 |
Вильфлинген, 6 августа 1966 года
|
|
|
|
Мак, магический даже в плодах: капсулы грез, цвет бледный, от матово-зеленого до серого, подвесной светильник в сумеречных прихожих.
* * *
«Дорогой господин Хайдеггер, в своих строках от 14 июля Вы опять попали не в бровь, а в глаз.
Мнения геологов о граните за последние сто лет много раз менялись, тогда как тексты Гёте, в той мере, в какой они опираются на чисто зрительное восприятие, по-прежнему оказываются состоятельными.
Конечно, мы живем в такую эпоху, когда теология всеми силами добивается научного признания, а философы идут в обучение к жестянщикам.
Этимологи так же мало знают о языке, как дарвинисты о животном. Одни нанизывают слова, другие — виды, в итоге остается лишь нитка, сухой мерный шнур. Так пусть на нем и повесятся».
[…]
ВИЛЬФЛИНГЕН, 9 АВГУСТА 1966 ГОДА
Ласточки еще не расставляют ноты на стане проводов, а птенцы уже по-семейному собираются в высоких кустах и там выпячивают белые грудки. Они отыскивают похожие на беседки пристанища, удобные для подлета и вылета. Мать кормит их, пролетая мимо. Иногда она усаживается на сучок поблизости и ласково поглядывает на малышей. Гордость, радость, педагогическое внимание слиты в этом обращении.
Кажется странным, что молодежь уже через считанные недели отправится в путешествие. При этом они не последние; в гнезде еще сидит второй выводок. Но они быстро учатся, мгновение — и они летят.
* * *
Я смотрел на них и отдыхал глазами, отвлекаясь от манускрипта с названием «Красочная пыль». Я, вероятно, забегаю вперед с названием рукописи, которая после некоторого перерыва близится к завершению. Здесь пригодятся и ласточки, равно как и тайваньские скарабеи, которых я систематизировал во второй половине дня. При внимательном разглядывании, словно в гранях алмаза, снова возникал бамбуковый остров на Коралловом озере.
|
|
|
День был дождливым. Когда позднее выглянуло солнце, я на велосипеде отправился к горе Айхберг. Там счастливая находка… есть встречи, которые мы не можем описывать, потому что тем самым лишаем их мантической силы. Чудо деградирует до случайности.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 20 АВГУСТА 1966 ГОДА
Профессору Якобу Амштуцу: «Большое спасибо за Ваше прекрасное исследование о симметрии. Эта тема давно уже занимает меня, и с различных точек зрения.
Больше десяти лет назад я обратил внимание на фигуры Эшера; у меня создается впечатление, что здесь происходит мутация созерцательной способности. Я с удовольствием листаю также „Perspectiva corporum regularium“ старого нюренбергского ювелира Ямницера.
Из Вашей темы легко могла бы получиться книга».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 26 АВГУСТА 1966 ГОДА
Доктору Жану Ребулю: «Я не заметил, что в номере „Preuves“[379] одновременно с моим этюдом об Альфреде Кубине[380] был опубликован текст с нападками на Мартина Хайдеггера. Благодарю Вас за то, что Вы указали мне на данное обстоятельство.
Что касается меня, то я ценю Мартина Хайдеггера не только за его труды, но и за то, что он занял политическую позицию, тогда как гораздо проще было бы этого не делать. Разве его можно упрекать в том, что политические власти не оправдали его доверия? Вам как психоаналитику нет нужды намекать, что скрывается за очернением незаурядного ума.
Тем не менее: нельзя утаить совершенно, что где-то еще есть мысль, достойная называться мыслью. Свидетельство тому — Ваше письмо».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 12 СЕНТЯБРЯ 1966 ГОДА
Уже более прохладные ночи; утром на листьях капусты искрится роса. У ограды я насчитал сорок цветков кайзервинда; в них флора приближается к эфиру, становится невесомой, нематериальной.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 2 ОКТЯБРЯ 1966 ГОДА
|
|
|
После пробуждения. Поднятие занавеса. Зеленушки[381] в туе[382]. Черный дрозд улетает со звонким криком. Плотный туман над лужайкой, пестрые ватные тампоны осенних астр, от светло-розового до темно-фиолетового цвета. Нечто растекающееся, положенное на зеленый грунт.
Необычно теплый октябрь; в полдень мы обедали в саду. В это время сойки щелкали орехи, а дрозды лакомились в бузине.
ЦЮРИХ, 8 НОЯБРЯ 1966 ГОДА
Вчера была свадьба; ночью, и уже под утро, просыпаясь время от времени, я долго слышал музыку, пение и звуки отъезжающих машин.
После завтрака еще несколько писем и распоряжений. Мы ждали друга Вайдели, который навещал свою мать в Зигмарингендорфе; он изъявил желание взять нас с собою в Цюрих. Я размышлял, найду ли я в Анголе досуг для последней главы своей книги, и для памяти просматривал ряд иллюстраций в труде Гейнрота[383] о европейских птицах.
[…]
* * *
Зигмаринген, Штоках, Зинген, Штайн-на-Рейне. Цветы в садах еще не увяли. Примулы, золотой дождь, розы Форсайт зацвели во второй раз, земляника даже дала плоды. Георгины перед каждым крестьянским домом поднимают головки выше заборов и радуют палитрой свежих и чистых красок. Полыхает красная листва виноградников, и от стен домов струится светлый, почти металлический жар девичьего винограда[384].
За Штайном мы свернули с главной дороги, чтобы заехать к Флааху в «Верхнюю мельницу», где расселись для «ясса»[385]. Гостеприимный дом, внутри которого, словно сердце, пульсирует мощное мельничное колесо. Знатоки хвалят убоину, особенно ветчину. Хороши хлеб с мельницы и вино со своего виноградника; спаржа в мае, а в июне — земляника. Следовательно, на стол, если не считать пряностей, не подается «никаких купленых кушаний». Похожую надпись я однажды прочитал над камином у Анет в замке Дианы де Пуатье. Изречение понравилось мне как своим величием, так и скромностью; князь — это тот, кто в большей или меньшей степени живет и умеет жить своим.
Знанием этого ресторана мы обязаны не собственному нюху на хорошую и неподдельную крестьянскую пищу, а другу Петеру Брупбахеру, который работает здесь учителем, как работал до этого в тунисском Хафузе, гораздо менее обжитой деревне. Я сужу об этом по небольшой коллекции насекомых, присланной им оттуда. Так название этого местечка попало на мои этикетки. Сплошь насекомые, обитающие в очень жарких и засушливых зонах.
|
|
|
Поприветствовав хлебосольного хозяина, который поджидал нас на Stöckli, верхнем этаже; мы уселись с ним за стол. Разговоры — сначала энтомологического, затем этимологического характера. Они перешли от тунисских находок к другому собранию, а именно — к собранию слов; повод дала фамилия учителя.
Пара согласных br, как при любом символическом рассмотрении, поражает двусмысленностью. В ней звучит, во-первых, отделение, как в Bruch[386] и Brandung[387], затем связывание как в Brücke[388], и наконец, спаренное как в Brust, Bruder, Brille, breeches, brachium, les bras[389].
Нашлись примеры из многих языков. То, что у слов есть своя история, не имеет к этому отношения. Звучание следует выбору из изобилия названий, которые предлагают свои услуги. Brille восходит к beryllos — «глазное стекло» или, еще лучше: «глазные стекла» было бы логичней. Но в звуке говорит не столько значение, сколько смысл. Он пересекает историю; эволюция заштриховывается.
|
|
|
