Определение путей решения практических вопросов
В данном отношении изучение общественного мнения играет, как легко догадаться, особенно большую роль. Вместе с тем, будучи частной формой конкретно-социологического исследования, оно в этом смысле ничем не отличается от других его форм: на него целиком распространяются все те общие характеристики, в которых описывается отношение конкретного исследования той или иной проблемы к задачам ее практического решения.
подобный результат может быть достигнут лишь и том случае, если проведенное исследование удовлетворяв определенным требованиям. Имея в виду, в частности, отношение конкретного анализа к задачам социального планирования, социологи Института философии АН СССР в своей коллективной статье писали: «...Социальное планирование, подобно всякому планированию, должно опираться на предварительное изучение материала, выборочные обследования, эксперименты. Такое изучение должно быть, во-первых, систематическим, то есть проводиться через определенные периоды на определенных объектах для получения сопоставимых данных; во-вторых, оно должно быть поисковым, направленным на исследование... передовых форм труда и быта...» [180] Нужно согласиться, названные характеристики конкретных исследований действительно весьма важны. Они сохраняют свое значение и в тех случаях, когда речь идет не о планировании, а о задачах иного рода, хотя за этими границами они, понятно, не всегда бывают обязательными: как известно, практические выводы можно сделать и из одноразового исследования; что же касается характера этих выводов, то они могут быть не только позитивными, связанными с утверждением новых форм, но и негативными, связанными с устранением разного рода недостатков.
В то же время приведенное высказывание не содержит, на наш взгляд, указания на едва ли не самую главную характеристику всякого конкретного социального исследования, в том числе и имеющего в виду задачи планирования. Мы говорим о практической целенаправленности исследования. При первом подходе это требование кажется совершенно тривиальным, само собой разумеющимся, даже тавтологичным— мол, кому не ясно, что исследование любого конкретного вопроса должно проводиться таким образом, чтобы дать представление о путях или способах решения последнего. Однако на самом деле все оказывается не так просто. Прежде всего в сфере социологической деятельности можно встретить множество таких конкретных исследований, которые проводятся... вообще без каких-либо определенных целей. В подобных случаях исследователи берут «участок» социальной действительности, более или менее четко определяя его границы, и начинают «орудовать» здесь со своей «техникой» — манипулировать анкетами, перебирать, как четки, факты, вычислять простые и сложные проценты и т. д., наивно полагая, что такая «обработка» фактуры уже сама по себе способна обнаружить какие-либо проблемы, а то и (в случае удачи!) способы их решения [181]. На самом же деле практическая (не говоря уже о теоретической) отдача таких исследований может быть лишь весьма низкой, если не равняться вовсе нулю [182].
С другой стороны, среди конкретно-социологических исследований встречается множество и таких, которые хотя и ставят перед собой определенные практические цели, но не достигают их; причем это происходит не в силу различных ошибок в методике (последние, разумеется, возможны, но не о них сейчас речь), а исключительно из-за того, что цели ставятся слишком аморфно, неопределенно, недостаточно направленно. Допустим, если исследователь хочет «определить практические способы подъема культурно-технического уровня рабочего класса» и при этом достаточным образом не конкретизирует свою задачу, его выводы и рекомендации не смогут не оказаться — сколь бы тщательной ни была проделанная работа — крайне плоскими, будут содержать в себе лишь очевидные истины, вроде тех, что культурно-технический уровень рабочих определяется постановкой общего и профессионального образования в стране, развитием системы вечернего и заочного обучения, техническим прогрессом, уровнем доходов и т. д. В сущности, социолог при подобном подходе снова делает расчет на «авось», на стихию самого исследования, а эта стихия не может не подвести. Она лишь подтвердит известные и до исследования зависимости и отношения. Чтобы этого не случилось, конкретно-социологическое исследование должно быть практически целенаправленным. Причем это отнюдь не означает какой-либо предвзятости в подходе к объекту [183]. Требование целенаправленности имеет в виду другое, а именно — что исследование должно ставить проблемы не в общем, а в конкретном виде, делать упор не на установлении общих, лежащих на поверхности зависимостей, а на выяснении путей преодоления тех реальных, фактических сложностей, в которые упирается практическое решение проблемы. Но это не все. Максимальный практический эффект конкретное исследование даст лишь в том случае, если оно явится по своему содержанию способом проверки предполагаемых исследователем путей решения проблемы. А это значит, что, приступая к поискам ответа на вопрос, исследователь должен не только максимально конкретизировать содержание вопроса но и разработать гипотезу (или несколько гипотез) в отношении путей его практического решения [184].
Это требование является важнейшим и при изучении общественного мнения. И здесь, добывая знание о фактическом состоянии дела в той или иной области, социолог не может действовать, исходя из одного простого любопытства: «Интересно, что скажет о том-то и том-то общественность?..». Его интерес должен быть четко направлен и опираться на гипотетическую разработку путей решения проблемы. Только при таком подходе — независимо от того, подтвердят результаты опроса первоначальные предположения социолога или опровергнут их — можно будет сформулировать выводы и рекомендации, имеющие действительную практическую ценность. К сожалению, в практике работы Института общественного мнения имеется немало случаев, когда в результате анализа добытых фактов мы оказывались, что называется, у разбитого корыта: выводы в отношении решения тех или иных вопросов получались у нас настолько тощими и само собой разумеющимися, что ради них явно не стоило проводить исследования. Это случалось каждый раз, когда вопрос понимался нами слишком общо — когда мы или подменяли реальную постановку вопроса, характерную для самой действительности, разного рода мнимыми проблемами (решение которых было, в сущности, заранее известно), то есть не умели добраться до фактических «корней» вопроса, или не имели достаточно четкого представления о том, о каких собственно способах решения вопроса может в принципе идти речь. Напротив, всегда, когда разработка программы исследования отличалась достаточной целенаправленностью, анализ высказываний общественности, констатирующих факты и отношения действительности, позволял сделать весьма важные, с практической точки зрения, выводы. Приведем на этот счет пример из IV опроса. Полученный нами тогда материал позволил обнаружить много нерешенных проблем и «слабых мест» в развитии движения за коммунистический труд. В результате анализа этого материала стало ясно, какие практические шаги нужно предпринять, чтобы, скажем, преодолеть основные «болезни» движения — формализм, очковтирательство и др.; чтобы решить различные организационные вопросы, связанные с порядком присвоения звания, с контролем за выполнением принятых обязательств и пр.; чтобы способствовать распространению движения вширь и др. Однако главное практическое значение опроса состояло не в этих частных, хотя и важных, рекомендациях.
Разрабатывая программу опроса, мы поставили перед собой более глубокую задачу — определить, в чем заключается основной корень всех лежащих на поверхности недостатков в движении «разведчиков будущего», какова их общая социальная природа. И, как кажется, полученный материал дал ответ на эту задачу. С различных сторон он убедительно показал, что возникновение и широкое распространение движения произошло без достаточного учета объективных социальных условий, существовавших в стране. Под движение не была подведена необходимая научная база — база марксистского анализа, оно оказалось отмеченным зримой печатью субъективизма. Вся эта картина была вскрыта в результате обращения к общественному мнению. И ясно, что практические выводы из нее не могли ограничиться одними частными рекомендациями. Устранение главных недостатков движения за коммунистический труд, показывал анализ, не могло произойти без немедленного привлечения к делу марксистской социальной теории, без научной разработки и решения всей совокупности проблем, связанных с природой, задачами и формами развития движения. С другой стороны, из анализа вытекал вывод о необходимости принципиального вмешательства и директивных органов — необходимо было поднять движение на высоту, соответствующую понятию «коммунистический», принять меры по сокращению (может быть, даже резкому) его количественных показателей за счет повышения качества и т. д.
исследователь общественного мнения может получить знание о путях и способах изменения действительности и, так сказать, непосредственным путем — до и без собственного анализа полученного материала. Достаточно ему лишь изменить постановку вопроса— спрашивать не «что есть?», а «что делать?» или «как быть?», и общественное мнение само начнет заниматься анализом и определением путей решения практических вопросов.
Привлечение общественности к подобной работе в принципе всегда может быть весьма плодотворным. При решении же задач особого рода оно является просто необходимым. Это относится прежде всего к обсуждению тех проблем, которые затрагивают ближайшие, непосредственные интересы людей. В подобных случаях одна абстрактно-теоретическая разработка вопроса явно недостаточна. Необходимо также выяснение желаний масс. То или иное предложение, выдвигаемое общественным мнением, означает, что массы согласны с данным способом решения проблемы и что, следовательно, можно полностью рассчитывать на их поддержку при проведении соответствующих конкретных мероприятий. И оно же показывает, что всякий иной способ решения проблемы встретит недовольство, сопротивление масс, не будет принят ими, по крайней мере, добровольно, без дополнительной обработки их сознания и т. д. Возьмем, к примеру, проблему нехватки свободного времени в СССР, проблему крайне острую и всеобщую, затрагивающую интересы всех слоев и групп городского населения страны. Какие пути ее решения — увеличения времени досуга — должны быть приняты в качестве основных? До сих пор у нас говорилось преимущественно лишь об одном из них — дальнейшем сокращении рабочего дня. При этом всегда неизменно делалась ссылка на интересы масс — мол, каждый заинтересован в том, чтобы завтра иметь большее время досуга, чем сегодня, а послезавтра — еще большее, чем завтра... Всесторонний теоретический анализ показывает, однако, что в существующих социальных условиях этот путь не может быть признан в качестве основного для достижения фактического увеличения свободного времени. Изменение структуры уже имеющегося внерабочего времени в направлении сокращения ряда его непреложных затрат (прежде всего связанных с дорогой от дома до места работы и — в еще большей степени — с трудом в домашнем хозяйстве) таит в себе с этой точки зрения гораздо большие возможности. И в пользу решения, предлагаемого теоретическим анализом, говорит в том числе то обстоятельство, что именно этот путь наиболее точно отражает интересы масс,— ведь последние стремятся не к тому, чтобы меньше работать, а к тому, чтобы иметь больше фактического свободного времени (что не одно и то же!). Как показывают данные проведенного нами опроса, общественное мнение полностью согласно: главное наступление должно вестись сегодня не на рабочее, а на внерабочее время, именно на те его элементы, которые отнимают у человека массу сил, не давая ему — в плане развития личности — ничего взамен. В частности, среди проанализированных нами 22 групп горожан, выделенных на основании критериев пола, возраста, рода занятий людей и т. д., не было ни одной, которая бы ни высказалась за предпочтительное, первоочередное (в сравнении с сокращением рабочего дня) сокращение непреложных затрат внерабочего времени, связанных с производством и идущих на домашнее хозяйство. В целом же за этот путь решения проблемы высказалось 31 процент опрошенных, в то время как за сокращение рабочего дня — лишь 5,1 процента [185]. Значение подобных высказываний общественности для определения способов решения практических задач кажется совершенно ясным. В обществе, где политика стремится выражать интересы народа, они могут приближаться по своему характеру к суждениям, имеющим силу директивных. И это верно в отношении решения не только разного рода частных задач, касающихся отдельных групп (именно такую форму приобретают, как известно, постановления производственных коллективов и общественных организаций, отражающие интересы и волю их большинства), но и в отношении вопросов, связанных с жизнью общества в целом. Обращение к общественному мнению при выработке практических рекомендаций является насущно необходимым и в тех случаях, когда речь идет о проблемах, в решении которых высказывающиеся принимают непосредственное участие. Тогда согласие масс с тем или иным способом решения проблемы означает, что они готовы взяться за дело, приступить к претворению предлагаемых мер в жизнь. В этом смысле весьма показательными были высказывания общественности в нашем II опросе относительно способов решения жилищного вопроса в СССР. Основная масса всех предложений, как уже отмечалось, сводилась тогда к идее ускорения темпов строительства [186]. Однако особенно ценными и заслуживающими внимательного рассмотрения были те высказывания, в которых речь шла о желании самого населения принимать участие в жилищном строительстве. Подобные предложения разбивались на две группы. Первая, более многочисленная, говорила о необходимости использования в строительстве дополнительной рабочей силы, вторая касалась привлечения к строительству денежных средств населения [187]. Нетрудно понять, что подобные предложения имеют принципиальное значение с точки зрения определения практических путей решения стоящих перед обществом задач. И естественно, что в конкретном случае с жильем они вызвали большой интерес тогдашнего председателя Госстроя СССР В. А. Кучеренко [188].
истины, лежащие на поверхности и известные до всякого исследования. В таких случаях исследование может оказаться практически бесполезным. Аналогичные упреки в банальности выводов нередко направляются (кажется, даже еще чаще) и в адрес других форм конкретно-социологических исследований. И в принципе они имеют под собой, как мы уже отмечали, серьезные основания: если исследование недостаточно целенаправленно, если программа его аморфна, не покоится на разработке тех или иных гипотетических решений проблемы, конечные выводы действительно могут сводиться к утверждениям, напоминающим пресловутые «Волга впадает в Каспийское море», «лошади кушают овес» и т. п. Однако, с другой стороны, эти упреки надо принимать cum grano salis. Несмотря на внешнюю убедительность, они далеко не всегда справедливы. Очевидность (банальность) и истина — вещи совершенно разные! Один из наших поэтов писал по этому поводу: Меня со всех сторон окружили очевидности. — Это же очевидно! — я слышу, как восклицают то тут, то там... Я не верю в очевидности. Я не верю, что земля стоит на месте, а солнце всходит, хотя и убеждаюсь в этом всякий раз — стоит лишь мне выглянуть в окно. Я охотник за очевидностями. Надев акваланг и ласты, я спускаюсь с духовым ружьем под воду. Я выслеживаю очевидность, крадучись и петляя. Прицеливаюсь и, когда она разлетается, как тарелка, на тысячи осколков, я издаю крик радости: —Одной меньше! — И делаю зарубку на ложе. Но когда я поднимаю глаза, вижу, что осколки опять слетелись,— тарелка невредима. И опять слышу вокруг себя, как восклицают то тут, то там: — Это же очевидно! Подобно поэту, социолог, добывающий истинное знание, также может сказать в результате: — Вот истина моя! Вы ж до сих пор Банальностью владели! Поэтому, когда о каком-то полученном им факте говорят: «Это же очевидно!» или: «Это же известно!» — он не должен приходить в смущение от одного только такого восклицания. Равно не должен он придавать большого значения и обратным оценкам: «Это неверно!», подкрепляемым ссылками опять же на «всем известные», «очевидные» факты. Тут всегда необходимо спросить прежде всего: кому известно? Для кого очевидно? Разве не часто приходится сталкиваться со случаями, когда одному человеку очевидным кажется одно, другому — другое, третьему — третье?! Очевидности могут быть многочисленными; они относительны по самому своему характеру и всецело зависят от того, кто судит, как судит и о чем судит. Наука же устанавливает факты и положения, которые принимаются всеми и обязательны для всех; ее истины имеют силу всеобщих. Но дело не только в этом. Фразе насчет очевидности невозможно доверять и тогда, когда за ней стоит единогласное большинство или даже когда что-то кажется абсолютно всем. Достаточно вспомнить, что до Коперника все были уверены, будто Солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот!.. И нельзя утешать себя тем, что подобные ошибочные «банальности» разделялись массовым сознанием лишь в далеком прошлом: в век необычайного развития средств массовой коммуникации ложное знание становится достоянием самых широких масс, всех членов общества едва ли не с такой же легкостью, как и истинное. В отличие от обыденного сознания наука не терпит кажимостей, даже если они сопровождаются эпитетами «очевидный», и стремится к точному, доказанному знанию. «Где отсутствует точное знание,— говорил А. М. Горький,— там действуют догадки, а из десяти догадок девять — ошибки». Правда, добываемые наукой факты, равно как и формулируемые ею положения, post factum могут оказаться совпадающими с очевидностью. Но это уже другой вопрос. Истинными они становятся и, следовательно, могут быть признаны отнюдь не в силу этой своей кажущейся очевидности, а исключительно потому, что прошли горнило строгого научного доказательства. Значит, социология (как и всякая другая наука) не должна бояться произносить очевидные истины, подобно тому как элементарная математика не боится утверждать, что сумма двух тупых углов больше суммы двух острых, а 2X2 = 4! (эти положения не перестают быть предложениями науки от того, что они являются «очевидными», «банальными», «само собой разумеющимися»). Еще меньше социология должна бояться опровергать «всем известные» банальности, поскольку последние могут быть одной иллюзией, простым «оптическим обманом» [189]. Суть дела заключается в другом. Как и всякая наука, социология не должна повторять банальностей, фиксирующих мир кажимостей и господствующих в обыденном сознании, подменять ими анализ по раскрытию и доказательному определению подлинной природы вещей. И, конечно же, она не должна измерять факты, уже измеренные, провозглашать истины, уже добытые точным (научным) знанием. Бесполезно и абсурдно каждый раз заново открывать Америку. Однако при этом нужно быть твердо уверенным в том, что она действительно уже открыта, а не только кажется таковой. Сказанное откосится ко всякому конкретно-социологическому исследованию, в том числе и к исследованию общественного мнения. Вместе с тем социолог, обращающийся за практическими рекомендациями к общественности, подвергается значительно меньшей опасности прийти к бесполезным выводам, чем кто-либо другой. Это связано со спецификой предмета его рассмотрения. Прежде всего с отмеченной способностью массового сознания оперативно реагировать на процессы, происходящие в различных сферах общественной жизни, и аккумулировать практический социальный опыт. Когда общественное мнение высказывается относительно путей решения той или иной проблемы, оно, разумеется, сообщает при этом исследователю и множество сведений, известных заранее. (Собственно такого рода предложения и высказываются-то именно потому, что они известны всем!) Как правило, это — тривиальности, понятные уже детям, разного рода скрытые тавтологии, общепринятые locus communis. В последнем случае общественное мнение или повторяет истины, усвоенные людьми в процессе обучения, а также в результате деятельности средств массовой коммуникации, или просто-напросто воспроизводит непосредственно данную реальность — фиксирует уже принятую на вооружение и практически реализуемую программу действий. В большой мере именно такого рода сведения были получены нами во II опросе при выяснении путей решения проблем материального благосостояния, в частности в предложениях, связанных с увеличением потребления продуктов питания и промышленных товаров. Почти половина всех затронувших этот вопрос указала как на главный путь его решения на необходимость дальнейшего роста производительности труда, совершенствования производства и т. д. Причем многие предложения формулировались следующим образом: «Прежде всего нужно упорно, настойчиво трудиться. Только своим самоотверженным трудом мы приблизим быстрейшее решение всех выдвинутых проблем» (рабочая из Горьковской области) и т. д. [190]. Вместе с тем среди высказываний по данному вопросу содержались и сведения другого рода. Например, по части улучшения снабжения населения продуктами и товарами были высказаны две группы предложений: первая касалась необходимости детального изучения спроса торгующими организациями, вторая — необходимости совершенствования связей между промышленными предприятиями и органами торговли [191]. На первый взгляд такие предложения могли показаться также само собой разумеющимися — ведь для того, чтобы хорошо торговать, надо действительно изучать спрос покупателя, чтобы повышать качество продукции, надо поставить в зависимость от этого качества систему поощрения предприятия-поставщика и т. д. И все же они явились очень ценными. Почему? Да потому, что в данном случае (как и во многих других) речь шла о предложениях, хотя и очевидных теоретически (или с точки зрения практического здравого смысла), но еще не осуществлённых на практике, то есть о предложениях, настаивающих на иной реальности, нежели существующая. После сентябрьского Пленума ЦК КПСС (1965 г.) в стране развернулась широкая работа по совершенствованию экономики, системы планирования и стимулирования промышленного производства. Теперь в газетах и по радио, на собраниях общественных организаций и научных сессиях говорится, в частности, и о вопросах, выдвинутых общественностью в ходе нашего исследования. В результате — названные предложения явно выглядели бы сейчас повторением общепринятого, ставшего «очевидным», «банальным» и т. п. Но тогда, в 1960 г., они содержали в себе бесспорные с практической точки зрения элементы нового знания, поскольку поддерживали новый опыт, настаивали на необходимости его расширения, превращения во всеобщую практику. Поэтому эти предложения и должны были стать предметом внимательного изучения проблемы и одним из оснований при выработке практических путей ее решения, при разработке мероприятий, направленных на изменение существующей практики. Когда речь идет об определении практической ценности тех или иных предложений общественности, необходимо учитывать и отмечавшийся выше момент различия между объектом мнения и углом зрения исследователя. В силу наличия этого момента банальность и очевидность высказываемых предложений может быть лишь кажущейся, видимой. Возьмем пример из нашего VIII опроса. Тогда в ответ на вопрос: «Какие важнейшие пути для лучшего использования досуга Вы видите?» — мы получили множество конкретных высказываний-предложений. На первый взгляд могло сложиться впечатление, что все эти предложения практически «не интересны», не представляют собой ровно никакой ценности, поскольку сводятся к перечислению объективных условий и элементов, без труда обнаруживаемых путем абстрактных размышлений, до и без всяких исследований. Однако такое впечатление было бы ошибочным. Дело в том, что в данном случае задача исследования отнюдь не сводилась к установлению зависимости (действительно во многом тавтологичной) между величиной свободного времени и величинами разного рода непреложных временных затрат, антагонистических по отношению к досугу (хотя, нужно сказать, и в этом смысле общественное мнение «открыло» некоторые новые истины, которые вполне можно было упустить из виду в ходе одних абстрактных размышлений). Точно так же речь не шла и о простом установлении того очевидного факта, что для лучшего использования досуга необходимо увеличение в стране числа кинотеатров и музеев, стадионов и бассейнов, молодежных кафе и клубов и т. д. и т. п. Первостепенная задача этой части исследования состояла в другом — в том, чтобы определить отношение масс ко всем существующим путям решения проблемы и, следовательно, установить относительное значение (с точки зрения общественного мнения) каждого из этих путей. Важность решения этой задачи особенно возрастала в связи с тем, что общество практически не в состоянии решать все перечисленные выше проблемы в равной мере сразу, одновременно, но вынуждено прибегать к определенной последовательности, к распределению во времени своих сил и возможностей. Ясно, что при таком подходе к проблеме зафиксированные мнения никак нельзя уже было назвать очевидными, само собой разумеющимися, известными до исследования. Напротив, они давали новое знание, знание, к которому нельзя было прийти, не проводя конкретного исследования, в ходе одних абстрактных рассуждений. И отсюда — все практическое значение собранных предложений. Лишь благодаря им мы узнали, к примеру, что в ряду перечисленных путей улучшения использования досуга самое важное значение, с точки зрения масс, имеет увеличение свободного времени; что, скажем, расширение материальной базы досуга является в условиях страны гораздо более существенным, нежели увеличение доходов населения; или — в рамках конкрети- зации проблемы базы досуга — что массы в первую очередь заинтересованы в увеличении числа театров и концертных залов (об этом заявило 9,6 процента от общего числа опрошенных), клубов и библиотек (9 процентов) и т. д. и в последнюю очередь — в увеличении числа ночных ресторанов и баров (0,2 процента), в улучшении снабжения спортивным инвентарем (0,5 процента), в расширении сети музеев и галерей (0,9 процента) и т. д. Наконец, специфика общественного мнения как объекта социологического анализа такова, что результаты его исследования могут иметь определенное, большее или меньшее, практическое значение и тогда, когда общественность высказывает совершенно уже известные истины — «прописи». Правда, в этих случаях надо говорить о практической ценности выводов не в отношении исследуемой проблемы, а в отношении характеристики самого массового сознания, в отношении его оценки, определении путей и методов его изменения и пр. Например, выше мы упоминали о предложениях из II опроса, касающихся внедрения в строительство индустриальных методов. Ясно, что, отражавшие уже существующую практику, эти предложения не имели никакого практического значения с точки зрения определения актуальных путей решения жилищной проблемы в стране. Однако отсюда не следует, что полученный результат был вовсе бесполезным. Отнюдь! Он обнаруживал, что массы поддерживают проводимую государством политику в области строительства, считают ее правильной. И такое сведение имело определенную, причем именно практическую, ценность, поскольку свидетельствовало об эффективности проделанной пропагандистской работы, об определенном уровне сознательности населения и т. д. Напротив, отрицательный результат опроса потребовал бы разработки мероприятий, направленных на усиление просветительной работы в массах, и т. п. Впрочем, о такого рода практической ценности изучения общественного мнения мы будем говорить ниже, в следующем параграфе.
Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|