 |
Вильфлинген, 27 февраля 1968 года
|
|
|
|
На полдня приехал Мартин фон Каттэ. Прогулка по лесу, потом костер в гравийном карьере. Воспоминания о времени перед Первой мировой войной. Один его дядя из родового гнезда имел обкатанные выражения: «As ick noch bi'n Jardekor stunne»[612], и «Man jeht nich mehr nach Potsdam»[613]. Ho также: «Dem jeht et nich jut — der mufi Pension nehmen»[614]. To есть стать обузой для короля.
Мартин, как паж, часами простаивавший перед Вильгельмом II с чувством: «У него зеркальные глаза». Видимо, означало: взгляд изнутри не проходит. Прощальная речь императора, когда кадеты вступили в гвардейские полки: «Без тепла, холодно, слова параноика».
Потом об Удо, которого я лишь один раз видел в Цольхове, и притом с ощущением: здесь есть только согласие либо молчание, и даже намека нет на дискуссию. Сейчас служащий водной полиции в медвежьем углу Аргентины, где он задабривает бонз рыбой. Когда Мартин позвонил ему в 1945 году: «Что будет?» Удо: «Последняя битва разыгрывается под Тройенбриценом; вождь побеждает».
В 1946 году, арестован с паспортом своего павшего вестового и доставлен в наручниках к своим пленным товарищам, которые приветствовали его у ворот лагеря: «Я здесь останусь всего восемь дней». Однако вышел на свободу уже через шесть дней, потому что Мелитта раскошелилась на один из своих знаменитых изумрудов и подкупила шоферов мусоровозов. Удо лежал под слоем мусора. Потом, в качестве сопровождающего одной старой еврейки, с фальшивым паспортом уехал в Аргентину.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 3 МАРТА 1968 ГОДА
С почтой пришла корона к «Pour le Merite», которая, согласно кабинетскому указу (я полагаю, Фридриха Вильгельма IV), может надеваться после пятидесяти лет рыцарства[615]. Невероятно, как такие вещи «проходят».
В Хеппенхайм: «Дорогая Штирляйн, сегодня к годовщине свадьбы Аманда родила трех великолепных котят. Как мила! Значит, с успехом имела любовную связь на стороне: малыши, которые похожи друг на друга как две капли воды, в полоску и с пятнышками».
|
|
|
Хуго Фишеру: «Вы хотели услышать мое мнение о местонахождении эго после смерти — тут я оптимист. Чаще всего я приводил сравнение с таможней, на которой имеющая хождение монета обменивается на золото. Этим я подразумеваю не только Вас и себя, но также булочника на углу и мышь, которая грызет его пироги. Индивидуум не только переводится в тип, но в абсолютную валюту вообще.
Недавно я подыскал еще лучшее сравнение. Вы знаете, что древние представляли себе небо массивной оболочкой: звезды они считали просверленными дырочками, через которые падает космический свет. Таким образом, я рассматриваю ego или persona в качестве такого вот отверстия, через которое проходит свет. Когда нашим глазам кажется, что свет погас, то это лишь мимолетный и похожий на тень переход, как лунное затмение.
Вольф Иобст Зидлер вместе с Эрнстлем сидел в тюрьме Вильхелмсхафена[616]; я очень ценю его суждение. По природе
вещей любой издатель является в первую очередь книг торговцем, и такой мыслитель, как Ницше, вынужден сам" оплачивать расходы на издание своих сочинений, которые какому-нибудь Дюрингу совершенно не нужны».
Анне Никиш: «Сердечное спасибо за труд Вашего супруга изданный после его смерти. Жаль, что ему не довелось самому дожить до публикации, однако хорошо, что теперь он с таким приветом приходит к помнящим его друзьям.
Когда я вспоминаю об Эрнсте Никише, меня всегда охватывает печаль не только из-за его личной судьбы, но относительно немцев вообще.
Я надеюсь, что Зибен[617] в книге, которую он подготавливает, надлежащим образом поминается Вашим супругом. Когда во время войны я встречался с ним, Радемахером и другими общими друзьями, разговор неизменно заходил об арестованном Эрнсте Никише, с которым мы связывали наши надежды».
|
|
|
ВИЛЬФЛИНГЕН, 8 МАРТА 1968 ГОДА
Прилетали ушастые колибри, погружали изогнутые клювы в цветки гибискуса. Толстая женщина ловила их горстью, как мух, отрывала им головы и ощипывала. Потом боевые действия. Мимо пронесли доктора на носилках; он был ранен. В автобусе. Толкотня цветных. Ребенок, которого я держал на коленях, куда-то пропал; я крикнул: «Эрнстель», и тут услыхал вдалеке его голос.
Чтение среди прочего: Ханс Вахенхузен, «От первого до пос леднего выстрела». Воспоминания о войне 1870-71 годов.
Настроение жителей Берлина, когда под вечер на стенах были расклеены объявления: «Франция объявила Пруссии войну».
«Впечатление было сильным; мы оказались перед фактом, лежащим перед нами в ужасной темноте. Все были в высшей степени возбуждения, но ни одного громкого возгласа слышно не было».
Большая разница с настроением перед Первой, но весьма похоже на настроение перед Второй мировой войной.
ЦЮРИХ, 16 МАРТА 1968 ГОДА
В первой половине дня отъезд — по доброй привычке, когда дорога ведет на юг, на машине Альберта Вайдели. В полдень в Флаахе со швейцарскими друзьями, в том числе с местным учителем, Петером Брупбахером. В ресторанчике странная коллекция трофеев: рога косуль, насмерть сбитых автомобилями.
В Цюрихе пришел Вильям Матесон с одним из своих антикварных изданий, на сей раз с «Цейлоном», который нужно было подписать. Вечером художник Оскар Далвит с женой и дочерью — мы беседовали о коллажах; он очарован плетениями, которые выкладываются на стволах и гонтовых кровлях. Раньше художник имел свою историю стиля; сегодня одна форма материи могла б заменить другую.
Незадолго до нашего отправления на вокзал позвонил Альберт: он узнал, что его лучший друг, врач, доктор Босхарт, только что умер от сердечного удара. Смущение, серьезное замешательство; расстались мы в спешке.
Доктор Зутер, констатировавший смерть, отвез нас на вокзал. В машине мы заговорили об этом; тот врач много работал, непрерывно курил. К тому же сегодня дул сильный Фен, снежные горы казались совсем рядом.
Инфаркт наряду с автомобильными авариями относится к видам смерти нашего времени. Скорость приводит к общему знаменателю, в особенности ускорение. Рак же является скорее признаком дегенерации. Также возможно, что в статистике он проявляется ярче потому, что раньше не диагностировался. Умирали, например, от «желудочного заболевания», как мой дед.
|
|
|
Нарастающая спешка является симптомом зашифрованного мира. На теневой стороне возрастает число самоубийств и смертей от наркотиков. Разгон весит больше, чем сама работа. Батраку, который во время урожая махал косой весь световой день, меньше грозил сердечный удар, нежели сегодня человеку, сидящему за рулем от Гамбурга до Неаполя. Пехотинец в атаке находится под меньшей угрозой, по крайней мере, в этом отношении, чем офицер генерального штаба, который в это же время стоит среди дюжины телефонов. Я беседовал однажды об этом с молодым Г.[618], который дал понять, что такого высокого ордена он, собственно говоря, заслуживал больше, чем наш брат.
ЛА СПЕЦИЯ, 18 МАРТА 1968 ГОДА
В Тортоне я через щель окна спального вагона увидел старую, хорошо знакомую картину. Итальянец имеет нечто совершенно специфическое, что трансформирует даже пустынность вокзала. Отсюда и его отношение к сюрреализму, попытке одухотворить мир машин.
В Ла Специи нас на вокзале встретила Ореола Неми. Наверху, в Сан Бартоломео, среди книг, картин и мебели Генри мы целый день и весь вечер проговорили о нем. Ореола дала мне свой роман «Донна Тимида», хорошее название для произведения, содержащего много автобиографических черт.
РИМ, 19 МАРТА 1968 ГОДА
Мы позавтракали у Ореолы с Марселло Стальено, приехавшим из Милана. Должен сказать, что я унаследовал его от Генри.
В одиннадцать часов мы rapidissimo[619] отправились в Рим. Каррара; на меня всегда накатывает волна глубокой печали, когда я проезжаю мимо мраморных гор Массы. Зато в Чивитавекья я проясняюсь — на сей раз тоже, вопреки новостройкам.
Во второй половине дня в Риме и вскоре затем на Вилле Массима[620]. Фрау Штальман приняла нас и проинструктировала.
РИМ, 20 МАРТА 1968 ГОДА
|
|
|
Обустройство. Мебель проста, от картин я вполне мог бы отказаться, особенно здесь, в Риме; мне чрезвычайно понравилась огромная терраса, на которой уже в это время можно было работать. Для этого я зарезервирую себе первые половины дня. Телефон, и уже звонки: Элен Бувар, монсеньор Байер, Стефан Андрее[621] со своим теплым басом. В соседях у нас композитор Рузелиус с супругой — nomen est omen[622]: доверительно.
Во второй половине дня первая прогулка по городу, сначала к Форуму, потом к колонне Траяна. Исключительно удобен пропуск, дающий свободный доступ во все сады, музеи и коллекции.
Как я видел уже в Египте и других странах, у богов отбиты носы — это печать христианской эпохи. Зелоты бьют носы, евнухи отрезают пенис. Это их специализация. Здесь в Ватикане должна существовать коллекция мужских членов. Один из пап повелел кастрировать все статуи и оборудовать для фаллосов особый кабинет; они пронумерованы. Тут уже отдашь предпочтение Чезаре Борджиа.
РИМ, 21 МАРТА 1968 ГОДА
В первой половине дня почта. Потом сверка на террасе Пиренейского дневника Carabus rutilans[623].
Во второй половине дня на огромном кладбище Кампо Верано, коротко называемом il Verano, которое располагается неподалеку от Виллы Массимо. Квартал неоднороден; от массовых захоронений можно пройти к виллам и садам мертвых. На газоне цветут спаренные нарциссы, высотою не больше пальца.
Досадны были и остаются фотографии у могил, внезапное сочетание вневременности и механических репродукций в стиле сотой доли секунды. До сих пор ни одна эпоха не имела возможности для такой пошлости. Бедные люди, естественно, не виноваты в обвале в самую убогую и уже изначально аннулированную реальность. Это напоминает механическое стирание старого человека: остаются мощи, немного серого праха.
То же самое в сексе. Здесь, как в спорте, развиваются вторичные рабочие характеры, которые порождают статистически выбранные, проверенные множеством выбраковок красоты брутального невежества. Тип бросается в глаза уже физиогномически благодаря основанной исключительно на внешности самоуверенности. Он характеризуется неподвижным взглядом, наполовину смелым, наполовину презрительным изгибом губ. Ему соответствует совершенно отчужденная от исторических корней мужественность, которая бравирует собой на аренах и довольствуется их оценками. Тут уже недалеко и до гладиаторов.
Возьмем образ картофельного погреба: славные клубни так хорошо покоились там. Потом потеплело, и из них к свету пробились длинные, бледные ростки. Они ничего не желают знать о своем происхождении и преобразуют крахмал в алкалоиды. Окажись они сейчас в земле, все было бы в порядке; поэтому нельзя винить ни клубни, ни ростки.
|
|
|
РИМ, 22 МАРТА 1968 ГОДА
Продолжение переписки с Франсуа Буше; делаю сверку корректуры «Цейлона».
В полдень с Элен и Мишелем Бувар в «Раньери», via Mario dei Fiori. Я прошел по Испанской лестнице, месту встреч битников и хиппи со всего света. Один позировал в фиолетовом кителе и серебристых туфлях, с белокурыми волосами, спадавшими до плеч, в адмиральской фуражке над накрашенным лицом. В воздухе дымок гашиша.
Мишель Бувар старается выглядеть раскованным, хотя явно сосредоточен, манера его поведения позволяет предположить, что он знает что-то такое, чего не знают другие. Он не курит и не пьет, не ест мяса. Зато он с удовольствием смотрит, как его офицеры весело сидят за праздничным столом, когда он во главе. То, что я не воспользовался его приглашением в Дакар, когда он командовал там военной авиацией, является моим упущением. Он предусмотрел также вылазку в Тассили. Я посещал его в Ларе; он базировался там со своими реактивными истребителями. При этом присутствовал Жюль Руа, воин в духе Рене Кентона, писателя и боевого летчика во Второй мировой войне[624]. Он готовился к отъезду в Индокитай и напророчил, что, если они отступят там, настанет черед Алжира, а потом и всего остального. Конечно, это был скорее прогноз, поскольку в нем не содержалось, как в подлинном пророчестве, никакого «если» и «но». Оно связано с ходом судьбы, а не с логичным развитием, и угадывает непременно случающееся. Оно — предвидение, а прогноз — предварительное обдумывание. Прорицание авгуров основывается на том, что недостает оценки обстановки. Выводят случайно.
Прежде чем я тогда поехал в Лap, Перпетуя пыталась было «придержать меня за темляк»: «Тебе все же не следует сейчас отправляться в штаб-квартиру французов. Это неприлично».
Я ответил: «Они посещали меня в Париже, когда мы их оккупировали. Теперь они оккупировали нас, и я посещу их в Ларе».
РИМ, 23 МАРТА 1968 ГОДА
Еще к вопросу о противоположности прогноза и прорицания. Из фальсификации этого «если» жрецы извлекали прибыль и уважение. Так было в известном изречении Дельфийского оракула, из-за которого потерпел поражение Крез. «Если Крез…» — даже не прогноз, а коварство. Напротив, Лай узнаёт, тоже в Дельфах, верный оракул: его убьет Эдип, они с матерью поженятся, и это происходит вопреки всякой вероятности. Мой дед, учитель в школе для мальчиков, любил повторять сентенцию Бюргера[625]:
Der Mann, der das Wenn und das Aber erdacht, Hatt sicber aus Hacker ling Gold schon gemacht[626].
Это может удаться. И потом связывание религии и морали — дело фундаментальное.
Во второй половине дня на протестантском кладбище[627] с маленькой пирамидой и маленьким Гёте, figlio naturale[628] большого, как проинформировал нас смотритель. Об этом не преминули указать и на надгробном камне. Мы передали Вайблингеру[629] привет с родины, постояв на могиле того, «чье имя было начертано на воде».
Рабочие валили кипарис, смолистый аромат которого разливался по кладбищу. Дикие ветреницы цвели у подножия пирамиды, рядом с ней церцис[630], еще безлистый, однако ствол и ветки уже прогрелись. Источник, дарящий хорошую воду; золотые рыбки плавали в водоеме, где сторож охлаждал свое вино.
РИМ, 24 МАРТА 1968 ГОДА
Закончил на террасе вычитку «Цейлона» и вложил в конверт для Вильяма Матесона. Затем позавтракал: краюшка хлеба, кусочек пармезана, стаканчик кьянти, что образует гармоничное трезвучие.
Во второй половине дня с Элен и Мишелем в кафе «Греко», затем в садах виллы Боргезе и Санта-Мария дель Пополо. Здесь мы долго стояли перед двумя работами Караваджо — «Распятием Петра» и «Павлом на дороге в Дамаск»; удивительно разделение света и тени, почти без перехода. Мишель посетил почти все церкви и коллекции, в которых находятся полотна этого его любимого художника.
Уже некоторым современникам воспринимать художника мешало «яркое» и «темное». Как часто случается, здесь тоже имело бы смысл бросить взгляд на биографию. Караваджо начинал свое поприще в качестве подмастерья одного эксцентричного художника; страстный характер впутал его в череду распрей, из-за убийства ему пришлось бежать, и умер он от удара ножом. Это напоминает Челлини, вообще жизнеописания эпохи Ренессанса, и для искусства не вредно, скорее наоборот. Свеча in memoriam.
В этой церкви наталкиваешься на мраморные черепа, как в Musee de l'homme[631] на костяные. Мы увидели также слона из черного мрамора, у которого отсутствовал хобот. А у меня при этом вылетело из головы слово, означающее хобот; Мишель пришел на выручку моей памяти, одновременно подарив мне строки для запоминания:
Un elephant sans trompe,
Qz trompe enormement.[632]
РИМ, 25 МАРТА 1968 ГОДА
Первая встреча с собором Святого Петра, потом обход вокруг замка Святого Ангела. Самым красивым в любом городе являются свет и небо; люди врезают силуэты своими постройками.
О температуре: зимний жасмин в полном цветении, глицинии еще не раскрылись, с фиолетовым налетом.
РИМ, 26 МАРТА 1968 ГОДА
У парикмахера, Болонская площадь, кому надо постричься. Мастер двигал ножницами не только во время работы, но и в паузах, когда любовался содеянным. Такие черты веселят, поскольку выводят за пределы простого дела. Достигается танцевальная элегантность; Фигаро выступал не только цирюльником, но и характерной фигурой.
Вечером у австрийского посла, барона Лёвенталя. Разговор о реликвиях и их ценности. Один ученый аристократ как-то доказал, что ясли, выставленные в Санта-Мария Маджоре, не могут быть теми, в которых лежал младенец Иисус. Однажды его заметили как раз перед ними, он был погружен в молитву. Призванный объяснить такое поведение, он ответил: «Но ведь когда-то ясли существовали, и они были настоящими!»
РИМ, 27 МАРТА 1968 ГОДА
Посещение Santo Bambino d'Aracoeli[633]. Банин попросила меня поставить там за нее свечу. Из всей фигуры осталось видно только личико; она была покрыта золотыми украшениями и драгоценными камнями.
Согласно путеводителю деревянная скульптура была «будто бы» вырезана из оливы из Гефсиманского сада. К этому здесь относишься с тем большим скепсисом, что такую древесину можно приобрести еще и сегодня. Вокруг младенца высятся горы писем, написанные ему детьми со всего света. У него есть собственный секретарь. Одно из писем дошло лишь с адресом: «Аl Bambino/Paradiso»[634].
Значителен уровень посещаемости, отличающий этого младенца Христа от всех других; правда, место, где он размещается, не случайно. Античное наследие, которое сохранилось от низвержения богов вплоть до всемирного потопа материализма, но никакого голубя, предвещающего новую твердь.
Вниз мы спустились по боковой тропке, сопровождающей лестницу; она ведет мимо клетки волчицы. Мощные глицинии вились по ней и над ней. Здесь их пощадил мороз. В пределах влияния Капитолия я не в состоянии избежать дрожи, пронизавшей де Квинси, когда в опиумной грезе ему явился Consul Romanus. Любому историку знакома такая мучительная тревога.
При этом мне приходит в голову, что здесь я встречаю более или менее молодых людей, которым город, очевидно, противен, во всяком случае то, что касается его исторической субстанции. То же отвращение вызывает природа; это, должно быть, имеет общее основание. Они знают меньше деревьев, чем марок автомобилей. Следует остерегаться сообщать им, что кое-что знаешь о Тиберии или находишь красивыми лилии. Это уже подозрительно. Зато сильно выражена воля и, разумеется, не столько в виде расположения, сколько в виде нерасположения. Это опять же объясняет пристрастие к уродливому. И нельзя спросить: «Чем вы обосновываете свою критику?» Это отпадает при первом же разговоре. Тут же усиливается впечатление, что «Старший брат» будет недоволен. При этом я не могу не вспомнить о круге художников, с которыми пировал здесь Людвиг I[635].
Вечером с Мишелем, Элен и Синьорелли, четой молодых журналистов, в «Bolognese» на piazza del Popolo. А до этого еще раз у Караваджо. При этом мне пришло в голову, что фамилия давно вошла в поговорку для обозначения гетерогенных характеров.
В разговоре мне ясно увиделся высокий уровень специализации, без которого сегодня невозможна ни одна политическая передовица. Оценке конфликта в Конго должно предшествовать изучение, похожее на изучение сложного механизма.
Напротив, удивительным представляется эмоциональное упрощение, с каким даже умные европейцы выпрямляют для себя войну во Вьетнаме. Опять возникает сорт ироничных clercs[636], которые скрывают свое знание — не говоря уж о тех, кто извлекает из этого выгоду.
Синьор Синьорелли на мое замечание, что телеграф разрушил дипломатию: «Еще больше самолет. Поскольку приходят уже не известия, а сами люди».
Вторую половину дня мы опять провели на Форуме. Весна становится ощутимой. На каменных стенах желтофиоль ярко выделялась на фоне бледной фиолетовости диких левкоев. На обратной стороне Clivus Victoriae[637] первая, зелено-пестрая ящерица. Перед памятником сорока мученикам лежал букет анемонов[638]. Два характерных растения Форума — это фенхель и акант, лист которого повторяется на скульптурах.
Я часто спрашиваю себя, провидел ли Христос ту чудовищную волну, которая последовала за ним и, как ракушки-сердцевидки в неисчислимом множестве, смыла церкви на обочину времени. Я спрашиваю себя, включает ли слово «свершилось» все это и еще больше — и в то же время: каждому ли из нас выпадет на долю эта перспектива.
РИМ, 29 МАРТА 1968 ГОДА
Семьдесят третий день рождения; оставшиеся в живых боевые товарищи поздравили меня с «номером полка»[639]. Было непросто оказаться принятым в «Гибралтар»; добровольцы осаждали ворота казарм на площади Ватерлоо. До этого я безуспешно отстоял у семьдесят четвертого на Вельфской площади — что произошло бы дальше, если бы мне повезло там? Все сложилось бы по-другому — я не встретил бы этих товарищей и также полковника фон Оппена; с войной, во всяком случае, я познакомился бы на Восточном фронте. Когда мы погружаемся в подобные умозрительные рассуждения, охватывает жуть — оказывается, все зависит от того, встали мы однажды утром с правой или с левой ноги. Предопределение подступает совсем вплотную.
Доктор Амзель прислал мне из Карлсруэ акварель названной им в честь меня Sindicola juengeri, маленькой бабочки, заслуживающей титула «жемчужины молей».
В полдень со Штирляйн в «Sorriso»[640], мимо глициний, распустившихся за ночь. Официанты подкатили к столу набор блюд: dentice[641], нарезной тунец, моллюски, лангусты — эдакий нидерландский натюрморт. На соседнем столе большой графин, полный светло-золотистого вина. Его на миг пробил сочный оранжевый цвет: рукав ребенка, поднявшего руку ко рту.
Вторая половина этого прекрасного дня было омрачена тенью: пришло известие о смерти Хельмута Шнайдера, обер-бургомистра Гослара. Хороший друг покинул меня; он никогда, с тех пор как мы познакомились, не пропускал этого дня.
Гослар, как Лаон и Юберлинген, относится к городам моей внутренней географической карты. Я не считаю случайностью, что наряду с Хельмутом Шнайдером, руководителем этого города, был и другой мой друг, Герман Пфаф - фендорф. Я тотчас же написал ему и вдове.
РИМ, 30 МАРТА 1968 ГОДА
С супружеской парой Розелиус на озеро Неми. Мы ели в «Specchio di Diana»[642] высоко над озером. Оно проблескивало, как гравюрный лист из синеватой стали; пояс прошлогоднего камыша добавлял к нему энергичной ржавчины.
Обратный путь мы прервали в Генцано у Густава Рене Хокке, который, как древний римлянин, устроил там для себя сельскую усадьбу. По узкой, пробитой в лаве шахте мы спустились с ним к колодцу его этрусского источника. Эта драгоценность была открыта случайно, когда он уже после приобретения участка перекапывал сад. В качестве подарка мы получили от хозяина ручку амфоры. За чаем разговор о маньеризме, тема, которой в настоящее время занят хозяин дома.
Голод на культурных людей усиливается. Они встречаются все реже и, вероятно, исчезнут совсем.
РИМ, 31 МАРТА 1968 ГОДА
Во внутреннем дворе Palazzo Venezia я стоял перед одной из самых красивых пальм, какие видел в Европе. Вообще внутренние дворы, неиспользуемые лестницы дворцов, их углы — распыленные сокровищницы. Для этого нужен провожатый, знающий габитус какого-нибудь города вплоть до мельчайших деталей. Леото[643] или Эдуар Дидье в Париже, Генри здесь — мне по-прежнему недостает его.
Потом в театре Марцелла, прототипе Колизея — здесь особенно ощущаешь внушающую страх сторону римских построек, какими их увидел Пиранези. Прибежище бесчисленных кошек; одна из них прильнула к моей ноге, «per fare il saluto»[644], как мне сказала какая-то старушка, кормившая их. Лепта была внесена.
На острове Тиберина. Площадь перед красивым фасадом San Bartolomeo de Insula[645] приглашала погреться на солнце, как ящерице. Вместо колонны перед ним, по поручению
Пия IX возведенной Джакометти в 1869 году, лучше было бы поставить фонтан.
Мост Четырех голов был построен Луцием Фабрицием в 62 году до P. X. Таким образом мы перешли арку, на которую ступал уже Юлий Цезарь.
Сохранился также остаток древней закладки фундамента острова в форме корабельного киля. На нем фрагменты бычьей головы и Эскулапа со змеиным посохом. Остров был посвящен этому богу; на месте его святилища сегодня и стоит San Bartolomeo. Еще в школьные годы мне казалось отвратительным, что на острове умышленно бросали без всякого вспомоществования потерявших трудоспособность рабов. Но думаю, находились римляне, которые их подкармливали, как сегодня они поступают с кошками.
Об Эскулапе напоминает госпиталь Fatebenefratelli[646], к которому относится церковь San Giovanni Calabita. Многоцветный мрамор без зазоров и швов до самого архитрава. Над скромным порталом с каждой стороны лопнувший плод граната.
В храме Fortuna Virile[647]. Заказчиком его постройки мог бы быть Сулла — я имею в виду Суллу, который воротился из греческого похода.
РИМ, 1 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА
Прилив и отлив. То, что зодчие связали более двух тысяч лет назад, усваивается глазами и ночью, во сне, пронизывает тело, как песок перевернутых песочных часов. Мы родственны на уровне атомов.
По дороге Кассия в Каправолу. Замок Фарнезе, как и все местечко, стоит на массивном, нашпигованном lapilli[648] туфе, в котором пробурены пещеры троглодитов и по крутым скатам которого вьются вверх узкие лестницы. Этот туф, аналогично молассам, столь же крепок, сколь и легко обрабатывается. Оба предназначены для строительства пещер и подвалов. Третьим можно было бы назвать мел; я вспоминаю Реймс и Ля Рош-Гюйон. Как здесь lapilli, там скала пронизана кремнем.
Прекрасен вид от центральной оси замка вдоль узкой улицы городка — на заднем плане Soracte[649], сейчас, в начале апреля, больше уже не в белой тоге, как воспевал Гораций: «Socrate candidum»[650]. Как я вижу, при переписывании у меня вкралась опечатка. Но я нахожу ее славной.
Pranzo[651] в Баньяе; к нему вино из Орвието, что неподалеку. Его заказал Герберт Герике, многолетний директор Академии и старый товарищ из Ганновера, который нашел в Риме вторую родину. Должен же я когда-нибудь попробовать и белое, подумал я, пригубливая вино. Конечно, золотистые вина образуют отдельное царство. Одна из наук, которая никогда не заканчивается, или, вероятно, лишь с последним глотком. У вина много сортов, но только одна субстанция.
На виллу Ланте. Она была построена архитектором Виньолой в качестве летней резиденции епископов Витербо. Монтень описывает ее в своей поездке в Италию 1580–1581 года.
Итальянский сад как абсолютный триумф архитектуры над растительностью. Ни в каком другом месте я не видел самшит в такой строгой подтянутости; клумбы, которые он окружает, не засажены цветами, а выложены красной брекчией. Если б не били фонтаны, парк казался бы безжизненным — застывшей авансценой.
Почему мне ребенком было неприятно именно самшитовое дерево? Я предполагаю, пожалуй, потому что оно позволяет дрессировать себя, как пуделя, которого можно стричь, как заблагорассудится. Здесь Ленотр[652] задумал сады Версаля. Природа усмиряется в пользу суверенного человека; с такими декорациями он может выйти на сцену. Я, пожалуй, догадываюсь, насколько неприятен он был молодому Гёте в 1774 году. Однако как дело обстоит с промышленными фасадами, в которые втиснуты мы, сегодняшние? Кто знает, что будут думать об этом в 2068 году?
«Природа не всегда воодушевляла человека лишь потому, что она природа». Над этим тоже стоит поразмыслить, хотя в результате ее разорения провозглашается новое «назад к природе». Мне вспомнилась фраза из этюда Фридриха Георга о садах Востока и Запада[653]. Я цитирую по памяти — проблема касается свободы; между искусством и природой садовнику поставлены границы.
Бомарцо. Прогулка по Парку чудовищ[654]; мне представляется, что он прекрасно вписался бы в трактат Густава Рене Хокке о маньеризме. У входа нас встретил молодой человек, нарезавший дикую спаржу, — та же картина, что и почти сорок лет назад, когда мы с Фритцем входили в лесок Фикуцо на Сицилии. Чудовища — это скульптуры, которые турецкие военнопленные (после Лепанто?) высекали из больших глыб и частью из нетронутой скалы: желуди и еловые шишки в рост человека, слон, несущий башню, огромная черепаха, скалящая зубы в раскрытой пасти.
Грот образует гигантская голова, входом в него служит рот; стол внутри производит на осмелившихся войти впечатление язычка. Там поражает сонорная акустика: камень вибрирует. На краю парка перекошенный дом, в котором чувствуешь себя страдающим морской болезнью. Беглого обхода достаточно. Кому охота долго находиться в окружении исчадий ада? Он потерял бы ориентацию, как меж кривыми зеркалами. Мне вспомнилось описание Гёте одной курьезной виллы, в которую он попал под Палермо, и его отвращение к ней.
За трапезой в Баньяе я услышал от зятя Герберта Герике о том, что он был учеником в Вангерооге вместе с Эрнстелем[655]. Ему, очевидно, известны подробности ареста. Я отвлек его от этой темы. Как часто вот уже двадцать четыре года я ночами подходил к этой болевой точке и был един с Перпетуей во мнении, что любое расследование, прежде всего поиск виновных, не столько бы внесло ясность в случившееся, сколько бы замутнило его, как чад замутняет пламя. Эфемерное затемняет неизбежное.
РИМ, 2 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА
Мы оставались за стенами, так как подул сирокко. В Музее терм. Коллекции скульптур неудобоваримы; они концентрированно представляют то, что должно бы располагаться на площадях и в просторных помещениях. Здесь же это подавляет — даже в огромных залах терм Диоклетиана.
Саркофаг из виллы Бонапарте в шестой ауле привлек мое внимание: вакханалия. Вакханки с тамбуринами выставляют пышные зады; туники высоко задраны словно похотливыми любовниками… один из них, видимо, здесь и покоится. Фавн кормит виноградной гроздью козла, Силен тяжело опирается на своего Ганимеда. Змея, извиваясь, выползает из корзины с крышкой. Никакой тоскливой мысли о смерти, ни песочных часов, ни черепа и костей. Здесь вечность ближе, совершенно имманентна.
Drum will ich, eh icb Asche werde,
Mich dieser schunen Erde freun.[656]
Да, но лишь в прелюдии.
Потом в плотно заставленном стелами внутреннем дворе. Здесь цвели глицинии, сирень, острозазубренная спирея и белые ирисы. Когда мы собрались было возвратиться в музей, смотритель захлопал в ладоши: на сегодня конец. Я никогда не видел людей радостнее, чем эти музейные служащие по завершении рабочего дня. В таких помещениях скапливается, конечно, и фонд отжившего, скуки и смерти.
Коротко в трех церквях. В Санта-Мария Маджоре я в первый раз был с матерью в anno santo[657] 1925 года; но не только поэтому я испытываю особую любовь к этой базилике. Тогда по великолепному мрамору ступал кардинал с большой свитой; сегодня алтарь был украшен по случаю пасхального посещения папы.
Я случайно наступил на одну из вделанных в пол плит и прочитал надпись:
Nobilis Familia Bernini Hie
Resurrectionem Exspectat[658]
Я не знал, что создатель всех этих церквей, фонтанов и дворцов погребен здесь. Рядом с ним покоятся его жена и двое сыновей. Один из тех, жизнью которых как художников и творческой энергией я любовался живее, чем их произведениями. Как Рубенс, он достиг в эстетическом существовании княжеского размаха. Шантелуп описывает пребывание Бернини в Париже Людовика XIV. Я был заражен его любовью к этому мастеру и также перенес ее на Пуссена, о котором он говорит с тем же воодушевлением. Это воздействие преисполненного любви описания.
В Санта-Прасседе[659]. Почти невозможно пройти по городу, чтобы не натолкнуться на какую-нибудь работу Бернини. Так и здесь на бюст епископа Сантони, творение молодости. Далее демонстрируется столб, к которому на время бичевания был привязан Христос. Кардинал Иоанн Колонна привез его из крестового похода. Он выглядит как ad hoc[660] уменьшенное изображение столба. Контактные реликвии продаются — поэтому он, чтобы предотвратить самообслуживание, выставлен в витрине. Доступ через украшенную великолепными мозаиками капеллу Дзено, которая была построена в начале IX века. Она называется Райским садиком; там всегда видишь погрузившихся в молитву.
Наконец в Санта-Пуденциана[661], одной из старейших церквей; фундамент ее лежит глубоко под сегодняшним уровнем. Внутри среди нового оформления сохранены колонны и часть кладки ранней базилики. Польский кардинал покоится in effigie[662] на своем саркофаге.
Wlodimirz Csachi
1834–1888
Перед алтарем две мощные, сооруженные каждая из трех барабанов, мраморные колонны: черная, серо-оливковая и красно-коричневая реки в белой, с розоватым отливом основной массе. Сразу у входа изображение бойни — одна женщина моет в источнике отсеченную голову, другая вытаскивает из груди трупа сердце. На заднем плане колесо и виселица, перед ними поле, устланное убитыми.
РИМ, 3 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА
Вечером у Стефана Андреса, который живет неподалеку от собора Святого Петра. Мы застали там монсеньора Байера, которому я очень обязан. Он был первым, кто взял на себя заботу о могиле Эрнстля. Деятельный в организации помощи, он завтра утром улетает в пострадавшие от землетрясения районы Сицилии.
Разговор об экваториальном острове Сан-Томе, на котором я провел несколько таких хороших часов. Оттуда поддерживалась оказавшаяся под угрозой геноцида Биафра на юго-востоке Нигерии. Самолетами доставляют лекарства и продовольствие; им приходится летать ночью. Взаимодействие сил осложняется вмешательством европейских, американских и азиатских держав. А под крылом древняя, голая черная Африка.
В автобусе. Молодая итальянка стоя читала Петрарку; одной рукой она держалась за поручни, а в другой у нее была книга. Читательница, каких желают себе поэты: когда автобус останавливался, она нежными пальцами отбивала такт по спинке сидения.
РИМ,4 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА
Вечером у Дитера Заттлера, немецкого посла в Ватикане. Стефан Андрее рассказал о его поездке в Восточную Азию. Благодаря увиденному там, прежде всего в Индии, он почувствовал себя укрепившимся в своем христианстве. По этому поводу графиня Лихновски[663]: «Мораль буддизма заключается скорее в воздержании, нежели в помощи: не делать ничего злого».
С этим можно согласиться. Благодеяния христиан в большинстве случаев обходятся дорого. Если бы оставляли неприкосновенной ауру, в каждом могло бы проступить божественное. Моральный элемент возвратился бы миру, и он осветился бы, как в Новом Иерусалиме. «И не узрел я там храма».
Известие о смерти Бонавентуры Текки[664] огорчило меня.
РИМ,5 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА
Сирокко. В первой половине дня как обычно за работой, при этом достиг немногого. Однако дело постепенно сладится. Важнее производительности — время, проведенное в размышлениях.
Один на Форуме, поскольку Штирляйн еще утром с четой Руселиус поехала в Палестрину. Сейчас время глициний — красиво, как они лиловой волной вспениваются над серыми стенами. Здесь в них тоже нет недостатка. Было очень людно; сказывалась Пасха. Я сидел в безветренном углу наверху перед базиликой Максенция и глядел на кошек, многие из которых были беременны.
Под аркой Тита. Голова триумфатора наполовину разрушена, однако сохранившаяся сторона все еще являет молодое, благородное лицо, которое, подобно лицу гордого ребенка, производит впечатление нетронутости. На его левой руке еще перстень с печаткой. Позади него на триумфальной колеснице Ника; ее обращенное к наблюдателю крыло отведено сильнее другого, кажущегося его тенью.
С юбками периодически происходит то же, что с прибавляющейся и убывающей луной. В настоящее время считается шиком носить их очень короткими — скажем, до половины бедра. Девушка, которую я сегодня увидел сидящей на лестнице возле церкви Сан-Пьетро в Винколи, оказалась еще смелее; юбчонка была чуть шире ладони. Одного молодого римлянина это, похоже, очаровало; он заходил то справа, то слева от сидящей и потом остановился посередине. Красавица, сначала даже не обращавшая на него внимания, наконец поднялась и с недовольной миной удалилась.
Сценка хорошо бы вписалась в комедию. Нескромность молодого человека порицать, собственно говоря, нельзя, а можно скорее посчитать естественным поведением, вызванным явной провокацией. Покажи ragazza[665] еще больше, вокруг столпила
|
|
|
