задач развития общества и государства в первой половине XIX в. и в новых исторических условиях именно сформированный по принципу службы правящий класс был призван стать субъектом развития общества и государства. Неэффективность имперской бюрократии вследствие двойственности ее положения в качестве политической элиты (бюрократия рекрутировалась по служебному принципу, но способом оплаты ее управленческих функций выступала населенная земля) в этом качестве должна была привести к серьезным политическим кризисам. Крымская война выявила не только техническую отсталость России—она вскрыла нечто худшее—“коррупцию тыла...Здесь дала трещину созданная Сперанским бюрократия” (274, т. 1. С. 132). Как и в предшествовавшие периоды российской истории, политический кризис стал импульсом политической модернизации. Одним из существенных компонентов модернизации явилась попытка трансформации сложившейся ранее модели элитообразования в период великих реформ 1860-70-х гг. XIX в.

 

 

ОСОБЕННОСТИ ТРАНСФОРМАЦИИ

МОДЕЛИ ЭЛИТООБРАЗОВАНИЯ

В ПОЗДНЕИМПЕРСКИЙ ПЕРИОД

Крымская война со всей очевидностью продемонстрировала, что и на этом этапе российской истории ключевым противоречием ее развития оставалось несоответствие между потребностями государства в развитии и возможностями общества соответствовать этим потребностям. На этот раз фактором отсталости явился архаизм политической системы, ставший причиной социально-экономической и технической отсталости страны, поэтому модернизация политической системы предстала в качестве императива развития. Вызванный поражением в Крымской войне острейший политический кризис представляет собой типичный для мобилизационного развития пример модернизации, инициированной военным поражением. И реакция на этот кризис была типичной для мобилизационного общества: шок крымского поражения был столь силен, что верховная власть вопреки сложившейся в течение послепетровского периода традиции была вынуждена оказать давление на правящую среду с целью осуществления частичной модернизации политических институтов.

Ключевой проблемой осуществляемой “сверху” модернизации является выбор политического субъекта, способного стать инструментом модернизации. Неудача Николая I в попытках найти подобный инструмент в лице имперской бюрократии заставляли верховную власть искать новые пути. Однако возможности были ограничены.

Как указывалось выше, процесс конституирования бюрократии в качестве субъекта модернизации 1860-70-х гг. имел альтернативу: логично было ожидать появление на политической арене в качестве важного политического актора российской буржуазии—естественного субъекта буржуазных по характеру преобразований. Однако по указанным выше причинам (экономическая слабость русской буржуазии по сравнению с европейским конкурентами, политическая зависимость от государства, слабость капиталов) русская буржуазия не смогла стать субъектом реформ—буржуазных по содержанию (!)—и вновь для реализации задач модернизации была призвана сформированная по принципу службы политическая элита. Таким образом, история реформ 1860-1870-х гг. стала подтверждением сложившейся ранее закономерности российского политического развития: субъектом модернизации в условиях политических систем мобилизационного типа выступает сформированный по принципу службы правящий класс, а инициатором реформ—верховная власть.

Однако после неудачи Николая I осуществить политическую модернизацию силами бюрократии стало очевидно, что реформирование политической системы потребует изменения не только позиции верховной власти (на сей раз вынужденной под влиянием крымского поражения оказать давление на правящую среду), но и существенного изменения качества бюрократии как правящего класса. Другим условием успеха модернизационных преобразований стала необходимость укрепления позиции ее либерального крыла, готового пойти на осуществление модернизационных преобразований даже вопреки личным интересам. Процесс осуществления модернизации показал, что третьим условием ее успеха стало привлечение к процессу разработки и осуществления главных модернизационных преобразований представителей внеэлитных слоев общества, прежде всего либеральной интеллигенции.

Анализ реформ 1860-70-х гг. со всей очевидностью демонстрирует важную особенность мобилизационного развития: роль верховной власти как инициатора модернизации нередко обусловлена не личными качествами российских монархов (которые в большинстве случаев по своим мировоззренческим и психологическим особенностям были мало расположены к реформам), а тем объективным обстоятельством, что благополучие монарха в условиях мобилизационного развития есть функция эффективности государства. Сколь бы ни был лично богат монарх, критерием его успеха в качестве главы государства является не личное состояние, в благосостояние государства. (И наоборот: поражение политической линии, олицетворяемой верховной властью, нередко означало и личную трагедию монарха. Для славившегося несокрушимым физическим здоровьем Николая I поражение России в Крымской войне стало тяжелейшим психологическим ударом, который он не смог перенести. Его кончина была столь неожиданной, что вызвала в Петербурге толки о самоубийстве, которые современными исследователями рассматриваются как имеющие определенные основания (236, С. 435-462). Политика Александра II стала, пожалуй, наиболее ярким воплощением этой закономерности. Александр II был богатейшим человеком империи (его вклады в Лондонском банке после кончины составляли около 200 млн. рублей; фамильные драгоценности оценивались в сумму не менее 160 млн. рублей, а владения удельного ведомства, обеспечивавшего расходы дворца, составляли около 100 млн. рублей (121, С. 22). Однако критерием эффективности его правления был не личный капитал, а стабильность государства. Именно это обстоятельство вынудило его осуществить реформы 1860-70 гг.

Судьба и политика Александра II явились примером тому, как верховная власть вопреки личным симпатиям и склонностям персонифицировавшего ее лица вынуждена инициировать модернизацию. Сокрушительное поражение России в Крымской войне вынудило императора осуществить реформы вопреки не только решительному сопротивлению консервативного большинства правящей среды, но и во многом вопреки собственным политическим убеждениям.

По складу характера, по воспитанию, полученному в семье, по политическим пристрастиям, первым самостоятельным шагам в политике и волевым качествам Александр II менее, чем кто-либо иной, подходил для роли реформатора. Видный правительственный чиновник того времени П. Валуев писал об Александре II: “Государь не имел, и впрочем, не мог иметь отчетливого понятия о том, что называлось “реформами” его времени” (36, С. 192).

Однако сокрушительное поражение в Крымской войне заставило нового императора пересмотреть сложившиеся ранее убеждения, убедило в непригодности методов охранительного царствования и недопустимости медлительности в решении назревших политических проблем (что, кстати, было осознано и Николаем I: умирая, он взял слово с наследника решить крестьянский вопрос (158, С. 196.). Таким образом, реформы стали воплощением не личного убеждения императора, а результатом вынужденного признания насущной необходимости серьезной трансформации политической системы как условия стабилизации внутриполитической ситуации, восстановления пошатнувшихся после Крымского поражения внешнеполитических позиций.

Если обретшая при Николае I статус правящей элиты бюрократия оказалась по существу инструментом консервации дискредитировавшего себя порядка, а немногочисленные представители ее либерального крыла типа П. Киселева потерпели фиаско в противостоянии с могущественным консервативным флангом, то благодаря поддержке Александра II выросшая численно и поддерживаемая верховной властью либеральная бюрократия стала субъектом модернизационных преобразований—реформ 1860-70-х гг.

Именно новое поколение бюрократии, поддерживаемой верховной властью и преодолевающее противодействие землевладельческой аристократии, обеспечило успех крестьянской реформы. Еще в начале царствования Александр II отставил наиболее одиозные фигуры николаевского правления (К. Нессельроде, В. Долгорукова, П. Клейнмихеля и др.) и привлек к разработке и осуществлению людей иного склада. Безусловным лидером в осуществлении крестьянской реформы был племянник гр. П. Киселева, сыгравшего видную роль в разработке крестьянского вопроса в 1830-40е гг., Н. Милютин—сначала директор хозяйственного департамента МВД, затем—товарищ министра внутренних дел.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...