Тумба гранде, 27 ноября 1966 года

Утром проход по плантации, гордости Русселя. Кроме кофе он выращивает оливковые пальмы, которые обрамляют дороги: «моя вторая нога».

В полдень фондю по-бургундски с антилопьим мясом. Великолепный вид от стола, далеко за пределы фермы. Привлекла внимание стая белых чепур^[520]. Длинными клювами они выклевывали у овец паразитов или молниеносно подхватывали с земли червей. Надвигалась гроза. Далеко за бассейном и площадками для сортировки кофе мы видели серый занавес, окутывающий горы, пока они снова не проступили с еще большей ясностью.

Долгий, довольно мрачный разговор о каннибализме, отчасти напомнивший мне «Летучие листья»^[521] с их «миссионером в кастрюле» — разумеется, только отчасти.

Охотники с остро заточенными зубами, которых мы недавно встречали, могут подпадать в этом отношении под подозрение. Собственного дядю не едят, когда он становится дряхлым, а обменивают его на дядю из другого племени.

Анекдот. «Когда я вспоминаю эту мерзкую жратву в оксфордской столовой», — говорит туземец в очках сокурснику во время означенной трапезы.

Другой знает, чем похвастаться: «J'ai mange du noir, j'ai mange du blanc, j'ai mange du gouverneur»^[522]. И в самом деле в Конго, кажется, пропал один губернатор.

Обычай при смерти какого-нибудь великого вождя приносить в жертву людей, должно быть, сохранился до наших дней. До похорон негров нельзя увидеть на улице. Они также верят, что белым нужны головы, чтобы магически защитить такие постройки, как плотины или фабрики; поэтому женщины во время работы носят своих детей на спине и не снимают их.

КИТИЛА, 28 НОЯБРЯ 1966 ГОДА

Снова в Килумбо. После завтрака я обрабатывал Coleopterae^[523], которых подарили мне Руссели, при этом в приятном настроении поглядывал на ткачей^[524] и куриц, хватающих пири - пири. Потом прогулка по плантации недалеко от дома: массы могулов, сверх того крупные пауссиды^[525], пассалиды^[526], брентиды. Подробности в «Журнале жуков».

Вечером в Китилу к чете Кросигк; тут мы переночуем.

КИЛУМБО, 29 НОЯБРЯ 1966 ГОДА

Позади у нас длинный день. После завтрака с четой Тюббен; когда мы усердно налегали на папайю, за нами заехала фрау Крёль. Зарослями кустарника мы на вездеходе поехали далеко в Кимберину, ее отдаленную ферму.

Фрау Крёль — дочь Баронезы, великой фермерши и легендарной фигуры германо-португальского общества Анголы. Это общество, а с ним и Баронеза, действительно нашло своего романиста, а именно в лице Хуберта фон Брайски^[527], австрийца, который прожил здесь один из периодов своей авантюрной жизни. Его книги стояли в маленькой библиотеке Килумбо; в тексте на суперобложке одной из них написано: «Хуберта фон Брайски сердечно приветствовали все обер-кельнеры в Африке, Индии, Португалии и Австрии, поскольку за всю свою бурную жизнь он ни разу не совершил одной ошибки: не относился к пище с презрением». Я хочу заняться им зимой в Вильфлингене.

Дорога, проходимая, видимо, только в сухой сезон, вела по кустистому ландшафту, на котором возвышались большие и маленькие гранитные выпуклости. Изредка попадались негритянские деревни; хижины с коричневыми глиняными стенами и соломенными крышами гораздо красивее белых, стереотипных campamentos^[528], которые устанавливаются плантаторами для своих contracters^[529].

На обочине дороги фиолетовая орхидея и высокий желтый гладиолус, также цветущий кустарник. Один раз наш водитель вышел из машины, потому что заметил антилопу, однако до выстрела не дошло.

Мы остановились возле одинокой фермы немецкого плантатора, господина Бикманна, который основательно выучил диалекты туземцев, знает также их мифы и обычаи. К сожалению, мы не застали его.

Фрау Крёль не живет в Кимберине; это отдаленное dependance^[530]. Она сразу занялась неграми, выслушала доклад десятника и распределила работу. У десятника отсутствовало пол-уха; торчал только серповидный остаток. Я услышал удивительное объяснение этой беды, согласно которому во всем был повинен какой-то вид мышей или крыс. Грызя ухо, они, якобы, все время дуют и этим дыханием вызывают своего рода анестезию.

Поскольку, размышляя над чем-то, я предпочитаю находить самое простое решение, то и сейчас подумал, что животные, скорее всего, используют состояние беспомощности, например, грудного ребенка или пьяного. Правда, при сверке (в мае 1978 года) я могу добавить, что речь, по-видимому, идет о широко распространенном среди negritude^[531] поверье. Так в «Anthropophyteia», весьма примечательном органе, который на рубеже веков выходил как частное издание^[532], я, между прочим, читал статью «Вера в колдовство на Гаити», в ней было следующее:

«Когда крысы обгрызают детям палец ноги, а те во сне этого не чувствуют — что на самом деле случается часто — то они сперва изрядно дышат на место захвата и продолжают беспрерывно дышать на него также во время обгрызания. Этот "прохладный" ветерок делает член совершенно нечувствительным». Автор с некоторым скепсисом подчеркивает, что весь мир в это верит. В этом и вправду чаще всего что-то есть. Например, тот, кто преследует крысу, должен набрать в рот воды. Это толкуется магически, но имеет и практическое значение — человек тогда наверняка будет вести себя молча.

После обеда сиеста в пустой гостиной. Только портрет Баронезы висел над камином.

Ферма пришла в упадок, однако обветшалость скрывается, даже заколдовывается, массой бугенвилий. Задремавшая жизнь, почти уже сновидение. Мы прошлись по узкой тропинке, пока она не закончилась звериным следом. Оттуда видны были только кусты — далеко-далеко, до фиолетовой гряды гор. Мы стояли на краю света.

Вечером снова в семье Тюббен. Разговоры с Кросигком-старшим о Семилетней войне, прусской династии, общих знакомых по армии, и с его дочерью, фрау Тюббен, о туземцах.

Здесь еще есть домашний учитель, обучающий их детей. Он подружился с одним негром, который повел его на праздник танца. Ужасный смрад! Какая-то женщина танцевала с ребенком на спине, который умер три дня назад. Для погребения следует дождаться астрологически благоприятного дня, а до того момента оберегать труп от злых духов.

Перед похоронами мертвецу связывают руки и ноги, затем его заворачивают в одеяло. Труп прикрывается слоем древесных стволов, чтобы его не выкопали гиены. Родственники, чтобы попрощаться с умершим, обращаются к нему вниз через полую трубу. В торце могилы в землю втыкается палка; место вскоре заметается ветром. Только могила вождей или важных мужчин покрывается каменной плитой. Ей приписывается магическая сила; на нее усаживаются старейшины, когда держат совет.

Учитель также знаток животных, прежде всего местных птиц; здесь их царство. Особенно многочисленны голуби; некоторые богатством красок могут соперничать с попугаями. Я получил от него sternocera^[533], бледно-фиолетового вида. Поразителен контраст между эфиопскими и ближневосточными разновидностями; он отражает также различия между африканской и индо-малайской культурой. Туземцы знают животное; красноватые яйца его едят, например, как икру. Они называют его Kipanda Giunsa; оно, видимо, водится на mungalla, с которым я познакомился еще в Салазаре. Величественный экземпляр этого дерева стоял у дверей дома Тюббена; я исследовал его основательно, но безуспешно.

КИЛУМБО, 30 НОЯБРЯ 1966 ГОДА

Последний день на ферме. До полудня прощальный обход квадратного участка. На одной травинке сидел хамелеон, не больше конечной фаланги мизинца, зелено-желтый, прозрачный. Он вращал глазами и вытягивал пальцы ног, точно крошечные щипцы. Прекрасный день; перед короткой грозой мы снова были в доме. Сегодня вечером мы хотим еще раз отведать курицу с funchi — так называется каша из маниока — и уже завтра чуть свет тронуться в путь.

ЛУАНДА, 1 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

После завтрака отъезд в солнечную погоду. До этого мы попрощались с нашими «маврами»: Доминго, Африкану и доньей Терезой, прачкой, сделали также «mata bijo», «убей зверя»^[534].

Еще предусмотрительно были приняты лекарства; при этом я наблюдал за Штауффом. У негритенка, цепляющегося за мать, был кашель; для начала ему в крошечный темный зад вставили свечку. Старший братец для этого сам раздвинул маленькие ягодицы. Затем малыш должен был проглотить сироп от кашля, от которого он с криком отказывался, пока братец не зажал ему нос: ешь, птичка, или умри.

На спуске от Либоло стало жарче; мы поприветствовали баобаб и молочайное дерево. Дорога размокла от ливней и пошла трещинами; тем не менее, мы ехали, особенно от Дондо, довольно стремительно. Штауфф, когда по левую руку появился полевой аэродром, заметил: «Недавно построен — верный знак, что администрация уверена в беспорядках».

Дондо, знойное захолустье, старый невольничий рынок. Ангола раньше управлялась из Бразилии и поставляла рабов для этой колонии. До Дондо они в шейных колодках шли пешком и потом на судах доставлялись по Куанзе до моря.

О древности места так же, как в Сингапуре, свидетельствовал и возраст делониксов^[535]. Мы прибыли в разгар цветения; у некоторых великанов, словно на раскаленном куполе, не видно даже было крошечных листиков.

Дорога уставлена вывесками, на которых расхваливается прохладительный напиток «Сиса». Эти вывески желтые с красным центром, где значится название. Они напоминают мишени, и я действительно не видел ни одной, на которой не было бы следов попаданий. Я снова вспомнил замечание Лихтенберга: «Если кому-то придет в голову мысль нарисовать на двери своего дома мишень, наверняка найдется и тот, кто в нее выстрелит».

В полдень в Луанде, где было изрядно жарко. Мы отправились в агентство Companha Nacional de Navigaceo, затем в гостиницу «Turismo»; номер мы забронировали еще по прибытии. После этого на Илья, где по случаю одного из частых праздников было полно народу. Наконец мы отыскали местечко в «Tamariz» и заказали превосходных раков, которые составили все три блюда. — как закуска, сваренные с пири-пири, затем как суп и под конец разделенные пополам и поджаренные, с салатом из помидоров в качестве гарнира. Не еда, а кулинарный пожар, успешно потушенный vinho verde. В завершение купание. Вода была приятной, не слишком теплой. Я смог промыть соленой водой негритянские язвы, а также глубокие порезы от острой травы. На берегу по форме напоминающая финик раковина улитки, которую здесь называют «Oliva». В лагуне улиты^[536] и белые ибисы^[537] ловили рыбу. Один золотисто-коричневый скакун ускользнул.

После сиесты поездка к старому форту севернее города; однако мы застряли. Пока пришедший на помощь негр вытаскивал машину, я нашел время пополнить на обочине дороги ботаническую коллекцию; так авария в пути всегда оборачивается подарком. Позднее еще в ресторане на берегу; там опять frutti di mare; морские богатства еще очень велики: лангусты, крабы всех сортов, в том числе огромные крабы-пауки^[538]. В одетых по-европейски и говорящих по-португальски гостях мне понравилась сквозная палитра от черного к белому, к тому же полная гармонии.

ЛУАНДА, 2 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

В первой половине дня на крытом рынке, недалеко от гигантского памятника павшим воинам, историю которого я хочу разузнать. Подвигом, который он увековечивает, было, кажется, нападение на немецкий форт на юго-западе в начале Первой мировой войны.

Ассортимент плодов умеренных, субтропических и тропических зон чрезвычайно богат: ананас, папайя (желтое и зеленое), баклажаны (зеленое и фиолетовое), манго (зеленое, красное, фиолетовое), арбузы (в зеленую, желтую и черную полоску), зеленые и желтые лимоны размером с мяч для пинг-понга, апельсины, грейпфруты, яблоки, груши, персики, пламенеющие горы масличных семян, сладкий картофель, пири-пири, мощные клубни маниока, репы величиной с тыкву, тыквы, как пивные бочонки. Во внутреннем дворе все время подвозятся и разгружаются новые грузы, например, авокадо, которые более или менее темные торговки уносят оттуда в плоских корзинках на головах.

Пока я записывал подробности этого изобилия под недоверчивые, впрочем, взгляды продавцов, посчитавших меня, вероятно, шпиком, мимо прошел негритянский мальчик, в каждой руке тянувший за собой по коричневой свинье. Он держал животных за связанные задние ноги, волоча их головами по полу. Те, естественно, визжали, как резаные, но это ничего не меняло в поведении их мучителя, который тем же манером потащил их вниз по лестнице, при этом выкриками staccato^[539] расхваливая свой товар.

Потом в музей. Две главные коллекции: этнографическая и зоологическая. Огромные трофеи буйволов, антилоп, слонов и носорогов. Чучела зверей расставлены группами на фоне соответствующего ландшафта. Слоновые бивни, также резные. Здесь мы узнали название нашего Исава, который умер в Килумбо: Oreotragus, антилопа прыгун. Он водится почти во всех горах Африки.

Сразу у входа разная утварь: фетиши, маски, боевое и охотничье оружие. Черная Африка — континент, на котором господствует страх. «Барабаны гремят в Санаге» — одно из моих первых стихотворений, сожженное со всеми остальными.

Из музыкальных инструментов, прежде всего, барабаны из дерева и натянутого пергамента. В том числе двойные барабаны в форме песочных часов, чтобы носить их поперек тела, с поверхностью разного диаметра. Другой инструмент, называющийся маримба, представляет собой похожее на ксилофон устройство из деревянных реек. Позади каждого в качестве резонатора находится соответствующего размера тыква.

Среди предметов, которые бросились мне в глаза, был бич, предназначенный для заклинания плодородия. Он напомнил о древнеримских Луперкалиях. Коллекция небольшая, но, как и собрание трофеев, состоит из отборных экземпляров. Некоторые из масок прямо вызывают страх. Далее памятная доска, посвященная мученикам колонии. В ней приводится большое число убитых в Анголе патеров и монахов разных орденов. Здесь человек гибнет особой смертью.

В подвале рыбы и скелеты морских животных, например, ребра кита охватом в пальмовый ствол. Модели старинных фортов, также форта Массеньяна, который мы посетили накануне.

На верхнем этаже картинная галерея, достаточно скромная; несколько полотен Дюфи и Утрилло приблудились сюда. На обратном пути нас неожиданно захватила гроза, превратившая улицы в бурные ручьи.

Около пяти часов Франци Штауффенберг повез нас на корабль; он намеревался еще ночью вернуться в Килумбо. Мы провели у него хорошее время. На прощание пропустили по рюмочке на борту.

НА БОРТУ, 3 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

Пароход, «Principe Perfeito»^[540], назван в честь короля Португалии Жуану II. Португальская республика принадлежит к числу тех, где чтят свою историю. Большой, современный корабль с множеством удобств.

Под душем мы смыли красную пыль Анголы. Я разместил последний собранный материал, а записи перенес на будущее. День выдался дождливым. Над серым морем летучие рыбы. Приглашение капитана «превосходительствам» на прием с коктейлями.

НА БОРТУ, 4 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

Я начал заключительную главу книги «Аргус», которая, хочется надеяться, будет завершена к высадке в Лиссабоне. Вновь размышлял о заглавии: а что если «Аргус центрирует»?

НА БОРТУ, 6 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

Во второй половине дня гладкое море с плоскими волнами; они жались вниз. Время от времени извивы, похожие на муар ткани, потом снова пузырчатость, как будто пошел дождь. Посреди глади стяжки и темные включения. При этом оживленная жизнь: косяки летучих рыб веером разлетались в разные стороны, взрывы, которые после длинной траектории полета заканчивались чередой ударов. Два вида — один мелкий, напоминающий саранчу, и один намного крупнее, выныривающий поодиночке. Чайки, рядом какая-то темная птица, как серп скользящая по-над самой поверхностью, выслеживая рыбу. Быстрый летчик; он без особых усилий огибает судно. Один раз вдалеке на мгновение появились красно-коричневые спинные плавники дельфина.

НА БОРТУ, 7 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

Социальная лестница. Во время завтрака стюарды, собравшись вместе, стоят у буфета, переговариваются и смеются. Старший стюард стоит в некотором отдалении от них, внимательно прислушивается, однако лица не морщит.

Гала-вечер, украшенный португальской женской капеллой и чернокожей певицей. Я сначала было подумал, что свое искусство демонстрирует кто-то из пассажиров, но вскоре по владению инструментом — голосом и жестикуляцией — распознал, что здесь работал профессионал. Негритянка, почти pur sang^[541], оттенка хорошо прожаренного кофе, смесь девственного леса и Moulin Rouge времен Тулуз-Лотрека, прибыла из Бразилии, где меланж удается еще лучше, чем в Анголе. Горловой, страстный голос, эластичные движения, напоминающие то самку леопарда, то ящерицу. Стало быть, одно из тех существ, о которых в «Тысяче и одной ночи» говорится, что даже у стариков намокают штаны, когда они видят такую хотя б издали. Но, вероятно, посул сильней исполнения — отсюда и заметка графа Кайзерлинга во время его путешествия по Южной Америке: кровь амфибий под гладкой кожей ящерицы. О том же и Вебер в «Демокрите»: «Негритянки, кожа которых выглядит бархатом, а холодна, как у змей».

Повар превосходен; я размышлял над тем, как у него получается, чтобы каждому из пассажиров досталась индюшачья грудка. Он достигает этого, нарезая гораздо больше индюков, чем сервируется на стол. Когда «ломтики лысух» распределены, carcasse^[542] на камбузе по-новому украшается гарниром.

При виде этого я вспомнил о временах вроде «брюквенной зимы» 1917 года, когда шеф-поваром был пустой желудок. Следовало бы научиться по радиотелеграфу отправлять изобилие в те области, где царит голод.

Блюда подавались не просто, а, спрятанные под муляжами, вносились в зал под музыку. Последовали айсберг с пингвинами, которые сторожили лангустов, освещенный изнутри монастырь святого Иеронима и в качестве десерта, под бурные аплодисменты, Вифлеемская башня.

НА БОРТУ, 9 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

За ночь часы были переведены на час вперед. Утром в разрывах облаков на мгновение показался пик Тенерифе. В плавательном бассейне, где уже вчера отсутствовали португальцы, больше нет воды.

Вечером высадка в Фуншале, в темноте, как и по пути в Анголу. Мне снова бросилась в глаза чистота, вымытое благообразие строений. Зазывалы еще умножились числом и назойливостью. Остров перенаселен; недостающее приходится привносить иностранцам. На это указывают также дешевые вышивки и плетеные изделия.

В центре города сад с пальмами, стволы которых обвивают филодендроны, и с деревьями, широкой плитой распластанными по земле. Среди роз и гибискусов цвели похожие на клюв попугая стрелиции, не столько видимые, сколько угадываемые в темноте.

В магазинах повсюду немецкие газеты и журналы. Здесь я узнал, что за минувшее время Кизингер стал федеральным канцлером. Личность симпатичная — но с практической точки зрения следует опасаться, что мы еще сильнее окажемся привязанными к курсу де Голля. Почему это все еще занимает меня?

НА БОРТУ, 10 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

Последний день на борту. В двенадцать часов пополудни я поставил последнюю точку в «Субтильной охоте». Так книга и будет теперь называться. Эта тема занимала меня почти три года, хотя и с перерывами.

Чаевые очень приятному персоналу: главному стюарду, старшему стюарду, стюардам по каюте и в баре. После ужина маяк по правому борту. Это, должно быть, испанское побережье.

ЛИССАБОН, 11 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА

Паспортный контроль продолжался долго, как и везде, где задействована сильная полиция.

В аэропорту мы узнали, что ближайшая машина на Цюрих отправляется завтра в шесть часов утра; нам следует за час быть на регистрации. Между прочим, avion кажется мне удачнее flugzeug^[543], однако flieger лучше, чем aviateur^[544].

Мы сняли номер в отеле «Principe Real», оставившем у нас о себе добрую память. Освежившись, мы прошлись вдоль avenida do Liberdade, намереваясь еще раз выйти к Вифлеемской башне. По дороге мне пришло в голову, что с тем же успехом мы могли бы съездить в Синтру; мы находились совсем рядом с железнодорожным вокзалом, с которого часто один за другим ходят поезда, например, как из Берлина в Потсдам или из Парижа в Версаль.

Сказано — сделано. Через три четверти часа мы оказались в городке, в котором, несмотря за прохладную погоду, не было недостатка в туристах. Мы поели супа в ресторане «Regional». На борту подтвердился мой старый опыт: что изучение обширных меню, подаваемых по три раза на дню, вскоре вызывает отвращение. Роскошные блюда приобретают какой-то единый привкус. Их начинаешь поглощать с нарастающей безотрадностью, с тоской Исава по чечевичной похлебке. Исключение составляли vinho verde, фрукты и устрицы Илья, которых с первых дней явно недоставало.

Синтра расположена на склоне горы; узкие и кривые улочки ведут мимо садов и вилл. Смотришь ли на гору или на равнину, которая простирается до самого моря, — глаз в любом случае радуется видам, которые уравновешены так, словно композицию их продумали.

Сила атлантических ливней видна по деревьям; среди вечнозеленых стояли другие, которые, как платаны и акации, уже сбросили листву. Дождь придает дополнительный блеск строениям; стены и кровли кажутся покрытыми глазурью. Названия улиц не указаны, как у нас, на табличках, способных испортить даже уникальное и красивое здание, а в виде azulejos^[545] вправлены в каменные стены.

Атлантический ветер объясняет чрезвычайную тщательность, с какой тут выкладывают дымовые трубы. Любая крыша богато оформлена ими; иные производят впечатление надставленной стены, в которую впущен ряд керамических труб. Можно было бы с большим основанием назвать Синтру городом этих дымовых труб, чем городом двух колоссов, которые представляют собой уникальные сооружения в истории архитектуры. Я, правда, давно знал их по репродукциям знаменитого замка, но считал их необычными башнями, которые по форме напоминали скорее сардинские нураги^[546], нежели какой-то исторический стиль. Здесь же я узнал, что они служат дымоходами для двух кухонь, расположенных в цоколях. Мы не преминули войти внутрь и увидели там копья, годные, чтобы поджарить быка, над железными решетками, на которых в качестве дров лежали стволы деревьев, — сейчас лишь как имитация, поскольку кухни давно уже превратились в музеи. На эти очаги небо глядит сверху словно в двойной бинокль. Пока вельможи восседали за столом в праздничном зале, здесь среди дыма и огня события разворачивались, как на поле сражения. Я подумал о Пантагрюэле, который, гребнем из слоновых бивней вычесав из волос пушечные ядра, съедает быка.

Вверх по лестнице, вниз по лестнице, нас провели по наполненному сокровищами замку, показали также темницу, где с женой и братом содержался в заточении Альфонс VI и где он через много лет умер. Его взгляд через зарешеченное окно простирался далеко над предгорьем до самого моря.

Вообще-то, замок напоминает сераль. Ценная мебель, сосуды, изделия в китайском стиле из Макао, в том числе вазы в рост человека, великолепный синий ковер и колокольня из слоновой кости. Древесина из Бразилии, стол, за которым нашлось бы место для коллегии из двадцати персон со всеми их бумагами, в квадратном помещении. На стенах azulejos со сценами охоты на кабанов и оленей. Воспоминания о испано-мавританской эпохе, в том числе фаянсы, древнее золото которых покрывает иней фиолетового оттенка спорыньи. Дыхание старой мировой державы, куда стекались сокровища Индии.

Спиральным ходом винтовых лестниц окна башни открывают ландшафт в стереоскопических разворотах: гряды гор с готическими крепостными стенами, атлантические декоративные парки, лузитанское побережье, потом снова каменный внутренний двор со статуями и фонтанами.

Я подумал о других замках, которые мне доводилось видеть: замок Мейсена, монастырь Седнаджа в Сирии. Собирание сокровищ светскими и духовными князьями, затем разграбление их и рассеивание: одна из бесчисленных форм вдоха и выдоха в пределах вращающегося, пульсирующего мира. А некоторые сокровища погружаются глубже, становятся вневременными, как сокровище Атрея или Тутанхамона. Проходят тысячелетия, прежде чем они вновь появляются на свет. О других, как сокровище нибелунгов, знают только легенды. Они покоятся в глубине; подъем их может накликать беду, как о том красочно повествуется в германских сагах и ближневосточных сказках. Подразумевается тот мировой клад, которым мы живем, пусть только лишь на проценты, благодаря его излучению, приходящему из недостижимой дали. Даже солнце является только символом, зримым отображением; оно принадлежит к временному миру. С другой стороны: любое собранное на Земле сокровище тоже остается подобием, символом. Его не может быть достаточно, отсюда и ненасытный, неутолимый голод.

Потом мы хотели подняться на замковую гору, но отказались от этой затеи, увидев, что ее внезапно заволокли низко надвигающиеся тучи, и поехали обратно в Лиссабон. Там мы еще раз сходили на Pra^a do Comercio, пуп лузитанского мира. Паромы и портовые суда облетали стаи чаек, на набережной торговцы предлагали на продажу ананасы и бананы, от глиняных урн тянуло дымком жареных каштанов.

В пределах нескончаемого потока автомобилей я еще раз обогнул центральную статую и обнаружил, что князь скачет прочь от змей, которые поднимают головы, как полевые лилии. После таких обходов нужно было закрыть глаза и вдохнуть. Здесь рациональные и фантастические величины сходятся в крайне ограниченном фойе перед бескрайним. Помбал и землетрясение. Немного ниже Вифлеемская башня, которую приветствовали на прощание кругосветные путешественники и конкистадоры, прежде чем умножить богатство короны странами и островами или в железных латах пройти вверх по Конго и Амазонке. На кромках трех континентов светятся звездообразные крепости, памятники, оставленные ими после себя. Подлинные наследники готов, викингов и норманнов… еще ближе, чем в «Лузиадах», их чувствуешь в песнях Ариоста.

Большая avenida была уже украшена к Рождеству. Роскошь витрин, прежде всего, ювелиров и мужских портных, как на цюрихской Банхофштрассе или Rue de la Paix в Париже, выдавала в ней одну из тех троп, по которым ходят важные люди мира сего. Она была освещена мириадами пестрых огней, как вход во дворец Аладдина.

Утомленные изысками португальского корабельного повара, мы отдыхали за стаканом vinho tinto^[547] в продымленном трактире, располагавшемся в змеистом проходе винного погребка. Здесь предлагались удивительные лакомства; полосатая каракатица пузырилась на огне древесного угля; покупателей поджидал octopus^[548] с розовыми щупальцами, на которых подобно фарфоровым кнопкам выделялись присоски. Лягушки, запеченные целиком, громоздились плоскими слоями рядом с горами вареных воробьев. Винные пробки, ракушки, рыбьи кости, окурки и другие остатки время от времени посыпались опилками и выметались за дверь. Публика была мимолетная: матросы с торговых судов, уличные девки, швейцары маленьких соседних гостиниц, которые приносили сигареты и перешептывались с официантами, за соседним столом какой-то старик, который менял кучу медных монет на серебро. Белый посох указывал на то, что он слепой нищий. В картинах здесь не было недостатка; они, поскольку языка мы не понимали, производили таинственное впечатление. Еще не завершенное: демократизация народа.

В отель мы вернулись поздно и, не надеясь на портье, поставили будильник на четыре часа. Я спал мало; образы продолжали свой бег, к тому же болели раны на ноге.

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: