 |
Сказание 1. О знакомстве с вотчиной и прощании с иллюзиями
|
|
|
|
Книга 2. СУДЬБА НА ПЛЕЧАХ
Колокольчик. Хламида. Нелепая тень –
Ты несешь на спине то ли крест, то ли горб.
Нам с тобою теперь сторониться людей,
И проезжих дорог, и проторенных троп.
Нам с тобою теперь – по корягам и пням,
Нам с тобою теперь – навсегда рядом быть.
Хочешь – криком кричи, хочешь – пой, в стельку пьян, –
Но тебе никуда не уйти от судьбы.
Г. Нейман
Сказание 1. О знакомстве с вотчиной и прощании с иллюзиями
Ах, ужасен мрак Аида, многотруден спуск подземный;
А кто раз туда спустился - на возврат оставь надежды!
Анакреон
Сказки плохо умеют заканчиваться. Почти как битвы: завершишь одну, - а следом привяжется, зацепится, потянется следующая.
Одна за одной – пока у тебя хватит дыхания.
Не верите – спросите Рею, Мать Богов, что подарила когда-то жизнь Зевсу, и Посейдону, и Гере, и Деметре, и Гестии. Отыщите на краю света Рею в ее блужданиях – и она улыбнется вам, склонит на бок голову, посмотрит безумными звездами и…
«Хочешь, я расскажу тебе сказку, мой маленький?»
Говорят, ей не надоедают сказки.
«Хочешь, я расскажу тебе сказку, мой маленький? О том, как мой сын Зевс одолел Тифона. Или как он решил наслать на людей болезни и горести и сотворил для этого красивую девушку по имени Пандора. О том, как грозно мой сын Посейдон муштрует своим трезубцем морские волны. Или о плодах, что выращивает моя прекрасная дочь, Деметра. Хочешь - я расскажу о Гестии и о том, как она решила уйти в людские очаги? Я расскажу тебе, и все будет хорошо, мой маленький…»
Если слушателей нет – она их все равно находит. Волны. Отец-Небо. Чайки. Звезды. Морские чудовища.
Ветер, который доносит ее слова и сюда – только вслушайся.
«Хочешь, я расскажу тебе сказку, мой маленький? О мальчике с черными глазами и волосами чернее смоли. О малыше, который видел один короткий день и очень длинную ночь. Нет? Тогда о юноше, который предложил смерти побрататься с ним. Тоже нет? Тогда я могу рассказать о боге, которому однажды не повезло со жребием. Хочешь – я поведаю об Аиде Неумолимом, о Гостеприимном, Безжалостном и Щедром Дарами, о Аиде Запирающем Врата, о Мрачном Владыке Подземного мира, о…»
|
|
|
Потчуй своими сказками других, Рея, Мать Богов. Эту я могу поведать не хуже тебя, ибо я сейчас – напротив него.
Сижу над черной водой Амсанкта, на черте пограничья, и вечно умирающий тополь за спиной одаряет серебром листвы – попеременно меня и озеро. Делит разумно, чтобы никого не обидеть, и мелкие, округлые листочки, прорезающие воздух, не мешают смотреть в его лицо – отражение его царства: холодное и мрачное, будто Стикс, остроскулое - взяло пример с круч Ахерона; и волосы струятся на плечи, будто покрывало Нюкты-Ночи. Губы тонкие до того, что их не рассмотреть, в глазах – чуждый всему живому мрак Эреба…
Я?
Он.
И ихор медленно падает с пальцев – последствие затянувшейся битвы, разбавляет черные, вязкие воды божественной прозрачностью, и с каждой каплей все явственнее кажется, что губы двойника в отражении шевелятся.
И не поймешь, что он считает: то ли серебряные листья, то ли капли ихора, то ли вехи памяти в бесконечной линии, которую я вычерчиваю на песке острой бронзой своих воспоминаний.
Бесконечную сказку о бесконечной войне, которая недавно вдруг взяла – и закончилась.
- Если что-то закончилось – значит, что-то началось? – шепчет тополь над головой (а может – эта, которая за плечами).
Я качаю головой.
Отражение пожимает плечами.
«Началось».
Мысль была идиотской. Не по делу отдающей смехом Судьбы из-за плеч. Менее всего, пожалуй, она была – владыческой.
А других не было.
|
|
|
Великая Война, Титаномахия, закончилась, пиры отгремели, а побежденные понесли кары, и трое братьев разделили мир заново – на небо, море и царство смерти. Жребий, к которому я шел три с лишним столетия, был взят, я дошел, и надо было думать: кончено.
А думалось так: «Началось».
Я смотрел на закрытые ворота теперь уже моего мира. Врата осуществляли свой жизненный путь вполне достойно: стремились гулкой бронзой к сводам подземного царства. Отсвечивали рубиновыми глазами морды псов, искусно выкованные на створках. Щерились злорадно - стражи.
Ты чего вообще пришел? – щерились. Тебя тут не ждали. Явился, понимаешь, Владыка… Да какой ты Владыка? Ты себя-то видел?!
Посмотрел со стороны – да уж…
Физиономия помятая после многодневного пира – вытащили все-таки братцы, чуть вырвался! Волосы спутались – небось, и не раздерешь. Хитон сподобился надеть приличный по такому случаю: ниже колен, песочного цвета, красивыми складками спадает над кожаным, с золотыми бляхами поясом – так выглядит, будто пастуха в царские одежды запихали. Поверх нарядного хитона – привычный сердцу дорожный хламис. Черный. Правда, фибула крупная и золотая.
И сандалии простые кожаные, даже не с медной подошвой. Хоть и от божественных портных.
Словом, явился к вратам эребским незнамо кто с мрачной рожей. Солдат, лавагет, колесничий, гонец – да кто угодно, только вот с владыкой – это увольте.
Вы свиту этого владыки видели?!
Свита торчала у меня за спиной. Хихикала и шелестела невесомыми белыми крыльями с правого плеча. Помалкивала и погромыхивала крыльями железными – с левого.
- Может, их просто не предупредили? – наконец не выдержал Гипнос. Он встретил нас с Танатом перед воротами: легкой птахой перелетел через массивные створки и честно выдержал несколько минут, пока веселье не разобрало его окончательно. – Ну, у нас же и радости такой никто не ждал, чтобы, мол – Владыка! Или они случайно ворота заперли: вдруг на Олимпе перепразднуют и начнут за девками ломиться. Или вот встречу тебе готовят… эй, а может, и Зевсу вот так…
Танат нервно повел плечами. Убийца так же, как я, если только не лучше, рассмотрел в запертых створках знак.
Или даже послание.
«Нам здесь Крониды под землей не нужны, - сообщали зловеще поблескивающие рубины – глаза сторожевых псов. – Поискал бы ты себе другой жребий, Аид-невидимка!»
|
|
|
Я бы с радостью, да из ушей еще не выветрилось отцовское прощание, проклятое «рано или поздно».
- Чего мы вообще стоим? – осенило Гипноса. – Аид, то есть, Владыка… давай я тебя перетащу, что ли? Мигом по ту сторону окажешься!
Танат хмыкнул – первый звук, который я сегодня услышал от него, не считая звона крыльев. Ну да. Пришел царь в свою вотчину, увидел закрытые ворота, да и полез через них, будто влюбленный мальчишка – к чужой жене…
Ох, перетащите, а то никак мне в своем царстве не оказаться!
- Да все просто – шлем надень, да и… - тут Гипнос устремил глаза к высокому своду. В руке явилась чаша с маковым настоем и пестик. Они вообще всегда появлялись в руках у бога сна ко времени. Чтобы можно было выглядеть невинно-отвлеченным.
- Ну, я могу слетать за колесницей. Или ты свою кликни, пока они сгоряча в Стикс не сунулись.
Верная квадрига спустилась с подземный мир вслед за мной, а вот через мост идти не пожелала: застыла не берегу Стикса, враждебно косясь на реку. Все четверо жеребцов остервенело мотали головами, а в глазах у них отражалось укоризненное: «Да ты что – спятил? Ты куда собрался? Тут, небось, и овса с амброзией ни у кого не допросишься!»
Теперь берега священной реки оглашало недовольное и заливистое ржание, от которого в горах на западе уже случилось два обвала.
Вернуться, стегнуть пару раз Никтея и Эфона – и они перелетят, не касаясь копытами, сперва все рукава Стикса, а потом и его разлив, к которому прижаты ворота. Это для теней тут один вход, я же…
Танат хмыкнул еще раз. Шлем не забудь, - говорило это хмыканье. Когда будешь прокрадываться в свою вотчину тайком – не забудь стать невидимкой.
Я покосился на меч на поясе и поднял скипетр.
Прощальный подарок Циклопов.
Арг и Бронт вытащили меня из пиршественного зала через Гефеста – а потом сходу втиснули в руку это непонятное изделие. Двузубое копье, похожее на ущербный трезубец Посейдона, только под остриями еще и украшения.
|
|
|
Три недружелюбные собачьи морды.
Бронза на двузубце была отполирована до водной гладкости, так, что казалась сгустком холодных вод Стикса.
- Для силы, значит, - прогудел с высоты Бронт. – Тебе это… раз Владыка… ковали, значит. Нельзя, чтобы Владыке – и просто с мечом.
Арг засиял круглым глазом от удовольствия, когда увидел, как я поворачиваю в пальцах подарок. Был он тяжеловат – я никогда не был копейщиком – и лежал в руке не слишком удобно, и непонятно было, что с ним делать: ходить, опираясь, как на посох? Не на плече же таскать?
Перевернул остриями вверх, слегка стукнул тупым концом о плиты – мрамор опасливо загудел под ногами.
- Силу, значит, чтобы, - повторил Арг хрипловато. – Копье к щиту.
- А что такая форма?
Бронт вдруг загоготал, хлопая себя по ляжкам, и от смеха заходили ходуном стены, хотя мы беседовали во внутреннем дворе.
- Так хотели трезубец сковать… как Жеребцу… Среднее острие… того… го-го-гы… отвалилось!
Ну, тогда точно – под меня сделано.
И не с мечом же на эти створки бросаться.
Я поднял тяжелый, неприятно оттягивающий запястье двузубец, и взгляды трех псов пониже острий приковались к мордам сородичей на воротах. Вот-вот вцепятся – начнется собачья свара…
Размахнулся, приказывая власти хлынуть в чудесное оружие.
От удара содрогнулись близлежащие скалы, беспокойно подпрыгнул Стикс в своем русле, и медным стоном отозвался свод. Ворота секунду постояли, раздумывая, и горсткой праха ссыпались к ногам.
- Всем растреплю, - торжественно пообещал Гипнос в пустоту. – Вот только прибудем -каждому встречному-поперечному…
Я свистнул, и четверка не посмела не откликнуться на прямой призыв. Грохотнули по древнему мосту копыта. Обожгло затылок горячее дыхание Эфона.
Владыка въезжал в свою вотчину как должно – выпрямившись, на колеснице, свысока озирая владения.
Владыка въезжал в свою вотчину как не должно: без приветствий подданных, без пира, без свиты…
Мир затаился нехорошо. В Стигийских болотах – и то ничего не плескало. Флегетон впереди вспыхивал нервно, и тьма была незнакомой: поднималось что-то неродное навстречу, теснило, давило, шипело: “Куда? Заворачивай назад! Владыка нашелся!” Словно единая воля во всем – от хрустящих под копытами квадриги асфоделей до самого воздуха под сводами, от безмолвия скал до глухого недовольства, идущего со стороны Коцита. Словно сторожевой пес предупредительно оскалился в лицо – еще не рыча, а только показывая зубы, предупреждая нежданного чужака, чтобы убирался, пока цел…
Слышат ли это остальные?
- Что-то тихо тут, - невозмутимо вещал Гипнос. – Будто кто-то мою чашу на весь мир пролил, или это я, пока победу праздновали? Да нет, вроде, полная. Ну что, Владыка, чем сперва займешься – во дворец, на трон?
|
|
|
И вечное раздражающее хихиканье.
Правда, когда он понял, что я правлю к Тартару, он замолк.
Черный проход в никуда расширился – или казалось? Сонно рокотали изнутри Гекатонхейры – шумно ворочались, устраивались поудобнее. И – черным ядом в темноту – выплескивалась изнутри обжигающая ненависть. Узников. Проигравших Титаномахию. Под ногами не хрустнул ни единый камешек, но они словно слышали, кто стоит над их бездной.
“Ты-ы-ы-ы?!”
Представилось: десятки рук тянутся вверх. Отдергиваются, не желая разбудить Гекатонхейров.
И опять поднимаются – в безумной, незамысловатой, как все у титанов, жажде.
Добраться бы. Разорвать. Раскидать по кусочку невидимки: кусочек в Коцит, кусочек в Стикс, пару кусочков в Лету, остальное – Флегетону и Эребу…
И еще послышалось: “Рано или поздно”. Хотя это некому было говорить, потому что голова у него была разрублена надвое.
- Нужен Гефест, - сказал я. – Пусть окует выход. Хоть адамантом, хоть железом. В общем, пусть сделает стены. И ворота. Покрепче. Гефест…
- Или Циклопы, - наконец открыл рот Танат.
- И чем же ты их сюда заманивать будешь, братец? – развеселился Гипнос в воздухе. – После того как они сами тут столько веков просидели? Это разве что им бабу можно пообещать, только опять же – где возьмем? Не тебя ж наряжать.
- Гефест, - повторил я. Слово тут же всосала в себя жирная тартарская темнота.
- А его ты как сюда заманишь? – уперся Гипнос. – То есть, как у остальных отберешь? Мирную жизнь-то надо кому-то ковать? А военные разрушения восстанавливать?
- Убийца, поможешь?
Танат пожал плечами – почему нет?
Исчез.
Вернулся через пару минут в сопровождении синего от смеха Гермеса.
- Радуйся, Влад-ика! – икнул гонец богов. – Громовержец посылает тебе своего сына в помощь, чтобы, как и обещано, ты смог укрепить стены Тартара. И впредь если что-то понадобится – Гефест придет тебе на помощь с радостью. Зевс-кроноборец также предлагает тебе без стеснения обращаться за услугами Гермеса Быстрокрылого, - поклонился с довольной ухмылкой, - если возникнет надобность что-то передать.
И вот тут уже шепотом и с хихиканьем:
- Только придержи ты при себе своего железносердного! Ты хоть воображаешь, что началось, когда он среди пира объявился?! Там и некоторые боги под столы полезли – забыли, что бессмертны…
Гефест обещал явиться через десяток дней: нужно было отпировать, собрать подручных, прихватить инструменты, материалы…
- Мало ему тут материалов?
Гермес собрал складочкой лоб, припомнил, что мне с подземным миром отошли все богатства земных недр…
- Пять дней, - сказал перед тем, как улететь.
Пора было решать дела – с вотчиной и подданными.
И с дворцом.
Строение выглядело уныло, как Пан с похмелья. Скорбно торчала недостроенная башня. Пустые базальтовые залы каждый шаг превращали в мрачную музыку. Кое-где не хватало и стен между покоями, и всезнающий Гипнос с серьезным видом пояснил, что худо-бедно отделан во дворце только гинекей.
В гинекее и впрямь было теплее. В общей спальне расположилось пышное ложе, устранное шкурами барсов. Потрескивали по стенам факелы – будто только что зажженные. Стояли тяжелые, дубовые столы и стулья, которых я навидался в жилищах титанов. Ванна для омовений. Вереница пузатых амфор с благовонными маслами…
Они царя ждали или Афродиту?
- Убрать на мужскую половину, - велел я, - тут ни к чему. Нужно найти мастеров.
Где-то на Олимпе еще мои трофеи с Титаномахии – валяются, небось, пыльной грудой. Послать кого-нибудь, отыскать… не Гипноса же посылать или Таната? Использовать сыновей Ночи как посыльных и распорядителей – и для меня чересчур.
- Из местных свиту набрать получится?
Убийца сегодня самого себя превзойдет в хмыканьи.
- Смотря для чего.
Мы сидели в недостноенном мегароне – безобразно огромном и безобразно же пустом. Прихлебывали, разбавляя, вино, пифос с которым обнаружился при осмотре гинекея (Гипнос предположил, что вино в гинекее прятали строители). Сидели по-походному – на расстеленных на камне плащах.
Гипнос вино умудрялся лакать прямо из своей чаши, а потому разбирало его изрядно.
- Аха-ха, если, скажем, для утех… то точно не получится. Ты, Аид… виноват… Владыка… Гекату видал? Вот у нас тут через одну такие. Кто не такие, те страшнее. Вот глянь только: Эмпуса, Ламия, Эринии (хотя Алекто ничего, особенно когда бич в руки не берет), Ехидна. У Гекаты в свите, правда, хватает хорошеньких демониц-чаровниц… но у них характер такой, что уж лучше с Ехидной… Стикс в муже души не чает, да к ней только безумный и сунется, Лета вечно где-то витает и имя свое через раз забывает… вот так и живем. Правда, вот Эос-заря…
Танат цыкнул на близнеца. У него был такой вид, будто он крупно сожалеет, что у него вообще есть близнец.
- Рано или поздно, - пробормотал Убийца, - они явятся.
Одних приведет любопытство. Другие не замедлят разведать, опасный ли перед ними противник. Испытать мою решимость. Третьи постараются урвать для себя часть милостей – на этих можно рассчитывать. Четвертые пойдут за третьими…
- А что говорят?
- А я не сплетник, - припечатал Гипнос, проливая несколько рубиновых капель на белый хитон. Белые перья встопорщил. - При мне и так уже никто и ничего… потому что я в вашу компанию по недосмотру влез… говорят… умные всегда молчат, это ты сам знаешь. А дураки не говорят – они кричат. “Да как же мы теперь будем существовать? – кричат – Мало того что в Тартар узников напихали, теперь вот прислали… царя. А вдруг он тут свои порядки наводить начнет? Сынок Крона, как же!”. Ну, то есть, кричали.
- Кричали?
- Ага, кричали, - Гипнос лучился ярче колесницы Гелиоса. – А потом мы с ними посидели малость, поболтали… я тогда еще с поверхности вернулся, они меня про жребий выспрашивали – что да как… Ну я и говорю – мол, радуйтесь, что Аид. Мол, сам Громовержец хотел этот жребий. Прямо-таки видел себя – мол, назовусь Зевсом Подземным, царствовать буду… молниями непокорных шпынять. Да и Посейдон, мол, был не против – он же Колебатель Земли… А Аид что – он тут бывал, с Эребом и Нюктой беседовал, стало быть, почти здешний.
Судя по тому как хмурился Убийца – ему эта история была в новинку.
- И они поверили?
- Они же дураки, - хихикнул бог сна. – Да еще братец паре рапсодов тексты сочинил – так они, пока из Леты напились, все пальцы сбренчали – как разгневался Громовержец, когда узнал, что не быть ему Зевсом Подземным.
Тучеподобные брови великий насупив,
Молвил сурово: “Будь так, так решила Ананка”.
Дланию твердой потом, что метает перуны
Вынул самою судьбою назначенный жребий,
Люто досадуя: то небеса – и всего-то!
Следом Морской Жеребец, Посейдон Черногривый,
Губы кусая глядит на решение судеб.
Море ему предназначено, штормы и рыбы,
Гневно свой ус теребит и не рад он нисколько.
Старший же брат…
Ну и так далее. Только вот порядок братику поменять пришлось – поставил тебя тянуть последним, а так – всем хорошие тексты.
Я перевел глаза на Убийцу, которого менее всего можно было заподозрить в сочинении стихов.
- Другой брат, - буркнул Танат, отнимая от губ чашу.
Ах да, Мому-насмешнику только дай повод устроить очередную каверзу. Вот только каким образом он отыскал рапсодов, которым пора в подземный мир?
- А он их и прикончил, - развеселился Гипнос. – Сразу как тексты им сочинил. Сам его знаешь – ради своих розыгрышей что хочешь сделает. В общем, дураки стучат себя в грудь, вознося хвалу Ананке за то, что определила во Владыки тебя, а не Зевса. Наслышаны о его нраве. Они придут на поклон.
И добавил, глядя на что-то за моей спиной:
- В общем, Владыка, хоть для чего-то, но свита сыщется.
В следующую секунду на меня налетел чешуйчатый вихрь. Вихрь опрокинул на пол, заставив развернуть на себя вино и припечататься затылком о базальт. Вихрь заметался, то давя на грудь когтистыми лапами, то обдавая дыханием.
“Аид… бог… хозяин…”
- Гелло?!
Уродливая морда сына Ночи была перекошена гримасой искренней радости. Он то разевал пасть, чтобы меня лизнуть, передумывал – не собака все-таки – начинал победно галопировать на груди, а в мои мысли лился поток несвязных слов:
“Пришел. Слышал. Говорили – Владыка. Большой хозяин. Ждал. Давно. Не боишься. Пришел…”
И ругательства, от которых поперхнулись бы Циклопы. От большого, видимо, счастья.
“Началось”, - подумал я, глядя в потолок.
* * *
Через неделю в глазах рябило от лиц.
Частично – морд.
Временами – харь.
Являться к трону (которого не было!) начали с первого дня, сперва понемногу, потом волной. От большинства я откупался малозначащими фразами («Да, да, Владыка рад вас приветствовать, обращайтесь, если вдруг вопросы, а пока идите в Тартар»). Если появлялся кто-то значительный – наготове были Гипнос, Гелло… и Ананка.
Почему Ананка – было непонятно, но она включилась в игру с азартом и почти не умолкала.
- Открой глаза пошире, невидимка. Перед тобой сама Трехтелая Геката, богиня колдовства!
Что там глаза пошире – я видел чаровницу раньше. Три тела – одно видимое и два призрачных. Три лица укутаны прозрачной тканью. Скалятся острые зубки из-за опасно-алых губ, глаза горят ярче ее факелов – призрачным, колдовским светом. Из-за красных сандалий ноги чаровницы кажутся облитыми кровью. Стелятся, шуршат крыльями крылатые собаки, лица мормолик[1] из свиты суровы.
- Радуйся, о великий сын Крона! К ногам твоим…
«Владыкой» меня назвать – язык отсохнет, а, Геката? Не прячь глаза, богиня колдовства, тебя выдают не только они. Два твоих призрачных лица под вуалями скривлены в презрительных ухмылках: «Явился… выскочка, Кронов сынок! Ничего, посмотрим, надолго ли».
- Будь обходителен с нею, маленький Кронид. Геката, дочь Астерии и Перса, живет здесь много столетий и имеет немалое влияние, особенно среди обитателей Стигийских болот. Чудовища прислушиваются к ней – ее коварство родственно им.
- Аха-ха, - это в другое ухо, шепот Гипноса. – Вы с ней друг друга поймете. Рассказать, как она отравила своего отца?
Мнется с ноги на ногу суровый с виду, одетый в давно не стираный хитон титан. Озадаченно чешет затылок. Борода клочковатая, аж до бровей зарос. Жену приволок – полноватую, сонно моргающую одним глазом (второй заплыл лиловато-зеленым фингалом).
- Ахерон, - свистит Гелло из-за кресла, которое заменяет мне трон. – Река. Жена – Горгира. Лупит. Очень лупит.
Как же, знаю, встречался я с Ахероном, пока прогуливался по берегам его же речки. Вот он и мнется, не знает, как себя вести. И что жену лупит – только глухой в Эребе не знает, побоище он устраивает аккуратно раз в пять дней, а звука – на полмира.
Перемигиваются озорные юноши с разноцветными крыльями – четыре… десять… рой! Ни секунды на месте не постоят – надо ж на другое перепорхнуть! Глазами по сторонам стреляют, жезлами меряются.
- Аид, тьфу ты, то есть, Владыка. А это вот мои. А ну кому сказал, смирно стоять! - Гипнос трясет кулаком, угрожающе топорщит перья. – Боги сновидений. Вон тот, в черной одежке со звездами, крылья черно-белые – это Морфей, старшенький, он сны насылает… куда порхать?! Этот вот, с рыжими крыльями – Фантаз, он явлениям природы подражает, этот, который блеет и крылья как у совы – Фобетор, по животным и птицам… Ах, чтоб вас! Онир, лети сюда, что ли. Вот, полюбуйся, Владыка. Откуда такой взялся – непонятно, лживые и вещие сны под себя подмял. Видишь, рожа мрачная, а крылья черные? Ты б, Владыка, поговорил с Танатом, а то есть у меня тут подозрения…
Худющий, желчный Онир зыркает исподлобья, вместо почтения – коварная усмешка. Только выпустите, а там уж Владыку можно и со скипетром, насылающим лживые сны, познакомить…
- Смотри, невидимка! А это…
Дворец оживает, отогревается – по крупице, по комнате. Во дворце – вездесущий Эвклей: только он из моего войска и последовал за мной под землю. Остальных я не спрашивал: закончилась война – рассеялись по городам и селениям, из которых пришли, лезть в подземный мир при жизни не пожелал никто. Слуги и рабы, которые числились за мной на Олимпе, перешли к Зевсу.
А Эвклей пришел.
Явился в заляпанном хитоне то ли на седьмой день моего царствования, то ли на восьмой. Тут же где-то отыскал пожрать (хотя где тут что можно отыскать-то) и всех, решительно всех привел в трепет.
- А ну! – заревел так, что до Тартара долетело. – Телеги разгружать – у меня у входа поставлены!
Спасения не было никому - запряг всех, кого увидел: даймонов, чудовищ, крылатых собак, кого-то еще из свиты Гекаты, даже сыновей Гипноса! Легкокрылый, икая от смеха, потом в ролях показывал, как Ехидна на себе тюки таскала.
- Главное, жмурится от солнца, орет, мол: да я! Я дочка ночных первобогов! А этот распорядитель ей: а хоть ты из самого Хаоса вылезла – не забудь еще вон тот сундучок захватить!
За день хозяйственный божок переволок в кладовые все мои трофеи с Титаномахии («а то что их, твоему братцу оставлять, ага, пусть подавится!») и потом только явился к своему Владыке.
- Ах ты ж, тварь белокрылая, - проникновенно сказал он вместо приветствия, но не мне, а Гипносу. – У тебя царь в пустом дворце и без свиты сидит, а ты со своей чашечкой маешься?
Потом подошел, тяжко сопя, поглядел на меня. Поскреб лысую, блестящую от жира макушку.
- Тебя, дурень, кто учил по-царски одеваться? А? Хламис нацепил – да ты б еще в мегарон своих лошадей припер!
- Я ведь могу и в зубы, - отозвался я, душевно радуясь тому, что свидетелей этому разговора, кроме Гипноса, нет.
- В зубы - это ты можешь, проверено. Иди, я там тебе фарос багряный приготовил, сандалии и хитон поприличнее. Хоть выглядеть будешь Владыкой.
Я стал выглядеть Владыкой, а Эвклей унесся распоряжаться, и дворец ожил в одночасье. Засветились пустые и жалобные окна, наполнились топотом спорых ног, шелестом крыльев, стуком, грохотом роняемой второпях мебели…
- Кресло туды! Туды, я сказал!!
- Тюки с тканями в нижнюю кладовую! В третью! В третью слева!
- Где там Гефест? Пусть глянет мегарон – там же помереть со стыда можно!
- Чаши расставишь по столу, да гляди – все посчитано!
Эвклей пирожком катался по всему миру. Жуя и отплевывая кости, ухитрился набрать какой-то прислуги из дриад, живущих в ивах по берегам Коцита, с Ахероном договорился, поставил над дриадами поколоченную в очередной раз Горгиру…
Дворец бурлил котлом над вулканом, и в котел чья-то мощная рука все подкидывала новых специй для царственной похлебки, и Ананка все не умолкала.
- Харон себе на уме, невидимка. Он не признает Владык и мнит себя чем-то вроде хранителя спокойствия в здешних подземельях, а ты для него нарушитель покоя.
Седобородый сын Эреба и Нюкты вместо приветствия выпалил мне в лицо все то же:
- Забыл тут что-то?
Я нахмурился и не ответил.
- А если не забыл – то ступал бы наверх к братцам, - заявил Харон, беспечно сплюнул мне под ноги и побрел к выходу из дворца.
- В Тартар, - с надеждой просвистел Гелло из угла.
- В Тартаре хватает дураков. Пусть себе. Вреда от него пока нет.
- Зря, - жарко дышит в затылок Ананка, а Тартар хихикает черным оскалом, теперь почти незаметным из-за высоких, окованных железом стен – работы Гефеста. Черная туша небытия ворочается за смешной преградой, норовит надавить на плечи посильнее…
Эринии-карательницы являются к окончанию приема. С занятым видом и бичами наперевес: им, знаете ли, пора наказывать грешников за преступления, люди медного века вовне совсем распоясались, а что тут Владыка объявился… ха, Владыка, тоже. Кто еще знает, надолго он или нет.
Эриния Тизифона насмешливо оглядывает неотделанный мегарон, ее сестра Мегера цедит слова приветствия – сыплет двусмысленностями; младшая Алекто теребит кнут и бросает осторожные взгляды из-под зеленоватых прядей, кожистые крылья на спине беспокоятся.
- По вкусу, видно, царь, - заливается Гипнос-зараза (в мире сейчас, небось, недосып: бог сна как присох к моему креслу). – На меня так в жизнь не смотрела.
Оркус, бог лживых клятв – вот кто полон почтения. Расстилается услужливым ковром под ноги, готов подмести мегарон расшитыми одеждами, глазами с поволокой, кажется, сожрал бы – бездна обожания. И девический румянец в полную щеку – тьфу ты… ясно, почему Гипнос так хихикает.
- Врет, - шипит Гелло. – Гад. Друг Гекаты. Куснуть?
За Оркусом – еще полсотни, детей его, что ли. Все с такими же обожающими взглядами, всех не перекусаешь…
Вплывает бледным подобием асфоделя закутанная в блекло-золотое Лета. Смотрит равнодушно-бездонными глазами. Рада приветствовать Владыку. Как там его. Сына… э, как там его. Брата… в общем, пришла на Владыку посмотреть. Добро пожаловать к речке, речка называется…
Умолкает Лета, бездумно перебирая кисточки на богатом плаще. Беспамятство во плоти…
Да сколько угодно - я скоро так сам свое имя забуду.
Эвклей настойчив и тверд – хоть на трон сажай. Таскает Владыку с собой, попробуй – отопрись. Где ставить конюшни? Ты хоть знаешь, сколько у тебя кузниц? А недра, полные богатств, видел? А вот, переходы на западе – что, и там не бывал? Дурень. Вот же – там золото, а там-то изумруды, а восточнее гранаты. Где сад разбить? Братьев своих в Тартар посылай, а мне дай делать мою работу.
И ведь жевать же еще успевает, - неустанно трудясь на мое благо. А может, на благо первородного Хаоса.
Хаос царствует во дворце, не желая допускать меня к правлению. Расписывают стены, Гефест снует с молотом то там, то здесь, в гинекее опять кто-то прячет вино, где-то визжит рубанок, а где-то предсмертно – хряк…
- Что, невидимка? Думал, царствовать легко?
Эвклей неотступен и убирается разве что с дороги Таната, так Убийца как назло в делах и почти не появляется. Отобьешься от желающих принести поклоны Владыке, запряжешь колесницу – тут же рядом объявляется сочно жующий распорядитель.
- Колесницу сам запрягал? Конюхов тебе мало?
И – дела, поток, пошире Стикса. Нужно замостить дорогу ко дворцу. Не «плевать», а замостить! Харон, скотина, путается под ногами – сунул бы ты его в Тартар, а? Темные Области надо бы куда-нибудь пристроить – портят весь вид рядом с дворцом. Помощничков бы сюда, есть на примете три-четыре гарпии… Ворота нужно бы поставить, а то ты их как снес тогда сгоряча… кто тебя так учил добром распоряжаться, а?! Эй, с тобой разговариваю! Ты где?! Сними свой проклятый хтоний! Кто тебя, заразу кронидскую, учил невидимкой со своей же колесницы сигать?! Э-э, ты колесницу-то останови, невидимка-а-а-а!
Из Стигийских болот являются, наконец, жильцы – шествие чудовищ растягивается то ли на два дня, то ли на три. Дышат огнем, слизью пачкают пол, грохочут копытами. Гелло доволен по уши – родня. Владыка сидит на заменяющем трон кресле. Рожа у Владыки страшнее, чем у Гелло: плотно стянута в маску неприветствия, Аид Ужасный как есть.
Чудовищам, вроде, нравится.
- Мелочь, - хмыкает Ананка. Через минуту снова: – И это мелочь. И на этих внимания обращать не стоит. А вот…
Обращать внимание стоит на Ламию, Эмпусу, Ехидну. Правда, царю все равно. Царь оперся щекой на кулак, упер взгляд в потолок и решительно не отличает одну тварь от другой.
- Ничего-ничего, - тарахтит над ухом легкокрылый Гипнос. – Я когда после пира в этих болотах проснусь, то тоже путаюсь. Видишь, вон копыта ослиные, а улыбка кокетливая? Это у нас Эмпуса, обычно себя в свиту Гекаты относит. Оборотень – хоть в корову, хоть в красивую девушку, хотя вот в красивую девушку она редко почему-то перекидывается, а жаль. Женщин пугает, из юношей кровь сосет – нормальная дрянь, стало быть. Вот у той тело как у змеи, а сверху как женщина – это Ехидна. Обиженная, ну, про тюки я тебе уже рассказывал. Все мужа себе никак не отыщет, ты гляди, Владыка, захомутает! Уж лучше б с Ламией, она хоть хорошенькая – видишь, позади Ехидны (ну конечно, за таким задом армию титанов спрятать можно!). Только у нее малость сдвиг – она, знаешь ли, была любовницей Громовержца, а Гера как-то прознала. Напустила на нее безумие – так она своих детей поубивала. Теперь вот чужих крадет. Украдет, сожрет, потом плачет. Нет, я понимаю, что каждый по-своему развлекается, но я бы все-таки…
Нюкта-ночь появляется нечасто – зато с материнской обольстительной улыбкой. Шуршит покрывалом, заверяет, что никогда не сомневалась во мне. Каждый раз желает покойного сна, будто знает, что сплю я – хуже некуда, несмотря на усталость и все ухищрения Гипноса.
Перед глазами – пасть за железными дверями. Бесконечный зев, из которого лезет ядовитое «рано или поздно». Трясутся хрупкие подпорки – вот-вот с корнями вырвутся, а тогда обрушится, погребет… подхватить! А, нет. Над головой – потолок спальни. Ломится чернота в двери, поднимаются куски гниющей плоти, отковывают выжигающий нутро дотла серп: «Скучал, сынок?» - упереться руками, удержать открывающиеся створки… Где я? Опять в спальне.
И так по полтора десятка раз за ночь, ночи здесь меряют по колеснице Нюкты: покинула свой дворец – значит, можно на отдых. А кому и не на отдых: в подземном мире ночная жизнь кипит поживее, чем в верхнем.
Тартар изматывает хуже Эвклея и бесконечных визитеров. Среди узников неладно. Всей мощью колотятся в тюрьму, которую Гефест еще не до конца отделал. Тартар валится незримой ношей, которую не сбросить с плеч, он повсюду: в мегароне во время визитов, на колеснице, когда объезжаю мир, на площадке, если выпадает шанс поразмяться на мечах с Танатом. На ложе, на пиру, на совете…
- Ты упрямый, невидимка… ты справишься.
Я уже почти не чувствую, как она гладит меня по плечу. Касания слишком легки, плечи слишком нечувствительны…
- Выпрямь спину, - бурчит Эвклей. – Чего согнулся – не старик еще!
Стикс, наверное, полагает так же: наносила пару раз визиты вежливости и косилась странно. Сама прямая, как копье проглотила, а я сутулиться только больше стал – небось, так и хочется суровой титаниде взять дубину и выпрямить Кронида.
Помню, своих детей она за осанку дергала немилосердно.
Стикс приглашала побывать у нее во дворце, когда буду осматривать Элизиум. Переспросил:
- Осматривать что?
Посмотрела еще более странно – ну и Хаос с ней, можно будет у Гипноса узнать или у Гермеса.
Немезида и Мнемозина явились вскоре после второго посещения Стикс, почти одновременно. Возмездие и Память, в глазах у обеих богинь стыло вежливое равнодушие – холоднее Стикса. Немезис – тонкогубая, остроглазая, сварливая тетка, тут же подала жалобу на Эриний – хлеб, мол, отнимают, вернее, нектар и амброзию. Нашлись еще мстительницы…
- Это она чтобы тебя позлить, невидимка, - сочувственно протянула Ананка. – Сама-то с Эриниями в кости играет и притираниями делится, лучшие подруги.
Мнемозина-память была тиха и незаметна и больше уделяла внимание не новому царю, а покрытой воском дощечке в руках. Костяной стилос выводил по дощечке непонятные письмена, сама Мнемозина – серый пеплос, серый гиматий, вся повадка так и кричит: «Я – невзрачная мышка, не трогайте меня никто» - глаза только раз и подняла. Засвидетельствовать счастье от того, что лицезреет своего Владыку.
Лучше бы так и не отвлекалась от таблички со стилосом. Один взгляд Мнемозины насторожил меня больше всего стигийского бестиария, и до вечера мне не сиделось на резном ясеневом кресле, заменявшем трон (трон Гефест обещал отковать сразу же, как малость разберется с делами).
- Тревожишься, невидимка, - понимающе протянула Судьба.
- Видел ее глаза.
- И что же в них?
Там слишком ясно написано «Мы с тобой еще встретимся»…
Эврином – божок, пожирающий мясо с костей усопших, прячет в поклоне острозубую ухмылку… Кивают, как старому знакомому, кровопийцы-Керы, что выдирают тени из мертвых на поле боя. Застенчиво блестят окровавленными зубищами.
У троноса опять – Эвклей, лысина сверкает почти как золото, Керы при одном виде распорядителя испаряются тут же – надо будет узнать, может, он и их что-нибудь таскать заставлял.
- Что?
Это вслух. В глазах – правдивое: «Что еще?!».
Пылает Флегетон – мигает подслеповато и недоуменно, и его прибила энергия суеты во дворце. Колесница ждет у входа, Аластор сходу пытается цапнуть вредного распорядителя – знает, что тот не даст как следует прокатить возницу, займет разговорами, потребует там притормозить, а тут остановиться…
- Вот, значит, ворота мы поставили. На алмазных столпах! Тени – и те любуются. Алмазов-то нанесли из твоих копей – некуда было девать. Там еще два таланта осталось…
- Какие копи?
- Западные, где пленные великаны колотятся.
- Какие великаны?!
- Двадцать ночей назад тебе говорил – я же их туда и пристроил. Значит, с дворцом судейским, который у Белой Скалы. Там строительство начали. Что – «на кой»? Тени судить! Правда, чего с грешниками делать – это не ясно пока, надо какие-то муки попробовать…
«На тебе и попробую», - мрачно прыгает в мыслях.
Интересно, Посейдон и Зевс – тоже так… со своим владычеством?
Квадрига мечтает сорваться на полную силу – дать волю ногам. Квадрига слышит мысли хозяина.
Бухает смехом Тартар: «Что, Кронид, взял? Получил жребий – кушай не обляпайся!»
Подозрительный, мрачный взгляд сверлит сп
|
|
|
